Поэзия Белого движения
Виталий Юрьевич Даренский родился в 1972 году в Луганске. Философ, историк, поэт, прозаик, публицист. Окончил исторический факультет Донецкого государственного университета. Кандидат философских наук. Автор более 300 научных публикаций в девяти странах мира. Стихи и проза публиковались в журналах России, Украины, Молдовы и Белоруссии. Автор поэтического сборника «Тропа у обрыва». Лауреат поэтического конкурса «Русская Голгофа» (2017), дипломант конкурса «60 +». Член Союза писателей России, член правления Союза писателей ЛНР, член правления Луганской писательской организации имени В.И. Даля. Живет в городе Луганске.
Русская поэзия ХХ века, авторами которой являются участники Белого движения, в настоящее время приобрела большой читательский интерес и начинает изучаться в рамках академического литературоведения. Поэтика этих авторов является достаточно традиционной, продолжающей стилистику XIX века, но несет в себе новый трагический опыт эпохи. Этим определяется ее ценность для современного читателя, открывающего в ней для себя непривычно глубокую в нравственном отношении картину мира. Важнейшим аспектом понимания причин и движущих сил любого значительного исторического события является анализ тех субъективных представлений, которые имели его участники о том, что происходит, в чем они участвуют и как к этому следует относиться. В науке этот аспект определяется как исследование ментальности людей определенной эпохи и определенной социальной группы. Попытки непосредственно связывать мотивы действий людей и их отношение к происходящим событиям только с их частными экономическими или политическими интересами всегда дают очень искаженный результат, поскольку не учитывают мотивов более высокого, ценностного порядка. Эти более высокие мотивы определяются отнюдь не экономическими и политическими факторами, а факторами нравственными и религиозными.
Именно игнорирование этих мотивов нравственно-религиозного порядка до сих пор приводит к принципиальному непониманию причин Белого движения. Особо грубые искажения делал так называемый классовый подход, который «объяснял» причины Белого движения какими-то корыстными материальными интересами его участников. Однако анализ социального состава «красных» и «белых» показывает, что он принципиально не отличается, разница только в некоторых пропорциях. С обеих сторон воевали в социальном и классовом отношении практически одни и те же люди, причем часто переходили с одной стороны на другую. Таким образом, очевидно, что разделение на «красных» и «белых» имело в первую очередь мировоззренческий, а не социальный и тем более не классовый характер. Узкая прослойка дореволюционного «правящего класса», то есть высшее дворянство и бюрократия, крупные промышленники, сразу же эмигрировала и в Гражданской войне не участвовала. Количество бывших офицеров дворянского происхождения с обеих сторон было примерно одинаковым (хотя большинство тех, кто воевал за «красных», делали это не по идейным соображениям, а вынужденно — имея в заложниках семью или просто чтобы не умереть с голоду). Белые армии в основном состояли из тех же самых разночинцев, крестьян, рабочих и маргиналов, что и Красная армия. Следовательно, понимание причин Белого движения следует искать не в социально-классовой сфере, а в сфере духовно-нравственной, мировоззренческой. Главными историческими источниками здесь являются свидетельства самих белогвардейцев о мотивах их борьбы в виде мемуаров, писем, дневников и художественной литературы. Что касается последней, то здесь наиболее ценным и адекватным источником является поэзия, а не проза. Проза предполагает художественный вымысел, а поэзия передает мотивы и мировоззрение людей самым непосредственным образом, и любая фальшь здесь сразу же чувствуется, лишая стихотворение искренности и художественной ценности.
