Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

«Ломилась в окна звездная сирень...»

Алексей Александрович Минкин — сотрудник газеты «Московская правда» — родился в 1968 году. Публиковался в газетах «Православная Москва», «Православный Санкт-Петербург», в «Московском журнале», журнале «Божий мир».Лауреат Международной премии «Филантроп». Живет в Москве.

На шершавых щеках улиц подсыхают слезы луж. Из палисадников живо тянет клейковиной тополя и сырой землей. Вновь весна. Вновь распустилась и благоухает сирень и ее ослепительные созвездия, все еще мокрые от разбушевавшегося к ночи ливня, нет, не ломятся — они осторожно тянутся к нашим раскрытым окнам, словно бы в предчувствии первого поцелуя. Это мое раннее детство. И мне неведомо пока само понятие звездности, то есть славы, знаменитости, известности. Неведомо и осознание того, что знаменитым и славным может быть не только прошлое, но и настоящее, питаемое звездными биографиями современников. Зато даже сквозь негу майского сна я приобщаюсь к неповторимому духу сирени, и мне так хорошо, так покойно. Гроза отошла, страшиться нечего. Да и небосвод, освободившийся от грозовой мути, снова ясен и полон таинственных звезд. До рассвета. А с рассветом, поутру, дом проснется и забурлит обыденными заботами: у кого что, кому куда. Мне-то, к примеру, в сад, детский сад — ведь на текущий момент это моя работа. Ну а лет через десять я впервые услышу песню Ю.Саульского «Ломилась в окна звездная сирень» — поначалу в исполнении группы «Воскресенье», а позже — «Машины времени». Еще позднее узнаю: солист и бас-гитарист обеих культовых в «застойные» времена команд, Евгений Маргулис, часть бесшабашной молодости проведет в нашем Измайлове, катаясь ночами к любимой девушке и возвращаясь к метро «Аэропорт», на свою Красноармейскую. Романтические поездки, для коих начинающий музыкант за рубль нанимал поливальную машину, длились год. Быть может, арендуемая им ночная коммунальная карета проезжала и мимо наших окон? А жили мы на первом этаже типовой «хрущевки» по измайловскому Сиреневому бульвару...

Да, тогда наш Сиреневый по весне и впрямь утопал в буйных гроздьях полюбившегося москвичам благовонного кустарника. Разбитый к 1960 году бульвар стал своеобразной пробной площадкой для адаптации к городским условиям различных сортов сирени. Он же явился свидетелем покорения советскими людьми космоса — и в память того, что звезды действительно стали нам ближе, долго еще пересечение бульвара с 9-й Парковой улицей обозначалось громоздкими пропагандистскими конструкциями с девизами и славицами. А подле росла сирень — не звездная, не космическая: земная, но по-земному родная и близкая. Собственно, и весь бульвар личным именем обязан характеру изначального озеленения. Впрочем, не только ему: поблизости располагалось профильное селекционное хозяйство, где открытым способом и в теплицах культивировались сотни видов прекрасного декоративного растения. Хозяйство нередко звалось колесниковским, поскольку хозяйничал в нем замечательный селекционер-самоучка Л.Колесников. Потеряв с революцией апартаменты на Кузнецком Мосту, он обустроился на собственной даче во Всехсвятском, именуемом нынче Соколом, и именно там предался любимому делу, выведя на участке более трехсот сортов сирени. Занимался тем в выходные или после работы. Начальное образование — кадетский корпус и коммерческое училище — будто бы не способствовало увлечению жизни, но... В общем, Колесников стал известен и достиг тех звездных высот, что оценивались в ту пору величественной Сталинской премией. Кстати, некоторые из колесниковских любимцев флоры прижились и в Кремле, но, несмотря на большие успехи, свою дачу уникальному растениеводу уберечь не довелось. Вслед за войной район Всехсвятского, Песчаных улиц активно застраивался, дачу снесли, а доморощенный питомник к 1954 году перевели в полузагородную местность, к Щелковскому шоссе, в Измайлово. Увы, сегодня питомника почти не существует: остатки его совсем недавно подмяли новые жилые дома, а то, что уцелело, превращено в хороший парк, нареченный Сиреневым садом. Попасть туда можно и с Щелковского шоссе, и от Сиреневого бульвара. И это минутах в пятнадцати ходьбы от пристанища моего детства: д. 25, кв. 17...

И наш дом, и несколько близлежащих считались «военными». Часть квартир там получали ветераны войны, служащие офицеры, слушатели академий. Здесь всюду господствовал идеальный порядок — не казенный, а во многом идущий от личной, искренней инициативы. Так, жильцами было заведено удивительное правило, касавшееся каждой семьи и обходившее любые чины и доблести: дежурить ночами на улице, в пределах военного городка и окрестностей. Район вообще-то отличался тишиной и спокойствием, а тут еще и подобное добровольное рвение. Был список и график дежуривших, и от охраны порядка не уклонялся никто — разве что приболевшие. Жил в нашем подъезде генерал медицинских войск — и он, когда выпадало, безотказно участвовал в ночных бдениях. Вместе с тем подъездами, а то и домами мы праздновали дни рождения, свадьбы, присвоения очередных воинских званий. Гуляли прямо под окнами, пели, пускались в пляс. Звучала живая музыка. Все точно бы породнились, помогая, сопереживая и соучаствуя жизни соседей. А уж сколько гостей принимали малогабаритные жилища! По-моему, особенным гостеприимством отличалась наша квартира. У нас постоянно толклись приезжие родственники, знакомые, сослуживцы, командированные. Многих мы видели впервые. Один раз у нас останавливался знаменитый впоследствии новгородский писатель Дмитрий Балашов. Экстравагантного облика, с бородищей и в какой-то народной кацавейке, он ехал поездом из северной фольклорной экспедиции и в вагоне познакомился с моей матушкой, возвращавшейся от родственников из мурманской Кандалакши. Балашов посетовал, что ему негде в Москве оставить катушечный магнитофон с рабочими пленками, а он-де ответственен за государственное имущество и за собранный обширный материал. Матушка запросто предложила писателю остановиться у нас, чем тот и воспользовался.

К слову, тяжеленный катушечник занял у нас едва ли не четверть единственной комнаты. Пережили. И это еще ничего по сравнению с наскочившим как-то на нас одним ретивым знакомым знакомых, бывшим в Москве также проездом и прикупившим в столице мотоцикл с люлькой. Покупку осчастливленный провинциал умудрился на несколько дней схоронить в нашей кухне. Как уж свое сокровище он водружал вверх по ступеням? Как протискивал в узкие двери? Загадка...

В общем, занимаемая нами квартира № 17 в подъезде прославилась до такой степени, что соседи всерьез предлагали оставить жилье наезжавшим, а самим перебраться к кому-то из них. Дедушка, полковник инженерных войск, отнекивался и посмеивался: в «Крокодил» попадем. Попали, однако, почти что в сад: выдернутые из гнилых коммунальных подвалов, каморок, клетушек, вдохнувшие свежего, пьянящего воздуха, жильцы «хрущевок» бросились озеленять все вокруг — не по науке, вразнобой, но от души, от сердца. Благо неподалеку доживали свой век деревеньки Калошино и Черницыно — оттуда и приносили хорошо приживавшиеся молоденькие деревца. Высаживались и десятки, сотни кустов смородины, крыжовника, чубушника, сирени. Сегодня растительность оскудела. Оскудели и добрососедские доверительные отношения. Наши окна, к примеру, в тепло практически не затворялись: мало ли кто забудет ключ от входной двери или попросту поленится идти к подъезду сквозь двор — в окно легче. Первый этаж. Нынче окна дома зарешечены до третьего этажа.

