Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

9 мая

Наталья Борисовна Леонова родилась в Москве. Окончила Издательско-полиграфический колледж имени Ивана Федорова (корректор-редактор), Московскую юридическую академию. В настоящий момент является слушателем Высших литературных курсов Литинститута имени А.М. Горького.
Журналист. Автор путеводителей о Москве и других городах России.
Автор и координатор проекта «Иди и смотри необычную Москву».
Живет в Москве.

Это праздник со слезами на глазах.


Никто не разгонял тучи, было пасмурно, и с самого утра по подоконнику без устали барабанил дождь.

«Может, разойдется?» — с надеждой подумала Даша. Она впервые решила пойти на шествие «Бессмертный полк». Вдруг вспомнилось, как все перевернулось в одночасье — все привычки и традиции. Каждое 9 Мая ее дружная семья собиралась у дедушки. В свои 99 лет он все еще мог пригубить рюмочку, принимал многочисленные поздравления по телефону, в сотый раз рассказывал о войне и дрожащим звонким тенором запевал свою любимую «Волховскую застольную». Дед почти год уже ничего не видел, но мужественно ходил по квартире, отвергая любую помощь. Узнавал всех по голосу и прикосновению рук.

— А... это Дашенька приехала, — протяжно восклицал дедушка, когда Даша быстро снимала за порогом сапоги и бежала в большую комнату с цветами. — Хорошо, хорошо, спасибо! Даша, возьми-ка там, на стенке, письма, почитай.

И Даша с выражением читала дедушке поздравления от президента, именитых партийных боссов, администрации округа, муниципалитета, общественных советов, научных сообществ и прочих, прочих, прочих. Эти знаки внимания доставляли дедушке истинное удовольствие; он был рад, что его помнят, и искренне верил, что все эти посланники ценят его — такого-то, такого-то, ветерана и инвалида Великой Отечественной войны, которую он прошел от Ленинграда до Чехословакии.

В начале года дедушки не стало. Вместе с ним исчез для Даши и праздник. Некого было поздравлять, незачем было куда-то ехать. Стало грустно. Даша подумала: «Дедушке бы это не понравилось». На семейном совете решили, что нужно идти на Красную площадь.

Даша вышла в коридор. Опираясь на стену, на нее смотрели черно-белые лица молодых парней. Один пропал без вести в начале войны где-то под Перемышлем, другой, с лейтенантскими кубиками, погиб в 43-м под Ельней, третий, на фотографии с улыбкой, вернулся с фронта, но давно уже умер, и последний — молодой и недавно вставший с ними в ряд — дедушка.

У Маяковки было свободно. Волонтеры кричали заздравные лозунги, раздавали знамена, флаги, шарики и воду. У памятника Пушкину остановились и ждали старта. Даша прислушалась к песням. Они звучали с двух сторон Тверской улицы, гулким эхом ударяясь о стены сталинских домов, не совпадая друг с другом. Строчка слева, и лишь через несколько секунд такая же строчка справа.

— А пааарень с милой дееевушкой на лавочке прощааается, — доносилось из динамиков.

«Бабушкина любимая», — подумала Даша. И сразу в памяти так ярко возник образ бабушки, папиной мамы, которой уже давно не было на этом свете: круглолицая полная женщина с белыми как снег волосами и ароматом «Красной Москвы» улыбалась алыми от помады губами.


