Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Слово о царе

Валерий Степанович Миловатский — старший преподаватель Православного института Св. Иоанна Богослова (Москва). Писатель, философ. По образованию биолог-биохимик.
Автор книг «На зов Божий: Земное и небесное в жизни священника Павла Флоренского», «Экология слова», «С думой о России», «Созвездие цивилит: Трактат о планетарности человечества», а также книги-учебника «Биосфероведение» и романа художественно-исторического плана «Руссия».

От редакции

Уважаемые читатели, в связи со 150-летием со дня рождения страстотерпца царя-мученика Николая II хочется предложить вашему вниманию главы из романа «Руссия» Валерия Миловатского, посвященные нашему царю. Сейчас уже много написано на эту тему. Предлагаемые вам страницы отличаются особой теплотой, историософской глубиной и религиозной чуткостью. Разговор происходит в деревне среди героев «Руссии».


 

* * *

Дедушка-былиныч, сейчас многие говорят о возрождении монархии в России. Возможно ли это? И пророчества об этом есть. Но ведь, бывает, и они ошибаются. — Федор рассчитывал, что Иван Сергеевич, вдохновившись, вдруг даст такой ответ, какой не часто услышишь.

— Федор знает, что я историк древний, дореволюционного чекана, вот и пытает меня... Ну, хорошо. Скажу я свое слово о царе. — он сосредоточился, погладил левый ус, с минуту посмотрел в окно.

Все притихли в ожидании.

— Что же, поговорим на эту важную тему. Тема действительно громадная и сложная. Вряд ли возможно ответить на все вопросы, связанные с ней... И все же говорить о ней надо. Пусть слово делает то, что должно.

— А о последнем царе не расскажете? Расскажите, пожалуйста! О нем столько всякого... А где правда? И что за смерть такая ужасная у него? А споры вокруг экспертизы останков и их захоронения, поиски претендента на престол — что это значит? Ходят легенды о царевиче Алексее, якобы он спасся... — с разных сторон посыпались вопросы.

— Много чего говорят... А личность царя была необыкновенная! Воистину, верующий, умный, мужественный, самоотверженно любящий народ и Россию... Да что там говорить, дай Бог такого царя и впредь.

— А вы верите, что еще будет у нас царь? — Илья не меньше других был озабочен этим вопросом.

— Верю. И не только я один, и другие верят: Серафим Саровский, Иван Ильин, Феофан Полтавский, Иоанн Шанхайский, Ипполит Рыльский... Многие предсказывали нам царя. И будет! Но его надо заслужить. И я думаю, Россия его заслужила и недалек день, когда он воцарится. Откуда, хотите спросить?

— Да, откуда? — горячо прошептала Тамара.

— Это дело Божие. Ну и мы не должны оплошать. Нам надо приготовляться — молиться о ниспослании царя, необходимо всем соединяться в один Божий народ, добрый, активный, решительный. Как говаривал митрополит Иоанн: «В добром деле нельзя останавливаться!» Словом, мы должны еще подрасти, дотянуться до царя — тогда и будет царь.

А что такое царь? Это милость Божия, помазанник Его, не голосованием смутных голов избранный, а — от Бога. Он — живой символ России, собиратель ее сил, предстоятель за народ. Кроме того, он олицетворение традиций страны. Страна без традиций как человек без памяти. Без нее ведь человек безумен: ни матери, ни отца не узнает, ни смысла не разумеет. Новизна, она, хочешь не хочешь, пробьется, но без традиций она как чертополох. Она должна возникать на почве традиций, культуры и исторической памяти. Да, я почвенник в этом смысле. — и Иван Сергеевич отпил глоток чая.

— Достоевский тоже был почвенником, — несколько невпопад сказал Федор.

— Спасибо, дорогой, что ты меня зачислил в когорту Достоевского, а то я сам бы не решился на это, — беззлобно подтрунил Иван Сергеевич над правнуком. — Да, — продолжил он, — никакое государство без корней и без почвы не удержится.

— Деда Иван, а каков был царь Николай II как человек? — Илья жаждал хоть в какой-то мере понять загадочную для него личность царя.

— Ну что ж, можно и о личности царя Николая II. Илья знает, что я много лет занимался им как историк. Кое-что мне рассказывал папа. Что-то я узнал от людей его круга. Думаю, что и вам будет полезно об этом послушать.

