Возвращение Третьего Рима
Сергей Иванович Шулаков родился в 1970 году в Москве. Журналист, критик. В 2003–2005 годах — главный редактор журнала «Сельская молодежь», в 2005–2006 годах — руководитель прессслужбы Международной ассамблеи столиц и крупных городов (МАГ), заместитель главного редактора журнала «Вестник Маг». С 2009 года литературный редактор исторического альманаха «Кентавр» издательства «Подвиг». Автор литературнокритических статей в газетах «Книжное обозрение», «НГExlibris», в другой центральной периодике.
Лауреат премии журнала «Юность» 2009 года «Литературная критика». Живет и работает в Москве.
Одна из тенденций современного общества заключается в том, что хорошо знакомые, консервативные концепции вызывают ощущение сродни усталости. И все же в исследовательской и художественной литературе последнего времени — не в пропагандистских, решающих свои задачи, продуктах — некоторые из таких концепций словно получают второе дыхание, облегчающее восприятие. Само время будто предъявляет нам их убедительными и свежими.
От Москвы до Дамаска
Смирнова И.Ю. Между Западом и Востоком: Из истории церковно-дипломатических отношений на Ближнем и Дальнем Востоке. М.: Политическая энциклопедия, 2016.
В Москве, в Вознесенском переулке, ведущем от Тверской к консерватории, в уютном саду сохранилось здание англиканской церкви Святого Андрея, имеющей статус регионального памятника архитектуры. Во времена СССР в нем находилась студия грамзаписи «Мелодия», позже здание было возвращено верующим. Такие сооружения случайно не воздвигаются, и церковь не исключение. В марте 1809 года в Москву прибыл пастор Роберт Пинкертон, его целью было создание Библейского общества. Пинкертону помогала княгиня Мещерская. Концепция, приписываемая старцу Филофею: «Москва — третий Рим», в середине XIX столетия прошла проверку в Риме втором — в Константинополе, и на берегах Черного моря. Жизнь христиан на Ближнем Востоке, в Святой земле и Сирии, некоторое время связанная с Крестовыми походами, позднее оказалась связана с Православием.
В истории России есть несколько войн, которые официально названы проигранными, но в частной беседе почти любой историк скажет вам, что это не так. Это Советско-финская, Русско-японская и Крымская, или Восточная, война. Как ученый, Ирина Смирнова должна оставаться в поле официальной науки: «Военное противостояние с Великобританией и Францией во время Крымской войны обнаружило ошибочность довоенного внешнеполитического курса России и уязвимость позиций на Ближнем и Дальнем Востоке». Исследовательница не употребляет слово «поражение», ибо фактически его не случилось. Ценой предельного напряжения и огромных людских потерь две ведущие экономики Европы смогли захватить половину Севастополя и забытый русским командованием островок Бомарзунд на Балтике, что до последнего геройски защищали возводившие на нем укрепления саперы. Еще они ограбили несколько старцев-пустынников на Соловецких островах — от самого монастыря англичан с позором отогнали монахи. России ненадолго было запрещено иметь флот на Черном море, страна понесла огромные финансовые убытки. Но на Кавказе генерал Бебутов молниеносными ударами громил турок, под Андреевский флаг вставали захваченные лихими абордажами адмирала Корнилова у берегов Анатолии новейшие паровые фрегаты турецко-египетского флота. Адмирал Завойко на Камчатке, вооружив каторжников и подростков, сбросил десант противника в море. И хотя Некрасов, наблюдая с набережной за эволюциями вражеского флота, написал: «Великих зрелищ, мировых судеб / Поставлены мы зрителями ныне...», подойти к укреплениям Сестрорецка на пушечный выстрел враг посмел лишь единожды. Был решен главный вопрос, ставший причиной войны: «Османское правительство обещало гарантировать свободу христианским исповеданиям», в том числе православным христианам. Но, следуя своим политическим традициям, турки выполнили обещание лишь частично и в ином векторе, создав условия жесткой конкуренции между христианскими деноминациями. Наместник в Константинополе Антиохийского патриарха в 1858 году писал в Россию, не сглаживая углов: «Оба врага — турки и западные христиане — соединились на разорение дома Божия. Враждебные меры сынов Запада опаснее жестоких гонений и насилия турок: латиняне и протестанты идут по путям лукавства и обмана и сеют плевелы западных ересей между чистою пшеницею».
