Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Школа молодых писателей в станице Вёшенской

2–5 июля 2018 года в станице Вёшенской под эгидой фонда СЭИП (президент фонда — С.А. Филатов) прошли мастер-классы Школы писательского мастерства (ШПМ) для молодых писателей Южного федерального округа. Организаторами на местах стали работники Государственного музея-заповедника М.А. Шолохова во главе с директором музея Ольгой Александровной Анистратенко. Руководители мастер-классов — Владислав Владимирович Артемов, Вячеслав Вячеславович Киктенко; ассистент — Алесь Константинович Кожедуб.

На открытии школы выступили председатель правления Союза писателей России Николай Федорович Иванов, секретарь Союза писателей России Николай Иванович Дорошенко.

Доклад на открытии школы «Шолохов и молодые писатели» сделала профессор Ростовского государственного университета Татьяна Осиповна Осипова.

В ходе занятий с молодыми писателями были проведены и другие мероприятия.

«Круглый стол» на тему «Роль “толстых” литературных журналов в современной литературе» провел главный редактор журнала «Москва» В.В. Артемов, «круглый стол» на тему «Опыт “игровых” эссе в поэзии» — руководитель молодежной студии «Огни Москвы» В.В. Киктенко.

Также проведены авторские вечера поэтов В.В. Артемова и В.В. Киктенко, прозаика А.К. Кожедуба.

Очень интересными оказались экскурсии в дом-музей М.А. Шолохова, где были возложены цветы на могилу писателя, а также в станицу Кружилинскую, где прошли его ранние годы.

По итогам творческих встреч отмечены поэты и прозаики ШПМ, восемь лучших рекомендованы на форум в Ульяновске в сентябре 2018 года.

Подборку некоторых произведений предлагаем сегодня читателям журнала «Москва».


 
Евгения БАРАНОВА

Евгения Олеговна (Джен) Баранова родилась в 1987 году в Херсоне. Поэт. Окончила СевНТУ по специальности «Информационные управляющие системы и технологии».
Большую часть жизни провела в Крыму. Публиковалась в журналах «Prosodia», «Крещатик», «Homo Legens», «Юность», «Кольцо А», «Зинзивер», «Футурум АРТ», «Плавучий мост», «Дальний Восток», «Дети Ра», «Белый ворон», «Эмигрантская лира», «Лиterraтура», «Южное сияние» и др. Автор книги стихов «Рыбное место» (2017). Финалист Илья-премии (2006). Призер премий «Серебряный стрелец» (2008), «Согласование времен» (2010). Лауреат конкурса «Пятая стихия» имени Игоря Царева (2014). Призер поэтической эстафеты «Вечерние стихи» (2015). Лауреат премии журнала «Зинзивер» (2016). Шорт-лист премии «Писатель ХХI века» (2017), победитель Шестого интернет-конкурса «Эмигрантская лира-2017/2018» («Эмигрантский вектор»).
Член СП Москвы, Союза российских писателей, Южнорусского союза писателей. Живет в Ялте.

* * *
Где же все, что мы любили?
Где же все?
Земляника в горьком мыле,
шарф с лосём

(лосем, лосем — так учили
в третьем «Б»).
Кто остался — А. в могиле —
на трубе?

Буквы долго руки мыли,
ка-я-лись.
Не пересеклись прямые —
пресеклись.

Заливало солнце кашу,
жгло сорняк.
А теперь команда наша —
ты да я.

Не кузнечик ждет за печкой —
мертвецы.
Что рассказывал о вечном
Лао-цзы?

Кто там, кто на фотоснимке
в Рождество?
Зайки, клоуны, снежинки...
Никого.


Малина

Малина сейчас хорошая,
говорит.
Ты не стесняйся, детонька,
ешь,
чего там.
Скоро Воронеж?
Пальцы кривит артрит.
Желтый платок сгоняет мушинки пота.

Мне-то хватает.
Смалец, горох, мука.
Сахар на той неделе дала невестка.
Крупные ягоды.
Крупно дрожит рука.

