Песня русская — это исповедь.

Кто на исповеди? Народ!

Эта летопись пишется исстари,

В каждом русском она живет!

В.Боков

 

Современники, почти ровесники XX века, происхождением крестьяне, милостью Божьей поэты, славой не забытые, — Виктор Боков (1914–2009) и Николай Тряпкин (1918–1999)... Оба упокоились на земле воспетой ими Московии. Их музы, так несхожие между собой, в едином охвате впечатляют грандиозным полифоническим национальным звучанием. Язвицкий Лель и «лотошинский ведун» (Л.Аннинский) «пели» Русь каждый на свой лад. Воздать краю отчему — святое, хотя и пророка часто в нем нет. Но поэт в России без песни о ней не поэт. Не народный поэт. Чего никак не скажешь ни о Бокове, ни о Тряпкине. И главный аргумент, конечно, тот, что их стихи «запели».

Мои стихи давно запели

Немалое число людей

Во мне чего-то рассмотрели

Поверили строке моей

(В.Боков)

Ой, ты власть моя — поле!

Коль виновен, — прости.

Дай хоть песенной долей

Для тебя процвести.

(Н.Тряпкин)

Творческий век Виктора Федоровича и Николая Ивановича был велик и плодотворен, и «песенной долей» поэты могли быть довольны. «Я назову тебя зоренькой...», «На побывку едет...», «Ой снег, снежок...», «Оренбургский пуховый платок», «Снег седины», «Лен, мой лен...» и многие другие песни, написанные на слова В.Бокова талантливыми композиторами А.Аверкиным, Г.Пономаренко, Н.Кутузовым, стали народными.

На 70–80-е годы приходится популярность песен на слова Н.Тряпкина: цикл В.Пьянкова «Величальные песни России», сюита Г.Белова «Сельские ночи», «Сцены-гуляния» О.Галахова и другие. Любимой в народе стала поэма «Летела гагара». В разных музыкальных вариантах ее исполняли и до сих пор исполняют самодеятельные и профессиональные певцы, хоры, ансамбли.

Виктор Федорович начал писать с девяти лет, крестьянским мальчишкой. Став профессиональным литератором, всю жизнь посвятил поэтической музе. О себе говорил: «Был песнями наполнен и музыку творил». Он «светил всегда, светил везде», оставаясь до преклонных лет оптимистом.

Утром встану,

Музыкой стану,

Нежной свирелью,

Белой сиренью.

Приглядись ко мне —

Я не такой,

Был из тела,

А стал из звука.

Прикоснись ко мне рукой,

Ну-ка!

Разольюсь

На пятнадцать ладов,

Прилечу к тебе из садов

В золотом оперенье,

Подарю тебе стихотворенье,

А еще золотое колечко — носи!

Так положено на Руси!

Николай Иванович также рано стал заниматься литературным творчеством. Искал свою заветную тропу, с годами неуклонно совершенствуя мастерство. Его поэтической судьбы коснулась «волшебная влага» Провидения. Он признавался, что случилось это на далеком Севере, окуренном фимиамом старинных сказаний.

Когда-то там, в лесах Устюги,

Я неприкаянно кружил.

Скрипела ель, стелились вьюги

У староверческих могил.

И на каком-нибудь починке

Я находил себе ночлег

И припадал к молочной крынке,

Не протерев зальдевших век.

И в смутном свете повечерий,

Я погружался в древний быт,

В медвежий сумрак, в дым поверий,

В какой-то сон, в какой-то мыт.

И постигал я те столетья

И в том запечном уголке,

И в хламе старого веретья,

И в самодельном черпаке.

А за стеной скулила вьюга,

И прямо в дверь ломился снег.

И стала ты, моя Устюга,

Моим пристанищем навек.

И в смутном свете повечерий

Я закрываюсь в тайный скит,

И несказанный дым поверий

В моих преданиях сквозит.

И на каком-нибудь починке

Я источу последний пыл

И слягу в старой веретинке

У староверческих могил.

Сквозь призму древнего быта и духа поэт «постигал» не только исторические «столетья», свое «пристанище» на земле, куда нужно потратить «пыл», но и свою причастность вечному Времени.

В старину жизнь сельского человека мерялась песней: от колыбельной до плача. Устная словесность хранила в своих недрах и величественные сказания о мужественных героях, и молодую удаль, и мудрую печаль. Обращение к фольклору, интерес к простому человеку, по-детски непосредственному, но в то же время умудренному житейским опытом, окрыляли художников слова. Лирика поэтов, вышедших, а на самом деле «никуда не выходивших» из крестьянского рода, органически впитала мелодику и образность обрядовых, лирических, игровых песен.

Это я на белом свете

Прожил восемьдесят лет.

Признаюсь, что в этом свете

Лично мне замены нет.

Петь могу! А кто не может?

Весь вопрос: а что пою?

Что меня в душе тревожит,

На какой земле стою?

Ну, конечно, на российской,

Где песок и чернозем.