Определенная новизна исследования Ирины Смирновой заключена в том, что оно убедительно демонстрирует тенденцию явного политического уклона в отношениях папского престола с восточными конфессиями. Например, на то время, когда мощная православная держава, Россия, была ослаблена политически и экономически, приходится усиление инициатив Рима по так называемому воссоединению церквей. Автор приводит вывод историка П.С. Соколова (1890–1979): «Идея церковного единства, на основании первенства римского епископата, едва ли выражалась когда-либо с такой силою, как при Пие IX». Интересно, что историк фактически называет папу римским епископом, что сегодня звучит весьма современно. Идея воссоединения церквей проводилась Римом на Ближнем Востоке в логике так называемого миссионерства, то есть стремления отобрать паству у восточных церквей. В другом документе говорится: «Миссионеры римские с помощью ласки, денег и тонкости отвращают множество людей от Православной церкви». «Тонкость» была не слишком изощренной — в 1857 году папа издал молитву, в которой «схизматики-греки» назвались «заблудшими» и испрашивалось, чтобы они, «просветившись жевотворящею благодатию, отступили от гордыни и прельщения сердца своего и, став благопокорны и смиренны духом, обратились в лоно Католической Церкви под непогрешительным руководством первого пастыря и учителя ее, верховного понтифика римского».
«Схизматики» не пожелали сделаться «благопокорны», и во время так называемого восстания друзов 1860–1862 годов турки и друзы в Сирии и Дамаске уничтожили более 27 тысяч христиан, в том числе до 10 тысяч детей, около двух сотен человек были насильно обращены в ислам. Католическая церковь усилила свои позиции, опираясь на войска Наполеона III, оккупировавшие Ливан. Католики столь же активно пытались «перекрестить» и «англиканских еретиков», и в среде последних вновь появились идеи об объединении с православием.
О давних намерениях такого рода Ирина Смирнова рассказывает в первой части своей книги. Еще в 1815 году с одобрения Александра I Русским библейским обществом печатался Новый Завет, переведенный с церковнославянского на русский язык. Большую роль в обществе играли англиканские пасторы. Преследуя свои цели, они, однако, невольно знакомились с православием и не могли не найти в нем истинных положений. В 30-х годах XIX века в Англии возникло Оксфордское движение богословов, которые признавали англиканскую церковь одной из трех равноправных ветвей христианства, наряду с Греко-Восточной Православной и Римско-Католической, что якобы «Церковь Англии попала под власть Римской только с VIII века и потом отделилась от оной по честолюбию пап, но никогда не имела явного разрыва с Восточной Церковью и желает иметь с нею прямое общение». Дело дошло до того, что один из англиканских представителей в России в 1851 году составил прошение в Св. Синод, в котором ставил вопрос, что, если бы к Синоду обратился кто-либо из англиканских мирян с просьбой принять его в церковное общение, была бы удовлетворена его просьба, «даже и тогда, когда вам могло показаться, что лучше ему оставаться в Англиканской Церкви?». Митрополит Московский Филарет ответил: «Думает ли сам вопрошающий, что могут быть случаи, в которых члену Церкви, не в совершенстве Апостольской, лучше оставаться в ней, нежели присоединиться к Церкви, совершенно Апостольской? До тех пор пока вопрошающий не даст разрешения сего обратного вопроса... можно сказать только то, что вопрос на деле не существует, — следственно, и ответа не требует». Несмотря на облеченный в блестящую форму отказ Московского митрополита, англикане не оставили своих попыток и порой действовали во благо. Так, накануне Крымской войны часть их духовенства, разделявшая мысль о том, что и англиканская церковь является древней и кафолической, а потому родственна Церкви Православной, протестовала — обращаясь в том числе и напрямую в правительство — против прозелитизма на Ближнем Востоке, а значит, и против вытеснения России, которое явно вело к тяжелой и кровопролитной войне. И хотя успехом эти усилия не увенчались, «оказанное ими давление не было излишним, — говорит исследовательница. — Если бы действия английских богословов были менее решительными, последствия для восточного православия могли быть гораздо более плачевными». Признавая догматические различия и личные интересы, можно себе представить, на-
сколько мужественными и убежденными были эти люди, выступавшие за общение с церковью страны, исторически являвшейся геополитическим противником, да еще и на фоне казавшейся тогда неслыханно разнузданной антироссийской кампании в британской прессе.