Солнечный кролик пляшет на занавеске.
Помню, Сережка — тот наедался всласть,
Как до малины — в дом его не загонишь.
Главное — не болейте.
И поднялась.
И заблудилась.
И не нашла Воронеж.


Рай

Когда умирала, то стало еды полно.
Приносили пирог с курятиной,
лук с редисом.
Огурцов, капусты, вина было мне дано.
Огурцы, конечно, пропали, вино прокисло.
Свояк приходил наутро, молился вслух,
«Зирку продашь? — спрашивал. — Долго ждали».
Зимняя шаль, свернувшись, спала в углу,
и от кровати пахло студеной шалью.
Март расходился, ветер пригнал гусей,
гуси галдели, пачкали, бились в двери.
Раньше старух поминали Степан, Овсей,
теперь поминают Аркадий, Кирилл, Валерий.
Продали б хибару — кому-нибудь повезло б.
А что мне теперь — солонка, щипцы, половник?
Когда умирала, то стало совсем светло.
Свет вытекал из рая на подоконник.


Бегония

Просишься не допросишься пламени у Антония.
Будут ли приключения? — спрашивает блокнот.
В теле твоем прикаянном ищет окно бегония,
то отцветает истово, то без ума цветет.

Ты ли еще актерствуешь, или спрямили ластиком,
контуры проработали — радуйся, не исчез.
Не опаляет вовремя — может, расскажешь басенку,
спляшешь почтенным гражданам, выпьешь за поэтесс.

Кто, расскажи, завидовал, что пролетает мимо, мол,
кто запирал растение в прутьях своей груди.
Черное, злое, лютое, солнечное, любимое,
не проходи, пожалуйста, только не проходи.


Воздух

Одуванчик зрит чудесное:
нос шершавого щенка.
Поперхнусь, вернусь, исчезну ли,
неизвестно лишь пока.

Над прудами ветер бесится:
«Видел утку? фью да фьить!»
Одуванчик просит: «Месяц, а?
Дал бы небо поносить!

Или облако. Я маленький.
Как ничтожному прожить?
Ни крыльца, ни умывальника —
не до жиру через “жи”».

Месяц пьет и пьет без просыха,
не ответит малышне.
Одуванчик равен воздуху,
раме, маме, Миле, мне.



Тихон СИНИЦЫН

Тихон Борисович Синицын родился в 1984 году в Севастополе. Окончил Крымский гуманитарный университет в Ялте с дипломом магистра, аспирант кафедры философии Гуманитарно-педагогической академии Федерального государственного автономного образовательного учреждения высшего образования «Крымский федеральный университет имени В.И. Вернадского» (Ялта).
Писать стихи начал с 17 лет. Стихотворения публиковались в альманахах «Севастополь», «Зеленая лампа», «Артбухта» (Москва), «Образ» (г. Ленинск-Кузнецкий), в журналах «Введенская сторона» (Старая Русса), «Алые паруса» (Симферополь), «Культура Алтайского края» (Барнаул), в газетах «Литературный Крым», «Севастопольская газета», «Литературная газета» и др. Подборка стихотворений вошла в антологию «Крым в поэзии» (Нижний Новгород, 2014). Автор двух поэтических сборников: «Частная тетрадь» (2012) и «Рисунки на берегу» (2015).
Живет в Севастополе.

* * *
В месте, которое выдумал Грин,
В царстве, которого нет на карте,
На Рождество цветет розмарин
И начинают купаться в марте
В море лазурном и ледяном
Аборигены в турецких шортах.
Здесь инкерманским сухим вином
Пахнут старинные натюрморты.
В городе береговых котов,
В обществе уличных музыкантов
Я до рассвета бродить готов,
Слушать торжественный бой курантов.
Старых троллейбусов табуны
В небо плывут сквозь дворы и клумбы.
Снятся под утро цветные сны:
Парк Рыбаков и кафе «Лумумба».


