Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Иван Билибин. К истокам

Надежда Игоревна Подунова ро­дилась в подмосковном Ногинске. Окончила философский факультет МГУ. Писатель, переводчик.
Работала в различных НИИ и издательствах.
Публиковалась в «Московском журнале», «Москве». Перевела более десяти книг.
Живет в Москве.

В конце августа 1898 года студент юридического факультета Иван Билибин возвращался из Европы. Он был полон впечатлений от поездки: он провел два месяца в мастерской живописи и рисунка в Германии, а затем впервые путешествовал по Швейцарии и Италии. Стоит заметить, что у Ивана Билибина за плечами уже были гимназия и учеба в Рисовальной школе Общества поощрения художеств, где он занимался в классе известного в то время художника и педагога Яна Ционглинского. Яркая личность учителя, его пламенные речи и энциклопедические знания произвели неизгладимое впечатление на юного художника, а его точные и ценные формулировки и его заветы запомнились на всю жизнь.

Рисовальную школу Иван, уже учась на юридическом факультете, окончил весной 1898 года, а в мае поехал в Мюнхен, к Антону Ашбе, известному в то время рисовальщику и педагогу. Его школа в Мюнхене считалась лучшей среди художников, а сам он был притчей во языцех всего города. Располагалась школа в саду, в деревянном доме в «квазирусском стиле»[1]. В его мастерской в разное время занимались многие русские художники, которые впоследствии стали хорошими друзьями и товарищами Ивана Билибина по «рисовальному цеху»: И.Э. Грабарь, Д.Н. Кордовский, М.В. Добужинский и др.

Много лет спустя, вспоминая то время, Билибин признавался, что ему захотелось увидеть иные страны и города, а также воочию прикоснуться к новому искусству, о котором он столько слышал от своего учителя. В Мюнхене он знакомится с новыми художественными направлениями: с творчеством Арнольда Беклина, швейцарского художника-символиста, картины которого производили невероятно сильное впечатление в свое время, немцев Франца Штука, Людвига Дилля, Альберта Келлера и других представителей мюнхенского сецессиона...

В письме из Мюнхена к своим хорошим знакомым Иван Билибин писал: «Работа начинается в 8 утра, кончается в пять. <...> Состав учеников и учениц в нашей мастерской самый разнообразный: русские и русския, румыны и румынки, грек, два бразильца, две жирафообразные англичанки с мыса Доброй Надежды, просто американцы и просто англичане, австрийцы, какие-то сомнительные славяне-братушки, венгры и, наконец, туземцы.

<...> Работаю я как вол, серьезно и основательно. Свобода действий тут полная, хочешь писать — пиши, рисовать — рисуй»*.

Эта поездка, несомненно, утвердила желание И.Билибина продолжить учебу на этом поприще. В его планы вовсе не входило посвящать свою жизнь юриспруденции. Главное, он не сомневался в том, что его призванием была живопись. Но какая тема его? К чему лежали душа и мысли? Иван Билибин находился в долгих раздумьях и поисках своего пути.

Вернувшись в Петербург, он поступил в Тенишевское училище, в мастерскую И.Е. Репина, и проработал под его водительством около шести лет: сначала в училище, а потом вольнослушателем в его мастерской в Академии художеств. Уже учась в Тенишевке, Билибин все больше времени отдает графике; его влекут четкость и твердость линии, строгость и контраст рисунка, игра черно-белого и шероховатый фон бумаги. Он совершенствует свое мастерство, рисуя всевозможные заставки, буквицы, виньетки и пр.

Наступивший 1899 год выдался для Билибина богатым на события, которые сыграли решающую роль в становлении его как художника; в череде тех событий и встреч он нашел свою тему, свой путь. Но об этом по порядку.

В феврале в Петербурге, в залах Академии художеств, открылась персональная выставка известного русского художника Виктора Михайловича Васнецова. Васнецов привез в Санкт-Петербург свои картины, в большинстве национально-эпического содержания.

Выставка имела оглушительный успех. «Никогда в русском искусстве национальное самосознание не проявлялось так сильно», — писал Сергей Дягилев о выставке, упоминая и других мастеров названной темы. «Первая, и наибольшая, заслуга Сурикова, Репина и, главное, Васнецова в том, что они не убоялись быть сами собой. <...> Мы поздно начали сознавать себя, и Запад, помощью горького опыта своего, помог нам понять, что ценного и отличительного в нас»[2].