Впрочем, никакой крепкой сталью не обрешетить ни теплоту отношений, ни искренности, ни наследие доброй памяти. Пусть и жили вчера в типовых домах, нареченных кем-то хрущобами. Да, мы жили в «однушке». И потому нелепо мне было внимать идущему в наши дни в Театр.dok по Малому Казенному переулку, д. 12, популярному среди молодежи действу «“Однушка” в Измайлове». Инсценированная драматургом Э.Казумовой и постановщиком З.Заутдиновой, небесспорная та вещица адресует пришедших зрителей к проблемам трех девушек, сорвавшихся с мусульманских окраин и зачем-то оказавшихся в Москве, в съемной измайловской квартирке, где все чуждо, все не по ним, все враждебно. Актрисы А.Шиляева, Д.Гаюлина и А.Слонина, тут и там переходя на непечатную (пока еще) лексику, показывают: их героиням в Москве отвратно — огромный город, его уклад, язык, культура. Не их это город. Да и Первопрестольная земные поклоны пред ними не ломает. Только вот дело здесь, похоже, не в трудностях языка и особенностях вероисповедания. Дело во внутренней дисгармонии, которая в определенного сорта людях присутствовала всегда, а не возникла с разъехавшимся по национально-религиозным швам развалом Союза.

Говорят, Советская империя многочисленные племена держала лишь силой и страхом. Если и так, насильственные факторы почему-то всколыхнули в большинстве из нас лучшие человеческие качества: дружелюбие, взаимовыручку, взаимопомощь. Вспомним, как узбекские семьи с неподдельным радушием и открытостью принимали эвакуированных русских детей, а после войны вся страна откликалась на тяжелые землетрясения в Ташкенте и Ашхабаде. Жили бок о бок, не делясь, как амебы, на микроны инородности, иноверия. Один киргиз, устроившийся в Москве таксистом, рассказывал мне, как жил в родном селе с русским именем Михайловка (теперь носящем имя Тюркское), как чудесно сосуществовали с соседом, дедом-пасечником из русских. Когда пчелы давали мед, старик пчеловод щедро оделял многочисленные соседские киргизские и казахские семьи природным лакомством. А аборигены, готовя восточные обеды, обязательно приобщали к ним одинокого старика. Так было. И мы в своих измайловских «однушках», «двушках» и «трешках» жили наполненной, интересной, добрососедской жизнью.

Говорят, где-то в скромной измайловской «однушке» и по сей день тихо обитает прославившаяся в последние советские годы певица Екатерина Семенова — помнится, звезда ее взошла стремительно и, казалось, надолго. А вот загадочно вдруг закатилась. Кажущаяся долговечность стояла и за всей нашей единой страной, за ее идеологией, за ее союзниками.

Помню, как в бытность проживания на Сиреневом с великим удовольствием посещал детский сад, находя там первые увлечения и обретая первых друзей. Ближайшим был немец из ГДР Гётц. Его отец обучался в какой-то военной академии, а педантичная мать постоянно третировала худосочного сынишку, ограничивая в гастрономических радостях. Потому добродетельные русские нянечки и жалостливые советские родители втихаря пихали белобрысому немчику конфеты, баранки, печенья. Ну а Гётц, смешно картавя слова, вдруг заводил: «И от тайги до Бьитанских моей Каасная аймия всех сильней!» Он и меня в дни 23 февраля просил не забывать поздравлять родных с праздником Советской армии. Где-то он сейчас, наш осовеченный Гётц? Кому и с чем служит? Помнит ли сердобольные пирожки и дни Красной армии?

Между тем их, эти дни, отмечали — дело понятное — все наши соседи. Исключения не составляли и жившие прямо над нами, в 20-й квартире, баба Дуся и дядя Гриша. Отмечали, пока дяди Гриши не стало, а затем и мы перебрались на другую квартиру. Впрочем, соседку-бабушку еще долго навещали, вплоть до ее ухода. И невдомек мне было, кем являлся ее супруг, обожаемый мною дедушка Гриша. А был он из первых кремлевских шоферов, возившим Ленина, а позже Сталина. И жил, как обслуживавшие правительство люди, в Кремле, при власти. Разное сегодня рассказывают о Сталине. По-своему рассказывал о нем и наш сосед, живший возле четы Джугашвили и в Кремле, и на загородной даче. Один пример: когда он, шофер, только появился на даче, а там налаживалось гостевое застолье, Сталин усаживал за общий стол не только водителя, но и требовал и разделения трапезы от робевшей супруги Григория. А вот детьми Иосиф Виссарионович не занимался: выпроваживал их в любую погоду на холодную веранду, а сам с головой окунался в работу. Сыновья и дочь бегали без присмотра, полуголодные, в дырявых носках, озябшие, безотцовские. Порой ими как могла занималась наша соседка — баба Дуся. Ну а когда Хрущев разгонял кремлевскую челядь, семья водителя Григория получила однокомнатную хибарку на Сиреневом, д. 25. Исчезнувшая история. Ушедшая эпоха. И еще о той эпохе — точнее, ее выразителе Иосифе Сталине...

Именно Измайлово, к 1935 году вошедшее в Москву и являвшееся частью ее Сталинского района, облюбовали под строительство бункера Верховного главнокомандующего. Не так далеко это от современного изголовья Сиреневого бульвара. Конечно, когда начинали копать, — а созидали подземное укрытие под видом гигантского Центрального стадиона имени Сталина, — бульвара не намечалось и в помине. Так или иначе, стройка шла споро и качественно. Как водится, работали заключенные. Обездоленная и подневольная двухтысячная армия, вооруженная лопатами и кирками. К 1940 году ей удалось окопаться на глубину 6 м и создать внутреннее пространство площадью 100 м2. Внутри могли разместиться до 3 тыс. человек, 300 танков. Бункер связали рельсами и автодорожными тоннелями с Сокольнической и Арбатско-Покровской линиями метро, Кремлем и Казанским вокзалом, где на скрытых от глаз путях постоянно дежурил правительственный состав. С 1932 года Сталин не ночевал в Кремле, а в основном отправлялся на кунцевскую дачу, под которой также существовал бункер. Но бывал ли он в подземном измайловском штабе? Документов на то нет, но, по крайней мере, должен был наезжать сюда дважды. Специально под вождя с его ослабленным хроническими ангинами тихим голосом потолок в зале заседаний измайловского штаба из плоского превратили в каплевидный, что усиливало акустические данные. Говорят, и в день начала войны Сталин не выступил с речью лишь потому, что горло сдавил очередной нарыв, поднявший температуру тела до критических 40 градусов. Нарыв прорвался — и Верховный обратился к народу: «Братья и сестры!» Москву, как известно, Генсек не покинул, а его измайловский бункер... Проведенные после войны испытания нашей атомной бомбы показали, что подобные подземные схроны уже не эффективны. Мало-помалу Министерство обороны и НКВД от содержания бункера отказались, частично он был завален, частично пришел в упадок.