* * *
В последний вагон электрички скользнуть —
И тут же забыть пустырей гобелены.
Пульсирует звезд раскаленная ртуть
Над всей моей крымской осенней вселенной.
Беспечно уснуть на скамейке под стук
Колес, пробуждаться от резкого свиста.
Вернуться домой, разгоняя тоску
Нелепою шуткой ночного таксиста.
Увидеть, что тополь дрожит как фарфор
Фамильный. Над ним облака без движенья.
И холм городской, как библейский Фавор,
Где хочется веровать в Преображенье.


Октябрь

Осенняя дымка размыта, стареет листва.
И дворникам некуда спрятать такие улики.
Все это свидетельства времени и естества.
Созрела айва. На газоне застыли улитки.
Термометр напоминает, что все же — «за плюс»,
Что стыдно ворчать, что неплохо бы к морю спуститься.
В эпоху свершений какой-то немыслимый пульс
Доступен южанам, живущим у самой границы,
На периферии, где в поле гуляет Махно.
Гнилой урожай сторожат половецкие дивы,
Военная форма мелькает почти как в кино
И что-то все время теряется из объектива.




Индира ЗАХАРЯЕВА

Индира Ибрагимовна Захаряева — студентка второго курса факультета филологии и журналистики Астраханского госуниверситета.
Стихи Индиры вошли в сборник стихов «Край воспоминаний» студентов Астраханского госуниверситета.
Победитель интернет-флешмоба под названием «Понемногу все поэты» (2016), областного литературного конкурса «День Победы» (2018).


Мы с тобою умны

Мы с тобою умны,
Мы друг друга поймем с полустона,
Я почувствую, как на другом отшибе Вселенной
Твои волосы стали светлее на два полутона,
Ты поймешь, что тебе расскажу,
До звонка телефона —
Ты встречал меня до нашей встречи когда-то, наверное.

Ты встречал меня, будучи древним пещерным ребенком:
Я играла с твоими кудрями и пела о диких
О зверях, что стадами пасутся на сочных полянах,
и о счастье, с которым ты будешь
зваться Великим.

Пала Троя. И пали троянцы под гнетом осады.
Мы с тобою оттуда спасались, оттуда бежали.
Потерпели крушенье Елены, Парисы, Кассандры.
Неизменны с тобою всегда только мы оставались.

Мы с тобою когда-то гуляли
под сводами башен-
близнецов,
что глядели на нас, странных, диких детей, исподлобья.
Мы смеялись и пели и пили, как воду из скважин,
Джин, мартини и скотч.
И ночами дышали любовью.

Мы когда-то вдвоем бороздили чужие созвездья,
что с земли ни за что не увидеть
и не дотянуться.
Мы делили вдвоем горечь млечных путей. Тысячелетья
мы с тобою одни в космодебрях межзвездные люди.

Сотни жизней. И сотни имен. Неизменно — потери.
                                                   Мы друг друга теряли
и вновь возвращались друг к другу.
Сотни лет. И веков. И эпох. Мы с тобою взрослели,
вновь влюблялись, седели и снова рождались — по кругу.

И пусть это обман и нет в жизни фатальных значений,
пусть мы связаны вместе сугубо своими словами,
пусть не знаем мы, сколько выпадет нам огорчений,
но я рада: с тобой мы совпали умами.




Ксения БОРИСОВА

Ксения Андреевна Борисова родилась в 1999 году. Окончила Адыгейский госуниверситет, филологический факультет.
Живет в Майкопе Ростовской области.


Из цикла «Фантазии на тему “Серебряный век”»


* * *
Черные птицы все ближе и ближе,
Я их отчетливо, явственно вижу,
Страх мою душу так вкрадчиво лижет
Скользким своим языком.
Страх. Он живой. Но бездушный, безликий.
В птичьих глазах отражаются блики
Лунного света. Лишь клёкот и крики,
Хриплые крики кругом.

Темные перья с кровавой каймою
С шумом кружат над моей головою.
Птицы меня увлекают с собой,
Словно всевластной рукой.
Шорох их крыльев губительно-жуткий —
Это осколок уродливый шутки,
Глядя на них, повредиться в рассудке
Кажется слишком легко!