* * *

Как же Даша любила приходить в бабушкину комнату! Она была самой светлой в квартире, там было большое окно, из которого открывался вид на город и древний монастырь с золочеными луковками. Девочке нравилось, что у бабушки так много всяких удивительных вещей, которые она каждый раз рассматривала будто впервые. Тумбочка с трельяжем — поистине сказочный городок! Перед зеркалом на изогнутые латунные ножки тяжело опирался керамический поднос с райскими цветами; на нем, наискосок друг от друга, «плыли» две фарфоровые уточки. Когда бабушки не было дома, Даша тайком открывала тумбочку и доставала оттуда картонную коробку, на которой было написано: «Пудра “Лебяжий пух” для сухой кожи». Коробочка с трудом открывалась; любое неосторожное движение — и белые песчинки мгновенно наполнили бы комнату мелкой пылью. Особым предметом Дашиной и одновременно бабушкиной любви была помада. Обыкновенный пластиковый цилиндр белого цвета, из которого выдвигалась твердая алая смесь. Бабушке этот цвет был очень к лицу. Перед выходом из дома она подходила к зеркалу, молча и долго смотрела на свое отражение, расчесывала легкие белоснежные седые волосы, брала кусочек ваты, окунала его в коробочку и густо посыпала пудрой лицо, крепко жмуря глаза. Потом она медленно выдвигала остатки помады (Даша не помнила, чтобы у бабушки когда-то была новая — почему-то всегда именно остатки), ставила на губах жирные точки, сжимала и терла губы, после чего они становились красными, как мак.

В бабушкиной комнате стоял огромный трехстворчатый шкаф с зеркалом посередине. Даше он казался великаном — кем-то одушевленным, спящим при свете и просыпающимся по ночам. Она его очень боялась и, заходя в пустую комнату, сразу зажигала свет. А может, она боялась вовсе не шкафа, а лица с бородой, которое так зорко смотрело на нее с высоты этой громадины, из толстой и темной деревянной рамы. Утром в выходные дни Даша часто заставала бабушку на коленях перед шкафом и этим лицом. Она что-то быстро говорила, двигала правой рукой и кланялась до пола. Бабушка объясняла Даше, что это не простое лицо, а это Бог. Но кто такой Бог, Даша не понимала и считала, что бабушке лучше знать.

Была в этой комнате маленькая тумбочка. Она стояла возле кровати, и Даша называла ее исторической: внутри хранились документы, старые письма, рецепты, записные книжки, телефонные справочники и пакет с фотографиями. Иногда они вместе с бабушкой перечитывали письма и смотрели старые, пожелтевшие от времени черно-белые карточки (так называла фотографии бабушка).

— Вот на этой карточке узнаешь меня? Это мы в Балашихе, у нас там своя дача была. Рядом со мной сидит бонна. Даже не помню, как ее звали.

— Кто это такая — бонна? — спросила Даша.

— Ну это что-то вроде нянечки и воспитательницы. Она за нами присматривала летом, обслуживала и гулять водила.

— Ба, — Даша сокращенно называла так бабушку, — а это кто?

— Это? — Бабушка поднесла фотографии поближе к глазам. — Это посередине я, только уже в молодости, а слева, в летной форме, мой старший брат Николай. Он тогда уже отучился в летном училище и приезжал к нам с мамой со службы из Алма-Аты. Красавец был! Теперь уже постарел... Да ты видела его, Даша! Правда, это еще на Крестьянке было, ты тогда совсем маленькой была, не помнишь, наверное...

— Нет, помню, — сказала Даша. Она совершенно не собиралась обманывать, но, долго разглядывая бабушкиного брата, ей верилось, что она его видела и хорошо помнит. — А слева это кто, с гитарой?

— Слева? — И тут бабушка на мгновение запнулась. — Это мой младший брат Иван, царствие небесное. — Бабушка перекрестилась, глядя на икону.

— Почему ты говоришь «царствие небесное»? — спросила Даша. — Он тоже летчик?

— Нет, не летчик. — Бабушка закашлялась от неожиданного вопроса. — Царствие небесное после смерти бывает. Вот так, деточка.

— Значит, он умер, твой младший брат? А почему?

— «Почему, почему», — строго сказала бабушка. — Подрастешь — узнаешь! — и прекратила разговор.

Когда Даше исполнилось лет двенадцать и она считала себя уже вполне взрослой девочкой, они с бабушкой отправились на кладбище. Ехали из города на электричке, потом долго шли от станции, мимо пруда и белоснежной церкви с голубыми куполами. Бабушка открыла маленькую калитку и сказала:

— Ну, здравствуй, мамочка, здравствуй, Иван!

На могильной плите Даша увидела две надписи — одну женскую, другую мужскую.

— Гуделова Евдокия Петровна, — прочитала Даша. — Ба, это твоя мама? А почему она Евдокия? Папа же ее Диной называл?

