Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Рецензии на книги: Лев АНИСОВ. Русские художники: Непрочитанные страницы. — Эгинальд ШЛАТТНЕР. Красные перчатки

Лев Анисов. Русские художники: Непрочитанные страницы

Лев Михайлович Анисов известен увлекательными историко-художественными произведениями о прошлом России («Иноземцы при государевом дворе», «Тайна Емельяна Пугачева», «Семья государя», «История Свято-Троицкой лавры») и книгами о русской живописи («Александр Иванов», «Шишкин», «Третьяков»), изданными в серии «ЖЗЛ». А недавно вышла в свет его новая работа «Русские художники: Непрочитанные страницы».

Книга начинается очерками о прославленных русских художниках прошлого, и их современниках, малоизвестных живописцах, которые почему-то не «на слуху», однако автор интересными фактами из их жизни и выразительными репродукциями (жаль, не в цвете!) побуждает нас не только запомнить, но и полюбить их творчество. В третьей, завершающей части автор пишет о нынешних художниках, с которыми познакомился в русской глубинке.

Казалось бы, что можно рассказать о знаменитых художниках сверх того, что написано про них в серии «Жизнь в искусстве» и в «Энциклопедическом словаре. Русские художники»? Однако новое есть, и содержится оно в интригующем подзаголовке книги — «Непрочитанные страницы», не прочитанные большинством из нас.

В очерках о Шишкине, Сурикове, Крамском, Саврасове, Левитане, Кустодиеве и других известных художниках XIX века дается новая оценка русской истории и русского искусства. Для автора важны обстоятельства создания хрестоматийных, знакомых с детства картин. Он показывает настроение художников, приводит малоизвестные эпизоды из их жизни и, кажется, тонко улавливает чувства, импульсы, побудившие приняться за ту или иную тему. Во многом это результат кропотливой, тщательной работы с архивными документами. Достаточно открыть любую из его предыдущих книг; они насыщены огромным количеством цитат из неизвестных, позабытых и редко используемых источников. И главным мерилом оценки каждого произведения искусства для Анисова является отношение художника к православию и его носителю — русскому народу.

Так, говоря о знаменитой картине «Явление Христа народу», он пишет: «Понять такого художника, как Александр Иванов, значит, понять в первую очередь время, в которое он жил, и те взаимоотношения, которые сложились между Россией и Европой... Приехав в Италию, художник не мог не почувствовать разницы между оставленной им православной Россией и начинающей терять основы христианства Европой. Именно этим можно объяснить обращение Иванова к временам, когда в мир явился Спаситель». И далее: «Выразить в своей картине всю сущность Евангелия с точки зрения русского народа — вот в чем заключалась, по мнению Иванова, его священная обязанность перед Россией и всем миром, так как уклониться от такой задачи значило бы скрыть от всех ту истину, которую он сам нашел. И он выполнил ее, заставив мир по-другому взглянуть на русских».

Рассказывая о творчестве Василия Сурикова, автор сообщает: «Картина “Утро стрелецкой казни” появляется на 10-й выставке передвижников 1 марта 1881 года, именно в день убийства императора Александра ІІ. Это не случайное совпадение. Дело в том, что в картине нашли свое отражение мысли, будоражившие общество и занимавшие художника. Хотел художник того или нет, но своими “Стрельцами” он отвечал современникам на волновавший их вопрос: почему это произошло? Случившееся сегодня, будто говорил Суриков, есть следствие другого, не менее страшного события 1698 года — казни стрельцов. То событие разделило Россию на людей, преданных своей старине, своей вере, и на западников, увидевших в Европе образец для подражания». После такого комментария начинаешь по-другому смотреть на стрельца со свечой, понятен его гневный, испепеляющий взгляд на одетого не по-русски Петра, который только что вернулся из Европы и изображен рядом с иноземцами на фоне виселиц.

