Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Синее сиянье

Вячеслав Александрович Вьюнов родился в 1953 году в Чите. После службы в армии работал штукатуром-маляром, лаборантом, корреспондентом, кочегаром, шофером, промысловиком-охотником, поваром, взрывником, кузнецом, лесником, литконсультантом, горняком и пр., всего девятнадцать специальностей. В составе геологических партий объездил многие районы Забайкалья, Колымы, Чукотки. Учился в Иркутском геолого-разведочном техникуме, на факультете журналистики Иркутского университета, в Литературном институте имени А.М. Горького.
Автор поэтических книг «Огни на дальней стороне», «Осенней ночью у костра».
Живет в селе Тасей Читинской области.
Член Союза писателей России.



* * *
Б.Макарову

Густая синяя река.
Пунцовый поплавок.
На белой удочке рука.
Сиреневый дымок.
Пустая пачка сигарет
Ложится в костерок.
Удачи нет, рыбалки нет,
А по-степному — йок.
Дагба, похоже, рад тому,
Что рыба не клюет.
Он лег на желтую траву,
Тихонечко поет.
— Дагба, зачем же ты поешь?
О чем твои слова?
— А как не петь, ведь ты живешь,
И рыба, друг, жива!

Сегодня рыба не клюет.
Костер горит.
Дагба поет.


* * *
Дверь моя поскрипывает узкая.
Я хожу по дому взад-вперед.
Женщина красивая и грустная
Где-то в одиночестве живет.

Там, под тополями одинокими,
На снегу, среди густых ночей,
Под ее зашторенными окнами
Мне теплей, чем в комнате моей.

Моим мыслям,
Что в ночи высвечивают
Легонькие руки тополей,
У подъезда узкую скамеечку,
Окна, под которыми теплей.

Дверь скрипит...
Да будь же она проклята!


* * *
Районная гостиница.
Забит
Парадный вход,
И ходят где-то сбоку.
Половики.
Почти домашний быт
С казенным кипятильником.
Набоков
Никак не лезет в голову!
Виной
Глухая осень в облетевших ветках.
Курю.
Листаю.
Слышу за спиной
Тревожное присутствие соседки.

Лишь двое нас в гостинице.
Народ
Провинцию обходит стороною.
Соседка тоже места не найдет
За тонкою мембранною стеною.
Вот дождь собрался.
Станет моросить...
С Набокова не будет нынче толку!
Пойду к соседке,
Чтобы попросить
Соль.
Или спички.
Или же иголку.


Охота

Я сразу как-то подобрался
И жизнь почувствовал всерьез,
Когда вдали заколыхался
Чуть синеватый свет берез.

Там за ольховыми кустами,
Как бы коряги на дыбах,
С настороженными курками
Стояли люди в номерах.

Они сливались этой ранью
С ольхой, березой, тишиной.
И только синее сиянье
Их обходило стороной.


* * *
И всё — туда, за остановку,
И всё — туда, за поворот.
Ребенок, женщина, девчонка
За поворотом тем живет.

Там есть чугунная ограда,
Там за витринами неон...
А мне туда совсем не надо,
А мне-то надо от нее.

А мне к вокзалу в эту слякоть,
В вагон.
На полку.
И — ничком.
И горько плакать, горько плакать
И утираться кулаком.

А мне еще попутчик нужен,
Чтоб умный был и трезвый был,
Чтоб только слушал, только слушал
И ничего не говорил.


* * *
Так будьте же счастливы,
Птицы и звери и люди!
Стрекозы в траве! Золотые в прудах караси!
Но полного счастья,
Но вечного счастья не будет.
Ни завтра, ни после не будет его на Руси.

Как пусто сейчас,
Как тревожно, как зябко, как сиро
Отлитым в металл, отшумевшим вождям.
Недобрые люди,
Неясные люди, Россия,
Проходят сегодня по красным твоим площадям.

Неясное время,
Неясное, смутное время
Раскинуло крылья над самой моей головой.
Упало в траву,
Затерялось надежное стремя,
И жесткой и сорной оно зарастает травой.

Я буду искать его
Возле далекой запруды.
Я гнать буду насмерть хрипящего злого коня.
Но полного счастья,
Но полного счастья не будет.
Ни завтра, ни после не будет его у меня.

Но будет надежда,
Как искра гремучего кремня.
Мне счастье мой путь.
Мне навстречу — солдат и монах.
Найти бы,
Найти бы мелькнувшее в зареве стремя.
Вернуть бы России!
А после привстать в стременах!


* * *
Е.С.

Сквозь огонь,
Сквозь воду
И сквозь трубы
Жизнь несла.
Но помню до сих пор:
Мне вручали утром лесорубы
Голубой — в зазубринах — топор.

Ужинали кашами и щами,
Спали, спрятав головы в кусты,
Возле ног дрожали и трещали
Красные от радости костры.

Страшные от радости костры
Освещали белые березы.
Тяжело,
Тревожно
И серьезно
На траве краснели топоры.