Император всероссийский, царь Николай II, — знаковая и далеко не разгаданная личность. Дай Бог нам приблизиться к пониманию ее. Очевидно одно — что понимание это связано с постижением России: насколько мы сможем приблизиться к тайне России — настолько понятен будет нам царь. Такая вот непростая задача. Его стояние в вере до конца, его самопожертвование за Россию выведет ее из провала — к Богу. Это путеводная наша звезда, которая чем дальше, тем ярче сияет.

Он предназначен был для этого пути — и, однажды взвалив на себя крест, шел этим путем неколебимо, укрепляясь и готовясь к своей Голгофе. Она же обозначилась для него с рождения: когда его крестили, вдруг упала Андреевская звезда, которую традиционно давали каждому крещаемому младенцу царского рода. Не зря он потом говаривал, что он Иов многострадальный, в его день и рожденный. Несомненно, его судьба неизбежно была связана с тем, что на нем тяготел груз царского рода Романовых, их просчеты и грехи. Он стал ответчиком за всех них (и не уклонился от ответа!). Ведь не сказать чтобы их правление было идеальным. Его собственные ошибки — а они были — неизбежное продолжение их ошибок! И от этого никуда не деться! Он искупил их тяжелой ценой вкупе с своим народом-страдальцем. Тяжелая, трагическая доля досталась нашему царю и нашему народу.

— Почему же нам так не везет? — почти в отчаянии воскликнул Федор.

— Есть причины... Хотя бы потому, что нетерпеливы: подай нам все, и сразу, и в лучшем виде. Это притом что нас считают очень терпеливыми. Немцы-то терпеливее, да и англичане тоже...

— В чем же дело? Как с этим быть? — Федор не мог скрыть свое огорчение.

— Молоды мы — вот в чем дело. Как-то еще до революции, в апреле 1910 года, Николай Японский на вопрос, что, может быть, уже близок конец мира, ответствовал так: русский народ на пятнадцать столетий моложе японского. Россия молода, а насекомые разные там любят нападать на мягкое юное тело, и эти напасти, как и разные детские болезни (корь, скарлатина, оспа), будут нападать на него до тех пор, пока оно не окрепнет. Вот мы и терпим, и страдаем. Дай Бог нам сил и времени перетерпеть все это. «С течением времени они будут сбрасываться, тело очищаться, и оно заживет наконец всеми своими силами»[1] — так ответил Николай Японский о судьбе России.

Вот и я, за свою жизнь насмотревшись всякого и размышляя над прошлым, тоже думаю, что молодость и незрелость русской цивилизации трагически сказались в кризисах России. Неокрепший организм не мог еще противостоять тем недугам, которые сравнительно легко переносились другими странами. Но я добавил бы еще и такое: юношеский максимализм, незнание своей исторической памяти, космополитизм и, наконец, рационализм («чтобы все по науке»).

— Это вы, дедушка, очень ценную мысль сказали. Я, признаться, как-то и не думал о таком взгляде на нашу историю. Рационализм! Именно! Всему причиной рационализм эпохи. Царь с его традиционностью и глубокой верой казался им каким-то анахронизмом, выпавшим из эпохи, — подхватил Илья размышления Ивана Сергеевича.

— Да, Илья, именно так: роль глухой стены между царем и народом, эту разделяющую роль исполнило так называемое «образованное» общество с его западничеством, материализмом, эгоизмом и — самое главное — рационализмом. Им казалось, что в движущих причинах истории не должно быть ничего таинственного, спонтанного, неожиданного. Все просто: «Давай революцию! Долой царя! Долой дворянство, буржуазию... Все можно рассчитать, все сделать по науке».

— А как совершилась трагедия 17-го года? Была ли она неизбежной? Конечно, была борьба классов, партий, слабость правительства. Как там Ленин говорил: «Низы больше не могут терпеть, а верхи не способны управлять...» И все же... — Федор жаждал ответа.

— Нет, Федор, здесь не так все просто.

— А я и не говорю, что просто. Но была ли предрешенность?

— Оно, видимо, и было неизбежно. Но как? В силу чего? Здесь что-то было и сверх того, что-то «от лукавого», как иронизировал Энгельс. Было что-то — и роковое... Не зря адмирал Макаров перед своей гибелью на Японской войне написал сыну, что чувствует в событиях что-то роковое. А когда роковое, то приходится платить кровью, жертвовать жизнью. Рок остановить можно лишь тем, что духовно превосходит его, ибо в духовном плане все и зарождается, и побеждается. А Россия в духовном плане тогда была еще слаба — и она не могла противостоять революции.