Большое место в книге отведено Ивану Ивановичу Шишкину, которого некоторые пренебрежительно называют «художником-фотографом, не более». Автор горячо возмущается такими оскорблениями и выступает на защиту любимого художника, объясняя истинную причину такого отношения к его творчеству: «Нападки на Шишкина, начавшиеся при его жизни, продолжались и после его смерти. И носили не случайный, эпизодический характер, а являли собой акцию планомерную, продуманную. Неприятие русской национальной культуры, культуры религиозной, свойственно тем, кто жаждет большего — ее разрушения, для кого важно лишить нацию идеологии, превратить ее в обезличенную массу». В трех очерках автор показывает Шишкина хранителем православия, певцом русской природы, учеником валаамского игумена Дамаскина, который повторял: «Красота, окружающая нас, — это мысль Божия, разлитая в природе, а задача художника — понять и передать эту мысль верно».

В биографии Ильи Репина автор «Непрочитанных страниц» приводит документы, показывающие дух бунтарства художника, его неприятие православной монархии и постепенный отход от веры в Бога. В частности, цитируется письмо Репина к художнику В.В. Максимову: «Не могу ответить тебе ходячей фразой “Воистину Воскресе”, нет, и до сих пор еще не воскресли к жизни Его святые идеи любви, братства и равенства». Потому-то, говорит автор, в творчестве талантливого художника происходит сбой и появляются на свет такие картины, как «Крестный ход в Курской губернии» и «Иван Грозный и сын его Иван».

Много позже, беседуя с советскими художниками в усадьбе «Пенаты», Репин заявил: «Картина “Иван Грозный и сын его Иван” была направлена против монархизма». Анисов комментирует слова художника так: «Об этом главном смысле картины у нас говорить не принято. Помазанник Божий был “разоблачен” Репиным и показан как тиран и сыноубийца. Такова месть художника... Но откуда это желание мести? Где ее истоки? Здесь можно говорить и о влиянии западных художников, склонных в ту пору к созданиям “картин крови”. Такие картины имели успех у зрителей». А заканчивая очерк о Репине, автор с болью восклицает: «Силой гения Репина историческая ложь стала приниматься за истину. И, я думаю, стоит ли внедрять эту ложь в сегодняшнего зрителя постоянной экспозицией картины? Но это мое личное мнение». Этот крик души никто не услышал, зато подтвердила сама жизнь: в Третьяковской галерее опять (первый раз 16 января 1913 года) на эту картину было совершено покушение.

Читая очерк про Александра Александровича Киселева и рассматривая помещенные в книге репродукции его чудесных пейзажей, думаю, многие удивляются и сожалеют, что прежде не знали такого художника. А он, служащий Земельного банка в Харькове, уехав в столицу России, стал известным художником, действительным членом Императорской академии художеств, преподавал в ней. Также диву даешься, знакомясь с другими художниками, которые оказались не «на слуху»: это и Станислав Юлианович Жуковский, ученик Левитана, и Иван Силыч Горюшкин-Сорокопудов, долгое время возглавлявший Пензенское художественное училище, и Павел Петрович Чистяков, и Николай Петрович Богданов-Бельский, певец крестьянских детей, и Иван Фомич Хруцкий, мастер натюрморта, и академик Юрий Петрович Кугач.

С семьей художников Кугачей автор давно дружит — несколько раз бывал в их тверской деревушке Малый городок — и вместе с ними сокрушается о судьбе деревни. «Проехали на днях с сыном Михаилом всю нашу округу, — рассказывает Юрий Петрович. — Смотрели пейзажи. Это просто сплошное разорение. Земля не пахана, деревушки стоят пустые... Подспудно меня не покидает боль за мою родину. Она невольно сидит во мне, потому что я видел ее цветущей и писал ее такой, а сейчас будто Мамай прошел». На вопрос о будущем русского реалистического искусства Юрий Петрович ответил так: «Говорят, нечего писать, все написано. А я считаю, каждый художник — это всегда новое в живописи, потому что он личность. Создать принципиально новое — такое бывает раз-два в столетие. Шумят нынче об авангардистах, их новаторстве, но это чушь собачья. Новаторство — то, что начал Александр Иванов, а продолжил Василий Суриков».