* * *
Морозный полдень чуть отлого
На солнце белое глядит.
В стеклянном небе долго-долго
Ворона с музыкой летит.

Она мой разум изнуряет,
Ныряя в дымчатую мглу,
Как будто в небе ударяет
Железным когтем по стеклу.

И словно нет иного звука!..
Я круто поверну домой,
Где в печке розовые угли
Еще не выедены тьмой.

Я в доме рюмочку с поклоном
Себе возьму и поднесу,
К огню присяду.
А ворона
Пускай одна живет в лесу!


* * *
Незаметно кончается лето.
Истлевает рябинами сад.
Перекладины тонкого света
В отуманенных рощах висят.

Грустно видеть сквозь донышко лета,
Что любил и не так, и не то.
В эти тонкие полосы света
Я уйду, запахнувши пальто.

Уходить — это тоже блаженство:
Был ничей и остался — ничей.
Гениальное несовершенство
Не умеющих гнуться лучей.

Я уйду в это тихое чудо,
Как уходит сквозь пальцы вода.
В этот свет, что идет ниоткуда
И уходит всегда — в никуда.


 

«Я сам уходил от огня...»

Лунный свет проливался в сопки. Близ речки Драгоценки безмолвствовал палаточный лагерь корнедобытчиков. Не спал лишь один человек. Человек, похожий на лесовика.

Его видавшая виды палатка являла собой таежный кабинет. Ярко горели две свечи. На веревке сушились травы. На самодельной полке стояли книги. Поодаль от печки в фанерном ящике тускло мерцали минералы.

Лесовик сидел на бревенчатых нарах, устланных толстым войлоком. Думал.

Пыхал трубкой, вырезанной из черного корня пихты. Выходил из палатки в ночь — в густое, низкое звездное небо. Возвращался. Снова думал. Черкал что-то в общей тетради.

Лесовика звали Вячеславом Вьюновым. Было ему едва за тридцать. Он уже несколько сезонов организовывал летучие бригады — пестрый, главным образом творческий люд скитался по степям и тайгам Забайкалья в поисках целебных трав и кореньев. Кстати, люд походил на эти травы и коренья: мужик-корень, вздутоплодник, кровохлебка, карагана гривастая — чем не прозвища под стать повадкам и характерам?

Раз в полторы-две недели в лагерь приезжала грузовая машина заготконторы. Бригада грузила мешки с сухим сырьем и выезжала в «цивилизацию» — в Нерчинский Завод. В заготконторе мешки взвешивались, и каждая пара корневщиков — работали в основном по парам — получала на руки заработный лист, отражающий выносливость и сноровистость каждого работника. Деньги получали тут же — в единственной поселковой сберкассе. Вновь возвращались в сопки. С продуктовыми припасами, с умеренным количеством спиртного. Дня через два снова приступали к работе.

Вьюнов работал в одиночку, делая двойную норму. В перерывах успевал произвести пешую — изредка мотоциклетную — разведку новых делян. И все — азартно, играючи. На общее благо. Как и писал стихи. Стихи, исполненные света и тихой пронзительности.

Его диалоги с природой, его странствия в нематериальных мирах создали собственную, порой постижимую только чутким, несуетным умом философию. Именно негромко, мистически-философски — летом в тайге, а зимой в своем просторном бревенчатом читинском доме — он осмысливал окружающий мир.

Таежный промысел был и остается его образом жизни. Вячеслав начинал в геологии, затем увлекся кореньями и травами — постигал таинство токов земли, скромно кормясь от этого промысла.

Почему я обо всем в прошедшем времени?.. Потому что с тех пор прошло немало лет. Сменилась эпоха. Сместились и ценности. Как некогда с приходом революционных демократов и появлением обличительной гражданской поэзии выдающегося Николая Некрасова надолго оказались в тени лиричные, возвышенные и, безусловно, выдающиеся Федор Тютчев и Афанасий Фет, так и ныне, в материализованное, смутное время, действительность выкорчевывает последних романтиков — лесовиков, домовых, снежных человеков, а порой просто добрых людей. Я надеюсь, что сия доля минует Вячеслава Вьюнова, чей талант, бесспорно, не кичлив, но ярок и самобытен.

И не было повода злиться,

Я сам уходил от огня.

Какая-то странная птица

Всю ночь провожала меня.

В лучших своих стихах, таких, как «Огни на дальней стороне...», «Почти звенят, почти стеклянны...», «Незаметно кончается лето...», «Иные силы», «Сентябрь как сосновое семя...», «Еще такие серые дома...», поэт добивается проникновения в ткань иной действительности, как бы не впрямую задумываясь о смысле жизни. Живет «на пороге догадки» мягко и душевно, врачуя подуставшего от окружающей действительности собеседника. Причем уровень данных стихов — по моему мнению — трудно переоценить.

Поэт по-прежнему живет в Забайкалье. Теперь уже в глухом селе на берегу озера Тасей. В своем мирозданье. Занимаясь огранкой света. С любовью к окружающему миру.

Юрий ЗАФЕСОВ





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0