Есть своя мистическая логика и последовательность в истории. Духовная незрелость народа, накопившиеся, так сказать, «ошибки» царей, знати, интеллигенции, ее грех прелюбодейства с Западом сыграли свою роль. Но самое «невезучее», может быть, было в том, что Церковь перестала быть духовным вождем нации, дала возможность перехватить инициативу нигилистам, революционерам и безбожникам. Она упустила духовные токи Небес. Духовными вождями стали писатели. Но при всем их горячем служении им не хватало того духовного опыта и зрелости, которые были у Церкви.

Кому-то надо было брать тяжкий крест России на себя. И взял его царь Николай II. И пока правил — нес его как мог. Но один он не мог восполнить духовность всей страны, хотя и много для этого делал. И тогда он пожертвовал собой. О, не говорите, что это напрасная, никому не нужная жертва! Это так нам кажется, в нашем земном плане. В небесном же плане это выглядит совсем по-иному. Тогда я спрошу вас: не будь жертвы царя и восстания большевиков и не будь 17-го года — не пошла ли бы тогда Россия по западному пути и не стала бы, как нынешние США, заправилой мира? И не страшнее ли это?

И еще смею сказать: подвиг нашего народа в Великой Отечественной войне, подвиг Гастелло, Зои Космодемьянской, подвиг Ленинграда и Сталинграда — не продолжение ли это жертвы-подвига нашего царя? Может показаться, что я сказал что-то несуразное...

— Да, это неожиданно, то, что вы сказали. Не очень понятно, — потер лоб Илья.

Федор повел плечами, женщины притихли.

— Тогда, досточтимая моя публика, продолжим нашу повесть о царе. О его невидимом подвиге — о духовной стороне его жизни. Эту сторону он не выставлял напоказ. Как и вообще не жил напоказ. И о ней многие не знают даже сейчас. Я готов поделиться с вами тем, что знаю. Если, конечно, вы хотите, если не устали.

— Еще бы не хотеть! Конечно, хотим, — горячо отозвался Федор.

— Рассказывайте, просим, просим... — раздались голоса.

— Хорошо. С чего же мне начать, чтобы вы сразу ухватили нить моего повествования и держали ее до конца? Трудно говорить об императоре Николае II, хотя, казалось бы, и легко. Начну я, пожалуй, вот с чего... — и Иван Сергеевич повел свое повествование.


 

Глава 83

— Итак, — начал он, — шел 1905 год. В России революция в самом разгаре. В Кронштадте мятеж. Рассвирепевшие, обозленные матросы (проигранная война с Японией раздражила, взбесила их: ведь больше всего там пострадал флот, погибло много моряков, погиб адмирал Макаров!) учинили расправу над командным составом, убили 32 офицера, разгромили их квартиры. Когда их стали усмирять — они пустили в ход артиллерию.

Тем часом в пятнадцати километрах от Кронштадта, в Петергофе, в своей резиденции, при звуках канонады царь Николай II принимает министра иностранных дел Извольского и совершенно спокойно слушает его доклад. Извольский был удивлен самообладанием императора. И тут же получил разъяснение. царь сказал: «Если я спокоен, так это потому, что непоколебимо верю, что судьба России, моя собственная судьба и судьба моей семьи в руках Господа, Который поставил меня на то место, где я нахожусь. Что бы ни случилось, я склоняюсь перед Его волей в убеждении, что никогда не имел иной мысли, как служить той стране, которую Он мне вручил»[2]. И впоследствии он неоднократно говорил, что отвечает перед Богом за Россию.

То же самое проявилось в поведении царя, когда в 1913 году на торжествах в честь 300-летия династии Романовых одна пушка в Петропавловской крепости, производя салют, вдруг выстрелила картечью в сторону Зимнего дворца. Царь в это время находился со свитой на набережной у дворца. Картечь просвистела над его головой, но он был спокоен. И не только благодаря своему замечательному самообладанию. Когда окружающие забеспокоились, он сказал, что до 18-го года ничего не опасается. И распорядился, чтобы стрелявших не наказывали.

Какой тайной о 18-м годе владел он? А тайна была тяжела! Он действительно знал свою судьбу, а это всегда нелегко. Тем более при такой, как у него. Он о ней часто говорил с оглядкой на Иова многострадального.

