Другой мир
Владимир Николаевич Крупин родился в 1941 году в Вятской земле. Окончил Московский областной пединститут в 1967 году. Первую книгу выпустил в 1974 году, но широкое внимание привлек к себе в 1980-м повестью «Живая вода». Главный редактор журнала «Москва» в 1990–1992 годах. Cопредседатель Союза писателей России. Многолетний председатель жюри фестиваля православного кино «Радонеж». Первый лауреат Патриаршей литературной премии. Живет в Москве.
Новорусская премия
В те незабвенные времена, когда писателей ценили и тиражи журналов были заоблачными, один из журналов, «Работница» или «Крестьянка», точно не помню, объявил меня лауреатом года. Жили мы с женой очень скромно, этому известию обрадовались.
— Тебе купим костюм, — говорила жена, — а то ходишь, как...
Мы наивно думали, что если тираж журнала восемнадцать миллионов, то и премия изрядная. Увы, какой там костюм, на рукав бы не хватило. Совершенно расстроенный, я поехал обратно. Но не сразу домой, а в Дом литераторов. В нем была какая-то притягивающая сила черной дыры. Не хочешь, а едешь. Конечно, было там и хорошее, друзья были, разговоры, всякие секции, бюро, творческие объединения, обсуждения, вечера, собрания... Но главное, конечно, были ресторан и буфеты. В них и проистекала творческая жизнь. Гуляли изрядно.
В нижнем прокуренном буфете меня окликнул мрачный поэт Юрий Кузнецов. Поэты его побаивались или заискивали перед ним. То и другое было не по нему, я же был прозаик, да к тому же в еще более отдаленные годы мы вместе работали в издательстве «Современник» и не читали друг у друга ни строчки. Да и зачем читать что-то у человека, с которым и так хорошо?
— Ты когда-нибудь купал женщину в шампанском? — спросил меня Юра.
— Еще нет.
— А что? С книги можно. (То есть с гонорара за книгу.)
— С книги может быть, а вот с премии не потянуть. Я сейчас как лауреат года премию получил — слезы! Такую и домой не понесешь, только пропить. Тебе чего заказать?
— Только не шампанского. Хотя... — Юра опять задумался. — ничего в этом купании хорошего нет. Женщина же будет липкая вся, ее же надо будет потом обмывать, косметика потечет...
— А ты в сухом купай.
— Все равно же мокрая. Ну что, пару ящиков хватит. Тут, брат, гусарить надо до конца, тут надо ее туфелькой шампанское черпать и пить. Но, конечно, надо, чтоб и она была на взводе и чтоб сам был в полном порядке. Трезвый же не будешь из туфли пить. Ну что, брат, заказывай.
А дальше... дальше все было как в стихах Юрия Кузнецова:
С бледным лицом возвращаюсь к законной жене.
Где я напился? На дне, дорогая, на дне.
И вот — прошла вечность, мы живем и умирать не собираемся, все в той же самой лучшей стране, России, пишем, кто хуже, кто лучше. Живем не всегда, но иногда хорошо. Смотрим, пожимая плечами, как демократы из Пень-клуба дают друг другу разные премии. Ведь по гамбургскому счету мы, писатели, отлично знаем, кто чего стоит, так что и тут все в порядке. Недавно меня порадовало искренностью высказывание писательницы для общего вкуса Марининой. Ее телеведущий спрашивает: «А как на вас смотрят настоящие писатели?» Маринина отвечает: «Как солдаты на вошь». Если мои благосклонные читатели, а они у меня есть, позволят мне считать себя писателем, как и моих друзей, то замечу, что солдаты — символ защиты Отечества — ходят в чистом, в бане моются, как же они будут смотреть на вошь?
Вот и мне решили дать премию новые бизнесмены одного нового какого-то АО, ЗАО, РАО, я в них не разбираюсь. Позвонили, соединили с начальством. С самым главным не сразу. Как я живу? Очень хорошо живу, отвечал я. У меня все есть. Нет, машины нет, дачи нет, ну и не надо. Квартира? Ничего, терпимо. Кабинета нет, ну так всю жизнь не было, и тоже не надо. Я говорил, а сам думал: а взять бы им, поросятам, меня на пансион, на два года хотя бы. Я бы роман написал. Но их планы были шире и значительней. Они учреждали премию и меня собирались объявить первым лауреатом. Соединили с начальником. Он тоже долго говорил.
— Мы знаем, — говорил начальник, — у вас давно не было книг, это же для писателя нонсенс. Не скрою, этой премией мы хотим показать правительству пример отношения к культуре. Отношение же почти на нуле, вы согласны? Культура — дело первостепенной важности, я так думаю.
Как не согласиться с тем, что культура — дело первостепенной важности? Я обещал сутки подумать. Вечером жена видела этого человека по телевизору.
