Рецензии на книги: Дмитрий БЫКОВ. Один: Сто ночей с читателем. — Джон ШЕМЯКИН. Дикая история дикого барина. — Карл ПРОФФЕР. Без купюр. — Жильбер Шарль ПИКАР, Колетт ПИКАР. Карфаген: Летопись легендарного города-государства с основания до гибели. — Роберт ХАРРИС. Офицер и шпион. — Виктор ПЕЛЕВИН. iРhuck 10. — Москва: место встречи
Дмитрий Быков. Один: Сто ночей с читателем
Дмитрий Быков широкий человек, особенно в сфере своих литературных интересов. Он прозаик, поэт, литературный критик, преподаватель, радиолектор. «В июне 2015 года на “Эхе Москвы” появился новый формат — программа “Один”. Ведущие отвечали на форумные вопросы и произносили монологи на свободную тему. Этот формат мне очень понравился, и я попросился к Венедиктову поработать за бесплатно».
Братья Стругацкие, Иосиф Бродский, Алексей Иванов, Венедикт Ерофеев, Владислав Ходасевич, Александр Галич, Василий Шукшин, Джордж Мартин, Василий Аксенов, Борис Гребенщиков, Александр Житинский, Станислав Лем, Леонид Андреев, Даниил Андреев, Андрей Вознесенский, Виктор Астафьев, Редьярд Киплинг, Франсуа Вийон, Энтони Бёрджес, Эмиль Золя, Варлам Шаламов, Алесь Адамович, Светлана Алексиевич, Евгений Шварц, Людмила Петрушевская...
И бросим перечислять, хотя упомянуто меньше половины героев книги и радиопередач Дмитрия Быкова.
Как говорил Генри Форд: «Лучше всего я делал в своей жизни то, что делал бесплатно». Мне кажется, что Быков мог бы свободно подписаться под этими словами. Формат «один» как бы создан для него, и он успевает поделиться со слушателем информацией, которой тот не обладает, высказать мнение об общеизвестных фигурах и явлениях, выступить с парадоксальным суждением. К таким можно, например, отнести следующее: «Николай Рубцов мне представляется поэтом очень одаренным. Я не разделяю довольно распространенного к нему подхода как к поэту насквозь вторичному, эпигону Есенина, эпигону Фета».
Вообще, в речах Быкова очень много лестных высказываний в адрес писателей, к которым он казалось бы должен относиться критически, если не враждебно. Тут и «деревенщики», «это литература традиционалистская, литература традиционных ценностей», пишет о «Тихом Доне», ставя «Тихий Дон» весьма высоко. Правда, в слишком непосредственной близости от «Унесенных ветром».
Очень поучительный состоялся разговор о прозе Варлама Шаламова, Алеся Адамовича и Светланы Алексиевич. Я согласен с Быковым, что чтение книг первых двоих производит ошеломляющее, раздавливающее впечатление. «Колымские рассказы», «Я из огненной деревни» — страшные книги. Поэтому всякий разговор с этими авторами сложен, им трудно что-то возразить, даже в тех случаях, когда возразить все же хочется.
«Есть две великие фразы: Искандера — “Если не сломлен, значит, плохо ломали”, и Надежды Мандельштам — “Ломаются все, но спрашивать надо с тех, кто ломал, а не с тех, кто ломался”».
О Светлане Алексиевич Быков пишет так: «Но значит ли это, что я низко ставлю прозу Светланы Алексиевич? Нет, конечно. Возможен и такой вариант, и такой подход».
Нужно еще дожить до признания.
Очень убедительно высказывание Быкова о ныне страшно популярном Джордже Мартине и его «Игре престолов». В самом деле, это переформатированное Средневековье, кровища и безысходность, даже если ты готов умереть, тебя все равно убьют, нагоняет в конечном счете тоску. Чтение Быкова в данном случае, напротив, весьма развлекает.
Джон Шемякин. Дикая история дикого барина
Джон Шемякин блогер, один из самых популярных, более 70 000 тысяч подписчиков, такое многотиражное средство массовой информации по факту. Специализация — отечественная история и отечественная литература, но не только, зарубежная история и зарубежная литература тоже предметы его живейшего интереса.
Именно живейшего, потому что пишет Джон Шемякин очень живо, образно, с неожиданными поворотами, набредая на поучительные смысловые пересечения.