Где я по траве росистой

Тороплюсь с большим узлом.

Это я переезжаю

В подмосковный уголок.

Никому не угрожаю,

Не выпрашиваю в долг.

По складу речи, по настроению лирический герой боковского стихотворения как есть коробейник — балагур, любимец публики. Каким, по воспоминаниям людей, знавших поэта лично, он и сам был. Жил по законам народной, в сущности, христианской морали: по труду, по совести, родителей почитал, душой не унывал, на чужое не зарился, талант в землю не зарывал. Однажды Боков сравнил душу поэта с орнаментом. В своих стихах он яркими красками метафор «рисует» образ поэтического творчества.

В моем цеху почет стиху

И рифме самой звонкой.

Я к русской печке подхожу

Чело закрыть заслонкой.

Гудит огонь в печной трубе,

Пылают жаркие поленья.

Мне любо жить в простой избе,

Надежней вдохновенье.

Анапест вышел на крыльцо.

Ямб, как петух, ярится.

Тружусь я! Так в конце концов

Рождается моя страница!

Печка! Верное тепло и богатство русской избы, гармония русского мира. Коснись «челом», как благословение прими. И всего у тебя прибавится, прибавится душевного жара и вдохновения. Как это важно для поэта!

Тряпкин, говоря: «Я — сам себе фольклор», — с особенным удовольствием рассказывал о своих походах «то в телеге, то пешком» за новыми впечатлениями, за рожком, за гармошкой. А потом напевал сложенные им «песенки» — так он называл свои стихи.

Начинаю первую, начальную,

Самую любимую пою.

И воссели бубны величальные

На мою широкую скамью.

...............................................................

И вот кричит строка:

Да расточится дым!

А в сердце — песенка рожка,

Идущая к живым...

Понимание тряпкинских природных картин порой требует повышенного сосредоточения, так как его поэтика отличается нагруженностью образов, развернутых метафор. Но это и дарит удивление самобытной словесной стихией.

Со сторон заката и востока,

Захмелев от грома и воды,

Золотая ключница сорока

Отперла небесные сады.

Теньти-бреньти! Огненные вышки!

Голубой да синий кипарис!

Запускали змея ребятишки

И тянули небо прямо вниз.

.......................................................................

Теньти-бреньти! Луковка-махалка!

Не галдите, галки, вразнобой!

Закрутись, ты, солнечная прялка,

Засверкай над нашею избой!

Сильно и точно передается «хмельная» свобода детства, дерзость и неистовость мальчишек: «тянули небо прямо вниз». «Теньти-бреньти!» — в деревенской жизни балалайка всегда под рукой.

И опять перекличка с Боковым. «Вся-то страсть моя — струна...», — писал поэт о себе, и писал правду. О чем только не поведала его верная трехструнка! Боковское многочасовое исполнение частушек и страданий под балалайку стало легендой. Песни, по народному обычаю, игрались, часто в них включались приговорки, диалоги. Бокову близка интонация разговорная, распевная. Он наследник «нежного, певучего наречия» матери Софьи Алексеевны — запевалы, замечательной рассказчицы, настоящей русской женщины-труженицы: «В сельской душе моей сохранились // Мамины мудрости, мамины песни...»

У меня сегодня лучший гость,

Лучший друг, испытанный годами.

Нежность всей земли собрал бы
                                                       в горсть

И отдал маме!

Это от нее мое начало,

От нее мой первый путь в Москву.

Это ведь она качала

Каждую мою строку.

Было и Тряпкину кому поклониться за подаренное ему в детстве тепло души, за «сказки родовые» и «вирши духовные», петые «у печного корабля», благословившие судьбу поэта:

Ах ты, бабка Настасья!

Что бы было бы нынче со мною,

Если б в детстве своем

Я не ведал, старушка, тебя?

Вспоминаются долгие зимы,

Покрытые снежною мглою,

И твое воркованье

У печного того корабля.

................................................................

Мы с тобой на печи.

И сладки нам любые морозы,

И любая метель за стеной

Навевает блаженные сны.

Да к тому ж еще кот

Без единой крупиночки прозы

Между нами урчит

Про кошачьи свои старины.

Ну а ты все поёшь и поёшь

То ли сказки свои родовые,

То ли вирши духовные,

Коим не видно конца.

И плывут на меня до сих пор

Грозовые столетья былые,

И в глаза мои смотрит Судьба,

Не скрывая лица.

И уж если теперь

Мои песни хоть что-нибудь значат,

И уж если теперь я и сам

Хоть на что-то гожусь, —

Ах, всему тому корень

Тогда еще, бабушка, начат —

Там, у нас на печи,

По которой и нынче томлюсь.

Виктор Федорович и Николай Иванович одинаково высоко ценили национальные традиции. Читая их произведения, хочется воскликнуть: «Там русский дух, там Русью пахнет!» В стихотворении «Николаю Тряпкину» Боков дал яркие творческие портреты и себе, и собрату по перу:

Нам нечего делить!