Это не крылья — насмешка над ними.
Неба у крыльев ничто не отнимет.
Эти же птицы казались больными
И не взмывали наверх,
Знали лишь склепы и душные норы,
И не касались небесных просторов,
И никогда не стремились к узорам
Дальних, заоблачных сфер...


* * *
Алебастрово-белый принц, алебастрово-бледный.
Его пальцы прозрачны, а губы почти бесцветны.
Плащ расшит серебром, дым тумана в глазах у лорда,
На щеках, как на окнах зимою, узоры норда,
На ресницах осколки росы, дождевые капли.
Пуст колчан за спиною, и ножны его без сабли.
Где же стрелы твои? Где потерян клинок? Не знаю.
То молчит, то смеется, туманом седым играет.
Принц тумана идет, алебастрово-бледный, белый:
Отыщу свою саблю, найду голубые стрелы.
Цветом вен на запястьях. Зефирного ветра тише,
Не спеша, как во сне, он задумчиво ищет, ищет...
Или вдруг встрепенется да пустится быстро прочь и
Разольет молоко в предрассветных минутах ночи,
Разбросает жемчужную пыль по траве небрежно
Алебастровый принц, алебастрово-белоснежный...




Анна ФИРСОВА

Анна Олеговна Фирсова окончила Южный Федеральный университет связи с общественностью.
Работает консультантом марки ООО «Веледа Ист».
Принимала участие в литературном проекте «Ритмы Вселенной» — альманахе «Поколение XXI».
Живет в Усть-Лабинске Краснодарского края.

Если бы...

Если б ребята в кожаных куртках,
Ребята высокого роста
Заставляли меня ругаться матом,
Я бы воскликнула:
«Наконец-то!»
Не стала бы спрашивать о родителях
Фразой крылатой,
Мне это давно известно.
С детства
Все говорят о том, что хорошая девочка
В жизни пойдет далеко.
Только вот в чем
Загвоздка:
В нее превращаться болезненно и нелегко,
Тщательно пряча внутри хулигана-подростка.
Просто
Помнишь, как нам хотелось напиться
И помечтать
О том, чтобы выпрыгнуть из окна,
Но не чтобы разбиться,
А чтобы летать,
Как Питер Пэн в его лучшие времена.
Всегда
Нам хотелось
проснуться в чужой, незнакомой стране
В одну из суббот под шум в голове
От похмелья,
Верхом на верблюде, олене,
А может быть, на слоне,
С лихвой отмечая внезапное новоселье.
А в воскресенье
Влететь в ресторан, устроить разнос гостям,
Ведь нас тут не знает никто и не видел ни разу...
Но, вопреки коварным шальным страстям,
Мы молодость из себя изгоняем
Как будто заразу,
А фраза
«Пора становиться взрослее» звучит как набат.
С этим у нас ну никак не выходит смириться,
И я все надеюсь, что встречу высоких ребят
В кожаных куртках.

Ребят, что заставят меня материться.

 

Тимур САЗОНОВ

Тимур Геннадьевич Сазонов родился в 1985 году в г. Шахты. Окончил Ростовский государственный университет. Магистр журналистики.
Проходил практику в Агентстве журналистских расследований (Санкт-Петербург), выпускник Школы публичной политики (фонд «Открытая Россия», 2006).
В настоящее время работает в журналах «Вестник строительства Юг» и «Вестник экономики Юг» (ИД «МедиаЮг»), специальный корреспондент независимой газеты «Крестьянин».
Трижды лауреат журналистской премии «Искра Юга». Живет в Ростове-на-Дону.

Кулак

Рассказ

Африканская чума пришла в край, и свиньи заполыхали по хуторам. Крик и вой поднялся по округе. Визжали свиноматки, среди бела дня оттаскиваемые от поросят и сытного пойла, тоскливо ревели хряки, предчувствуя скорую смерть. Бабы выли от непонимания и обиды.

— Жить-то нам на что теперь?! Жить на что, фашисты?! Куда без свиньи на дворе? — в отчаянии голосили хозяйки, кидаясь на приходящих ветеринаров.