По любому поводу у него есть свое мнение, почти всегда оно отличается от общепринятого и почти всегда хорошо, убедительно аргументировано.
Кто только не писал о русском империализме, вот и Джон Шемякин решил высказаться: «Типичный империализм в российском исполнении. Положить солдат, взять край на штык, потом засыпать этот край милостями — такими, о каких под Волоколамском и не слышали, — потом вбухать несколько десятков миллионов в развитие захваченного края, влезть во все краевые местные дрязги, пометаться между сторонами, всех попробовать помирить, на всех обидеться, выпороть случайных, наконец застыть в торжественном непонимании и дождаться окончательного бунта, чтобы потом снова брать край на штык».
Вообще, такое впечатление, что автор расположился в истории как в своем старом халате и со всеми историческими фигурами на «ты». Это и симпатично, и раздражает иногда. Впрочем, Джон Шемякин демонстрирует несомненное чувство меры, он конечно же эксцентрик, но, как всякий эксцентрик, он лучше других знает, где расположен центр, и никогда слишком далеко от центра не удаляется. «Петр (имеется в виду Петр Первый. — М.П.) на карусели», «Пугачев», «Людовик XIII», «Оруэлл», «Феминизм», «Вольтер», «Британский майдан», «Наводнение в Питере», «Полинезия» — впрочем, можно перечислять названия всех практически глав, все интересно.
Часть литературная не менее интересна, чем часть историческая. Тут и «Гамлет», и «Одиссей», и «Пушкин» с Булгариным, замечательная «Эллада Собакевича», «Тургенев», «Чехов» и «Толстой».
Кроме классиков, и современники. Очень изящно проходится Джон Шемякин по Захару Прилепину, процитировавшему в своем тексте не Киплинга, как было обещано, а лишь замечательный советский мультфильм «Маугли». Не подставляйся!
Одним словом, в высшей степени поучительное и одновременно развлекающее чтение.
Карл Проффер. Без купюр
Карл Проффер известный славист, глава издательства «Ардис».
«Ни в характере его, ни в биографии ничто не предвещало будущего интереса к русской литературе. Баскетбольная звезда в школе, он в одночасье сделался интеллектуалом. В семье Карла не было гуманитариев, о литературе он знал только то, что могла дать средняя школа на Среднем Западе. В 50-х годах, когда он поступил в Мичиганский университет, ему нужно было выбрать иностранный язык. Будущее нашло его в восемнадцать лет, когда он стоял перед доской объявлений с образцами языков и впервые увидел русский алфавит. Его внимание привлекала буква “Ж”, похожая на бабочку».
Эту книгу Карл Проффер начал писать, узнав, что у него неизлечимая болезнь и что ему осталось совсем немного. Он решил подвести итог своей литературной жизни, своей жизни в литературе, — как раз настали сроки.
Карл Проффер был трудоголиком и вдохновенным учителем. Несмотря на изнурительное лечение, он находил в себе силы преподавать. Одно из последних занятий было посвящено «Смерти Ивана Ильича» Толстого.
Книга разнимается на две части, которые вместе с тем очень хорошо соседствуют друг с другом.
Первая — «Литературные вдовы России». Здесь мы найдем главы о Надежде Мандельштам, Елене Сергеевне Булгаковой, Любови Евгеньевне Белозерской, Лиле Брик и Тамаре Ивановой.
Вторая часть — «Заметки к воспоминаниям об Иосифе Бродском».
Книга вышла еще в 1987 году, естественно, по-английски. И только теперь она переводится на русский язык.
Сам Карл Проффер, скорее всего, очень бы удивился, что это его в общем-то небольшое сочинение перевели на русский.
Если бы не безвременная кончина, он наверняка продолжил бы работать, как говорится, по специальности. В его планах было написание истории русской цензуры, а затем новой истории русской литературы.
Жильбер Шарль Пикар, Колетт Пикар. Карфаген: Летопись легендарного города-государства с основания до гибели
О Карфагене обычный наш читатель знает в основном только одну фразу, звучавшую еще из уст Марка Порция Катона Старшего: «Карфаген должен быть разрушен».
Надо сказать, старик добился своего, город этот был сметен с лица земли, и нынешний Карфаген в Тунисе не имеет к древнему никакого отношения, построен в совершенно другом месте.