Далее автор знакомит читателя с продолжателями русского реалистического искусства, среди которых Михаил Юрьевич Кугач, Александр Ильич Фомкин, Никита Петрович Федосов, Федор Владимирович Домогацкий, Борис Дмитриевич Борисов.

Завершает Лев Анисов «Непрочитанные страницы» рассказами о своих знакомых художниках — певцах русской глубинки, сопровождая текст репродукциями их замечательных картин (даже помещает на обложке свой портрет, выполненный кимрским художником Константином Андреевичем Паком). И здесь он остается верен своей теме, разделяет с полюбившимися художниками боль за державу. Так, на вопрос «почему в России сейчас началась ожесточенная борьба с реализмом в искусстве?» Василий Николаевич Соловьев, заслуженный художник России, уральский самородок, отвечает: «Основу каждой нации составляет ее идеология. А для русских — это православие. Разрушив церковь, мечтают разрушить государство. А вся наша культура в основе своей религиозна, она всегда была и оставалась пророческой, потому что во главе угла ее стержень — образ Божий».

Льву Анисову, болеющему за судьбу Родины, эти слова близки и дороги, поэтому очерк о пензенском художнике Валерии Копняке он начинает страстно: «В нынешнее непростое время, когда происходит подмена нравственных и духовных ценностей и насаждаются мутные ориентиры, не одна оскорбленная русская душа произносит с негодованием: “Да когда это кончится?” И каждый живущий по совести человек невольно думает о том, что должен, непременно должен сделать что-то, чтобы пресечь проистекающее зло, вернуть былое величие народа, добиться, чтобы сама мысль о превращении русской нации в торгашей, процентщиков и воров приказала долго жить, чтобы потомки жили, как и наши предки, в великой стране. Надо сделать что-то — но что, что? Есть ли ответ на это?»

На мой взгляд, новая книга Льва Анисова убедительно отвечает на этот вопрос, продолжая мысль его историко-художественных произведений, пронизанных описанием трехсотлетней ожесточенной борьбы Света и Тьмы в истории России.

Как и предыдущие книги Льва Анисова, новая книга «Русские художники» «цепляет» с первой страницы, заставляет и сопереживать, и с постоянным интересом следить, куда ведет умудренного писателя-следопыта его, как мне кажется, всегда безошибочная интуиция в поисках истины.

Борис Морозов


 

Эгинальд Шлаттнер. Красные перчатки

Стоит честно признаться: о Румынии русскоязычному читателю неизвестно почти ничего. Трансильвания, кишащая летучими мышами, Влад Цепеш со своими кольями, граф Дракула, живущий в мрачном замке, выхватываемом из темноты вспышками молний, — вот, пожалуй, главные стереотипы, на которых держится типичное представление о Румынии. Однако копнуть глубже — и мы узнаем, что это одно из самых православных государств в мире (к слову, на три миллиона жителей Бухареста в 2005 году — триста православных храмов, а в одиннадцатимиллионной Москве того времени — четыреста), что созданная в конце 40-х годов тайная румынская полиция Секуритате (аналог НКВД) заслужила славу самой жесткой спецслужбы коммунистических стран Восточной Европы, что на территории этого государства, помимо румын, проживало множество народностей, среди которых были русские, евреи, цыгане, венгры, а также трансильванские саксонцы — ранее переселившиеся и осевшие здесь немцы. После установления советской власти последние подверглись наиболее жестоким репрессиям, поскольку были отождествлены с «фашистскими захватчиками», а их имущество экспроприировано. Это коснулось как семьи румынского немца Эгинальда Шлаттнера, так и его самого. Благодаря задокументированным воспоминаниям автора мы можем ощутить себя свидетелями событий той мрачной эпохи, примерить на себе шкуру заключенного и вновь почувствовать вкус свободы, к которому, оказывается, привыкли настолько, что уже его не замечаем.