Но те лишь методично изымали свиней и бубнили: «Карантин есть карантин». А потом кололи животным яд, подцепляли туши экскаватором и свозили на край села — сжигать и закапывать. Дым застилал небо, вонь от хлорки и паленого мяса еще долго стояла над поселками.

Неслыханная, страшная болезнь, АЧС, появилась в крае два месяца назад, по весне. Занесли ее дикие кабаны откуда-то из-за границы — так сказали по телевизору. Заражение распространялось мгновенно. От заморской чумы свиньи переставали есть, покрывались фиолетовыми пятнами и подыхали в муках. Лечить их было бессмысленно — только блокада и полное уничтожение, причем под раздачу попадали и больные, и здоровые: все, что в радиусе 10–15 километров имело пятачок и хрюкало.

Не миновала эта чаша и Маньков хутор.

Тревожным холодком по дворам плеснуло уже с утра: к сельской администрации подкатили несколько машин, оттуда вышли люди в пиджаках и быстро скрылись за дверью. Кто-то углядел среди них главного районного ветеринара — человека сурового и способного к компромиссам только за крупные взятки. А в десять часов на площадке у дома культуры объявили общий сход, и бледный глава поселения Рожков официально сообщил: в ЗАО «Советское», недалеко отсюда, произошел падеж свиней. Патологический материал отправлен на анализ, сомнений нет — африканская чума.

— И теперь, вы знаете... в целях безопасности, — запинаясь, говорил Рожков. За его спиной и впрямь стоял районный ветеринар, а еще участковый и начальник местного штаба ГО и ЧС. — В карантинных целях... все поголовье в угрожаемой зоне надо ликвидировать. Свиноводство под ударом... Важнейшая отрасль, сотни предприятий. Восьмая вспышка за последнее время. Сами понимаете...

Но народ не дал договорить.

— Ни хрена мы не понимаем! У нас все свиньи здоровые! Хай у себя палят, если им надо! — заорал с места какой-то мужик.

И дальше уже понеслось без разбора:

— Вам, живодерам, только и надо, чтоб нас в одну кучу сгарнуть! Вместе со свиньями!

— Не пущу на двор!

— Разорители!

— Понастроили мясокомплексов, а теперь мы конкуренты!

Глава поселения нервно оглянулся на стоявших сзади:

— Послушайте, не надо политизировать...

Ветеринар откашлялся, отодвинул главу и решительно вышел вперед. Хуторяне притихли.

— Значит, так, кто не понял — объясняю еще раз популярно, — начал он. — АЧС — это вирус контагиозный, то есть крайне заразный. Он не опасен для человека, но для свиньи смертелен.

— А если сам человек — свинья? — пробурчал кто-то в толпе.

Но говорившего тут же хлопнули по макушке.

— ...Страна может остаться вообще без мяса! А потому — всякому, кто сокроет хоть одну свинью, грозит штраф или уголовная ответственность! Проверим все дворы! Это прямое указание из Москвы. Государственная задача. И мы ее выполним! Насчет убытков не беспокойтесь — за каждую тушу вам выплатят компенсацию.

— Знаем мы ваши компенсации! — крикнула в ответ одна баба. — На рынке я за килограмм свинины по 250 рублей получу! А вы по сотне оцениваете, и потом еще ждать их три месяца!

Но ее слова потонули в общем гуле.

Сход продолжался еще с полчаса и завершился внезапно. Ветеринар махнул кому-то рукой, и из фургона за углом выскочили люди в белых халатах. Подъехал замызганный, в пятнах экскаватор. Бабы зарыдали и бросились по домам. Мужики схватились за головы — началось изъятие.

— Уведите отсюда детей! — умолял глава Рожков.

Через несколько часов забой кончился. Стены сараев и пол во дворах были обильно политы дезраствором. Полсотни свиных трупов сбросили в грузовик и накрыли брезентом. На некоторых яд действовал не сразу — валяясь в кузове, свиньи механически подергивали задними ногами и тихо взвизгивали.

В хуторе Маньков оставалось последнее место, куда еще не заехали дезинфекторы.