Подробные разделы в книге посвящены деятельности русской Церкви в Китае и на Аляске. Заключительная глава носит название «“Большая игра” на миссионерском поле», отсылающее к известному образу противостояния России и Британии на Ближнем востоке в середине XIX века. В ней Ирина Смирнова замечает, что активность миссионеров в России совпадает с кануном войны с Наполеоном и Крымской войны. «Начиная с первых шагов проникновения держав на Ближний Восток» заметно стремление западных политиков и миссионеров использовать такие предэкуменические инициативы, как «объединение церквей» в качестве инструмента внешнеполитической активности». Среди миссионеров, «осваивавших» Россию и христианские анклавы Ближнего Востока, были и англиканские протестанты. Но среди них, по крайней мере, находились люди, которые видели в этом тупиковый путь конфликта.
Через пространства и столетия
Лисовой Н., Бутова Р. Императорское Православное Палестинское общество в Москве: К 110-летию образования Московского отделения ИППО. М.: «ИНДРИК», 2017.
Великая княгиня преподобномученица Елизавета Федоровна, основательница московской Марфо-Мариинской обители, оставалась лютеранкой до назначения мужа, великого князя Сергея Александровича, московским генерал-губернатором в 1891 году. Оказавшись в столице московского православия, она приняла окончательное решение принять православную веру. В качестве благословения ей были преподнесены «несколько антикварных вещиц, хранившихся в недрах ее (Палестины) более тысячи лет и как бы ждавших только случая заявить собою новой поборнице Православия о Православии древнейших времен»; среди них были драгоценности, украшенные христианскими символами. Центр управления ИППО с назначением великого князя Сергея Александровича, уже бывшего председателем общества, переместился в Москву. Деятельность великого князя, представителя консервативной политической мысли, поддерживала одна из старейших русских газет — «Московские ведомости», возглавляемая М.Н. Катковым, в отличие от огромного большинства интеллигенции, также придерживавшимся консервативных позиций. Но московский отдел общества великая княгиня Елизавета Федоровна посетила уже после гибели мужа.
Изданная в превосходном качестве книга «Императорское Православное Палестинское общество в Москве» является информативным альбомом с портретами исторических деятелей, изображениями архитектурных сооружений, современных и утраченных, иллюстрациями из древних источников. Имеется и обширный справочный аппарат и подробные сноски. Издание получило второе место в номинации «Лучшая историческая книга» ежегодного конкурса «Просвещение через книгу».
Интерес к ближневосточным единоверцам, как ни печально, подстегнули две войны, имевшие, в сущности, подоплеку вероисповедания: Крымская, или Восточная, и русско-турецкая 1877–1878 годов. С тех пор и поныне существует традиция: по вопросам многих ближневосточных дел МИД консультируется со специалистами общества. Помимо храмов и домов для паломников, общество активно организовывало русские школы — на 1909 год в Сирии и Ливане обучались 9974 ученика, а учителей для них готовили в мужской и женской семинариях. Первым уполномоченным общества в Москве в 1882 году стал протоиерей Гавриил Сретенский, настоятель церкви Малого Вознесения на Большой Никитской улице.
С Москвой связана и деятельность Политического общества в послереволюционные годы. В 1920-м, уже вернувшись в город, являвшийся не только первопрестольной столицей, но и центром православия, большевики признали Российское Палестинское общество научной организацией, сохранили большую часть имущества общества, в том числе за рубежом. А в 1950 году распоряжением Совмина СССР деятельность общества получила официальную поддержку. Был призван И.Ю. Крачковский, работавший еще в Императорском обществе, приглашены востоковеды, был объявлен сбор заявлений на вступление. В 2011 году по инициативе председателя возрожденного ИППО С.В. Степашина было воссоздано Московское отделение. Имея недвижимость в Израиле, Ливане, Сирии, Италии, оно никогда не имело здания в Москве. Лишь в 2007 году обществу был предоставлен особняк на улице Забелина, памятник истории, основанный на фундаменте палат XVII века.
Олегов щит
Анташкевич Е. Олег. М.: Центрполиграф, 2017.
Фигура князя Олега, прозванного Вещим, остается во многом легендарной, и новейшие исследования, как ни парадоксально, ясности не добавляют. Повесть временных лет, созданная во втором десятилетии XII века, дошла до нас только в старших списках, о князе Олеге там сказано не много. Но она говорит нам, что в 913 году «начал княжить Игорь после Олега». К 941 году принято относить поход Игоря на Византию. После двух морских сражений с применением греческого огня его флот, отягощенный добычей, взятой по берегам, — штурмовать Константинополь Игорь, скорее всего, не собирался — был разбит, а князь спасся с небольшим числом своих воинов. Иностранные источники, например один из подданных хазарского кагана Иосифа, в письме к своему корреспонденту говорит о том, что походом между 930 и 940 годами командовал некто Хелгу. Первоначально этот воевода был нанят византийским императором для войны с каганатом, но позже обратился против нанимателя. «И пошел тот против воли и воевод против Константинополя, на море четыре месяца. И пали там богатыри его, потому что македоняне осилили огнем. И бежал он, и постыдился вернуться в свою страну, а пошел морем в Персию, и пал там он и весь стан его», говорит о походах Хелгу, царя русов, источник, который принято именовать «Кембриджский Аноним». Некоторые современные географы доказывают, что преодолеть Днепровские пороги во времена Олега было невозможно, что поставить близ Константинополя корабли на колеса — нереально, что Олегов щит на вратах Царьграда — фигура речи...