— Так и называл, сокращенно — Дина. Когда она умерла, тебе всего годик был. Да уж мамочка, — куда-то в сторону сказала Анна Сергеевна.

— Бабушка, значит, твоя девичья фамилия была Гуделова?

— Нет, Даша. Фамилия моя была Владимирова. Просто мама записала себя на паспорте под своей девичьей фамилией, а нас всех по мужу, по нашему отцу, — Владимировы.

— Владимиров Иван Сергеевич, — прочитала Даша. — 23 апреля 1925 года — 9 мая 1965 года.

— Даша, ну ты, ей-богу, как маленькая! Только читать научилась? Читала бы хоть потише или про себя. Мы ведь на могиле, а не в музее!

Даша замолчала. Они убрали листья и ветки на могиле, бабушка помыла памятник и, когда закончила уборку, присела на лавочку.

— Надо помянуть, — сказала Анна Сергеевна и достала из тканевой сумки хлеб, пару сваренных вкрутую яиц и маленькую бутылку. Она наполнила рюмку до края, приподняла ее и сказала: — Пусть земля вам будет пухом! Царствие небесное! — и одним глотком проглотила прозрачную жидкость. Даше было велено покрошить яйца и хлеб на землю — для птичек.

Когда шли обратно, девочка была задумчива и молчала. Бабушка тоже. Вдруг Даша сказала:

— Ба, а ведь твой младший брат умер в День Победы! Как же это так? Прямо в праздник?

— Тебе и впрямь интересно? Ох и отругают меня твои родители, да и рано тебе, мала еще!

— Ба, не заругают, я же им не скажу. И вообще, я уже совсем взрослая, и мне можно все сказать.

— Ну ладно, взрослая... так уж и все... Давай тогда присядем, в ногах правды нету.

Бабушка расстелила газету. Они сели на берегу пруда, в котором отражались старые, почерневшие кресты.

— Трудно все это вспоминать, да и не знаю, поймешь ли... Иван молодой был, когда его в сорок втором призвали. Нигде еще не учился по специальности, только школу закончил. Так хотел Родину защищать, что обманул военкомат: сказал, что ему уже восемнадцать, а ему тогда едва семнадцать лет исполнилось. Красавец был — хоть куда! Загляденье! Все девчонки соседские влюблены в него были. На гитаре смолоду играл, и голос такой заливистый, как у цыгана. На фронте воевал хорошо и, что удивительно, с Божьей помощью дошел до Берлина без единой царапины. Очень храбрый был, и за эту самую храбрость ему много наград вручили. Пришел с фронта старшим лейтенантом, весь в орденах, красивый, волосы темные как смоль, волнами лежат, глаза голубые — загляденье. Да еще и возмужал, настоящим мужчиной стал, вовсе от женщин не отбиться: и старые, и молодые — все липли как мухи. А он всех любил, никому не отказывал, говорил: «Женщина — это святое».

Из армии его комиссовали, а специального образования у него не было. Устроился в магазин грузчиком — мешки с картошкой таскать. Работа трудная, но он крепкий был, не уставал. Учиться не пошел — все говорил: «Успею я ваши институты кончить». Думал, что все у него впереди. А после работы они с мужиками в пивную ходили; сначала не часто, а потом каждый день: пиво, портвейн и водка. Молодой организм все выдерживал. Там Ваня был король! На работу он весь в сером, а сюда как на парад — белая кипенная рубашка, костюм, галстук, ботинки начищенные и ордена... Сидит с ними, рассказывает про подвиги. Девчонки слушают и млеют от такого героя. Все спеть его просили и на гитаре сыграть...

Бабушка замолчала. Даша не стала ее тревожить и ждала продолжения. Вдали, у станции, были слышны гудки поездов.

— Что-то мы рассиделись с тобой, Дарья! Нас, поди, родители твои потеряли. Пошли уже, ехать пора.

Они поднялись на платформу, и бабушка купила в кассе билеты. Была теплая апрельская суббота, и в ожидании электрички собралось много людей.

— Бабуль, а дальше? — не выдержала Даша.