Тексты русской поэзии ХХ века, авторами которых являются участники Белого движения, бесценны для понимания ценностных мотивов этих участников Гражданской войны, их нравственного сознания, ставшего завещанием для нас. С этой точки зрения поэзия Белого движения до настоящего времени рассматривалась лишь фрагментарно. В частности, публикации стихотворений Арсения Несмелова, Сергея Бехтеева, Ивана Савина, Николая Туроверова, Марианны Колосовой и других сопровождались статьями современных авторов, которые разъясняли их мировоззренческие и нравственные позиции (См., напр.: Хатюшин В. Блеск холодной стали // Меч в терновом венце: Поэты Белой гвардии. М.: МГТУ имени М.А. Шолохова, 2008). Тем не менее целостной формулировки их мировоззрения и специфики его художественного выражения до сих пор нет.
В качестве исходного пункта нашего анализа стоит рассмотреть легенду о гибели Николая Гумилёва, обвиненного в участии в белогвардейском заговоре. Сохранилось свидетельство, якобы рассказанное чекистом — участником его расстрела. Оно звучит так: «Да... Этот ваш Гумилёв — нам, большевикам, это смешно. Но, знаете, шикарно умер. Я слышал из первых рук. Улыбался, докурил папиросу... Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из Особого отдела произвел впечатление. Пустое молодечество, но все-таки крепкий тип. Мало кто так умирает. Что ж, свалял дурака. Не лез бы в контру, шел бы к нам, сделал бы большую карьеру. Нам такие люди нужны...» В ЧК он держался мужественно, на вопрос конвоира, есть ли в камере поэт Гумилёв, ответил: «Здесь нет поэта Гумилёва, здесь есть офицер Гумилёв» (Зобнин Ю. Казнь Николая Гумилёва: Разгадка трагедии. М.: Эксмо, 2010. С. 15). На стене камеры Кронштадтской крепости, где последнюю ночь перед расстрелом провел Гумилёв, были обнаружены нацарапанные стихи. Текст их такой:
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Проплывает Петроград...
И горит на рдяном диске
Ангел твой на обелиске,
Словно солнца младший брат.
Я не трушу, я спокоен,
Я — поэт, моряк и воин,
Не поддамся палачу.
Пусть клеймит клеймом позорным —
Знаю, сгустком крови черным
За свободу я плачу.
Но за стих и за отвагу,
За сонеты и за шпагу —
Знаю — город гордый мой
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Отвезет меня домой.
Некоторые исследователи подвергают сомнению как достоверность этого свидетельства, уже ставшего легендой, так и принадлежность этих стихов Н.Гумилёву. Считается, что достоверным является лишь семейное предание о том, что последними словами Гумилёва были: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь!» (Эльзон М.Д. Последний текст Н.С. Гумилёва // Николай Гумилёв: Исследования и материалы. Библиография. СПб.: Наука, 1994. С. 298). Но как бы там ни было, для изучения ментальности исторической эпохи важна сама по себе эта легенда, а не степень ее достоверности. Легенда, приписываемая чекисту, сама по себе очень хорошо показывает, как представлялся образ белого офицера в ту эпоху, причем даже и его «красным» врагам. Характерно, что когда образы белых офицеров появились в советском кинематографе 70-х годов ХХ столетия, они точно соответствовали этому изначальному образцу. Что касается принадлежности этого стихотворения Н.Гумилёву, то еще известный литературовед H.A. Струве написал специальную работу, доказывающую его авторство: «Общее впечатление и стилистический анализ говорят в пользу подлинности этих предсмертных стихов Гумилёва. В худшем случае мы имеем дело с первоклассным подражанием, написанным большим знатоком гумилёвской поэзии, усвоившим не только ее внешние приемы, но и дух» (Струве H.A. Последнее стихотворение // Новый журнал (Нью-Йорк). 1970. № 5. С. 65). Но опять-таки, независимо от авторства, можно утверждать, что в этом стихотворении, как в «зерне», заключены почти все самые важные мотивы всей позднейшей поэзии Белого движения.