 

* * *

Фермерское подворье Василия Марухно находилось за хутором, среди полей. Причин тому было две.

Во-первых, санитария: Марухно держал самое большое в Манькове поголовье свиней. Пять десятков крепких, толстозадых маток и поросят толклись на огороженной площадке, в центре которой стоял грязный кирпичный свинарник. Чуть поодаль располагался дом, рядом с ним — туалет и обширный сарай. Под самодельным навесом прятался трактор.

Во-вторых, Марухно был, что называется, единоличник по роду и по характеру. Его прадед, Лаврентий Никифорович, до революции имел здесь небольшое хозяйство, держал коров и лошадей. В 1930 году он отказался вступать в колхоз, и его, конечно, раскулачили. Всю семью, от мала до велика, вывезли в телячьем вагоне за Урал, на строительство сталелитейного завода. В ссылке прадед, по семейным рассказам, страшно похудел, стал нелюдим, но тяжелую лопатную работу поначалу тянул — сказалась крестьянская привычка к надсаде. Все надеялся, что простят и отпустят «до своей земельки». Хватило его на пять лет: в 1935 году прадед слег с чахоткой и уже не встал с постели. Перед смертью он завещал детям во что бы то ни стало вернуться домой, в край.

Получилось это только у отца Марухно, спустя тридцать с лишним лет. Во время «оттепели», отслужив в армии, он перевез родителей на дедовские места. Бабка к тому времени померла, а теток размотало по стране еще во время войны.

К колхозной работе Марухно-старший, понятно, склонности не имел и всю жизнь проработал в поселке завмагом, а потому после развала СССР ему не досталось земельных паев. И когда Василий решил в начале 90-х продолжить прерванную когда-то крестьянскую династию и стать фермером, начинать ему пришлось с нуля.

Дни его были тяжелы, а ночи полны дум и подсчетов.

Марухно сеял пшеницу и подсолнечник, но много ли насеешь на восьмидесяти гектарах, взятых в аренду? Начал разводить телят, но цена на молоко упала: заводы предпочитали дешевое импортное сырье. Стадо ушло под нож.

Василий не терял надежды и, как прадед, был уперт. Помощи ниоткуда не ждал, обещаниям не верил.

— Хрен вам! — говорил он неизвестно кому в свои самые трудные моменты. И добавлял то ли в шутку, то ли всерьез: — Кулака не одолеешь!

Наконец у него получилось — выручили свиньи. Среднерусские белые, которых Василий Иванович собственноручно отобрал на племрепродукторе и нежнейше доставил до свинарника, давали хорошие привесы и вкусное мясо. Свинина уходила на ура. Дела вроде пошли на лад — и тут на тебе...

Однако чрезвычайную комиссию, добравшуюся до подворья уже после обеда, Марухно встретил спокойно.

— Ну, здравствуй! — сказал, первым вылезая из «Нивы», районный ветеринар. — Слыхал уже, что тут происходит?

Марухно мрачно кивнул:

— И слыхал, и вдыхал... Кошмар. Людей жалко, и так на гроши живут.

— И мне жалко, ну а что я сделаю? Карантин есть карантин. Хотя бы ты не будешь истерику устраивать? А то народ с ума сходит — чуть не под машины бросаются...

Марухно махнул рукой в сторону фермы:

— Да у меня и свиней почти не осталось. Бог отвел — распродал три дня назад. Хлопцы приехали двумя фурами и забрали сорок голов. Вот поросят немного да хряки... Знал бы, что так выйдет, и тех бы за полцены отдал.

— Ну, считай, отдашь, когда компенсация придет.

Марухно хмыкнул:

— Да уж, выгодная сделка.

Ветеринар немного подумал о чем-то, а потом повернулся к машинам и дал знак работникам: начинайте.

Через час тринадцать свиных туш погрузили в грузовик. Все это время Марухно стоял возле забора фермы, сжав кулаки, но в процесс не вмешивался. Рожков заполнял протокол изъятия.

— Ты прямо так спокоен. Удивительно, — сказал ветеринар, приближаясь и предлагая Марухно сигарету.