Его главный соперник — Рим благополучно (впрочем, тоже с приключениями) дожил до наших дней, и о нем нам известно чрезвычайно много, мы его частично можем наблюдать вживе. От Карфагена не осталось даже фундамента, и наше мнение о нем складывается из отзывов римлян. А те, чтобы оправдать свою жестокость по отношению к городу-сопернику, готовы возводить на него всякую напраслину.
Однако и объективный анализ того, что собой представляла общественная жизнь в этом торговом гиганте Западного Средиземноморья, приводит к выводу о том, что жизнь эта была весьма своеобразной.
Практически на протяжении всей истории Карфагена были в ходу человеческие жертвы. Сначала они производились в честь Баал Хаммона, впоследствии в честь богини Танит. И что характерно, казнили не преступников, пленников или рабов, а детей высшей местной аристократии. Считалось, что только таким образом можно задобрить высшие силы. Есть мнение, что обычаи эти своеобразные были вывезены карфагенянами из своего родного финикийского Тира. Но даже когда тирийцы отказались от кровавых жертв, жители Карфагена их вовсю практиковали.
Есть даже те, кто обвиняет верховную власть города в еще более страшном грехе — ритуальном людоедстве.
В общем, французские исследователи взяли на себя труд разобраться, что в легендах и научных версиях, касающихся прошлого этого погибшего города — возможно, самого загадочного города мировой истории, — правда, а что вымысел.
Авторы подробно и тщательно описывают культурную жизнь города, политический строй, торговые связи и взаимоотношения Карфагена с другими государствами Древнего мира, а они были весьма и весьма обширными.
В последних главах историки освещают походы Ганнибала, одного из величайших полководцев всех времен и народов, и завершают книгу описанием гибели города.
Роберт Харрис. Офицер и шпион
«Дело Дрейфуса» до сих пор привлекает к себе внимание и желание разобраться, а что же там было на самом деле. Автор превосходных исторических триллеров Роберт Харрис, писавший и о Цицероне, и о Тони Блэре, и о сыне Сталина, теперь решил обратиться к этому эпизоду в истории Франции. Харрис всегда славился обстоятельностью, глубоким проникновением в культуру и повседневность описываемой эпохи, не изменяет он себе и в этот раз. Атмосферу Парижа середины 90-х годов XIX века он воссоздает мастерски, читатель наслаждается несомненным эффектом присутствия в описываемом времени.
Сюжет и прост, и сложен одновременно. Роман стартует со сцены гражданской казни капитана спецслужб Дрейфуса, обвиненного в государственной измене. Вслед за этим его отправляют во Французскую Гвиану, на остров у побережья, где условия содержания совершенно невыносимы.
В это время майора Жоржа Пикара назначают руководителем особого отдела контрразведки в управлении спецслужб французских вооруженных сил. Он знакомится с содержимым «особой папки», имеющей отношение к делу капитана Дрейфуса, и у него зарождаются сомнения в том, что капитан виноват. На эти мысли его наводят документы, с которыми он ознакомился.
Майор, произведенный в полковники, обращается со своими сомнениями к непосредственным начальникам — генералу Гонзу, главнокомандующему, и военному министру — и с удивлением обнаруживает, что никто не желает прислушаться к его аргументам. Все советуют ему сомнения отринуть, а дело забыть.
На каком основании?
Очень скоро Жорж Пикар приходит к выводу, что высокие чины французских вооруженных сил руководствуются не юридическими критериями, не соображениями «виновен — не виновен», а честью мундира и предубеждениями сугубо националистического характера.
По их мнению, «честь Франции» задета Дрейфусом, и он должен пострадать и ответить за то, что он Дрейфус.
Пикар не отступает, доводит дело до конца, несмотря на сильнейшее противодействие, и весь конфликт разрешается удачно — на последних страницах книги мы узнаем, что он вознагражден и получает пост военного министра.
Я уже написал выше, что Роберт Харрис славится своей дотошностью в исследовании изображаемой эпохи. Но, кажется, не в данном случае. Руководители Франции ждут с визитом в страну русского императора, поэтому речь то и дело заходит о России, и мы с удивлением обнаруживаем, что автор столицей Российской империи считает Москву, а не Санкт-Петербург, явно по аналогии с нынешним временем. Невольно возникает ощущение, что французские политические деятели середины 90-х годов относились к России с большим уважением, чем современный английский писатель.