Этими мотивами являются:
— завороженность красотой Родины, такой, какая она есть, ради которой не страшно умереть («В час вечерний, в час заката...»);
— полное спокойствие и бесстрашие перед лицом смерти («Не поддамся палачу»);
— знание своей правоты и сознательное самопожертвование как плата за свободу («За свободу я плачу»);
— надежда на посмертное воздаяние за совершенный подвиг («Но за стих и за отвагу... Отвезет меня домой»).
Другим репрезентативным текстом, показывающим нравственный исток Белого движения, является стихотворение А.Несмелова, в котором есть строки:
...Отважной горсти юнкеров
Ты не помог, огромный город,
Из запертых своих домов,
Из-за окон в тяжелых шторах.
Ты лишь исхода ждал борьбы
И каменел в поту от страха.
И вырвала из рук судьбы
Победу красная папаха.
Всего мгновение, момент
Упущен был — упал со стоном.
И тащится интеллигент
К совдепу с просьбой и поклоном...
Здесь Белое движение показано как преданное своим народом, и за это сам народ сразу же несет тяжкую расплату. Этот историософский аспект одновременно является и аспектом нравственным — показывающим закон воздаяния и дарующим вечную славу преданным героям. С этим пятым аспектом тесно связан шестой аспект — жалость к народу, который попал в рабство к новой власти, хотя бы и по своей собственной вине. Наконец, седьмой аспект — мотив поэзии Белого движения, который можно назвать мистическим. Он связан с видением страдания России как уподобления страданиям Христа. Этот мотив в русской поэзии впервые возникает в известном стихотворении Ф.Тютчева «Эти бедные селенья...» («Удрученный ношей крестной, / Всю тебя, земля родная, / В рабском виде Царь Небесный / Исходил, благословляя»). Но именно в белогвардейской, а затем эмигрантской поэзии он достигает своего широкого развития, а затем актуализируется и в России начиная с 1990-х годов. Приведем наиболее яркие примеры воплощения этих мотивов у нескольких самых известных представителей поэзии Белого движения.
Мотив красоты Родины, уничтоженной революцией, присутствует у многих поэтов, приведем лишь пример из стихотворения Ивана Савина, одного из самых ярких поэтов «Белой идеи»:
И смеялось когда-то, и сладко
Было жить, ни о чем не моля,
И шептала мне сказки украдкой
Наша старая няня — земля.
И любил я, и верил, и снами
Несказанными жил наяву,
И прозрачными плакал стихами
В золотую от солнца траву...
Иван Савин не относился к «привилегированным сословиям», он вырос в бедной многодетной семье в уездном городке Зенькове Полтавской губернии и, окончив в 1919 году Зеньковскую правительственную гимназию, вступил в Добровольческую армию. Его восприятие дореволюционной России как потерянного рая нельзя объяснить какими-то особо комфортными условиями жизни, и люди его социального статуса намного чаще шли как раз в Красную армию. Такое восприятие основано на нравственных факторах, на особом, благородном строе души. С этих же позиций воспринимал дореволюционную Россию, например, и Нобелевский лауреат И.Бунин, который дал самую высокую характеристику художественному уровню стихов Ивана Савина: «То, что он оставил после себя, навсегда обеспечило ему незабвенную страницу в русской литературе: во-первых, по причине полной своеобразности стихов и их пафоса; во-вторых, по той красоте и силе, которыми звучит их общий тон, некоторые же вещи и строфы — особенно» (Полчанинов Р. Про Ивана Савина // Литературно-общественный журнал «Голос Эпохи». 2017. № 4. С. 251).
Соответственно, и революция воспринимается поэтом не как политическое событие, а как кощунство и святотатство, как разрушение целого прекрасного мира:
Пьяный хам, нескончаемой тризной
Затемнивший души моей синь,
Будь ты проклят и ныне, и присно,
И во веки веков, аминь!