В 90-е годы кое-что здесь расчистили под склады китайского и вьетнамского ширпотреба, поскольку над бывшим секретным объектом копошилось расползшееся донельзя болото пресловутого Черкизовского торжища. Лишь в 1996 году крупинку подземного пространства отдали под филиал музея Вооруженных Сил, который, не мудрствуя, получил прозвание «Бункер Сталина». В нем сохраняются и столовая, и сталинский кабинет, куда передали некоторые мемориальные вещи — в частности, одну из личных курительных трубок «вождя народов». Сегодня музей-филиал весьма востребован, хотя вопросов с его содержанием и поддержанием предостаточно. Кстати, какая-то доля подземного владения по сей день находится в ведении расположившегося поблизости, на Сиреневом бульваре, д. 4, Университета физкультуры, спорта, туризма и молодежи...

Этот специфический вуз — гордость Измайлова. Правда, звездная его судьба восходила в ином месте — на Гороховом Поле, улице Казакова, во дворце Разумовского. Хоромы дубового бруса поражали воображение современников. О них писали Карамзин и Пыляев, в книге очерков «Москва и москвичи» их упомянул Загоскин. С национализацией усадьбы в ней, в 1918 году, и обжился институт физической культуры. Спустя 99 лет главное усадебное здание отреставрировали и туда перебрался Центральный музей физкультуры и спорта. Рядом — постройки советского периода, занимаемые Министерством спорта и НИИ физической культуры. К слову говоря, я учился неподалеку, и нас, студентов, периодически водили в лаборатории НИИФК на статистические обследования.

Кроме того, и наши занятия по физкультуре под руководством мастера спорта по легкой атлетике, обладателя Кубка Москвы Федосова нередко проходили на гаревых дорожках усадебного парка графской фамилии Разумовских. К той поре учебный институт физкультуры, где с 1958 года бытовала своя музейная экспозиция, давно перекочевал на Сиреневый. Оставался институт исследовательский. Однако тогда уже вуз выделялся в имевшемся ярком созвездии его наград орденом Ленина, полученным в 1934 году за организацию массовых спортивных парадов и праздников. Когда же пришла война, многие учащиеся и преподаватели подались на фронты Великой Отечественной. Ушел и обучавшийся на тренера будущий Герой Советского Союза Борис Галушкин. Его именем впоследствии нарекут столичную улицу. А вообще, среди тех, кто имел отношение к институту на улице Казакова, будут еще шесть Героев Союза. Безусловно, и о них повествует посвященная войне экспозиция музея университета в корпусе на Сиреневом.

Замечу, переезд сюда с Горохова Поля орденоносного вуза осуществился к началу 70-х годов. Нынче под его кровом окормляются до 5 тысяч студентов, представляющих добрую сотню различных стран мира. Бесспорно, не все из них достигнут той «звездности», что была уготована таким представителям института физкультуры, как лучший футбольный вратарь Яшин, хоккеисты Рагулин, Харламов, Мышкин, Мальцев, фехтовальщик Кровопусков, гимнастка Хоркина, пловец Сальников. И все же какая-то смена растет. Надеюсь, достойная. Что ж до музея университета, одним из его экспонатов является макет дворца Разумовских, и тем подчеркивается связь времен, положений, событий. Усиливает ту связь и то, что измайловским уроженцем является Вячеслав Колосков, десятилетия дирижировавший неладным оркестром Федерации футбола СССР и России. Может, и неспроста прославилось наше Измайлово упорным рвением к спорту, достижениями в нем? Впрочем, не только рекордами прославилась измайловская земля. Питаемая духовно — а ныне лишь в пределах Сиреневого бульвара действуют пять храмов, — она дает наглядные культурные, образовательные, творческие всходы...

Так, на 5-й Парковой, д. 60, более тридцати лет работает Центр развития творчества детей и молодежи имени А.Косарева. Это былой Дворец пионеров Первомайского района столицы. Теперь в его помещениях, помимо зимнего сада, кружков и студий, существует Международная детская художественная галерея с работами юных дарований России, Китая, Узбекистана, Германии. А Центр культуры и спорта «Измайлово», расположенный на лежащей параллельно Сиреневому бульвару Верхней Первомайской улице, д. 32, действует на базе клуба «Дружба», что сразу вслед за войной строили пленные немцы. Годы спустя мы, школьники, бегали туда на фильмы «детям до шестнадцати». Как правило, там пропускали — в отличие от пары кинотеатров, существовавших на Сиреневом.

Первым из них распахнул свои двери для зрителей открытый в 1965 году типовой, 800-местный, кинотеатр «Енисей». Его фасад, искаженный входами ряда торговых объектов, сегодня смотрит в сторону бульвара невесело, угрюмо, обреченно. Сам же бывший приют кино, вчера еще радовавший окрестных жителей, числится по 3-й Парковой, д. 53.

Второй, более внушительный и более престижный синематограф Сиреневого появился в 1976 году. Его нарекли «Софией» — в знак советско-болгарской дружбы. Даже монумент — символ болгарской столицы установили рядом. Проектировали большой двухзальный кинотеатр, всегда полный народом, архитекторы З.Розенфельд и М.Машинский. Первой премьерой, подаренной нам «Софией», была душещипательная история о преданности собаки Белого Бима. Выходили заплаканные. А потом сюда, на угол бульвара с 9-й Парковой, ходили десятки раз. Имелась в нашей школе практика распространения абонементов с ежемесячным просмотром в «Софии» кинолент, являвшихся подспорьем урокам литературы. И с великим удовольствием смотрели экранизации. Бывало, посещали и профильные фильмы Болгарии. А еще — приключенческие фильмы, детективы. Между прочим, 9-я Парковая, с которой был вход в Малый, 400-местный, зал, фигурировала в произведениях братьев Вайнеров о сыщике Тихонове.

Увы, никакой следователь не доищется, к чему крепкое здание любимого кинотеатра, намеченного под реконструкцию и обращение в культурно-досуговый комплекс, бездумно снесли и сегодня его место обозначает забор с зияющей дырой котлована. Рухнула и «София». Рухнула славянская дружба, о чем с удивительной прозорливостью предупреждал знакомый Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Салтыкова-Щедрина и Некрасова граф В.Соллогуб. Литератор, он сетовал в то время, когда Россия буквально захлебывалась от идеи панславизма: «И Болгарии, где пролито столько русской крови и слез, все бесполезно. Народы, как люди, не прощают оказанных благодеяний. Рано или поздно мы встретим в болгарах, спасенных нами, черную неблагодарность...» Вот вам и пресловутая славянская кровь, вот вам и высокие экранизации, и маленькие школьные радости киноуроков родной словесности...

«И мы сохраним тебя, русское слово, великая русская речь» — думается, эти немеркнущие ахматовские строки впитываются и подле Сиреневого бульвара. Точнее, на 3-й Парковой улице, д. 34, в действующем там лицее духовной культуры. При лицее, между прочим, существует и домовый храм преподобного Серафима Саровского, который по выходным дням открывается для любого желающего посетить камерную святыньку. А еще ахматовские строки конечно же актуальны во всех местных библиотеках: на Сиреневом, д. 73, на 3-й Парковой, д. 35, на улице Константина Федина, д. 2, в детской библиотеке по 3-й Парковой, д. 26/2. Собственно, из обыкновенных читален они давно уже преобразовались в настоящие просветительские и образовательные центры, где регулярно осуществляются творческие вечера, лекции и беседы, проводятся выставки, проходят концерты и даже театральные постановки.