На выставке экспонировалось 38 картин, среди которых были «Сирин», «Гамаюн», «Богатыри», «Снегурочка» и др. Одна из картин, над которой художник работал более 15 лет, поразила Ивана Билибина. Это были «Богатыри». «Сам не свой, ошеломленный, ходил я после Васнецова. Я увидел у Васнецова то, к чему смутно рвалась и по чему тосковала моя душа»[3].

А летом того же года Иван Билибин по приглашению своего товарища по университету Павла Гронского[4] едет в его родовое имение Званцы в селе Егны Весьёгонского уезда Тверской губернии.

Надо сказать, что до той поездки Ивану Яковлевичу не приходилось сталкиваться с деревней и деревенским бытом. Человек он был сугубо городской; если и бывал за пределами столицы, то только в дачной местности. Он сын военного морского врача, дослужившегося до главного врача военного госпиталя, по матери — из потомственных морских офицеров. Один дядя — профессор, математик, преподавал математику в Императорском историко-филологическом институте, автор и переводчик многочисленных работ по алгебре и математике, другой служил в Экспедиции заготовления государственных бумаг. Рос Иван Билибин, как и полагалось в его кругу, с боннами, прогулками в Летнем саду, непременным изучением языков и т.п. Общество, к которому принадлежали его родители и он сам, никак не было связано с народной жизнью.

Весьёгонский уезд, куда поехал Иван Яковлевич, был самым северным уездом Тверской губернии, граничащим уже с Вологодской и Архангельской губерниями, эдакий «медвежий угол». Село Егны, где располагалось имение Гронских, находилось в 20 км к западу от Весьёгонска, на речке Егнице (Ягнице), притоке реки Медведки. Вообще, Весьёгонский уезд славился обилием рек и болот, а еще — особой, уже практически северной красотой. Раздольные льняные и клеверные поля, колосящаяся рожь. Загадочный лес с ягодами и грибами. Русская природа с ее лесами и реками, бесконечно прозрачными далями стала для Билибина откровением и вдохновила его на творчество.

В Тверской губернии, в Егнах, Билибин впервые сталкивается с русским миром. Он увидел и познакомился с русской деревней, с ее жителями и народным бытом. Чем поразила его русская деревня? Все для него было удивительным: говорили там не так, одевались не так, строй жизни был иной, не городской. И главное, в ней жил тот исконный русский дух, преобладавший у людей и в то время, и сто, и двести лет назад. А еще уклад крестьянский был иным, строго подчиняющимся годовому и церковному кругу. И конечно, святыни народные — храмы, часовни, колокольни и т.п.

Иван Билибин с утра до вечера бродил по окрестным лесам и лихорадочно рисовал с натуры. Через некоторое время, познакомившись почти со всеми крестьянами близлежащей деревни, Билибин стал рисовать и их. Один из его «натурщиков», местный житель Иван Егорович Мокин, которому в то время было восемь лет, вспоминал: «...он делал наброски крестьянских изб, березовой рощи, имения “Званы”, деревенских ребятишек. Иван Яковлевич за сеанс платил 10 копеек»[5].

То здесь, то там появляются на бумаге будущие герои его картин. Сказочные мотивы всплывали в памяти и просились на бумагу, требуя дальнейших набросков и рисунков. Он как будто встречает своих сказочных героев в лесу, поле и т.п. — настолько правдивыми и невероятно образными появляются они на его рисунках. Иван Билибин знакомится с народным творчеством, и перед его глазами предстают необычные для его глаза предметы крестьянского быта: затейливые крестьянские вышивки на полотенцах, красочные узоры на покрывалах в виде петухов, птиц, коней и других зверей.

В общем, за прошедшее лето Иван Билибин проделал огромную работу. Когда Иван Билибин вернулся в Санкт-Петербург, у него были готовы иллюстрации к нескольким книгам-сказкам. В это время Экспедиция ценных бумаг, изготавливающая, кроме денежных и ценных бумаг, художественные работы по различным заказам, решила издать несколько русских сказок с билибинскими рисунками.

Он выполнил серию иллюстраций к «Сказке об Иване-царевиче, Жар-птице и о Сером волке», часть иллюстраций к «Царевне-лягушке» и «Перышку Финиста — ясного сокола» и один лист к «Василисе Прекрасной». Эти рисунки стали настоящими «хитами», они открыли для широкой публики мир русской сказки и русского эпоса, а для самого Билибина — двери в «Мир искусства».