«Белые» воспринимали «красных» не как политических противников, а как варваров, уничтожающих Россию как таковую. Если «красные» старались представить «белых» как пособников интервентов, поскольку они поддерживались Антантой, а ее войска стояли в нескольких морских портах, через которые велось снабжение белых армий, то для «белых» сами большевики были интервентами в абсолютном смысле слова — то есть антирусской силой. В политическом отношении это выражалось в том, что в первый период Гражданской войны «красных» рассматривали как предателей и пособников немцев, что подтверждалось Брестским миром. Позднее, после поражения Германии, «белые» воспринимали «красных» уже в более широком контексте — как наемников мировых «темных сил» (Н.Марков), «мировой закулисы» (И.Ильин), которые используются под видом «революционеров» для разрушения России, превращения ее в безликий «интернационал» ради «мировой революции». Фактическое отсутствие у «белых» четкой идеологии обычно рассматривается как их слабость, но специфика Белого движения как раз и была в том, что это было явление не идеологическое, а нравственное. «Белые» мыслили не идеологически, а метафизически, защищая свою идеальную Россию от тех, кто хотел ее уничтожить и заменить «интернационалом», воспринимая «красных» не просто как врагов, а как варваров и инфернальные силы, «восставшие из бездны», то есть как врагов не в политическом, а в первую очередь в духовном смысле слова. Такое духовное — православное — восприятие революции выразил Сергей Бехтеев в стихотворении «Русская Голгофа» 1920 года:
Ликует антихрист Иуда,
Довольный успехом побед:
Свершилось вселенское чудо,
И царства христьянского — нет!..
И воинство с красной звездою,
Приняв роковую печать,
К кресту пригвождает с хулою
Несчастную Родину-мать!
Мотивы бесстрашия перед лицом смерти, знания своей правоты и сознательного самопожертвования выразились, например, в стихах Ивана Савина:
Зевнули орудия, руша
Мосты трехдюймовым дождем.
Я крикнул товарищу: «Слушай,
Давай за Россию умрем».
В седле подымаясь как знамя,
Он просто ответил: «Умру».
Лилось пулеметное пламя,
Посвистывая на ветру.
Чаще всего стихи на эту тему проникнуты самым пронзительным трагизмом, как, например, у Н.Снесаревой-Казаковой в стихотворении «Кадеты-каппелевцы»:
Они пели, безумные, пели,
Обреченные в жертву Вандалу.
На их черных кадетских шинелях
Еще свежая кровь не застыла!
Красный флаг наступал отовсюду,
Русь металась подстреленной птицей...
Никогда, никогда не забуду
Эти русские, детские лица.
Или в строфах Николая Туроверова, ставших известной песней:
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Все не веря, все не зная,
Что прощается со мной...
Мотив надежды на посмертное воздаяние за совершенный подвиг у Ивана Савина выражен так:
Что для вечности временность гибели?
Пусть разбит ваш последний очаг —
Крестоносного ордена стяг
Реет в сердце, как реял в Галлиполи.
Вспыхнет солнечно-черная даль,
И вернетесь вы, где бы вы ни были,
Под знамена... И камни Галлиполи
Отнесете в Москву, как скрижаль.
Мотив предательства Белого движения своим народом, за которое сам народ сразу же несет тяжкую расплату, у этого поэта особенно пронзителен:
И только ты, бездомный воин,
Причастник русского стыда,
Был мертвой Родины достоин
В те недостойные года.
Вот почему с такой любовью,
С благоговением таким
Клоню я голову сыновью
Перед бессмертием твоим.
Вместе с тем есть стихотворения, в которых звучит и укор Белому движению со стороны потомков:
Быть может, в укор из отцов кой-кому
Пою я — держались не крепко,
Позволив, чтоб Русь превратила
в тюрьму
Босяцкая хамская кепка.