Евгений Михайлович Анташкевич — автор исторических романов о Первой мировой и Гражданской войнах, о харбинской эмиграции, китаист, — обратившись к исторической личности киевского князя, исходил из известий первого русского летописного свода, Повести временных лет, развернув в художественном произведении именно то, что пытался закрепить в веках летописец. «Олег смотрел вдоль берега и видел, как люди рубят, тащат, катят, пилят бревна, стругают доски. Много людей. В белых рубахах они сходились, сливаясь и закрывая один другого, потом расходились, потом снова сходились; кто-то шел к воде, кто-то от воды. Вдоль берега тащили на ужах новые ладьи и струги, на кормах стояли с кормовыми веслами и не давали ладьям и долбленым челнам сталкиваться, заводили все новые корабли в Почайну и по берегам ставили на прикол. На каких-то ладьях уже торчали мачты, поднимались и спускались паруса. Сейчас, с этого места Олег не все видел, только устье впадавшей в Днепр Почайны, дальше заслоняла большая Киева гора, больше той, выше, на которой он стоял, но он знал, что под его рукой много людей, множество и множество ладей. Днепр прошел, снег растаял на южных склонах, но еще белел в перелесках и на склонах северных, и, пока была высокая вода, надо успеть». Первые же строки романа Евгения Анташкевича говорят о том, что перед нами реалистический метод, за исключением белых рубах — никому в те времена не пришло бы в голову белить обыденные рубахи — если красили ткань для рубах выходных, то в красный, желтый, синий цвета, — но это преувеличение оправдано с художественной, в данном случае пейзажной точки зрения. Реализм простирается и глубже, достигает метода научного: автор интерпретирует известный, признанный источник, ничего по большому счету не меняя.
Книга имеет подзаголовок «Романтическая история о великом князе...». Точно, с оправданными интерпретациями и цитатами, следуя тексту источника, писатель корректно вводит вымышленного персонажа — ребенком вывезенную в Византию, рабыней вернувшуюся в Киев христианку Василису, ее взаимоотношения с Олегом, сплетающиеся с целями похода на Константинополь. Но и Василиса не до конца вымышленная героиня. Персидский историк, поэт и философ Ибн Мискавейх говорит: «Скопилось у русов в городе Бердаа большое богатство, стоимость и достоинство которого были велики. Овладели они женщинами и юношами, прелюбодействовали с теми и с другими и поработили их». Утонченный персидский интеллектуал выдавал желаемое для себя за действительное — ни в русских летописях, ни в скандинавских сагах и немецких хрониках ничего подобного противоприродному разврату не упоминается. В набегах принимали участие женщины, их было много, как и домашнего скарба, сельскохозяйственных и строительных орудий, — русы при возможности старались осесть на покоренных землях, а свободные женщины или вдовы выходили замуж за аборигенов, мужчины брали в жены местных девушек.
Присутствие Василисы на корабле Олега не является историческим нонсенсом, но позволяет развернуть другую линию романа — размышления киевского князя о христианстве, грядущее торжество новой для русов веры. Этот один из самых смелых образов романа — рабыня-христианка Василиса, в мужском платье сопровождающая Олега в его походе, — словно соединяет в себе любовь земную и духовную. Такое сложно представить себе с догматической точки зрения сейчас, но во времена раннего средневековья — вполне возможно. Именно благодаря этой любви душу и разум Олега тревожат вопросы христианской веры, обрядов. Дела и цели княгини Ольги, остававшейся в Киеве, методично преследующей свои цели, в этом смысле приобретают в романе логичные и естественные обоснования.