Виктор Пелевин. iРhuck 10
Пелевин делает вид, что пишет детектив, вернее, заставляет своего персонажа писать его. Один из главных героев книги литературно-полицейский алгоритм по имени Порфирий Петрович. Действие происходит в не очень отдаленном будущем, то ли перед нами утопия, то ли антиутопия. А может быть, длинная лекция по истории возможных искусств.
Собственно, никакого, конечно, детектива нет. Никакой тайны Порфирий Петрович не разгадывает. Впрочем, он и у Достоевского ничего не разгадывает, там он с самого начала знает, что убийца Раскольников, и все читатели знают, кто убийца. Так что главное правило настоящего детективного романа там не соблюдается. Так вот и у Пелевина, несмотря на наличие в тексте следственного работника, пусть и искусственного происхождения, и многочисленных криминальных субъектов, мы читаем скорее подробно развернутое описание правил пользования очень дорогим любовным гаджетом, а не криминальное чтиво.
Есть и еще одна лекция: про искусство первой четверти XXI века, про так называемый «гипс». Очень интересная лекция, намного интереснее собственно детективных перипетий. Мы смотрим из искусственного будущего в искусственное настоящее и узнаем, что проживаем, оказывается, в эру нового вида искусства, называемого «гипсом». Впору оглядеться и поискать его признаки, так ярко расписанные автором.
Раз есть искусство, должны быть и искусствоведы. Маруха Чо в центре внимания, она госпожа со странной гендерной идентичностью и большими деньгами. С помощью Порфирия Петровича она затевает не вполне внятную операцию, заставляя его встречаться с разного рода коллекционерами и «принюхиваться» к экспонатам их коллекций. Дальше следуют краткий роман Порфирия Петровича с Марухой, проникновение в тайну личности этой Марухи, в которой не обнаруживается ничего особенно любопытного и рокового.
Не знаю, как кому, но мне интереснее всего было домысливать очертания того утопического-антиутопического мира, который непреднамеренно рисует нам автор. Почти ничего не называя впрямую, работая только через сферу инструкций к электронным любовным приспособлениям, он дает нам возможность проникнуть в это не очень отдаленное будущее. Было ли это задачей автора, не знаю, возможно, и не было, но все равно спасибо.
Москва: место встречи
Москва очень большой город, и у каждого она своя. Эту не слишком новую мысль отлично подтверждает сборник издательства АСТ. Собрав очень известных литературных москвичей, редакция попросила их написать что-то о любимом месте в нашей столице или дать текст, если он уже написан.
Тут не только воспоминания, но и отрывки из прозы и стихотворения, как у Марины Бородицкой и Евгения Бунимовича.
Получилось весьма интересно.
Москва не только большая, но и еще очень разная.
Людмила Улицкая пишет о Миуссах, о Ленгорах — Дмитрий Быков, о ВДНХ — Дмитрий Глуховский, о Матвеевском — Александр Архангельский, о Рождественке — Андрей Макаревич, об Ордынке — Сергей Шаргунов...
Вот цитата из Алексея Варламова, малой родиной для которого является район Автозаводской: «Свет фар проезжающей под окном первого этажа машины, бурый снег, сухая земля, дым заводских труб, низкое небо, бетонные заборы, рюмочные, пивнушки, запах хлорки, пара, какой-то особой сырости, проходные дворы, мощные сталинские дома по обе стороны чахлого сквера, редкое солнце, райком партии с красным флагом, Доска почета, памятник павшим, маленькие троллейбусы с отрывными билетиками за четыре копейки, мороженое рожок в киоске около метро и недосягаемая мечта о перочинном ножике в табачном киоске — Автозаводская, улица моего детства, место первых тринадцати лет жизни».
А так вспоминает Евгений Бунимович:
я ни разу не был на том берегу реки хотя и дожил
как уже было сказано до седин
ибо вброд эту реку не перейти и кроме кузнецкого
вроде бы нет мостов
человек отличается от коллектива тем что всегда один
коллектив отличается от человека тем что всегда готов
Книга организована не только темой, но и серией акварелей художника Алены Дергилёвой, равномерно распределенных по тексту. Самые различные московские виды, трогательные и узнаваемые.
Корпусу текстов предпослан эпиграф из Всеволода Некрасова. Приведу первую его треть:
Нравится Москва
нравится Москва
и даже кажется
что все не так страшно.
Михаил ПОПОВ