У современного читателя может возникнуть справедливый вопрос: почему мне должно быть это интересно? Какое мне дело до какой-то там румынской народности, когда уже прочитаны отечественные Солженицын, Шаламов, Гинзбург, когда, казалось бы, про советские годы тюремного и лагерного заключения через кровь сказано все? Дело в том, что роман «Красные перчатки» не «про них», это не просто человеческий документ, обстоятельно изображающий быт тюремного заключения в стране Восточной Европы (хотя такое повествование сперва кажется основным мотивом текста), не просто воспоминания, апология пожилого пастора или разоблачение методов работы тайной полиции — это уже давно сделано, роман писался в начале ХХI века. Акценты документальности и мемуаристики здесь, безусловно, присутствуют, как и у вышеназванных авторов, но акценты эти несколько смещены, находятся не в фокусе. Это роман-испытание, роман-взросление, причем не только в физиологическом смысле, но и духовном. Герой, в котором угадывается фигура автора, молодой, пылкий социалист, искренне желающий принести пользу родине, оказывается за решеткой. Его подвергают допросам, подозревая в заговоре с целью свержения действующего режима, и он, не чувствуя за собой вины, начинает сотрудничать со следствием, вешая на друзей и знакомых те показания, которые от него хотят услышать. Когда очередь доходит до родного брата, он понимает, насколько абсурдным было его принятое решение. Что поможет найти грань, отделяющую следование своим принципам от яростных фанатичных метаний?

Роман можно назвать камерным: основное действие происходит либо в заточении, либо в кабинете следователя (ближе к последней части пространство расширяется). События развиваются линейно, однако в ткань повествования регулярно вплетаются петли воспоминаний. Мы видим события, предшествующие аресту героя, его довольно тихую, вполне обыденную жизнь, однако уже тогда полную беспокойных предчувствий, и вновь возвращаемся в камеру.

Автор блестящий рассказчик, ему удается подмечать мельчайшие детали, живо описывать происходящее, что делает роман глубоким и динамичным. Подробный, красочный натурализм цепляет с первых страниц, заставляет читателя насильно включиться в происходящее: «...отпечаток человеческого тела на соломенном тюфяке кажется мне едва ли не вторжением в мое личное пространство. Наверное, кто-то, скорчившись, пролежал так много ночей подряд. Осталось углубление». Куда вдруг исчез заключенный, если лежал так много времени? И почему именно скорчившись? Не от боли ли? «Пока солнце заходило на холодном розовом небосклоне, город в долине медленно окутывала тень. Солдаты напялили на нас очки, и мы ослепли. Вместо стекол в оправы были вставлены жестяные заслонки». Автор ставит читателя на место героя: вы будто вглядываетесь в покрытый тенью город, жадно оттягивая последние мгновения до того, как на вас наденут очки. Эти жестяные заслонки останутся у вас в голове навсегда, после прочтения романа вы будете вспоминать их, если пойдет речь о Секуритате. Также стоит отметить кинематографичность, с которой описаны многие эпизоды. Иногда кажется, что внутри текста мерцает движущаяся картинка: «Один офицер с усилием потянул на себя массивную входную дверь и вышел на улицу. Русский легковой автомобиль марки “Победа”, поблескивая зеленым лаком, стоял с включенным мотором чуть в стороне от выхода в здание, под ближним деревом... Второй офицер, обойдя машину, сел на заднее место справа. Потом первый офицер втиснул на заднее сиденье меня и кое-как поместился слева. Человек с портфелем занял пассажирское место рядом с водителем и, достав из кармана пальто пистолет, повесил его на ручку. “Поехали”, — скомандовал один из офицеров».