— Ему было что-то предсказано? — догадался Федор.

— Да, дорогой мой Федюша, было предсказано. И довольно рано. Когда он, 24-летний наследник, после скоропостижной кончины своего батюшки, царя Александра III, принял корону Российской империи, в один злосчастный день ему была открыта сия тайна. По завещанию вещего монаха Авеля еще в царствование императора Павла в особый ларец был помещен документ с предсказанием. Ларец был запечатан и хранился на особом постаменте в одном из помещений Гатчинского дворца. Комната эта была опечатана и охранялась. И было указание, что ларец этот должен быть открыт через сто лет правящим царем. Об этом знали все цари и не прикасались к нему. И что же? Через сто лет молодой царь Николай II распечатал ларец, открыл секретный документ, прочитал его — и зарыдал. И хотя он никому его не показал, все присутствовавшие поняли, что там что-то страшное. И теперь он узнал это, узнал наверное.

Откуда же сия уверенность? А уверенность в неложности предсказания (потому и заплакал!) вытекала не только из его склонности к мистицизму, а еще из одного удивительного и малоизвестного обстоятельства.

Произошло это в Японии. В той самой, которая потом нанесет ему и, конечно, России поражение. Тогда, в 1891 году, еще совсем юным цесаревичем он отправился в длительное путешествие на Восток. И вот когда он оказался в Японии, на одном из островов он посетил кладбище русских моряков с фрегата «Аскольд» и почтил их память. С ним были офицеры Ухтомский и Эристов, отцы которых служили на «Аскольде». Там был старый японец — хранитель этого кладбища. Очарованный ласковостью русского наследника, он попросил разрешения дать ему один совет. Цесаревич с интересом выслушал его.

— Высокий гость намерен посетить нашу священную древнюю столицу Киото, — сказал он, — неподалеку от нее, в роще, скрывается известный отшельник-буддист монах Теракуто, которому открыты тайны мира и судьбы людей. Для него нет времени — он указывает лишь приметы сроков. Он почти никого не принимает. Но если царственный гость пожелает его видеть и будет на то воля Неба, Теракуто выйдет к нему. — Так сказал старый японец.

Здесь уместно обратить внимание на следующее обстоятельство. Еще до этого разговора, во время посещения наследником какого-нибудь буддийского храма, его служители неизменно перед ним повергались ниц. Конечно, он их поднимал — и они, взирая на него с благоговением, чуть касаясь его, вводили в свое святилище. Это не было обычной почестью царственной особе. Нет, скорее это было исполнением таинственного ритуала, совершаемого перед высшим (по буддийским понятиям) воплощением, по воле Небес сошедшего на землю с особой миссией. В их лице как бы весь буддизм склонялся перед цесаревичем[3].

Надо сказать, что по восточным учениям царь должен происходить из военного сословия кшатриев и что он в высшей степени должен владеть собой и вместе с тем — своей страной как единым, послушным ему телом. Как отмечают многие, царю Николаю II самообладание было присуще в высокой степени: он был настоящим кшатрием-вождем.

Итак, цесаревич Николай в сопровождении принца греческого Георгия и японского переводчика, видного деятеля маркиза Ито, из Киото пешком отправились к Теракуто. Уже издали они увидели распростертую фигуру отшельника. Наследник поднял его и молча ждал, что он скажет. — здесь Иван Сергеевич достал из нагрудного кармана записную книжку и сказал: — Эти слова всегда со мной, я зачитаю их вам. «И вот заговорил Теракуто: “О ты, небесный избранник, о великий искупитель, мне ли проречь тайну земного бытия твоего? Ты выше всех. А то, что нет в моих устах ни лести, ни лукавства, будет вам вскоре знамение: смерть грозит тебе, но она отступит, и трость будет сильнее меча... и трость засияет блеском. Два венца суждены тебе, царевич: земной и небесный. Но слава мира преходит — сияние же венца небесного пребудет вовеки.

Наследие предков твоих зовет тебя к священному долгу. Их голос в твоей крови. Они живы в тебе, много из них великих и любимых, но из них всех ты будешь величайшим и любимейшим.

Великие скорби и потрясения ждут тебя и страну твою. Ты будешь бороться за ВСЕХ, а ВСЕ будут против тебя. На краю бездны цветут красивые цветы, но яд их тлетворен; дети рвутся к цветам и падают в бездну, если не слушают отца.