Между тем и уничтоженная «София» являлась не просто кинотеатром — ее Большой зал изначально приспосабливался под концертно-театральные функции. Незадолго до сноса здесь давал выездные представления театр кошек Ю.Куклачева, приезжали артистические знаменитости... А сколько их, «звездных» личностей, перебывало в здании на противоположном углу Сиреневого и 9-й Парковой, д. 26/43! Да-да, всего скорее, именно он, с расположившимися на верхних этажах и крыше художественными мастерскими, увековечен Аллой Демидовой в книге воспоминаний «Бегущая строка памяти». Прима Таганки писала о студии художника Бориса Биргера на Сиреневом, с бесконечными посиделками и массой выдающихся сидельцев. Помимо ее самой, к Биргеру, прекрасно знавшему немецкий и в годы Великой Отечественной служившему разведчиком, а в горбачевские времена выехавшему с семьей в Германию, но погребенному-таки на Перловском погосте нашей столицы, захаживали Булат Окуджава, Фазиль Искандер, Игорь Кваша, Василий Аксенов, Олег Чухонцев, Евгений Пастернак, Владимир Войнович, Григорий Поженян, Валентин Непомнящий, Эдисон Денисов. Борис Александрович завел трогательное правило: каждый из тех, кого он писал, мастерил какую-нибудь куколку и приносил с собой в мастерскую. В конце концов на Сиреневом возникло подобие кукольного закулисья. Биргер к тому еще любил двойные портреты, изображая Беллу Ахмадулину с Борисом Мессерером, академика Сахарова с супругой. В детстве я частенько поднимал глаза к крыше этого дома, выделенной стеклянными павильонами мастерских, но и предположить не мог, какие встречи наверху происходили. Много лет минуло с той безоблачной поры. Сирень на Сиреневом десятки раз входила в пастельные цвета и опадала. Зимний снег чернел и превращался в вешние воды. И вода текла, текла, текла... А ведь вода — тоже символ былого Первомайского района, к которому приписали и Сиреневый бульвар, и Парковые улицы, и раскинувшиеся за Кольцевой автодорогой поселки Восточный и Акулово.

Народ в Москве из года в год

спокойно воду пьет и льет.

Но знает лишь водоканал,

как эту воду добывал,

Как в дом пришел водопровод,

куда уйдет водоотвод.

Задач возложено немало

на службы Мосводоканала.

Вода и труд наш, и отрада.

Все наши мысли и дела:

чтоб ты текла всегда

где надо, а где не надо не текла.

В привычный всем глоток воды

большие вложены труды.

И, возвращая в водоем,

мы чистой делаем ее.

Умеем слаженно трудиться,

куда бы долг нас ни позвал.

Заботы требует водица

от всех, кто с нею жизнь связал.

Другая не нужна награда,

все наши мысли и дела —

чтобы вода текла где надо,

а где не надо не текла!

И надо бы на камне высечь

тех имена, кто начинал.

Наш коллектив в пятнадцать тысяч

с названьем Мосводоканал.

И ценят в Мосводоканале

людей за опыт и за труд.

И если трудности настали —

здесь вам помогут, вас поймут.

И от Вазузы до столицы

и дальних волжских берегов

течет прозрачная водица —

плод наших мыслей и трудов.

Другая не нужна награда,

все наши мысли и дела —

чтобы вода текла где надо,

а где не надо не текла.

Нет, это не пародия. Это — гимн организации Мосводоканал, приуроченный к 60-летию поселка Восточный. Ода водолейству.

Впрочем, оставим пафосное графоманство в покое и перейдем к виновнику отшумевших торжеств — поселку Восточному, которому пошел девятый десяток. Возник же он на землях старинного селения Щитниково и поначалу, с возникновением, именовался «поселок имени Сталина». Оно и понятно: годы образования — 1937–1938-й. Москва увеличивалась и стремительно развивалась — ей все больше требовалось качественной воды. Потому в непосредственной близости зарождались новые водопроводные станции, к которым от забрызгавших все Подмосковье водохранилищ тянулись специальные каналы. На станциях поступавшую воду фильтровали, очищали, хлорировали, озонировали. Восточная водопроводная станция питала едва ли не четверть населения Белокаменной.

Подобно соседнему Измайлову, Восточный имел четкую квартальную планировку. Любопытно, что и пращур поселка, известное с XVI столетия село Щитниково, одно время принадлежало Романовым и отстраивалось по чертежу, не стихийно. Как и Измайлово, — а очередной его приселок вошел в состав государевой Измайловской волости, — это селение наводнялось лучшими крестьянами всех уголков государства. Жители, помимо землепашества, занялись садоводством и ягодничеством, торговали в Москве. Московский пожар 1812 года не пощадил и щитниковские избы. Правда, через четыре года село восстановилось, и мало-помалу в нем наряду с традиционными сельскими занятиями укрепилась мелкая промышленность: картонная фабричка, ткацкие цеха.

Интересный факт: обследуя условия труда и быта рабочих, сюда наезжал знаменитый врач профессор университета швейцарец Ф.Эрисман. Благодаря его вмешательствам кое-что удалось устранить и что-то улучшить. Однако поумневший пролетариат с тем не смирился и вел себя неспокойно — известны сходки местных рабочих в овраге у Щитниковской горы, к которым примыкали трудящиеся Измайловской мануфактуры. Так или иначе, Щитниково неплохо развивалось: появилась пара торговых лавок, трактир, а население сотни дворов перевалило за 700 человек.

Увы, подавляющее большинство жителей не знало грамоты — и к 1869 году Щитниково обзавелось церковно-приходской школой. А церковь здесь действовала издавна, с XVII столетия. Бревенчатая, она ветшала и перестраивалась, пока в 1875–1877 годах ее, по проекту П.Петрова, не облачил в камень московский купец и здешний церковный староста М.Г. Бородин. Вот и придел в честь небесного покровителя доброхота появился — во имя святителя Михаила, первого Киевского митрополита. Сам же храм, как и ранее, был посвящен молитвенному защитнику воинства Димитрию Солунскому, пострадавшему в Греции от нечестивого императора за исповедничество Христа и обращение в христианство подчиненных ему ратников. Давнишнее посвящение приходского храма воину Димитрию также соответствовало щитниковской специфике, ибо само понятие «щитник» означало сопровождавшего князя или военачальника оруженосца. Возможно, такие щитники составляли в пределах будущего села отдельную слободку.