Князь Олег перестает быть тенью, обретающейся на сухих страницах учебников и монографий, облекается плотью, надевает доспехи, превращается в государя и полководца. Писатель окружил его вымышленными, но реконструированными по историческим источникам персонажами: челядью, гридями дружины, варяжскими воинами. Константинопольские соправители — братья Лев и Александр изощряются в способах византийской политики: «У них всегда помыслы надвое расходятся... Они готовы обмануть во всякое время и во всяком случае, кроме одного... — Чего? — Веры! В вере они крепки», — говорит один из героев. За происходящим в Киеве настороженно следят их соглядатаи, во время похода плетут интриги князья чудских племен, тяжелые видения тонущих в реке воинов посещают жену богатого торговца Ганну...
События под стенами Константинополя, заключение договора — с цитированием по летописи — реконструированы автором, насколько это возможно за древностью событий, точно и достоверно. В реалистическом методе читается и авторский стиль: «С высоты башни Святого Димитрия Лев увидел больше, чем с площадки Большого дворца, ближе... В заливе, на дистанции трехсот шагов от берега... “Несколько больше, чем выстрела из сифона каллиниковым огнем!” — подумал Лев. <...> Мертво стояла на якорях передовая линия кораблей росов, со спущенными парусами и поднятыми вертикально в небо ровными рядами весел. <...> Корабли изогнулись красивой линией по фарватеру залива, а за ними было много еще, и он перевел взгляд направо, в пролив Босфор, и линия кораблей повторяла траекторию его взгляда и уходила в Пропонтиду. И на том берегу Босфора на суше сотни кораблей на колесах прикатили под парусами, бесы, что ли, в паруса дули? Считать бесполезно... тем более если бесы...»
Спор летописцев о могиле Олега — Киев или Ладога, легенда о волхве, конском черепе и змее, что становится чем древнее, тем прекраснее, или смерть победителя от болезни в Старой Ладоге, по пути домой с добычей, — ясности не добавляет. «А пошел морем в Персию» — это, возможно, описанный историками Востока захват русами крупного торгового города Бердаа на Каспийском море. После битвы в поле под городом, в которой вождь русов был убит, остатки его войска заперлись в крепости, но почти все погибли от эпидемии. Если Хелгу «Кембриджского Анонима» и Олег — одно лицо, то прав митрополит Иларион, говоривший, что русские князья «не в худой и не в неведомой земле владычествуют, но в русской, о которой знают и слышат во всех четырех концах земли». Олегов щит — не метафора, а прежде всего дорожный знак, в какие именно ворота по договору в Константинополь следует впредь входить русам, и уж потом — символ победы и установления мира. Слова из летописи, будто утратившие первоначальный смысл, в книге Евгения Анташкевича обретают его вновь.
Имя Василиса выбрано автором не случайно, — случайностей в этом тексте не отыскать, даже если очень захочешь. Потомки варваров, разграбившие Западную римскую империю и обосновавшиеся в ней, объявившие себя наследниками римской и — шире — средиземноморской античной цивилизации, не могли смириться с тем, что Восточная Римская империя, по-гречески Василия Ромеон, Царство римлян, обладает истинным, непрерывным преемством. Отсюда и нелогичное желание папы Льва IX покорить Восточную церковь, которая сделала христианство религией Рима. Папская ересь была обоснованно отвергнута, римскую империю назвали Византией — по названию столицы до переименования в город Константина Великого — и со временем сдали султану Мехмеду Завоевателю. Современный историк Андрей Богданов в недавно увидевшем свет исследовании «Повседневная жизнь Древней Руси» говорит: «Строители варварского мира, с правом, основанным на силе, принципиально не принимали идею правового и социально ориентированного государства, в которое превратилось Царство римлян ко временам Ольги. Славяне, хотя и оставшиеся в большинстве в лоне православия, тоже отрицали империю как чудовищный бюрократический механизм, своим бездушием сводящий на нет лежащую в его основе идею равной защиты всех подданных. Да и мы не без восторга описываем сокрушительный натиск славян на империю... Забывая, что в итоге наши варварские предки были приняты в ней как добрые подданные и получили не только земли, но все права и блага римской цивилизации». Роман Евгения Анташкевича художественными средствами разрешает исторический парадокс: мы априори не можем осознать мотивы, чувства, верования людей античности и средневековья, но можем ощутить, почувствовать преемственность от «второго Рима». Описывая сложные обстоятельства похода Олега, словно ощупью искавшего, силой и хитростью, а порой и великодушием добывавшего эту преемственность, автор в результате предъявляет нам ее в полноте художественной правды. Из-за роли Олега в смыкании этой цепи летописцы не могли назвать его святым — как ни поверни, а был князь язычником. Вот и назвали его Вещим, предвестником Третьего Рима, подобрав, по убедительному мнению автора, наиболее близкий эквивалент.