 

* * *

В последние два десятилетия  XIX века в пространстве российской художественной культуры наметились новые тенденции, касающиеся проблем художественного творчества. Одними из основных их проявлений становятся необыкновенный накал и творческое самосознание молодых художников, музыкантов и т.д., а также возникновение различных художественных объединений. В Москве — это Мамонтовский кружок, содружество художников, театральных деятелей и меценатов, способствовавших в то время популяризации русского искусства, в Петербурге — «Мир искусства».

Как и Мамонтовский кружок, «Мир искусства» стал образцом новаторского художественного объединения, а его члены — новым типом художественного деятеля. Так, все члены «Мира искусства»: Александр Бенуа, Дмитрий Философов, Сергей Дягилев, Вальтер Нувель и др. — в отличие, например, от более раннего объединения художников-передвижников — были представителями образованного общества. Практически все они были выпускниками юридического факультета Петербургского университета или учились на нем.

Их отличали начитанность и широта интересов. Будущие мирискусники, кроме посещения предметов, обязательных для своего факультета, записывались и посещали лекции видных историков, археологов, искусствоведов и т.п. Так, например, Александр Бенуа два года слушал курс лекций известного византолога и археолога Н.П. Кондакова по истории древне-византийского искусства.

Основными принципами объединения становятся требование абсолютной подлинности, неприятие поверхностных и скорых суждений, отточенное мастерство и главное — служение искусству и красоте. Все это послужило началом для дальнейшего изучения духовной культуры предшествующих времен и со временем стало просто «культом прошлого». Как отмечал позже А.Бенуа: «Этот уклон отразился затем на всей художественной деятельности нашего содружества...»[6]

«Мир искусства», когда Билибин познакомился с Леоном Бакстом и Сергеем Дягилевым, яркими и харизматическими его членами, был уже сложившимся объединением, включающим в себя журнал, организацию выставок и т.п. Графика Ивана Билибина привлекла их внимание, и это знакомство переросло со временем в плодотворное сотрудничество, которое длилось не один десяток лет.

Проблема взаимоотношений национальной духовной традиции и культурного опыта других стран, интерес к русскому искусству, к своей культуре стали одним из определяющих направлений деятельности «Мира искусства». И если главный идеолог мирискусников Александр Бенуа, например, увлекался и стал впоследствии знатоком итальянского искусства (особенно его привлекала Венеция), то Иван Билибин увлекся русской стариной и народным творчеством.

На второй выставке картин (28 января — 26 февраля 1900 года) журнала «Мир искусства», с которым Билибин начинает плотно работать со времени знакомства с его членами, экспонируются десять иллюстраций Билибина к русским народным сказкам. Это становится началом его творческого пути, по которому он шел, не отклоняясь, всю свою жизнь. «Я нашел тот источник, который был мне нужен и любим и с которым я не расстанусь до самой своей смерти»[7].

Знакомство и изучение истории древней и средневековой Руси и дальнейшие отношения с «Миром искусства» сделали для молодого Билибина возможным войти в пространство российской художественной культуры. Когда Билибин только начинал делать первые шаги в этом направлении, ни русского лубка, ни иконографии — как напишет позже в своей автобиографии — он тогда не знал. Очень скоро у него зреет решение всецело заняться изучением русского народного творчества и искусства, наглядно и непосредственно наблюдая его.

Исследованию народной культуры в Весьёгонском уезде Билибин посвятил три года, начав с простых наблюдений, зарисовок с натуры (1899), а затем он продолжил свои изыскания в библиотеках и архивах, с головой погрузившись в литературу по древнерусскому зодчеству, в изучение лубка, тканей и т.п. Ему захотелось ближе познакомиться с народным бытом жителей уезда, их нравами и обычаями.

В 1900 и 1901 годах, когда он также проводит лето в Егнах, он уже расширяет свои поиски. Он путешествует по более отдаленным местам и поселениям, где воочию встречается с памятниками древнерусского зодчества (а их, надо сказать, в уезде было огромное количество: одних храмов и часовен более трехсот).

Билибин рисует деревянные постройки, дома, живописные колокольни и т.п. Он работает не только как художник, но и как исследователь: старается выяснить, когда в уезде возводились все эти бесчисленные храмы и часовни. Он фиксирует практически все типы и особенности деревянных построек, как и откуда попал в эту местность подобный тип храмовой постройки. Постепенно Билибин приходит к выводу, что многие, если не все, деревянные церкви Весьёгонского уезда ярусны и построены в XVIII веке.

Вот как, например, он описывает часовню в селе Рыкуша, «при ручье», и храм в Сушигорицах, на реке Быковке. Он отмечает, что их характерной особенностью являются вертикальная обшивка, а также прием так называемого «шелевания», то есть обшивки фигурным тесом, применение которого было характерно для Тверской губернии, но совершенно неизвестно, например, в других местах.