Блажен, кто кладет душу свою за други своя. Трижды блаженней кто положит ее за врагов своих. Но нет блаженней жертвы твоей за весь народ твой.

Настанет, что ты жив, а народ мертв, но сбудется: народ спасен, а ты свят и бессмертен. Оружие твое против злобы — кротость, против обиды — прощение. И друзья, и враги преклонятся пред тобою, враги же народа твоего истребятся.

Вижу огненные языки над главой твоей и семьей твоей. Это посвящение. Вижу бесчисленные священные огни и в алтарях пред вами. Это исполнение. Да принесется чистая жертва и совершится искупление. Станешь ты осиянной преградой злу в мире. Теракуто сказал тебе, что было открыто ему из Книги судеб. Здесь мудрость и часть тайны Создателя. Начало и конец. Смерть и бессмертие, миг и вечность. Будь же благословен день и час, в который пришел ты к старому Теракуто”»[4].

Через несколько дней на цесаревича было покушение японца-фанатика, но бамбуковая трость принца Георгия спасла будущего царя от сабли, которая только чуть задела его.

Прошли годы. И вот 23 июня 1901 года к русскому государю Николаю II прибывает из Тибета особая миссия далай-ламы. Царь с почетом принимает ее в большом зале Петергофского дворца. Посланцы из Тибета, низко склонившись перед императором, поставили перед ним тяжелый окованный сундук. В нем были одеяния, преподнося которые старый лама сказал:

— Это подлинные одежды Будды, к которым никто после него не прикасался вот уже две тысячи с половиной лет. Тебе одному принадлежат они по праву, и ныне прими их от всего Тибета.

Иван Сергеевич закончил свое повествование:

— Вот, дорогие мои, такая история. Она побуждает о многом задуматься: о царе и о Христе, о буддизме и о России.

— Странно как: он еще ничего вроде не сделал, все впереди, а его уже почитают, отмечают... — недоумевал Федор.

— Да, но потом-то на него обрушилось — будь здоров! Кто бы только вынес такое... — возразил Илья.


 

Глава 84

— Дорогие мои, обрушилась на него вся сатанинская злоба. А он был необыкновенный человек — поистине царь! — продолжил Иван Сергеевич. — Я еще мальчишкой видел его, когда он открывал Русский музей, — какие у него глаза! Чуткие, добрые, прекрасные! Трудно выразить какие. И эти глаза плакали над ранеными в госпитале. Все, от крестьянина до президента Франции Лубэ, отмечали его доброту, деликатность, необычайное обаяние. Это все чувствовали. У него были феноменальная память, сильный ум и еще более сильная воля. Враги распустили слухи о якобы его слабой воле. Но факты говорят другое. Тому пример — его твердое отстаивание выигрышных для России условий мира с Японией (после нашего поражения!), которые японцы неожиданно для всех приняли. Это повергло в изумление не только премьера Витте, но и зарубежных наблюдателей. Слабому правителю было бы не под силу усмирить революцию 1905 года. За слабость принимали его деликатность.

Ему выпала трагическая доля: пришлось править в злейшее время бунтов, террора, революций; приходилось много думать о России и страдать от моря безумия, захлестнувшего страну. Он избегал кровопролитий, а ему была навязана мировая война, а затем и невиданная революция. И от трона он отказался не по слабости, а в надежде избежать гражданской бойни. Но уже находясь в заключении, увидев, что ошибся, он сказал, что напрасно оставил трон.

В русско-японской войне корабль России получил непоправимую пробоину, в результате чего последовали революция 1905 года, манифест 17 октября, возникла Дума — их разрушительные ржавые воды хлынули в пробоину и после второго удара — войны 1914 года — потопили корабль в 1917 году. А ведь за Японией маячила Англия с ее непреклонностью сокрушить Россию. Она и всегда играла для нас поганую роль. При Николае II усердствовал английский посол Бьюкенен; в наше время, в период перестройки, — мадам Тэтчер. Запад неуклонно бил в одну точку — Россия же тогда не могла этому противостоять. А Николай II был православный и русский, каких поискать, и не западник! А как они действовали против России и против царя? Удивительно, но факт: приемы тогда были все те же, что и при перестройке. У бесов не шибко с воображением... Тогда действовал «блок прогрессивных сил»; в перестройку — «межрегиональная группа»; в наше время боролись якобы с системой (а не с Россией), и тогда Керенский заявил в Думе, что борется с системой, а не с царем. Раскачала же трон и низвергла царя заговорщическая промасонская Дума: она использовалась не как инструмент созидания, а как разрушительный таран. Что из этого вышло, вы знаете. В конце концов, в конституции ли дело, в парламенте ли? Сплачивались бы вокруг своего царя, берегли бы Россию... Нет, надо было все сломать!