Так или нет, вобравший в себя часть Щитникова поселок имени Сталина в 1939 году был отнесен к категории «рабочих» или «городского типа», а за год до того храм в нем закрыли. Причем перед тем его беззастенчиво ограбили, лишив священных сосудов, образов и облачения. А после войны, в 1947-м, к 800-летнему юбилею Москвы, жителям поселка преподнесли оригинальный подарок: их святыню до неузнаваемости перекроили под клуб Восточной водостанции. Приходское кладбище обратили в сквер воинской славы — какой же еще... Лишь к началу 90-х в Восточном зарегистрировалась община, потребовавшая возвращения Богу Богова. Тяжба текла тонкой извилистой струйкой не год и не два. Поначалу верующим отдали уцелевший дом причта и там обустроили крошечную молельню. Исторический же храм оставался клубом, привлекавшим молодежь новомодным видео: «ужастики», «жесткое порно». Инициативная община негодовала, и наконец стороны пришли к неоднозначному компромиссу: клуб-храм, к тому времени лишенный и своих клубных обязанностей, остался за дирекцией станции, но за счет Мосводоканала и даже правительства столицы рядом забрезжило возведение просторной трехпрестольной церкви.

Помню солнечный осенний день 1995 года, промытый дождями и радостным настроением, когда в присутствии градоначальника Ю.Лужкова патриарх Алексий II отслужил в Восточном торжественный молебен у закладного храмового камня. И — о чудо! — спустя год с небольшим, 8 ноября 1996 года, ко дню памяти мученика Димитрия, храм-новодел крестами взметнулся горе, к небу, к Всевышнему. По старым планам строительство подготовили в мастерской архитектора О.Журина, только поднявшей на Красной площади возрожденный из небытия Казанский собор. И теперь столичный храм Димитрия Солунского поселка Восточного обозначается с пометкой «что в Щитникове». Да, часть села уцелела — но с недавних пор оно не отдельное поселение, а расползшаяся до безобразия Балашиха. Восточный — анклав Москвы посреди соседнего города. Равно как и подведомственное поселку и Восточному административному округу, а в прошлом Первомайскому району Москвы Акулово...

Данный поселок от московских границ и Восточного лежит верстах в двадцати, на берегу Учинского водохранилища, поглотившего в 1937 году, при создании Акуловского гидроузла, небольшой деревеньки. Собственно, по ней, деревне Акулово, получили имя и гидроузел, и столичный поселок, повсюду взятый в тиски городского округа Пушкино. Как и в Восточном, основу жилищного здешнего фонда по сей день составляют дома предвоенной и послевоенной застройки. Ну а еще, помнится, поблизости отдыхал Маяковский: «Пригорок Пушкино горбел Акуловой горою...» Когда Марина Цветаева отчаливала в оказавшуюся временной эмиграцию, встретился ей Маяковский. «Владимир Владимирович, что от вас передать туда?» — «Передайте, что правда здесь...» Ни там, ни здесь правды-истины не было. Вот и пустил «первый поэт революции» пулю в висок. «Если песнь не громит вокзалов, то к чему переменный ток?» — это тоже он, неистовый трибун Октября. И в мое время у нас появились новые трибуны, зародыши новой революции.

Я о движении рок-музыки 1970–1980 годов. Кое-кто из легендарных уже рокеров как раз обретался в Измайлове, в том числе и в тянущемся к Сиреневому бульвару районе. В свое время здесь жил основатель рок-группы «Динамик» Владимир Кузьмин, а на 15-й Парковой — лидер питерской «Алисы» Константин Кинчев. У нас же, на 16-й Парковой, прямо возле Сиреневого, провел детство и молодость опальный нынче музыкант Василий Шумов. С ним, в его «Центре», начинал профессиональную музыкальную деятельность и бывший дипломат Александр Скляр, продолживший затем карьеру в «Цитадели», а к 1986 году основавший собственную команду «Ва-банк», существующую поныне. Первым магнитоальбомом «Ва-банка» стал «Концерт в Измайлове».

Что ж до «Центра», его ведущая центростремительная сила — Шумов оставил воспоминания о личном школьном периоде, поскольку все десять классов отучился на Сиреневом бульваре, д. 68. «В 361-й школе я был Вася-пионер». Будущий пионер Вася, собственно говоря, был среди тех, кто 1 сентября 1967 года впервые переступил порог школьной измайловской новостройки. Родители первоклассников доводили до конца ремонт учебного заведения, малярили, штукатурили и благоукрашали, принося в вестибюли горшки с комнатными цветами. Принес и Василий. Но: «Времена меняют стиль одежды нередко», — споет он лет через пятнадцать по открытии родной школы. И она, 361-я, теперь изменила номер и статус, влившись в ряд нескольких окрестных школ и дошкольных учреждений. Образовательный центр. Центр... А вот «Центр» Шумова под первые репетиции и студийные записи какими-то правдами и неправдами в начале 80-х приладил помещение клуба Октябрьского трамвайного депо на Большой Калитниковской, д. 44. Однако, как мы уже знаем, «времена меняют стиль одежды» — и тот клуб оказался кому-то проданным.

Тем не менее в Калитники стоит заглянуть и приостановиться. Хотя бы  потому, что едва ли найдется кто-то из измайловской детворы, мало-мальски захваченный «прикладной» зоологией, но не побывавший в Калитниках на Птичьем рынке. Известный факт: многоликую нашу фауну представляет и такой зверек, как землеройка, абсолютно не терпящий голода, и в течение суток поглощающий столько пищи, что та превышает его собственный вес. Так и у мелких птиц. Вот и измайловские мальчишки — да что измайловские: столичные, советские — в мое время поглощали и перерабатывали в знания и умения великое количество информации и увлечений. Биологические — хотя мечтали и о космосе, и о дальних плаваниях — из таковых. И мальчишкой в Калитники, по его же воспоминаниям, приезжал Андрей Макаревич. Вместе с тем «Птичка» влекла и именитых взрослых: там за символические суммы пытался пристроить брошенных собак поэт-сатирик Александр Иванов, на «Птичке» для пополнения живого уголка своего театра покупал рыбок и птиц Сергей Образцов. Артист-кукольник писал защитные письма, когда над калитниковским рынком нависли первые грозные тучи закрытия. Отвоевали. Но... Не помогло — закрыли позже. И теперь тут и там возникают некие подобия опрокинутой в никуда «Птички» — так называемые контактные зоопарки.

Один из таких в 2015 году появился и в Измайлове, в торговом комплексе на Первомайской улице, д. 42. Вход платный. И крепко платный. В отличие от прежней, живой «Птички». Да и исторические предки калитниковского рынка имелись: тот же Измайловский зверинец XVII–XVIII веков, куда для потехи царских особ свозились диковинные экзотические животные. Задел «Птички» имелся и непосредственно в Калитниках: Новоконная площадь, куда в 1911 году из Замоскворечья перевели торг лошадями и скотом. Кроме того, рядом обжились и городские бойни, о коих по сей день напоминают местные Скотопрогонная и Воловья улицы, Боенский проезд. Ну а когда Калитники жертвовались московским князем Иваном Калитой Крутицкому монастырю и митрополиту Крутицкому, наше Измайлово как село едва зарождалось. Конечно, люди в его пределах жили за тысячелетия до Калиты, но впервые документально Измайлово прозвучало именно в XIV столетии. И это лишь тонкая ниточка большого клубка общей московской истории. Российской истории и жизни в целом...