Продолжая знакомство и изучение русского крестьянского быта, Билибин начинает уже более подробно разбираться в тонкостях народного искусства: в вышивках, узорах и т.п. Вглядываясь в украшения внутреннего убранства крестьянского дома, художник пытается проникнуть в тайну их происхождения: как появился там тот или иной предмет народного быта, или узор, или орнамент. Он обращает внимание на каждую вещь, каждую деталь: ковш на ведре, полотенце у печки, подзор на кровати, набойки для узоров, икону в красном углу и пр.

«Он как бы расшифровывал <...> технику росписей, состав левкаса для иконной живописи, способы печатания набоек <...> откуда берется “кубовая” краска, как печатаются лубочные картины. Он гадал, глядя на вышивку, “откуда явился этот лев или павлин, или кабалистический знак солнца или человека. <...> Он расшифровывал эти орнаменты, как древние письмена”»[8].

Но Билибину явно недостает материала, и он хватается за любую возможность, чтобы углубиться в интересующую его тему. Потому 18 июня 1901 года он пишет письмо в Академию художеств, чтобы получить разрешение на беспрепятственный доступ к памятникам в разных губерниях.

В канцелярию Императорской академии художеств.

В апреле месяце я говорил как-то с г. Ректором Академии относительно того, что мне было бы очень полезно получить от Академии такую бумагу, по которой местные власти северных губерний (Тверской, Новгородской, Олонецкой, Вологодской, Архангельской, а также Ярославской) давали бы мне беспрепятственный доступ к осмотру разных древностей, раскиданных по указанным губерниям, г. Ректор ответил мне, что такая бумага могла, может быть, беспрепятственно, но и даже очень охотно выдана Академией.

<...>

Вольнослушатель мастерской проф[ессора] Репина И.Билибин»[9].

Вскоре такая бумага Академией художеств была выдана, однако Ивану Билибину не удалось в то лето поехать на Север, а поехал он опять в Тверскую губернию.

Первую научную экспедицию на русский Север он совершает год спустя. В 1902 году во вновь образовавшемся Русском музее императора Александра III (ныне Русский музей. — Н.П.) организовывается экспедиция для пополнения экспонатов этнографического отдела. Иван Яковлевич Билибин, включенный в ее состав на правах комиссионера[10], отправляется в Вологодскую губернию. Ему предстояло обследовать несколько уездов одной из самых больших европейских губерний России. Тщательно снарядившись, захватив с собой рисовальные принадлежности и новенький фотоаппарат, Иван Яковлевич отбывает из Санкт-Петербурга в Вологду.

Он впервые попадает на Русский Север, который стал для него откровением, некой северной Атлантидой. Географически Русский Север — это земли Архангельской, Вологодской и Олонецкой губерний. Огромная территория! Невиданные просторы... Писатель-вологжанин Иван Евдокимов в своем исследовании об искусстве этой земли называет ее колыбелью деревянного зодчества. «Нигде, кажется, с большей силой не сказалось <...> влияние природы на человека, как в Северной Руси. <...> Северная Русь родилась загадочной, мистической, проникновенной, опечаленной, хмурой, задумчивой и замкнутой в самой себе...»*

Вологодская губерния, в отличие от двух других — Олонецкой и Архангельской, куда еще предстояло поехать Билибину в будущем, — была наиболее «заселенной». В далекое время, в домонгольской Руси, эту территорию заселяла заволочская чудь (зыряне), а со временем стали преобладать великороссы. Из восьми округов, составлявших Вологодскую губернию, Билибин посетил три: Тотемский, Вельский и Сольвычегодский.

Каждый из трех имел свои особенности; каждый уезд — свой мир. Вот, к примеру, Сольвычегодский уезд. Там разводили и обрабатывали лен, из которого впоследствии перерабатывали и производили качественное полотно. Это был один из любимых и важнейших промыслов уезда. Кроме того, уезд занимал одно из первых мест по продаже леса за границу. А Вельский уезд, например, это множество рек и речушек, а отсюда и промысел — луговодство. Лучшие сенокосы в нем были по рекам Устье, Вели, Ваге и Кубине. Другими, и важными, были лесоводство (ведь почти один лес кругом), а также лесованье — так называлась здесь охота. Ну а Тотемский уезд — это соляные промыслы, испокон веку Тотьма считалась центром солеварения на Русском Севере.