— Но у царя ведь были же ошибки, неудачи! — заявила Мария.

— Были. Но в чем была его неудачливость? В чем был его крест? Может быть, в западничестве России? Или в том, что было время тьмы?

— Иван Сергеевич, да, конечно же в этом. Вы правы, — поддержал деда Илья.

— Не торопись, Илюша. Есть у Пушкина такие слова: коготок птички увяз — всей птичке конец. Вещие слова. А что Россия? Во что не должное стала погружаться она? Не в соблазн ли Французской революции? Или еще далее в истории — не в Ренессансе ли с его плотской красотою, с его сластолюбием? Но более всего — в непонимании себя и в нелюбви к себе. Он увяз в пренебрежении своими святынями, в незнании Сергия Радонежского, Александра Свирского, Серафима Саровского, Андрея Рублева, в непонимании своих вождей и царей. Да, было время тьмы. А в такое время надо было становиться зерном, которое прячут в ночную темноту и глухоту матушки-земли, чтобы затем, когда взойдет солнце, зерно взошло и проросло. И самопожертвование царя не могло быть бессмысленным — оно совершилось для высшей цели возрождения, воскресения нашей многострадальной Родины.

— Ну что же такого положительного сделал он для России в свое правление? — добивался своего Федор.

— Прежде всего, это наш русский культурно-православный ренессанс, если можно так сказать. Это ведь при нем творили Соловьев, Чехов, Блок, Флоренский, Булгаков, Бердяев, Болотов, Рахманинов, Васнецов, Врубель, Репин, Нестеров, академики Павлов, Вернадский, Ольденбург... Были открыты Русский музей, Исторический музей; по всей стране появились церковно-приходские школы и была практически всеобщая грамотность населения. Царь способствовал канонизации Анны Кашинской, Евфросиньи Полоцкой, Феодосия Черниговского, Иоасафа Белгородского, патриарха Ермогена, Питирима Тобольского... При прямом его участии в Сарове и при небывалом стечении народа был канонизирован Серафим Саровский. Закладывал строительство новых храмов. Но одним из самых замечательных движений его души я считаю его усилия по восстановлению в Русской Церкви патриаршества. Несколько раз он побуждал церковных иерархов выбрать патриарха, но дело не двигалось. Тогда он предложил в патриархи себя — и на это не было их согласия.

Он не раз отменял казнь уже приговоренных судом. Вот истинно христианский государь! И это в русском духе. Недаром однажды в Крыму, когда царь неожиданно приехал в Георгиевский монастырь, два схимника, которые никому не показывались, вдруг вышли из гор, низко поклонились и благословили его.

Что же касается его государственно-созидательных деяний, то их было достаточно, чтобы предвоенный 1913 год вошел во все учебники как год высшего экономического и промышленного развития страны. Напомню лишь два из его выдающихся дел. Это завершение строительства великой Транссибирской магистрали и выдвижение им на первый план в политике «Большой азиатской программы», предусматривающей установление особых, долгосрочных и добрососедских отношений с Китаем, который тогда раздирали Япония и западные хищники. Далеко он смотрел!

Он не просто правил по долгу венчания на царство — он любил Россию и ее народ, особенно простой народ: крестьян, солдат. Потрясает его прощальное слово к России: «Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной матушки — России». Историк Пушкарский писал, что «внешне у императора Николая II было столько же человеческого, как и у множества людей. Но внутренний свет его оказался немеркнущим, вечным. Только такая лампада и могла стать жертвой перед Богом во имя чуда воскресения России». Это сказано восхитительно точно. Подвиг императора Николая II во многом сокрыт — он тайна Божья. Но лучи его светят на весь мир. На этом я и закончу свою повесть об императоре Николае II, царе-святомученике.

— А ведь есть предсказания о будущем царе? — Федор испытующе посмотрел на Ивана Сергеевича.