Вот и исторический писатель Дмитрий Балашов, проживавший на Новгородчине, а в 60-х годах прошлого столетия побывавший у нас, на Сиреневом, д. 25, посвятил Калите отдельный роман. Между прочим, славянский термин «калита» скрывал под собой кожаный кошель, куда, образно говоря, князь Иоанн собирал и складывал сопредельные Москве земли. Правда, личное прозвище московский правитель, всего скорее, получил за великодушие и щедрость к нищим — дескать, всюду с собой носил вместительный кошелек и оделял из него нуждавшихся. Тем не менее именно он, Иван Данилович, невиданно раздвинул границы небольшого удельного княжества за счет присоединения Владимира, Костромы, Можайска, Коломны. Изымая из «калиты» определенные денежные суммы, князь Калита выкупил в пользу Москвы Галич, Белозерск, Углич. Разобщенная Русь укреплялась — венчал ее новый стольный град. Выдающимся подспорьем русской централизации сыграло решение митрополита Петра перенести кафедру Церкви из Владимира в Москву — святителю князь Иван стал люб особо. А еще Иван Данилович создавал манящие условия для переезда к нам знатных иноземцев — из литовцев и татар. С непременным требованием принятия переезжавшими православия. Возможно, и бояре Измайловы — точнее, их пращуры, — давшие имя государеву селению на восточной окраине Первопрестольной, задержались у нас, споткнувшись о тугую «калиту» князя Ивана. Что ж, скромная Москва с ним постепенно начала возвышаться над более основательными и старыми городами-княжествами.

Граф М.Толстой в «Рассказах по истории Русской Церкви» писал о том периоде: «Мир и тишина воцарились при Калите в земле Русской». Увы, то было не так. Князья продолжали борьбу за власть, за получаемый в Орде ярлык на положение «великого князя». Особенно жесткое противодействие сложилось между Москвой и Тверью. Князь Тверской, истребив как-то пришедших с целью исламизировать его сограждан посланцев хана Узбека, вынужденно бежал во Псков, а Калита, улучив момент и испытывая поддержку ордынцев, подговорил святителя Феогноста анафематствовать и Псков, и псковичей, и князя. Одаренный ярлыком, Калита пошел истреблять соплеменников и единоверцев. Он усмирил Тверь и силой, не без коварства сделал ее своим уделом. Недовольный разбогатевшими новгородскими купцами, он разорил Новгород и ввел в дрожь Псков, ожидавший осады и опустошения. Псков помиловали, поскольку тверской князь, жалея приютивший его народ, исполнил указание ордынского хана явиться к нему в ставку. В общем, умучили тверитянина, а с тех пор из всех русских князей только московские обрели право на приоритетный статус «великих». Так что далеко было до благоденствия, «тишины и мира» — сложнейшая, противоречивая эпоха нашей истории продолжилась. В неоднозначности ее неоднозначна и личность великого князя Ивана. Кто знает, возвышая Первопрестольную, не удовлетворял ли он лишь собственные амбиции? Не тешился ли личным единовластием? Или — хотя бы подспудно, подсознательно — не стремился ли к укрупнению и мощи всех наших земель, стягивавшихся под купола Златоглавой? Никто не ответит...

Нельзя отрицать и таких качеств великого московского князя Ивана, как диктуемые его набожностью милосердие и благотворительность, храмостроительство. При нем в Кремле началось сооружение Успенского и Архангельского соборов — причем второй, ставший местом упокоения Калиты, надолго превратился в великокняжескую усыпальницу. Любопытно, что перестраиваемые кремлевские соборы взял в свой зодческий оборот заезжий итальянец Аристотель Фиораванти, использовавший для работ крепкий кирпич, производившийся на окраине Калитников. Позднее завод в Калитниках снабжал качественной продукцией строительство в Лефортове дворца императрицы Екатерины. Так что Калитники Калиты и в этом заслуживают признание. А сам Иван Данилович, завершая бурную и небесстрастную жизнь, принял иночество, даже схиму. И еще: как известно, князь Калита являлся восприемником будущего московского святителя Алексия, который, уже дряхлея, желал видеть Московскую кафедру с восседавшим на ней преподобным Сергием. Радонежскому чудотворцу сердце подсказывало путь кротости, смирения и подвиг простого монаха. В том поддерживали своего наставника и братия основанной им обители, и яркая плеяда ближайших учеников, между которыми выделялся и Сторожевский Савва...

Преемственность этих событий в наши дни привела к тому, что в 2017 году на Сиреневом бульваре, напротив обреченного «Енисея», взметнулась ввысь новостройка храма преподобного Саввы Звенигородского и Сторожевского. Очередная измайловская церковь лишь начинает свою биографию, а вот храм иконы Божией Матери Всех скорбящих радость в Калитниках, на Калитниковском кладбище, только увеличивает исторический возраст и дополняет к родословной новые и новые странички. Опять-таки изначально калитниковский храм стоял в дереве, чуть поодаль от современного, и освящен был иначе — по Боголюбской иконе Богородицы. Устроили же его при Калитниковском чумном кладбище, возникшем вслед за катастрофическим моровым поветрием 1771–1772 годов. Скорее всего, чуму занесли участники Крымской кампании, после чего каждый день приносил тысячи трупов, и за неполных полгода жертвами эпидемии стали 57 тысяч москвичей. Сам московский главнокомандующий бросил город, над которым навис давящий дух уныния и бесчинств. Вспыхнул чумной бунт. Только решительные действия призванного в Белокаменную Еропкина да пристальный надзор государыни Екатерины способствовали скорейшему «заживлению» моровой язвы. Жертв чумы погребали за городом, а не у московских храмов, как то было принято. Обширный Калитниковский погост, где позже обретали последнее пристанище в основном выходцы из крестьянства, торговые люди, священство, интеллигенция, а по революции еще и «враги народа», расстрелянные в столичных застенках, стал одним из чумных кладбищ. Его новый, уже каменный храм, посвященный образу Пречистой Всех Скорбящих Радость, соорудили к 1838 году. Скорбященский храм строил талантливый зодчий Н.Козловский, и к слову замечу, что подле, на кладбище, будут погребены такие яркие представители архитектурного мира, как крепостной мастер А.Григорьев, отстроивший по Москве ампирные особняки, Троицкую церковь на Пятницкой и Воскресенскую на Ваганькове; соавтор Опекушина по установлению на Страстной памятника Пушкину И.Богомолов; автор «Большого Вознесения», «Сергия» в Рогожской, Духовского храма Даниловского кладбища и ограды Александровского сада академик Ф.Шестаков.

Между тем и в Измайлове, связанном с Калитниками путами различных фактов, крепкая зодческая школа была представлена трудившимися там К.Тоном, М.Быковским, С.Родионовым, И.Жолтовским. Некоторые из указанных проявили себя в деле создания измайловского Инвалидного дома. Вот и в Калитниках, при Скорбященском приходе, в память убиенного императора Александра II появился бесплатный приют на 80 женщин, а в марте 1916 года в связи с образованием поселка для беженцев возникла временная Никольская церковь. И кладбище продолжало принимать в черту своих границ все новых «жителей»: основателя ювелирного дома П.Овчинникова, книгопродавца О.Свешникова, внука великого актера и депутата от партии конституционных демократов Н.Щепкина, художника Р.Фалька, народную артистку СССР Е.Турчанинову, блаженную схимонахиню Ольгу, Героя Советского Союза летчика А.Мастеркова, в честь коего наименована улица у станции метро «Автозаводская». Почти всех отпевали в незакрывавшемся Скорбященском храме.