Билибин ехал по рекам Вологде, Сухоне или Северной Двине, и перед ним открывались невиданные пейзажи, вырисовывался необыкновенный и дивный образ «избяной» Руси. Храмы, разбросанные среди нескончаемых лесов, избы с хозяйскими постройками, органично вписывающиеся в окружающий пейзаж, мельницы по берегам многочисленных рек — за всем этим Иван Яковлевич прозревал черты древней, многовековой Руси.

Среди сотен деревянных церквей и часовен в Вологодской губернии Билибин увидел несколько поистине бесценных сокровищ. Он действовал как настоящий исследователь, стремясь описать каждый увиденный храм, выявить основной тип, встречающийся в губернии, сравнить формы остовов церквей, виды крыш, крылец, покрытий и т.д. и т.п. Очень часто бумаг и информации о храмах не оказывалось: или сгорели, или выкинуты за ветхостью — и потому выяснить время постройки не представлялось возможным.

Самую интересную церковь, по словам Билибина, он увидел в селе Верховье Тотемского уезда. В селе оказалось три церкви — одна каменная, другая деревянная XVIII века, «испорченная ремонтом», и третья — Богородская — оказалась заброшенной древней шатровой церковью. Вот что он написал об этом драгоценном памятнике старины, который открыл для себя: «Когда я увидел эту церковь, я пришел в благоговейный трепет; я пожалел, что я не великан и не могу взять это милое архитектурное произведение и перенести куда-нибудь далеко, в сохранное место»[11]. Однако ее уже давно-давно собирались снести и поставить на ее месте новую, точную копию старой.

Об истории этой церкви он расспрашивает местного священника и псаломщика. Первый вообще ничего не знает, а второй — старик псаломщик — передает Билибину слова старого дьяка, что якобы та построена в XV веке и что в былые времена «церковь стояла на столбах, да на таких высоких, что под нее подъезжали на лошадях, которых привязывали к чугунным кольцам, вделанным в столбы»[12]. В отличие от Богородской, другая церковь, стоящая в верстах четырех, в погосте Поча, сохранилась гораздо лучше, да и ее священник более рачительно о ней заботился. Была она великолепным образцом шатровой церкви XVIII века, какие так любили возводить на Севере.

Вообще, шатровые церкви, по мысли Билибина, считались в прежние времена самыми красивыми. «Особый интерес представляют старинные деревянные, срубленные из каких-то титанических бревен, церкви с острыми, пирамидальными, “шатровыми” крышами, крытыми особого рода деревянной черепицей, с высокими вычурными крыльцами. Они — единственные памятники старой деревянной архитектуры»[13]. С другими образцами шатровых церквей Билибин познакомился в Кокшеньге, Белой Слуде, на Уфтюге и на Соденеге.

Проехав и исследовав несколько других церквей в Сольвычегодском, Вельском и Тотемском уездах, Билибин приходит к горькому выводу: проблема состояния и сохранения деревянных церквей Севера стоит очень остро. И к сожалению, они часто оказывались головной болью для местного прихода, для которого гораздо проще было разобрать или сломать памятник, чем сохранить его.

Вот, например, удивительная шатровая церковь, которую он увидел в Белой Слуде, сложенная из огромных и крепких бревен, потемневших от времени, была «подновлена». «Лемех» — тонкие, узкие, наструганные из дерева полоски, переливающиеся как рыбья чешуя, — которым в давние времена был покрыт ее шатер, практически весь был заменен на тес, к тому же весь шатер был окрашен в ярко-зеленую краску[14]. Кроме  деревянных церквей,  Иван Билибин изучает и описывает другие примеры деревянного зодчества: мельницы, часовни, колокольни и, конечно, крестьянские избы.

Билибин отмечает, что если в деревне не было церкви, то почти всегда ее обязательным атрибутом будет часовня. Вот часовня, которая попадается Билибину в Тотемском уезде и которую он сфотографировал. Она являла собой самый распространенный тип храмовой постройки, которая являлась, скорее всего, «первичной храмовой формой». Часовня имела в основании четырехугольник и отличалась минимализмом, практически повторяя конструкцию простой избы, то есть перекрыта она была на два ската. Однако в Вологодской губернии Билибину попадались и другие, более затейливые типы часовен.

В следующем, 1903 году Иван Яковлевич вновь отправился с экспедицией в Вологодскую, а затем в Архангельскую губернию, самую обширную в европейской части России. Она простиралась далеко на север, гранича с Северным Ледовитым океаном, и была, в отличие от первой, Вологодской, географически и климатически достаточно неоднородной: от болот и болотистых низин на юге до горных хребтов на северо-востоке и огромных валунов и древних ледников на западе.