Как писалось выше, напряженное действие длится практически на протяжении всех шестисот с лишним страниц и прерывается воспоминаниями героя, похожими на глубокие отступления. Уходя в себя, герой будто бы погружается в нирвану, неспешную медитацию, где замедляется время. Если арест, заключение, допросы описаны живо и резко, то моменты из жизни, заново проживаемые героем, наоборот, меланхоличны, иногда чересчур подробны и затянуты. В этом есть психологический момент: оказавшись под замком, каждый невольно начнет вспоминать мельчайшую подробность своей прошлой жизни, однако из-за таких перегруженных подробностями эпизодов текст может показаться немного тяжеловесным. Чаще всего события из прошлого оказываются как-то связаны с проводимыми допросами, что вносит в текст элемент некой игры: какой замок на этот раз откроется с помощью того или иного ключа-воспоминания?

Раз уж зашла речь об игре, затронем смысл названия. «Красные перчатки» — это игра на реакцию, суть которой заключается в ударах по ладоням одного игрока другим. Так развлекались заключенные. Не успел убрать руку — игра продолжается, рассек ладонью воздух — меняетесь ролями. От ударов руки распухают и становятся похожи на красные перчатки. Гораздо позже, уже на свободе, герой услышит от встреченного в кафе майора тайной полиции, что это «детская игра, которую любят мальчишки», и, пожав руку, уйдет, оставив свои перчатки на мраморном столе.

Во всем этом проглядывает некий абсурд, мы словно оказываемся в кафкианском «Процессе», вывернутом наизнанку: заключенные также не понимают, за что сидят, их также гнетет страх неизвестности, однако они лишены возможности свободно передвигаться, да и обходятся с ними отнюдь не предупредительно. Туалет дважды в сутки под крики «Repede! Repede!»[1], туалетная бумага — предмет буржуазии, использовать либо воду из питьевой чашки, либо собственную руку, стирка одежды одновременно с принятием душа в кабинке не менее из двух-трех, а то и шести человек: грязное белье кидается под ноги, и стекающая мыльная вода промывает одежду, круглосуточный надзор за арестантами в камере площадью семь квадратных метров, о руки опираться нельзя, за столиком сидеть тоже, на допросы могут вызвать ночью и вернуть в камеру избитого под утро, оставив на сон менее часа. Есть ли разница, кто подвергается пыткам: трансильванский саксонец, еврей или русский, убежденный коммунист, православный священник или пастор-католик? Здесь существует лишь одно-единственное клеймо: враг республики, а значит, родины.

Но герою удается пройти через все это безумие, потому что его ведет путь веры, который вначале он категорически отрицает. Христианский дискурс вплетен в повествование очень плотно, цитаты из Библии словно иллюстрируют происходящее. Чувствуется, что автор (он же герой) переосмысливает прошлый опыт заключения с духовной точки зрения, а потому те события, которым он придавал случайное значение, теперь, спустя десятки лет после выхода на свободу, видятся им как знаки, освещающие путь его испытания. Например, вот как проходит встреча между недавно вышедшим на свободу героем и пастором: «Вы недавно пережили тяжкие испытания. Но, видите ли, так называемые удары судьбы нам подобные (герой еще определяет себя как атеист, но, несмотря на это, хорошо знает Библию. — Ю.Н.) должны воспринимать как знаки тайного мира Божия, дарующие нам прежде сокрытое, глубинное знание... Вы должны терпеливо ждать, как бы тяжело это ни было, пока не придет ваше время. Тогда все само собой уладится... Попытки чего-то добиться и прощение до срока не принесут никаких результатов...» Однако молодой социалист вскакивает, не желая ничего выслушивать. Все его мысли крутятся вокруг одного: как бы кто-нибудь из полиции не увидел их вместе. В этом рассказанном автором эпизоде будто слышится скрытое отчаяние: если бы он только умел тогда слушать! И в конце концов герой находит свой путь к вере не иначе как через любовь. Именно этому посвящена заключительная часть, повествование не останавливается на моменте, когда герой выходит из тюрьмы. Он свободен, но еще не спасен, истинно счастливым можно стать только в любви и вере — таким выводом хочет завершить свой роман автор.