С зерном, с мукой сусеки наши,

Не поскупилась жизнь налить

Тебе и мне из полной чаши.

В твоей строке сосновый дух

И привкус тундровой морошки.

В ней звонкий окрик молодух,

Дыхание лесной сторожки.

Ты песенный, как вольный струг,

Ты — музыкальная шкатулка.

Мы оба из деревни, друг.

Мы оба с одного проулка.

Я — в балалайку, ты — в гармонь.

Я — за прибаску, ты — за песню.

Родные — твой и мой огонь,

И нам в одной избе не тесно!

Стихи Бокова и Тряпкина хочется читать вслух, они «просятся» на народ. Издавна повелось: и горюем, и празднуем миром. То грустную песню затянем — «Славянская душа печальна исстари...»:

Душа у России скромная,

Отзывчивая, не темная,

Душа у России полынная,

Протяжней, чем песня старинная.

(В.Боков)

То пляску заведем:

Эх, пол-доска!

Пропадай, тоска!

Ну-ка, Федя-избачок,

Раскрывай-ка сундучок!

Чтобы песенки оттуда

Раздавалися!

Чтобы цветики на сердце

Распускалися!

(Н.Тряпкин)

Коллективная песня, и душа в ней общинная, хоровая, многоголосная. Хотя и называл Тряпкин шутливо свои сочинения песенками, некоторые из них скорее миниатюрные оратории с эпически широкой темой, рефренами и кодами. «Рокочут гуслярные струны», говорят о доле поэта-певца, об истории страны, о «вселенских» бурях. Это песнь времени.

Старинные песни, забытые руны!

..........................................................................

И только лишь кто-то кричит
                                                     и взывает:

«По Дону гуляет, по Дону гуляет

                       Казак молодой».

И снова поет пролетевшее Время —

И светится Время, как лунное стремя,

                       Над вечной Водой.

..........................................................................

И снятся мне травы, давно прожитые,

И наши предтечи, совсем молодые.

                       А Время поет.

И рвутся над нами забытые страсти,

И гром раздирает вселенские снасти,

                       А колокол бьет!

В 90-е годы грянул гром «российских страстей»... Боков и Тряпкин тяжело переживали перемены в стране. Рушилось то, что казалось незыблемым: уважение к труду, доверие к человеку. И советское прошлое не было безмятежным (семья Тряпкиных пострадала во время коллективизации, Бокова не миновала участь ГУЛАГа — по ложному доносу). Однако СССР они считали своей Державой, в которой талант народного поэта почитался культурной ценностью, «кладом». Новая Россия стала чужой.

Ах вы, люди мои! Ах вы, люди мои —
                                                     человеки!

Почему вы такие? И с чем вы
                                           кончаете путь?

В словах Тряпкина горечь и досада: в чем найти духовную опору? Со всей искренностью поэта он пишет другу:

Для нас ли дым взаимной чепухи?

Поверь-ка слову друга и поэта:

Я заложил бы все свои стихи

За первый стих из Нового Завета...

Жить по Новому Завету... За Россию православную радели Гоголь и Достоевский. Но это путь жертвенной любви, не каждый его принимает, хотя он и открыт для всякого, в ком теплится хотя бы огонек веры. «Усталому, омраченному» человеку близко признание Бокова, «бегущего» в храм как в свое «жилище».

Не все в России забыли Бога,

Не все заколотили Божий храм.

Травой не заросла дорога

К часовенкам, к монастырям.

Идешь усталый, омраченный,

На горизонте крестик золоченый,

И ты прибавил шагу, побежал,

Как будто храм тебе принадлежал!

В каком-то смысле храм — мое жилище,

Мы в нем себя спасаем, Бога ищем.

А он от нас того и ждет.

И постоянно молится весь год.

В чем спасение России? — по-сыновьи тревожится поэт. И, не находя точного ответа, обращает к ней сердечное пожелание: «Россия, будь всегда собой!» За этим стоит: сохрани себя, не дай в обиду, пусть достанет сил дать отпор недругам, замахивающимся на твои святыни — веру, землю-матушку, культуру.

Верю в тебя — ты выстоишь,

Буря повалит — ты встанешь.

Праведная, неистовая,

Синего неба достанешь!

Тряпкин не столь светел в своих раздумьях — не дают покоя разрушенный «дедовский храм», кривые дороги и обиды. Молитвой звучат слова поэта: «Да святятся уроки, внушавшие радость и боль!» Как ни тяжелы «уроки» сомнений и сожалений, покаяния и прощения, но через них приходит побеждающая сила, а с ней всеобщая радость.

Ради веры такой хорошей

Не запремся в своей избе

И любую крестную ношу

Понесем на своем горбе.

Нельзя не признать, что Русь в самые тяжелые времена своей истории побеждала духом. Боков и Тряпкин укрепляют русского человека словом. В их песнях живет соборная душа России.