Жизнь в ней была суровой и трудной, оттого, может быть, ее жители были людьми трудолюбивыми, независимыми и отважными. Они практически не знали крепостничества. Их жизненный уклад во многом сохранял традиции и обычаи предков. И еще жители губернии были очень набожными. В Архангельской епархии насчитывалось почти шестьсот деревянных церквей и часовен. По берегам рек и моря, на островах и скалах часто можно было увидеть деревянные кресты; в иных местах их было поставлено необыкновенно много. Они поразили Билибина своей формой и строгостью.

В то лето Билибин посетил Шенкурский и Кемский уезды, где он продолжил «освоение» Севера. Теперь он уже лучше разбирался в особенностях и специфике своей работы. Во время поездки по губернии, имея за плечами опыт экспедиции в Вологодскую губернию, Билибин приходит к заключению, что возведение деревянных храмов на Севере подчинялось определенной системе.

Материал — дерево — для возведения храма ли, колокольни или иного сооружения северному зодчему подсказала сама природа; конструкцию их — порода и свойства северных деревьев. А уловить ландшафтную композицию, определить место для возведения того или иного деревянного сооружения, соединить и слить его с окружающей средой было уже основной задачей средневекового зодчего, с которой он неизменно справлялся.

Способов возведения построек было несколько: «венцами», то есть положенными друг на друга рядами бревен, «в зуб» — когда бревна соединялись по углам, уже выступающим наружу, и др. И почти единственным инструментом мастера был топор. Северный климат — обилие снега и дождей — определил и высокий подъем кровли в два ската или клином. Двускатная церковь, как позже писал Билибин, «являлась типом “самых бедных и простых церквей, но бывших по своему происхождению и самыми древними”»[15].

В постройках подобных храмов Билибин увидел следы скандинавского влияния. Но оно, на его взгляд, не умаляло красоты и достоинств этого типа. Билибин утверждает, что «нет ни одного направления в искусстве, которое возникло бы совершенно самостоятельно. Копировать можно одно лицо, а не народ. Раз ему это понравилось, то уж это его. Он придает ему свои собственные национальные оттенки и тем крепче делает бессознательное заимствование своим законным и неотъемлемым достоянием»[16].

Насколько часто наружный вид церкви в то — современное Билибину — время бывал подвержен всевозможным изменениям-поновлениям, настолько ее внутреннее устройство оставалось практически неизменным. Оно состояло из трех частей: алтаря, помещения для молящихся и помещения-трапезы для ночлега богомольцев и странников. Внутри церкви Билибина встречают благоговейная тишина, сумрак, уединение от мира. Ему представляется, что пройдет еще немного времени — и он увидит «людей седой старины», выходящих из дверей.

Иван Билибин был поражен красотой внутреннего убранства. «Пожалуй, внутренность старинных церквей еще больше действует на чувство, чем их внешний вид, ибо этот последний почти всегда бывает сопряжен с разными посторонними элементами»*. Главным элементом, центром внутреннего убранства церкви, без сомнения, являлся иконостас, который должен был своими размерами производить глубокое впечатление на входящего в храм.

Иконостасы в северных церквях часто доходили до самого потолка, являя собой всю Священную историю. Чем больше и богаче была церковь, тем выше были в ней иконостасы. В маленьких церквушках иконостасы обычно бывали в два яруса, а в больших доходили и до пяти ярусов. Кроме того, обращали на себя внимание деревянные резные царские двери — с поставами и колоколами прекрасной работы или металлические, очень тонкого узора.

Совсем немного материала собрал Билибин об исконном деревянном строении — избе. Он отмечает крепость и добротность северных изб, их особый внешний вид: объемные, высокие, часто приподнятые над землей. «...наполовину двухэтажные, они кажутся теремами, если сравнить их с лачугами средней полосы России»**. Ивану Билибину встречаются и совершенно новые избы, и избы середины века, и даже, правда очень редко, избы начала XIX века. И все они по-своему хороши: с резными затейливыми наличниками, с различными типами крылец, с украшениями на крыше и т.п.

А внутреннее пространство северной избы являло Билибину почти канонический образец соразмерности и сообразности: большая русская печь с лежанкой около нее, красный угол с иконами, вдоль стен скамьи, столы «на вычурных ножках, с размалеванной верхней доской». И все это раскрашено и «размалевано», по словам Билибина.