— Да, есть. Так, Феофан Полтавский, бывший духовником царской семьи в 1911 году, незадолго перед кончиной (которая последовала в 1940 году) оставил предсказание о том, что в России будет царь. «Это будет человек пламенной веры, гениального ума и железной воли, — сказал он. — Он наведет порядок в Церкви, удалит теплохладных и никчемных. Будет он из рода Романовых по женской линии. Россия возродится на малое время». Так он сказал.

— Спасибо вам, дедушка, за ваш необычный рассказ о нашем царе. Мы ведь действительно ничего не знаем. Я читала лишь о нравственных страданиях его и его семьи, когда он был в заключении более года. И как достойно, с великим смирением переносили они их. Такая вера укрепляет сильнее многих православных рассказов, это особенно важно для новых поколений. Я правильно говорю, Федор? — Мария хотела услышать отклик сына.

— Да, мама. Прости, мне трудно говорить... спасибо, дорогой прадедушка...

— Уже поздно, пора нам расходиться, но, если позволите, я добавил бы несколько слов. Можно? — Илья не мог не сказать что-то свое, выношенное.

— Только коротко, — за всех ответила Мария.

— Промысл Божий, — заговорил Илья, — столь глубок, таинственен и неожиданен, что иной раз, чтобы распознать его, требуется лет сто... И вот, вглядываясь в столетнюю давность, я думаю, что должен был быть перелом, или «водораздел», в ходе исторического движения русского народа. Народ должен был (даже через кровь, беды, жертвы) выломиться из той колеи, которая программировала ему двигаться по инерции все тем же путем западного секуляризма, рационализма и потребительства. Вырваться — и дать совершенно новый побег иного исторического эона, опирающегося по Промыслу на самого себя. Семьдесят лет советской власти взращивали этот росток отъединения от Запада на пути самосозидания и свободы от кабалы обезьянства. Советский период — это спасительный уход из западного плена, от его лукаво-губительного «партнерства». И не царь ли наш промыслительно должен быть тем замком, который замкнет тайну соединения дореволюционной России, через советскую, с воскресающей, новой, Божьей!

 

[1] Архиепископ Никон (Рождественский). Православие и грядущие судьбы России. М.: Сретенский монастырь, 2001. С. 249.

[2] Тальберг Н.Д. Русская быль: Очерки истории императорской России: В 2 т. М.: Изд-во Сретенского ставропигиального мужского монастыря, 2001. С. 651.

[3] Епископ Митрофан (Зноско-Боровский). Хроника одной жизни: Воспоминания и проповеди. М.: Изд-во Свято-Владимирского братства, 2006. С. 370.

[4] Более подробно в книге: Епископ Митрофан (Зноско-Боровский). Указ. соч. С. 370–371.





Сообщение (*):

владимир дарский

17.12.2018

Последний абзац-это верх идиотизма,верх кощунства над миллионами загубленных советской тоталитарной коммунистической властью.Тут же можно вспомнить об некоторых полуобразованных,недообразованных как об интеллигентщине.Вспомним знаменитые "Вехи" в которых цвет российской,русской интеллигенции предупреждал об опасности интеллигентщины.Это о таких псевдоинтеллигентах "вождь мирового пролетариата" Ленин говорил,что они говно.На последнем царе Николае втором лежит большая вина в трагедии,что началась с октябрьского переворота 1917 года.Ведь большевики-коммунисты при Ленине и Сталине устроили земной ад.Я не признаю существование духовных существ:ангелов,демонов ,сатаны-дьявола,но такие утверждения как в последней главе, как демоническими ,дьявольскими , будучи в здравом уме и доброй памяти ,признать никак нельзя.Абсолютное зло движет руками написавшими последнюю главу.

Андрей Константинов

17.02.2020

Уважаемый Владимир Дарский, автор не случайно рассматривает русский народ как соборную ЛИЧНОСТЬ, т.е. действую сознательно и свободно совокупность людей. Если народ-личность, то к нему применяются те же критерии, что и к личности человека. Главным критерием будет свобода поступков народа и следующая за свободой вменяемость, т.е. ответственность народа за выбор и поступки. Предательство своего Государя народом на смерть и поругание, а также 100-летнее отвержение своего Царя - вменяемый и наказуемый поступок. Пока народ в целом, а не в лице отдельных личностей не поймет как и за что происходят с ним 100 лет беды и несчастия , до тех пор эти несчастия будут длиться. Народ сам их будет провоцировать и создавать.

Комментарии 1 - 2 из 2