Правда, на несколько лет калитниковскую святыню захватили раскольники-«обновленцы». Не потому ли за алтарем этой церкви и поныне о тех смутных днях напоминает могила обновленческого вождя Александра (Введенского)? Да, и фигура того была путаной, и выпавшее на его долю время — сбивчивым. Как-то Великим постом пара студентов заприметила Введенского в кабаке. На дворе дни покаяния, а тут — вино, дамочки, музыка. Ёрничая, один студент подобрался к «звездному» посетителю и испросил благословения, но тот промолвил: «Не время и не место». «Владыка, да это вам здесь не время и не место», — в сердцах запальчиво парировал забредший юноша. Годы спустя и похороны Введенского превратились в сомнительное мероприятие типа фарса: к гробу покойного стянулись три вдовы и зачем-то подошла с алыми гвоздиками в руке и орденом Ленина на груди А.Колонтай. Собравшиеся оцепенели: митрополит, монах, дескать. Странное приспело время...

А время шло, время менялось. Оно летело вперед и лязгало по Калитникам трамвайными вагонами. Впрочем, при желании и теперь возможно из Калитников трамваями добраться к измайловской 16-й Парковой. В Калитниках же столичные трамваи еще и почивают ночами: на большой Калитниковской работает Октябрьское трамвайное депо. Разве что строили его для нужд проектируемого до Октября нашего метрополитена, потребность в котором возникла уже во второй половине позапрошлого века. Еще в 1872 году инженер Д.Титов предложил городской Думе план первой линии подземки — от Лубянки к Курскому вокзалу. Не случилось. Не случилось и с наиболее громким дореволюционным проектом инженеров Е.Кнорре и П.Балинского от 1902 года: предполагалось, что составы побегут по эстакаде, для чего следовало снести несколько высоких храмов. Рассмотрели и отклонили. Однако десятилетие спустя очередную перспективу Дума наконец утвердила. Уже в 1913-м в Калитниках началось сооружение метродепо. Увы, пока раскачивались да запрягали, приспела брань с немцами, затем — «великий Октябрь», потом — война гражданская, ощутимое обнищание и разруха. И все же к десятилетию революции строительство довели до финала — только не вагоны метро сюда направлялись, а трамвайные. Переиграли. И лишь 8 лет спустя метро вгрызлось в почву «лучшего города земли». Промелькнула еще четверть века, и метрополитен расширил свою географию до пределов Сиреневого бульвара, в прямой близости от которого в 1961 году открылась станция «Первомайская», а в 1963-м — «Щелковская». И не беда, что обе станции — типовые, прозванные «сороконожками». Главное — они чрезвычайно востребованы. Ну а к Калитникам метро так и не подобралось. Не судьба, видно... В Измайлове же, в отличие от Калитников, не сложилась судьба сколько-нибудь больших кладбищ. Разве что имеется крошечное возле украшающей изголовье Сиреневого бульвара церкви Рождества Христова...

Подобно Калитниковской, она тоже не закрывалась. И подревнее будет, поскольку срубили ее государевы романовские плотники, а к 1676 году на средства царя Алексея Михайловича и царевича Феодора подняли в камне. Распоряжением императрицы Анны Иоанновны внутри поновили иконостас, а сегодня славной достопримечательностью прихода является писанный мастерами Оружейной палаты Иерусалимский образ Божией Матери. Не раз он спасал Первопрестольную с ее окрестностями от множества хворей — правда, до 20-х годов ХХ столетия чудотворная святыня покоилась в Покровском соборе на измайловском Острове. Замечу также: часть окладов и утвари Христорождественской измайловской церкви украшала выделка ювелирной фирмы Сазикова — о ней, равно как о производстве поминаемого выше Овчинникова, писал Н.Лесков в «Тупейном художнике», действие которого происходит на Орловщине. С Орловщины, из чадообильной православной сельской семьи, вышел и один из самых почитаемых в будущем наших старцев Иван Михайлович Крестьянкин, архимандрит Иоанн, напрямую связанный с измайловским Христорождественским приходом.

Это правда, еще до войны Иван Михайлович перебрался с малой родины в Москву и осел в коммуналке по Большому Козихинскому. Трудился счетоводом, а вот на фронт не попал вследствие слабого зрения. С 1944 года Крестьянкин подвизался псаломщиком на отшибе столицы, в Измайлове, при храме Рождества Христова. Доступ к алтарю, в Казанской церкви Коломенского, ему открыл знаменитый митрополит Николай (Ярушевич), а в дьяконский сан будущего всероссийского старца посвящали на Ваганькове, в Воскресенской церкви. И все-таки и дьяконом, и начинавшим священником батюшка Иоанн служил у нас в Измайлове. То были тяжкие годы. Недаром часть священства и верующих откатилась в так называемую «Катакомбную», «истинно Православную Церковь». Даже святитель Крымский Лука вспоминал, что в одном из городов его служения действовали красивые внешне церкви, но он служил на квартирах. Отец Иоанн избрал более открытую дорогу. И поплатился. Тут-то вспомнишь строчку Иосифа Бродского: «Кто плюет на Бога, плюет сначала на человека...» Так и есть, горение верой, истовые проповеди, исповедничество партийных отпрысков и вовлечение в церковную жизнь молодежи — все это вызывало неодобрение приспособленцев и малодушных от духовенства и недобрые взоры светских властей. Терпение тех и других вскрылось после тайного ночного отпевания отцом Иоанном почившего Кржижановского: брат покойного просил батюшку проводить выдающегося партийного деятеля в последний путь так, чтобы никто не прознал. Прознали.

К слову, некто из окружения почившего Кржижановского, пока выносили гроб, в темном притворе бросился к отцу Иоанну и скоропалительно, за секунды, попытался облегчить душу: храмы, мол, разрушал, поругал Господа. Кажется, и про то услышали стены. Когда же священник Иоанн пригласил к Пасхе фронтовиков и те устроили праздничный фейерверк, регент хора и настоятель — о горе! — отписали на дерзновенного батюшку депешу «куда следует». В итоге — «Бутырка» и «Лубянка», следователь, вымогавший известных признаний и переломавший на руках арестанта пальцы. Потом — каргопольские и самарские лагеря. Невероятно: батюшка до конца жизни молился и о следователе-изувере, и о всех предавших. Освободившийся при Хрущеве, отец Иоанн не мог служить в Москве и подался на Рязанщину. Да и там, в нищих деревенских приходах, житья не давали: осекали за искренние проповеди, перебрасывали из церкви в церковь. В одном селе над ним попросту издевались местные активисты комсомольского обряда: угрожали, связали, били. И тогда епископ Питирим (Нечаев) вывез его в Псково-Печорскую обитель. Вывез тайно. В Печорах батюшка Иоанн подвизался до мирного, не от рук бесившихся истязателей, упокоения. Почитатели старца ждут его прославления. Ну а священномученик Павел (Ансимов), также служивший в измайловском «Рождестве», уже канонизирован. Выпускник Астраханской семинарии и Казанской духовной академии, отец Павел начал было служение в Кубанской епархии, да приходы там разгонялись, и он по совету москвича-тестя вынужденно перебрался в Москву. Увы, у нас нездоровая история повторялась, батюшка менял храм за храмом. До четвертого ареста осел он в Измайлове. Напоследок его и забрали отсюда. От сана, как того требовали, он не отрекся — потому был расстрелян на Бутовском полигоне. Семья, ничего не ведая, ждала и надеялась полвека. Понятно, кормильца и духовника никто не дождался, но затем хотя бы узнали, что произошло... А что еще произошло в Измайлове, пережившем и те трагические события?