— Очень приличный. Говорит дельно, не жует, есть что сказать, в отличие от некоторых. В конце концов, тебе пора купить приличный костюм, ходишь, как...
Короче, когда мне назавтра позвонили насчет премии, я на нее согласился. Колесо завертелось. Дела со мной имел референт. Он бодро докладывал, что все подвигается, вручение приурочено к благотворительному вечеру, просил подготовить мое ответное слово, осторожно просил показать его. Я отвечал, что по бумаге говорить не умею, что даже и не знаю, что говорить. Он испугался: как так? «Ну я же не слышал слов при вручении, я же на них должен отвечать. Услышу и отвечу». — «Мы вам покажем речь Ильи Семеновича».
Я отказался читать заранее то, что все равно услышу. Думаю, что они уже начинали во мне разочаровываться.
— Премия — это взятка, — философствовал я перед женой. — Дадут — и обязан отработать. Ведь я уже потом против этого РАО нигде не выступлю. Вот (такой-то), издали ему книгу (такие-то), он же теперь слова против них не скажет.
— Но книга-то хорошая, — возражала жена. — Или ты забыл про клок шерсти с паршивой овцы? И вообще, что ты на этом зациклился? Возьми да откажись, пока не поздно...
На церемонию вручения меня хотели везти на машине. Я отказался не почему-либо, а просто потому, что здание, где был вечер, было рядом с метро. Я с детства жалею технику. Меня просили приехать пораньше, но я подумал, а чего там буду толкаться, и приехал в обрез. Мокрый от напряжения и страха референт, вымученно улыбаясь, провел меня в комнату президиума. По дороге обнаружил, что я без галстука, и приказал кому-то принести три на выбор. Я уперся, не ношу я галстуков. В комнате президиума был богато накрытый стол. Я из любопытства приподнял одну из не виданных мною бутылок за горлышко. Референт испуганно сказал:
— Может, после церемонии?
Видимо, он полагал, что русский писатель хлобыщет коньяк стаканами. Значит, ему велели отвечать не только за мою доставку, но и за мой внешний вид. Меня подвели к Илье Семеновичу. Спасибо ему, что хотя бы не приобнял за плечи, не похлопал по спине, не сказал: «Вот вы какой, оказывается», — просто пожал руку, ею же указал на накрытые столы, уточнив, что это просто так, что банкет впереди.
Я отвел в сторонку край занавеса, посмотрел в зал. Публика была очень приличная: ветераны и школьники. Началась церемония. Долго гремел оркестр, звучал «Рассвет на Москве-реке» из «Хованщины» Модеста Мусоргского. Долго оглашались списки добрых дел этого объединения. Вручались подарки. Велели готовиться и мне.
Илья Семенович говорил без бумажки, что меня обрадовало. А то получилось бы, что я без бумажки, а он с ней. Вынесли Диплом лауреата. Диплом — прямо чудо полиграфического искусства. Даже и конверт, из которого извлекли Диплом, был специальный, сверкал золотом каемки и серебром надписей. Илья Семенович в своем слове излягал правительство в области плохого отношения к культуре, особенно в области литературы, сказал, что я хороший, что они решили меня отметить и т.п.
Референт шептал мне о заслугах Ильи Семеновича. Ясно, что мне полагалось их, эти заслуги, озвучить, сделать достоянием общественности. В зале было много средств массовой информации. Из упрямства я ни слова не сказал в адрес Ильи Семеновича, более того, заявил, что хорошая литература не нужна никому: ни коммунистам, ни демократам, она независима, она на стороне униженных и угнетенных, что демократия плодит нищету и разбой, уменьшает рождаемость, увеличивает смертность, и даже ляпнул такую фразу, что подачками от богатеньких Буратино культуру не поднимешь. И не надо: русская культура самодостаточна. Что я вкладывал в это слово, которое совсем не люблю, я не понимаю до сих пор. Но то, что мое выступление было не по нутру Илье Семеновичу, я сообразил. Пожал его руку. Оркестр исполнил «Славься!» Михаила Ивановича Глинки из оперы «Жизнь за царя». Я ушел со сцены с большим конвертом. За кулисами Илья Семенович сообщил, что деньги они сюда не привезли, чтоб «презренным металлом» не омрачать радость события, что просит прямо завтра приехать к ним в офис за суммой. Сказал загадочно: «Для начала дадим вам пять тысяч. Немного, конечно, но это же, — он похлопал меня по плечу, — для начала».
Мне не хотелось на банкет, я и не остался. Ушел, даже и не извинился. Референт меня не уследил. А вот одна женщина перехватила. Она просила у меня денег на поездку в Оптину пустынь.
— А вы знаете, мне денег не дали, — извинился я. Но я видел, что она мне не поверила.
Жена, не ходившая на церемонию, посоветовала вообще за деньгами не ездить.