Фермер вытащил из кармана зажигалку. Пожал плечами:

— А что остается? Так и так заберете. Карантин.

Ветеринар покивал, глядя куда-то вдаль, в сторону дома.

Вдруг он бросил недокуренный бычок на землю и попросил:

— Василий Иваныч, а разреши-ка туалетом попользоваться. За весь день, клянусь, поссать ни разу не сходил.

Марухно настороженно посмотрел на ветеринара:

— Ну, иди, какие вопросы.

И двинулся вслед за ним.

Но ветеринар пошел не в туалет. Резко ускорившись, он подбежал к сараю на заднем дворе и прислонил ухо к стене. А потом замахал руками:

— Давай мне ключ!

Собака на цепи зашлась в бешеном лае.

Не выдержав, из дома выбежала жена Марухно. Больше на подворье никого не было — дети учились в городе.

— Что вы делаете?! — закричала она. — Отойдите, это чужая собственность!

— Я сейчас покажу собственность! Участковый, скорее сюда! Будем оформлять протокол.

Марухно подбрел к сараю и трясущимися руками достал ключи. Тяжело и шумно вздохнул.

— Антон Олегович, ты знаешь, у меня кредит на свинарник. — впервые за вечер он назвал ветеринара по имени. — И за трактор еще. Не хватит никакой компенсации... Разоришь.

Ветеринар только выпучил глаза:

— Вася, ты озверел совсем? У меня инструкция! Это тебе не понос какой-нибудь. Тут под суд можно загреметь!

После чего он выхватил ключи и открыл дверь. В ноги ему бросились розовато-серые, как упавшее в пыль мыло, поросята. Одуревшие за день от тесноты, они выбегали из сарая и тыкались пятачками во все, что попадалось на пути. За ними медленно вываливались толстые хряки и свиноматки.

Жена Марухно со стоном опустилась на колени:

— Не отдам! Я ведь сама их с ложки кормила!

— Валя, встань, прошу тебя, — глухо проговорил Марухно. — Не унижайся, оставь. Видишь, как оно все...


 

* * *

Комиссия уехала от Марухно уже за полночь. За попытку скрыть поголовье фермеру выписали штраф. Не глядя Василию в глаза, глава поселения отдал ему две бумажки и убежал с крыльца. Участковый сочувственно хлопал по плечу.

Всех найденных животных забили и увезли сжигать.

— Господи, за что же нам это? — причитала Валентина, когда дом наконец опустел. — Мы ведь честно работали! Ну за что?

— За морду ... кулацкую, — ядовито отвечал Марухно.

В третьем часу ночи жена наплакалась и заснула на диване. Василий заботливо укрыл ее одеялом, а потом полез в подпол. Он достал оттуда бутыль самогона, соленые огурцы и веревку. Заперся в кухне и долго, мучительно, со слезами пил.

Затем взял со стола веревку и вышел наружу.

На дворе было темно и тихо. Собака, поскуливая, спала около будки. С полей несся сухой, горьковатый запах земли. Сто гектаров ее здесь уже принадлежали Марухно: выкупил, выгадал, выкрутил у старых колхозных бабок и их разлетевшихся по городам внуков. Остальное разобрали крупные хозяйства.

Огромная латунная луна сияла наверху, словно гонг.

Василий покачал нетрезвой головой. Отец когда-то рассказывал, что его раскулаченного прадеда каждый день звали долбить уральскую глину вот таким гонгом. И он долбил ее, все мечтая вернуться сюда. Может быть, на эту самую ферму.

Да уж...

Лаврентий Никифорович, враг народа. Увидеть бы тебя, какой ты был. Ни фотографии, ни портрета — одни рассказы остались.

Дорогой ты мой человек.

Марухно отвел глаза от луны и недоуменно посмотрел на веревку.

Потом пьяно усмехнулся и отбросил ее в сторону.

Погрозил кому-то вдалеке и медленно, чеканя слова, произнес:

— А вот хрен вам всем. Хрен вам. Настоящего кулака — не одолеешь!





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0