Очень тонко подмечено, что герой в принципе знает все эти христианские истины, читал о них и умеет сострадать, однако прочувствовать их в жизни ему еще не приходилось. А потому молодой парень пропитан лишь «кабинетной» верой, коммунизм и Царствие Божие для него синонимы: «...на устах замирает молитва, которую не услышит Господь, хотя для него и нет ничего невозможного: Господи, сделай так, чтобы мои прежние друзья сели рядом со мной за стол, покрытый красным сукном, как и я, вдохновившись идеями партии и разделяя мое страстное желание построить социализм в нашем отечестве и во всем мире». Герой явно хочет лучшего, он готов отдаться миру, но не может найти себе применения. В силу небольшого жизненного опыта он еще не способен осознать свое положение, и внутренний конфликт лишь усугубляет накопленные противоречия. Герой искренне не понимает, в чем он провинился, что от него хотят следователи, а потому, выйдя через два года на свободу, замыкается. Автор наглядно показывает, как система подавляет личность — человеку со сломленной волей невозможно найти себя в обществе. Все, кроме родных, глядят на бывшего заключенного с подозрением, начинают обходить его стороной и распускать слухи. Ему невозможно закончить прерванное обучение или устроиться на нормальную работу, человек будто заражается проказой, и вот он сам начинает всех сторониться, закрываясь ото всех в своем доме. Захлопнувшаяся позади заключенного тюремная дверь — это еще не начало новой, счастливой жизни.

И только когда бывший заключенный доведен до отчаяния, ему удается разглядеть тот путь, который казался ложным. Через случайное знакомство с верующей в Бога девушкой герой приобщается к вере, и именно с этой точки начинается его духовное возрождение. Автор хочет на своем примере показать, что близкие и родные люди — самое дорогое, что у нас есть, только они принимают нас со всеми теми «белыми пятнами», которые мы «будем носить на себе до конца своих дней».

Невозможно одной рецензией исчерпать глубину романа «Красные перчатки». Здесь обозначены лишь основные затрагиваемые проблемы, но также стоит упомянуть об историческом фоне, на котором разворачиваются события романа, — это период слома одного строя и установление другого. Автор был очевидцем тех событий, при которых страдали привыкшие к старому укладу люди, и бытовые подробности не смогут оставить читателя равнодушным. Это, безусловно, текст — исторический документ, в литературе на слуху не так много романов, рассказывающих правду от первого лица о работе Секуритате. Здесь присутствует и исповедальный момент: не пытаясь оправдать себя, Шлаттнер с болезненной откровенностью рассказывает, что сподвигло его на дачу показаний против друзей и знакомых, какие мотивы им владели, как проходил этот процесс наедине со следователем. Мы можем лишь догадываться, насколько глубокие потрясения сотрясали автора, когда он вновь пропускал через себя пережитые испытания, однако то, что эти усилия давались ему не без содроганий, в тексте явно ощущается.

«Красные перчатки» большой, серьезный роман, и подходить к нему надо с определенной подготовкой. Очевидно, что такое массивное полотно текста может оказаться интересно не каждому, это не та книга, которую можно взять с собой на море. Но его чтение откроет для вас совершенно новые смыслы, вы однозначно заинтересуетесь Румынией, увидев ее с неожиданной, непривычной стороны, узнаете о методах работы самой жесткой тайной полиции в Восточной Европе, прочувствуете, какое счастье быть свободным человеком. Роман Эгинальда Шлаттнера по-настоящему заставляет думать и размышлять, а это одно из самых главных достоинств хорошей литературы.

Юрий Никитин

 

[1] Быстрее! (рум.)





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0