А дальше он уже продолжает об узорах и вышивках, набойках и т.д.: «Иногда открывается целый сказочный мир, когда рассматриваешь вышивки. Видишь, как птицы перелетели из сказок, рассказываемых в зимние вечера старой бабкой внучатам, из повествований странников и странниц и из старых лубочных картин — прямо к ним в полотенца. Тут и всадники, и какие-то звери, и растения. Иногда узоры столь причудливы, что можно назвать их “Какой декадент!”»[17].

И наконец, в 1904 году Иван Яковлевич едет в Олонецкую губернию. И опять здесь новые открытия: своеобразность климата и ландшафта. Нежно-светлая весна, нескончаемые синие летние дни, золотисто-дымчатая осень, долгая зима. Бесконечные равнины, бесчисленные озера, непроходимые топи. И необыкновенные, ни на что не похожие храмы.

С небывалым удивлением, как бы вступая в сказочное царство, тридесятое государство, знакомится Иван Билибин с архитектурой китежского погоста. «Нигде мне не приходилось видеть такого размаха строительной фантазии, как в Кижах Олонецкой губернии Петрозаводского уезда. Еще издалека, подплывая к этой церкви с Онежского озера, различаешь нечто необычайное по своим архитектурным формам»[18].

Никакой деревни не увидел Билибин на острове, лишь два храма, но каких... Чудные многоглавые — двадцать два и девять куполов — церкви и шатровая колокольня. Купола-луковки, покрытые как бы чешуей — тонкими и узкими деревянными полосками («лемехом»), потому они переливаются на солнце или кажутся темными «рыбьими чешуйками» летним вечером. «Что за зодчий был, который строил такие церкви!» — изумлялся Билибин. Какая красота и какая классическая строгость! И в других местах губернии Билибин встречается с прекрасными примерами деревянного зодчества. Это храм Происхождения честных древ в Почозере Пудожского уезда, древняя часовенка в Гапсельге, храм в Челмужах Повенецкого уезда, в селе Павловском и др.


 

* * *

Билибин описывает, рисует, делает фотографии устремленных вверх храмов, деревянных часовен, приютившихся у рек и озер погостов и др., чтобы запечатлеть и таким образом сохранить эти поистине бесценные сокровища для будущего. Его фотографии и рисунки в дальнейшем появляются в первом томе многотомного труда И.Грабаря «История русского искусства» (1909), в «Истории русской литературы» под редакцией Е.Аничкова и Д.Овсянико-Куликовского (1908). Журнал «Мир искусства» посвятит Билибину целый номер (1904. Ноябрь), где появятся его статья «Народное творчество русского Севера», а также рисунки, фотографии, заставки и концовки.

Но и здесь, в Олонецкой губернии, Билибин вновь сталкивается с «поновленческой ревностью» в отношении бесценных сокровищ деревянного зодчества. Вот, например, интересная шатровая церковь в Почозере Пудожского уезда. Она была построена в 1605 году, низ ее обшит, а верх — восьмерик — остался необшитым. Внутренние стены ее оклеены обоями, где-то отклеившимися. Билибин упоминает о «благодетелях», крестьянах или торговцах, которые, накопив деньги, «берут под свое высокое покровительство какую-нибудь старую церковь и ремонтируют ее на самый питерский лад <...> все перекрашивается, стены либо белятся, либо оклеиваются обоями, поверх старых икон пишутся новые; и все страшно рады»*.

Многие памятники русского Севера «вандальски уничтожаются, или искажаются “ремонтами” до неузнаваемости. <...> Ныне новые вкусы — “благотворительное поновление” старых памятников сообразно “с духом времени”»**. Так, все церкви в селе Павловском, под Каргополем, обшиты и всячески искалечены, церковь в Кижах обезображена обшивкой досками и т.д. и т.п.

И как же, по мнению Билибина, все эти увиденные им деревянные строения разительно отличались от примеров так называемого русского стиля, который утвердился и распространился в то время! «Строительным скудоумием» называет он примеры «новых шедевров» подобного направления, ибо золотым правилом русского древнего зодчества, считал он, всегда являлась гармония, чувство красоты и стремление к ней.