— Дальше потом расскажу — видишь, сколько народу!

Даша быстро забыла об этом разговоре, а бабушка не напоминала. Наступило 9 Мая. Школьники активно готовились к важному празднику: узнавали, где живут ветераны, делали им своими руками открытки-аппликации, ходили по квартирам, дарили поделки, поздравляли и предлагали помощь по хозяйству. Некоторые одинокие просили купить продукты, вынести мусор или помыть полы. Даша очень гордилась, что она помогает ветеранам.

Девочка знала, что бабушка не была на фронте, но считала, что Анна Сергеевна непременно имеет отношение к войне. Поэтому она заранее копила деньги на тюльпаны. Праздничным утром Даша ворвалась с тремя цветочками в бабушкину комнату и только хотела крикнуть, но остановилась — бабушка стояла на коленях и молилась. Даша тихонько ушла. Через полчаса Анна Сергеевна позвала к себе Дашу, взяла цветы и погладила ее по голове.

— Бабушка, а почему ты не радуешься? Ведь праздник же!

— Да, да, праздник. Спасибо тебе за цветочки, очень красивые, — ответила Анна Сергеевна и вышла на балкон.

Даша последовала за ней. С высоты слепило глаза солнце, теплый ветер казался ватным одеялом. Даша посмотрела вниз и спросила:

— Ба, а почему это здание у нас называют главным?

— А... Это райком. А раньше здесь и военкомат был, и загс, и комсомол. В этом здании на войну всех моих и забрали.

Даше вдруг пришла мысль, что бабушка наверняка такая грустная из-за брата.

— Бабуль, наверное, ты из-за брата грустишь. А ведь ты мне так и не дорассказала, что с ним случилось!

— Да что рассказывать! Я на чем кончила? Как начал пить после войны?

— Да, и про то, как пел по-цыгански.

— Пел и пил. Так стал пить, что хорошие девушки стали его сторониться, а чудная и страшненькая Галка, которая на пару с ним пила, забеременела от него и охомутала. А что у двух пьющих людей может получиться? Родился Олежек — идиот идиотом. Горе одно семье. Иван после этого пить бросил, начал сыном заниматься, а Галка продолжала пить, да еще и скандалы ему устраивала, что денег мало зарабатывал. А он работал, стирал, гладил, готовил и сына растил. Как отметил сорок лет, так сам не свой стал. Почернел как-то, осунулся, а на 9 Мая взял и повесился. А ты говоришь... «праздник»! Через эту проклятую войну и я почти умерла, думала: не смогу без мужа прожить. Мы ведь с ним вот в этом доме в тридцать восьмом только расписались, через год сын родился, а потом война... Вот здесь его провожали. В июле сорок третьего он в Москву к нам приехал, повидаться, и оказалось, что в последний раз. А в октябре похоронка пришла. Я не верила, все ждала... До 9 Мая ждала. Потом поверила, привыкла. Когда салют громыхает — все радуются, а я плачу. Вот такое у меня, Даша, 9 Мая, ты уж прости Христа ради.

Бабушка заплакала, и Даше так стало ее жалко, что она зарыдала, обняла ее со всей силы и стала просить:

— Ба, не плачь, ну, пожалуйста! У тебя же есть я, а я очень, очень тебя люблю!

Анна Сергеевна вытерла платком слезы, обняла Дашу, расцеловала ее в обе щеки и сказала:

— Чудо ты мое мокрое! Не реви, сколько еще в жизни, может, придется слез пролить! Но не дай бог война на твою голову, не дай бог! С праздником тебя, родная!


* * *

Толпа качнулась и медленно поплыла вперед. Никто не толкался, каждый старался соблюсти дистанцию. Только раскрытые зонты мешались повсюду и закрывали видимость. Люди шли, неся перед собой или поднимая над головами множество лиц. Люди несли людей. И Даше казалось, что все слилось в одно настоящее из прошлого и будущего, что все лица ожили в эти минуты и идут вместе мимо гастронома № 1, Елисеевского, мэрии, Центрального телеграфа, булочной Филиппова, кафе-мороженого «Космос», Исторического музея и Мавзолея. Так было.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0