— Ну уж нет, — сказал я, — столько позорился, должна же быть какая-то компенсация.
Наутро несколько газет сообщили об учреждении премии и первом ее лауреате. Позвонил товарищ, очень давно не звонивший:
— Ну что, старичок, надо тебя качнуть.
Когда я к обеду рассказал уже нескольким знакомым, что денег мне не дали, я решил их получить. Позвонил... нет, не Илье Семеновичу, его телефона не знал, а референту. Референт говорил очень холодно. Выговорил и за речь, и за отсутствие на банкете. А про деньги спросил:
— Разве вы их не получили?
— Илья Семенович велел зайти за ними.
— Я узнаю и позвоню.
Он узнавал три дня. Я не звонил. Позвонил он и соединил с Ильей Семеновичем. Тот, переврав отчество, просил позвонить завтра. Что делать, позвонил. Хотя уже указательный палец немел от кручения диска. Не соединяли. На другой день, на третий его не было. Я не мог и представить, чтоб от меня бегали: люди занятые. Но вот мне назначили день приезда. Велели с паспортом. Это для пропуска. Выписали пропуск, чуть ли не обшарили при входе, я прошел сквозь «хомут» как в аэропорту. Велели ждать. Я ходил по коридору, вышедшему из евроремонта, и чувствовал себя очень паскудно. Тем более какой-то служащий очень настойчиво предложил мне «присесть». У Ильи Семеновича шло, естественно, заседание. Но вот он вышел и, даже и руки не протянув, вынул из кармана катушку ассигнаций. Почему они были так свернуты, не знаю. Может, для удобства. Он ловко отмотал мне две тысячи, подумал, еще добавил пятьсот.
— Мы как договорились? — спросил он.
Я растерялся. Разве мы договаривались? Он вспомнил:
— А, да, пять. Я говорил: пять, да? — Он подумал. — Половина, пересчитайте, ваша, остальные чуть позже. Идет?
Мне казалось, что при выходе меня ощупают и отберут выданную сумму. Нет, выпустили. Я никуда не заезжал, привез деньги домой, рассказал жене, как мне в коридоре отслюнивали купюры.
— Забудь, — сказала она, — и больше им не звони.
Я и не звонил и благополучно забыл бы о премии, но она сама о себе напомнила. Наступил следующий год. Я, как законопослушный налогоплательщик, заполнил налоговые простыни и уснул спокойно. Доходы мои не превышали суммы, после которой налоги взимаются. Вдруг меня вызвали в налоговую инспекцию. Инспектор, человек очень доброжелательный, спросил:
— А вы не забыли какие-либо доходы внести в декларацию?
Тут я вспомнил свою дальновидную жену, она говорила, чтоб я внес эти две с половиной тысячи в декларацию. «Возьми у них справку». Но это же надо было им звонить, я представил, как они будут докладывать Илье Семеновичу, как он подумает, что я напоминаю о второй половине, и решил не связываться. Да и велика ли сумма, в конце концов.
— А-а, — сказал я, как бы вспоминая, — ну да, премия. Две с половиной тысячи. Но справки нет. Если можно, запишите без справки.
— Две с половиной? — спросил он. — Значит, вам долларами заплатили?
— Нет, рублями. «Долларами», да вы что, да я их ненавижу, брезгую в руки взять. И вообще, — просветил я инспектора, — уважающая себя страна не позволяет чужой валюте вторгаться в свои пределы. Доллар, кстати, произошел от европейского талера.
Инспектор выслушал меня, закурил и пододвинул выписку из сообщений о благотворительной деятельности объединения, меня наградившего. Там среди прочих расходов значилась и моя фамилия, а против нее стояла сумма — пятьсот тысяч рублей.
— Или это ошибка, — сказал я, — или они мне должны четыреста девяносто семь тысяч пятьсот.
— Советую разобраться, — сказал инспектор. — Месяца хватит? Я вам верю, но я обязан верить фактам, а не словам. Или они отзывают документ в части вас, или на вас налагаются санкции через суд.
— Да, — говорил я дома жене, — вот вляпался. У них, значит, статья благотворительности налогами не облагается, а премии облагаются. С тех, кто получает. Значит, руки на мне погрели. А может быть, — строил я предположения, — они и хотели дать пятьсот тысяч, а потом я им не понравился, они и переиграли. А по документам прошла такая цифра. А может быть, решили, что я такой богатый, что заплачу налог и не вздрогну.
— Не гадай, а звони им.
Угроза описи имущества через суд придала мне сил, и я дозвонился. Референт был изумлен. Илья Семенович был не в курсе. Они обещали разобраться. И, видимо, разобрались, так как меня больше к инспектору не таскали.
Большое вам спасибо, дорогие учредители новорусских премий, спасибо и до свидания.