Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Там, куда мы все идем

Михаил Михайлович Попов родился в 1957 году в Харькове. Прозаик, поэт, публи­цист и критик. Окончил Жировицкий сельхозтехникум в Гродненской области и Литературный институт имени А.М. Горького. Работал в журнале «Литературная учеба», заместителем главного редактора журнала «Московский вестник». Автор более 20 прозаических книг, вышедших в издательствах «Советский писатель», «Молодая гвардия», «Современник», «Вече» и др. Кроме психологических и приключенческих романов, примечательны романы-биографии: «Сулла», «Тамерлан», «Барбаросса», «Олоннэ». Произведения публиковались в журналах «Москва», «Юность», «Октябрь», «Наш современник», «Московский вестник» и др. Автор сценариев к двум художественным фильмам: «Арифметика убийства» (приз фестиваля «Киношок») и «Гаджо». Лауреат премий СП СССР «За лучшую первую книгу» (1989), имени Василия Шукшина (1992), имени И.А. Бунина (1997), имени Андрея Платонова «Умное сердце» (2000), Правительства Москвы за роман «План спасения СССР» (2002), Гончаровской премии (2009), Горьковской литературной премии (2012). Член редколлегии альманаха «Реалист» (с 1995), редакционного совета «Роман-га­зеты XXI век» (с 1999). Член Союза писателей России. С 2004 года возглавляет Совет по прозе при Союзе пи­­сателей России. Живет в Москве. 

Смерть Вергилия

Поверхность гавани никогда не бывает гладкой,
Весла стряхивают искры заката в воду,
Корма триремы оснащена палаткой,
На пристани полтора Рима народу.

Толпа встречающих занята параллельно
Сотнями дел, там и воровство, и злословье,
Вергилий прибыл к ним, но лежит отдельно,
Врачи у него в ногах, а смерть в изголовье.

Жизнь завершается, можно сказать, галопом,
С какой стати он стольким и стольким нужен!
Он единственный, кто догадывается, что там, за гробом.
И вот уже вечер, и уже съеден ужин.

В его присутствии уже не брякнешь «мементо...».
Душа над телом в потоке закатной пыли,
Человек стремительно становится монументом,
Он слишком велик, чтобы его любили.

Вот так, прибывая, мы все-таки убываем.
Вергилий вошел в гавань, что из этого выйдет...
Его практически нет, но мы изнываем,
По тому, что он знает, а может быть, даже видит.


* * *
Было ветхим и сырым то здание,
Там жилось укромно и мучительно,
Молодое хмурое создание
Этот дом любило исключительно.

Но изведено подспудным рвением,
Взяв у родичей рубли наличные
И себя считая, видно, гением,
Укатило на пути столичные.

Понаписано в Москве да и повыпито,
В прошлом дрожь о счастье и величии,
Много дури из башки повыбито,
Ничего почти что нет в наличии.

И с годами все сильнее кажется —
К черту все, и книги, и правительство.
Хочется на что-нибудь отважиться,
Изменить хотя бы место жительства.

Бросимся домой, ведь там спасение!
Но снесли то старенькое здание.
И не получилось воскресения,
И исключено переиздание.

И в глухом поселке, и в Измайлове
Жизнь пройдет, и есть такое мнение:
Домик Мастера плюс банька Свидригайлова —
Вот в какое едем мы имение.


Сельское кладбище

Все травой поросло,
А кое-где и лопух.
Рядом лезли, как назло,
Двое — глухой и лабух.

Несколько тут парней
Из городской братвы,
средь сосновых корней
И под ковром травы.

Летчик, танкист, алкаш...
Рыскаю, словно рысь,
Кладбище — ералаш,
могилы как разбрелись.

Или сбились в толпу,
Опять заблудился я.
Пот бороздит по лбу...
Ну вот и мама моя.

Плутал и нашел, стою —
И так все пятнадцать лет,
И снова осознаю —
Ее тут в помине нет!

Нет Нины вон той и Ильи,
Раисы, Ивана, Льва,
Не для Петра соловьи,
Не для Фомы дерева.

Поросший сосной бугор
Прекрасен со всех сторон,
Тела в нем всего лишь корм
Для беззаботных крон.

Души, конечно, есть,
Но все же где-то не здесь.

Но было: порыв грозы
Застал меня на холме —
Сначала мертвая зыбь,
А после — орган во тьме.

Вроде как охмелев,
Запели из темных нор
Таксист, и братва, и Лев,
И это был сильный хор.

Рыдали все дерева,
И тонко мне грыз висок,
Слышный едва-едва,
Мамочкин голосок.


* * *
Задерган ветреной погодою,
Не стар, хоть и белоголов,
Бумагу буквами уродую,
Но сомневаюсь в силе слов.
Не отобьешься хлесткой фразою
Ни от тоски, ни от дождя,
С воображеньем как с заразою
Во тьму растерянно бредя.
Скорей всего, воображение
Всего лишь дым какой-нибудь,
Его в нас производит жжение,
Переполняющее грудь.
И замершими, и бравурными,
Поэты, что ни говори,
Являемся мы только урнами
С горящим мусором внутри.