Н. Воробьев. Кадетам
У многих поэтов звучит мотив жалости к народу, который попал в рабство к новой власти, который, по словам Георгия Иванова, «Царю и Богу изменивший / Не достоин ни Царя, ни Бога». Классическими здесь стали строки Владимира Набокова 1944 года:
Каким бы полотном батальным ни
являлась
советская сусальнейшая Русь,
какой бы жалостью душа
ни наполнялась,
не поклонюсь, не примирюсь
со всею мерзостью, жестокостью
и скукой
немого рабства — нет, о нет,
еще я духом жив, еще не сыт разлукой,
увольте, я еще поэт.
Из поэтов — участников Белого движения этот мотив жалости ярко выражен у Анатолия Величковского:
Моей России больше нет.
Россия может только сниться,
Как благотворный тихий свет,
Который перестал струиться.
Советским людям будет жаль
Навек исчезнувшего света.
Россия станет как Грааль
Иль Атлантида для поэта.
Мы проиграли не войну,
Мы не сраженье проиграли,
А ту чудесную страну,
Что мы Россией называли.
Страдания России уподобляются страданиям Христа, и на этом основана вся надежда на ее воскресение. Князь Николай Кудашев в стихотворении «Русь» дает емкую формулу этой надежды:
Ничего, кроме лютого горя,
Бог-Господь для тебя не судил!
Искровавилась, с Западом споря,
На Восход не считала могил...
Для того чтоб ты стала иною,
Поднимаю с молитвой пращу,
И, готовясь к неравному бою,
Я твой будущий образ крещу...
Эта надежда определяет и особое призвание поэта Святой Руси:
Жила бы лишь правда в народе.
На песни мои вам оков не надеть.
Я буду и мертвый восторженно петь
О Боге, Царе и свободе!
С.Бехтеев.
А классическими можно считать строки Н.А. Чудинова из «Покаянной»:
Со святыми в селеньях небесных
Упокой, Боже, павших в бою
За родную страну, и безвестных,
Убиенных за веру Твою...
Всеблагий, всемогущий, помилуй,
Обрати на Россию Свой взор,
Возврати ей и славу, и силу
И сними поношений позор!
Для сравнения стоит отметить, что противоположная сторона — советская поэзия о Гражданской войне — по объему превосходит тексты поэзии Белого движения в тысячи раз. В 20–30-е годы это была одна из главных тем, хотя ее художественный уровень оставляет весьма удручающее впечатление, лишь за исключением нескольких авторов — Э.Багрицкого, М.Светлова, В.Луговского и др. Тем не менее даже названные авторы по своему художественному уровню, не говоря уже о мировоззренческой глубине, далеко уступают тем наиболее талантливым поэтам Белого движения, которые были здесь упомянуты. По сути, «красная» поэзия о Гражданской войне была почти забыта уже после Великой Отечественной войны, полностью заслоненная этой новой темой. А поэзия Белого движения в начале XXI века была открыта заново и становится все более известной — в первую очередь потому, что она оказалась глубоко созвучной современному поэтическому переживанию исторических судеб России.
Если «красная» поэзия была тесно связана с определенной идеологией и ушла в забвение вместе с ней, то поэзия Белого движения основана не на идеологии, а на самых глубинных архетипах культуры. Выделенные здесь нами семь ведущих мотивов являются архетипическими сюжетами, составляющими глубинные основания культуры как таковой. Гибель Родины, нашествие варваров, героическая гибель и самопожертвование, посмертная награда, память поколений, возмездие врагам и возрождение поруганной Отчизны — эти мотивы как архетипические сюжеты присутствуют в любой культуре. Специфически русскими в поэзии Белого движения являются лишь мотивы мученичества за веру, идущие из христианской традиции, а также представление о священной Родине — Святой Руси, против которой направлен самый мощный и коварный удар «темных сил». Благодаря этим содержательным моментам, а также яркому продолжению традиций русской классики поэзия Белого движения имеет непреходящую художественную ценность. Но не меньшее значение она имеет и для понимания движущих сил Белого движения, поскольку последние имели в первую очередь духовно-нравственный характер. Этим и определяется значимость картины мира, явленной в поэзии Белого движения.