В Измайлове, как и повсюду в Москве, созидаются новые храмы. Аж два должны появиться на перекрестке Сиреневого бульвара с 15-й Парковой. Один, деревянный, посвященный апостолу Иоанну Богослову, на Страстную седмицу 2016 года освятил епископ Пантелеимон (Шатов). Второй, во имя преподобномученицы Елизаветы Федоровны, все еще не торопится с собственным рождением. Финансы. Точнее, их нехватка. И тем не менее, наверное, все мы наслышаны о добродетели великой княгини Елизаветы. Приведу лишь примеры того, как она, вышедшая замуж за московского генерал-губернатора Сергея Романова и принявшая православие, оказалась в нашей сельской среде, как тут же обеспокоилась налаживанием быта деревни и облегчением участи сельских жителей. Лишь только попав в Ильинское, подмосковное имение Сергея Александровича, новоиспеченная русская княгиня точно в омут окунулась в тяготы и проблемы окрестного люда. Она добилась открытия больницы для рожениц, в связи с чем впоследствии стала крестной доброй сотни детишек. В пользу нуждавшихся крестьян ею устраивались розыгрыши лотерей, а на престольные праздники — летние ярмарки с выгодным сбытом продукции и народными гуляниями с немудреными, но запоминавшимися увеселениями. Кроме того, проводились и благотворительные спектакли — причем Елизавета Федоровна отмечала в том деле большой артистический талант супруга. А все вырученные средства направлялись на улучшение положения местных крестьян. Для них началось и обустройство множества богоугодных заведений, где особенное внимание уделялось одиноким и престарелым. Престарелым и одиноким оказывается трепетная забота и поблизости от будущего Елизаветинского храма, на 16-й Парковой, д. 16, в действующем там Доме пенсионеров и ветеранов.

Кстати, несколько лет назад на территории учреждения воздвигли небольшую бревенчатую Казанскую церковь, причт которой окормляет страждущих помощи и внимания. Большая духовная работа ведется и в домовой Пантелеимоновской церкви крупнейшей в окрестностях Сиреневого бульвара Клинической больницы № 57 имени Плетнева. Та лечебница в недавние наши дни ославилась еще и тем, что осенью 2017 года в нее попал народный артист СССР А.Джигарханян, доведенный последними событиями жизни до коматозного состояния. Как и положено, ему помогли. Всенародный любимец выкарабкался и выжил. В свое время здесь, в 57-й, помогал выживать пациентам работавший в отделении хирургии приемный сын ведущего «Клуба путешественников» Н.Сенкевич. Возможно, и сам популярный телеведущий и отважный морепроходец побывал здесь: как врач, как отец. По крайней мере, этого не отрицают в открытом в 2009 году Мемориальном музее Ю.Сенкевича на Селезневской улице. Кто из нас, не исключая живших в Измайлове, не ждал и не обожал выпусков «Клуба»? Любили, следили. И похоже, всех прельщало обаяние ведущего. Между тем не секрет: конечные годы его работы усугубились открытым или косвенным выдавливанием из Останкина. Никто уже не считался со «звездностью» ведущего, с любовью к нему зрителей и крепким образовательным окрасом программы. Эфир телевидения заполняли нечистоты коммерческой развлекательности и неряшливость полупрофессионалов. Сенкевича выручил большой его поклонник Ю.Лужков, подыскавший для кабинета и студии помещение правого флигеля бывшей сущевской пожарной и полицейской части. Замечательное архитектурное сооружение с выделяющейся, элегантного облика каланчой сегодня служит Центральным музеем МВД. И украшением данного района города. Что ж вновь до Измайлова...

Есть и у нас, притулившаяся на 9-й Парковой, своя каланча. Тоже памятник. Состояние, правда, не так чтобы... Да и использование не ахти. А я мечтаю: когда-нибудь из ее нутра выведут автомойку, приведут здание в порядок и откроют внутри либо музей, либо смотровую площадку на верхнем ярусе. Когда Измайлово испытывало пик расцвета и значимости, в соседнем Щитникове шло заметное благоустройство, а в Калитниках укреплялся и быт, и статус, о ту пору — а речь об эпохе первых Романовых — в Златоглавой только-только складывалась профессиональная деятельность пожарных бригад. Костяк их составили «сторожа» — обыватели, отбывавшие натурой налоговые и общественные повинности. Ночами они следили, дабы «воры не подкинули огню», а чтобы избежать страха или не впасть в дремоту, прототипы современных служащих МЧС начинали перекликаться, молитвенно обращаясь к Богородице и всем святым. А еще возглашали: «Славен город Москва! Славен город Киев! Славен город Суздаль!» и прочее, и прочее — година разобщенности наших княжеств и городов, царствовавшая при Калите, давно миновала. «Славен город Москва!..» И мое Измайлово всеславно. Потому и хочется в нем, на чудом сохранившейся пожарной каланче, заиметь обзорную площадку, откуда точно уж откроется восхитительный вид и на Сиреневый бульвар, и на сопредельные ему окрестности. Пока еще они лежат в относительной нетронутости. Правда, почти исчезли колоритные жилые дома, строившиеся после войны пленными немцами, да и некоторые пятиэтажки подтерты на лике здешней земли. В целом же Измайлово эпохи «оттепели», эпохи массового насаждения в нем сиреневых кустов и чубушника, эпохи прорыва в космос и поднявшейся к небесам значимости нашей страны, эпохи осязаемых великих возможностей и больших надежд — то Измайлово не так уж и испоганено. Тем не менее именно здесь, на 5-й Парковой, вспучился первенец столичной программы по реновации. Небесспорной, авантюрной программы. Так что, по-видимому, время еще немножко подышит у нас запахами сирени возле сложившихся кварталов пятиэтажек, а затем... Затем измайловские пятиэтажки с их старожилами, их культурой, уникальным духом и бытом, их памятью опрокинутся в цементный замес, в жижу строительного процесса, в непролазную грязь, шум, вырубку зелени и... очередное беспамятство. Память жива, пока живы ее носители, коренные обитатели своего района. Они хранят и стерегут эту хрупкую, эфемерную память, будто «раковина, оберегающая жемчужину в пропасти грязного моря» — так образно в повести «Демон» выражался писатель XIX столетия Н.Павлов.

Впрочем, кто теперь о том литераторе помнит? Сирень того иссохла и давно осыпалась. Время ушло. Однако, быть может, время Сиреневого бульвара моего детства притормозится? Задержится посреди котлованов новостроек, громад новых домов и тысяч перехожих переселенцев? Может, застрянет, словно мелкая монетка в детской глиняной копилке? Все может быть, ведь моя память со мной, она действенна и активна, она все еще ломится в мою чувственность, подобно той сырой благоуханной сирени, которая вслед за майским или июньским ливнем ломилась в распахнутые окна приснопоминаемого искрометного детства...





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0