Двойное взятие Рима 410 и 457

Рим распахнул небрежно все ворота,
И не с надменным, с равнодушным видом,
Впуская внутрь себя за готом гота.
Кровавый штурм стал вежливым визитом.

И дикари в рубахах домотканых
Мечей своих не трогали из ножен,
Среди камней его бродили странных,
Рим был вокруг, и он был невозможен.

Они явились к глыбе Колизея,
Считая, что явились ненавидя,
И вот стоят, робея и глазея
И явно в нем невиданное видя.

Дивясь громадным термам Каракаллы
И всем геометрическим махинам,
Постигли готы — готы не шакалы,
Чтоб тявкать над сраженным телом львиным.

В молчании стоял необоримом
Король Аларих, потный и патлатый,
Он как музеем насладился Римом,
Не тронув ни одной из древних статуй.

Но что должно случиться, то случится,
Снесут и статуи, и даже пьедесталы,
Рванув за золоченой черепицей
Вторыми прибежавшие вандалы.


* * *
Метель была вполне ожиданной,
И первый снег последний лист
Рвал с цепкостью почти невиданной,
Как будто перфекционист.

Деревья черными скелетами
Подрагивают поутру,
Быть ветром ледяным раздетыми
Им, кажется, не по нутру.

И, удивляясь их смущению,
Их каждой домовой трубы,
Встают как по распоряжению
Дымов натужные столбы.


* * *
Солнце вечером зайдет,
День потерпит пораженье.
Знает каждый идиот:
Жизнь есть вечное движенье.

Нет надежды никакой,
Чтоб вечернее светило
Вдруг застыло над рекой,
Лишний час нам посвятило.

Нет надежды никакой,
Что конечно — не продлится.
Разве что какой строкой
На какой-нибудь странице.


* * *
Живая роща на холме,
Прошедший дождь искрится в лужах,
Спокойны мысли на уме,
Чисты и впечатленья в душах.

Я этим миром восхищен,
Но понимаю, холодея:
Наш мир всего лишь воплощен,
И где-то есть его идея.


* * *
Своей больною головою
Склоняюсь постепенно к вою.
Я мыслю — значит, я страдаю,
Живу как будто срок мотаю,
Мы все сидим и поголовно.
Досрочно или же условно
Отчалить нам бы не хотелось,
Как бы отвратно ни сиделось.
Свобода бродит за стенами,
Как смерть, интересуясь нами.
И в частности, немного мною,
вот отчего я, в общем, ною.


* * *
Перейди в состоянье блаженное
И откройся вечерним лучам,
ведь прозрачность твоя совершенная,
Тем ясней, чем темней по ночам.

Принимай, затаясь, сообщения
Из родных и распахнутых бездн.
Неподвижность — дитя дуновения,
Что нисходит ночами с небес.

Поутру на подушке останется
Пара слез, излучающих свет...
И куда твоя душенька тянется?
Разве есть что-то там, где нас нет?!


Пан

Полководец стоит перед строем, расставив ноги,
Позади легион с частоколом копий,
Уходит сквозь виноградник изгиб дороги,
Армия на краю земли, но еще в Европе.

Осень в Греции, дымы в ореховой роще,
Командует армией Луций Корнелий Сулла,
Война идет давно и почти на ощупь,
Ситуация как будто уснула.

Спускается с горки разболтанная телега,
Центурион на козлах, и следом легионеры
Все задыхаются, будто от длинного бега,
И говорят так, будто ни к черту нервы.

На телеге что-то лежит под рогожей.
Полководец молча велит: снимите!
Они подчинились. На что это все похоже?
Такое увидишь разве что лишь в Аиде.

Пронзенная туша в грязной шерсти козлиной,
Огромные ноздри набиты блеющим звуком,
Он жалобно реет над дымной долиной.
Солдаты застыли растерянным полукругом.

Для всех это зрелище и отвратно, и странно,
Только Сулла спокоен и говорит с ухмылкой:
«Да вы, умельцы, подкараулили самого Пана
И закололи его, как котлету вилкой».

Пан лежал, подрагивая мокрым боком,
И все заходился в тоскливом плаче.
«Грекам конец, мы справились с их богом,
Просто прикончили к чертям собачьим!»


* * *
Руки невыносимы,
И ноги мне надоели,
Осени те же, и зимы,
И те же все дни недели.

Не удивляют люди,
Ни шлюхи и ни девицы,
Можно б мечтать о чуде,
Но нет желанья дивиться.

Мысли такие если,
Чего я, скажите, медлю?
Раз уж они полезли,
Взял бы да слазил в петлю.

Но в мире большом и голом
Есть повод мне оставаться:
Чтоб насладиться футболом
На 2018.


* * *
Говорят, там будет что-то,
Там, куда мы всем идем,
Мы шагаем как пехота —
И в жару, и под дождем.

Сказки мы плетем друг другу,
Как хорош тот дивный край,
К северу лежит иль к югу —
что захочешь выбирай.

Будет что-то, что-то будет,
Невозможно, чтобы тлен.
Там нас горн большой разбудит,
Кто-то там возьмет нас в плен.

Может, даже нас накажут,
Но скорей всего, простят.
Нас убьют, но нам покажут,
Для чего же нас растят.
 





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0