 

* * *

Из Олонецкой экспедиции Иван Яковлевич Билибин вернулся с новыми идеями. Из этой экспедиции в Русский музей поступило 323 экспоната, большая часть которых была собрана в Каргопольском уезде. «Я собирал северные вышивки, резное дерево, вообще северные народные изделия, а также делал громадное количество фотографических снимков со старинных деревянных церквей и крестьянских изб...»***

Но главное, что осознал Иван Билибин во время своих экспедиций и путешествий по Северу, касалось состояния и сохранения народного творчества и искусства. Вообще, проблемы открытия и сохранения древнерусских памятников народного искусства уже стояли перед художниками и исследователями того времени. И Билибин стал одним из тех, кто поднимал и пытался решать вопросы о судьбах народного творчества, о сохранении древних памятников и о безобразном отношении к ним, о том, что многие памятники старины безвозвратно и варварски губятся и стремительно исчезают с лица земли.

И он заключает: «И нам, ревнителям искусства, остается только собрать бережно то, что осталось от прежнего народного творчества, и доказать <...> что народное творчество — душа народа и его сила и гордость, что оно не раз спасало и объединяло народ, когда, казалось, он бывал в предсмертной агонии...» и еще, говоря о Севере, он напишет, что для художника Север — это «его Рим, это — главное место его специального художественного образования»*.

И со временем Билибин становится специалистом в области деревянной архитектуры и, как отмечали многие его друзья-мирискусники, непререкаемым авторитетом среди них в области русского искусства. Билибин пишет и издает несколько статей по вопросам народного творчества и искусства. Он принимает деятельное участие в работе вновь созданных художественных обществ (Союз русских художников и др.).

Как напишет позже один из его учеников — художник-график К.С. Елисеев: «Билибин <...> буквально впитал в себя неповторимое своеобразие русской архитектуры, стал знатоком работ вологодских и торопецких кружевниц, исчерпывающе изучил древние вышивки, парчи и ткани... Свои богатейшие познания он “выдал” в виде ряда картин и образов высокой художественной выразительности, обличенной в форму еще до него невиданную. Вот откуда идут истоки билибинской графики!»**.

 

[1] Грабарь И. Моя жизнь: Автомонография. Этюды о художниках. М.: Республика, 2001. С. 112. (Серия «Искусствоведение. Литературоведение».)

[2] Дягилев С. К выставке В.М. Васнецова // Мир искусства. 1899. Т. 1. № 7/8: Художественная хроника. С. 66.

[3] Цит. по: Семенов О. Иван Билибин: Рассказ о художнике-сказочнике. М.: Детская литература, 1986. С. 9.

[4] Гронский Павел Павлович (1883–1937) — владелец усадьбы Егны в Весьёгонском уезде Тверской губернии. Окончил юридический факультет Петербург-
ского университета, позднее — профессор этого университета, депутат IV Думы от Тверской губернии. После революции дважды был арестован. Бежал на юг, был в правительстве А.И. Деникина. Эмигрировал и жил в Париже, преподавал в Сорбонне, Брюсселе, Каунасе. Член комитета помощи русским писателям и ученым во Франции, первый председатель Общества друзей русской книги.

[5]* Купцов Б. Весьёгонск: Вехи истории. Тверь: Обл. кн.-журн. изд-во, 1997. С. 209.

[6] Бенуа А. Мои воспоминания: В 2 т. в 5 кн. М.: Наука, 1980. Т. 1. кн. 1–3. С. 652. (Сер. «Литпамятники».)

[7] Билибин И.Я. Автобиографические заметки // Иван Яковлевич Билибин: Статьи. Письма. Воспоминания о художнике / Ред.-сост. С.В. Голынец. Л.: Художник РСФСР, 1970. С. 58.

[8] ОКоннель-Михайловская Р.Р. Художник и человек // Иван Яковлевич Билибин: Статьи. Письма. Воспоминания о художнике / Ред.-сост. С.В. Голынец. Л.: Художник РСФСР, 1970. С. 155.

[9] ОКоннель-Михайловская Р.Р. Художник и человек. С. 72–73.

[10] Комиссионер — человек, нанятый этнографическим отделом музея для работы в экспедиции. Работа комиссионеров предполагала тесное и постоянное сотрудничество со штатными сотрудниками музея.

[11] Билибин И.Я. Народное творчество русского Севера // Мир искусства. 1904. № 11. С. 306.

[12] Там же. С. 307.

[13] Билибин И.Я. Остатки искусства в русской деревне // Журнал для всех. 1904. № 10. С. 609.

[14] Там же. С. 308.

[15] Билибин И.Я. Народное творчество Русского Севера. С. 309.

[16] Билибин И.Я. Остатки искусства в русской деревне. С. 613.

[17] Билибин И.Я. Остатки искусства в русской деревне. С. 617.

[18] Билибин И.Я. Народное творчество Русского Севера. С. 310.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0