* * *
Спи, ты не узнаешь никогда,
как легки алмазные иголки...
И остался он пластиной льда
далеко от Родины, на Волге.

Этот рыцарь тоже невесом,
тихий ветер вспомнил только имя
и остался снегом и песком,
золотом рассыпался в пустыне.

Шелестит и дышит соль земли,
небесам молитва — Богу клятва...
И остался крест одной любви,
за судьбу награда и расплата.


* * *
Мне снился сон. Речные дали
звенели черным серебром,
и отражался на причале
в огнях блистающий паром.

И был погрузки срок недолог.
Несла зола из струй теней
пропахший потом серый войлок
и гривы спутанных коней.

Дым подпевал ловцам свободы,
и среди всех молчал один,
глядя в летейских вихрей воды
на зеркалах разбитых льдин.

И там, на стыках тонких лезвий,
весла тугая рукоять
искала в омуте созвездий
льняной листвы седую прядь.

И, обернувшийся ревниво,
сказал безумный коногон:
Россия, Родина, рябина...
Славь Бога, славь — нам снится сон.


Волчья поляна

Долго дорога вела под уклон.
И расступились горбатые ели —
холм заповедный, дымящийся сон
всплыл из оскаленной песни метели.

Сладко дремать у чужого костра.
В час, когда ветер под сердцем змеится,
из глубины изумрудного льда
искры роняет слепая волчица.

Зернами звезд полыхает весь лес,
в шкурах звериных блистают кольчуги.
«Что тебе надо от наших небес?» —
дышит река в заколдованном круге...

И отражает зеркальный излом
купол, угаданный в бронзовом шлёме,
чистое поле, родительский дом
и необъятную Русь на подъёме.


Снегири

Покатились листья вслед за ветром,
не смотри ты в небо, не смотри —
под крылом, дыханием согретым,
распахнут нам душу снегири.

Горсть рябины медленнее тает,
если нет прохладного огня.
И скользят в ладони капли ягод,
прозвенев кому-то про меня.

Верной остается только зависть.
Лейся, ледяное серебро,
лишь бы кровью сердца упивалось
меченное золотом перо!

И пускай, от ревности тоскуя,
дар любви убьет судьбу твою —
пропоют нам славу неземную
снегири, забытые в раю.


Чиновник

Утром на колени встал, обулся,
сунул ноутбук в пустой мешок...
О, какую нить с изнанки пульса
выдаст развязавшийся шнурок!

Будто сердце вермутом согрели
три рябины в поле у костра.
И взлетели ржавые качели
выше стоек Крымского моста...

Разве юность может быть счастливей?
И, шепча себе: «Молчи, болван», —
мчал в Охотный ряд на резвой «Ниве»
депутат от Фрязина Степан.

Ради стряпчих трасса перекрыта,
не затмит мигалку дым свечи.
Лишь бы с веткой власти у корыта
душу не сожрали толмачи!

Светофор не гасит глаз зеленый,
и сума не давит исполать...
Просто надо туже под иконой
золотые лапти шнуровать.


* * *
Рассеялась Россия на запад и восток,
достался нам в пустыне сверкающий песок.
Без памяти о братьях гуляет тень вины
в бревенчатых объятьях бродячей старины...

Под сердцем тлеет уголь, и дома будто нет —
есть только красный угол и чей-то белый свет.
А ты идешь и видишь дорогу за судьбой —
зовет, ведет нас в Китеж невидимый слепой!


Переправа

Старый паромщик с другой стороны
слышит такие слова:
— Что еще может быть дальше Дубны...
Крым или просто Москва?

Вспыхнул закатом гранитный канал:
— Мало нам было дорог?
Я вдоль по берегу судьбы искал,
ты их влачил — поперек...

Цепь из сердец никогда не замкнуть,
вьет ее дым золотой.
Лишь бы звезда покатилась на грудь
там где-нибудь, за кормой.


Ивовый пруд

Май мой зеленый, дыханьем согретый,
август веселый с прозрачной листвой...
Ранит мне душу на станции этой
лампа в окне с занавеской простой.

Тень промелькнет — дым костра не догонишь.
лишь бы напомнил нам ивовый пруд
голой русалки змеиную роскошь,
дрогнувший в иглах ресниц изумруд...

Лунному ветру никто не поверит,
и отраженье в воде не лови.
Если песок застилает наш берег —
пусто в раю от любви до любви.


Деревня

Стыки рельс постукивают глухо.
Ничего не вижу я, смотри —
тихим вздохом ангельского духа
над рябиной тают снегири.

И опять мы бродим по деревне,
будто в клубе снова будет бал,
где молился я одной царевне,
а другую ты околдовал...

Неужели, брат мой, неужели
дети врут, не видят старики
это золотое ожерелье
в лунном поле с лезвием реки?

И по теплым линиям ладони,
отсекая искры быстрых дней,
у костра молчат слепые кони,
стерегут залетных снегирей!


* * *
Среди теней, из яблонь свитых,
и на семи своих ветрах
луны пятнистой медный слиток
медалью катится в холмах.

И снова тянутся по следу
из бездны вечные круги,
мир среди войн отца и деда
по обе стороны реки.

А жизнь плетет узлы и сети
из поцелуев или слов,
и вьет дыханье на рассвете
бродячий ветер-птицелов...

И в сердце внизывает дьявол,
если взглянуть издалека —
дым фантастических парабол
и пепел в лапах паука!


Агрохимия

Не ржет Пегас, шиповник лезет в розы,
пуанты муз застыли под луной...
Зачем немую зыбь девятой прозы
лопатой душит гумус чумовой?

Дворцы оглохли, избы промолчали.
Сравнив с оброком думы о земле,
поникла от неведенья в печали
и часть администрации в Кремле.

Казалось бы, мичуринская тема
решается на уровне сапог...
однако след лаптей — вот в чем проблема —
опять мотает лыко за порог!

И почвенники в трансе: нет ответа.
и агрономов мучает курьез:
когда и где расцвел в миазмах бреда
компост-модерн и весь его навоз?


* * *
Озеро вспыхнет не скоро.
В далях заката видней
полупрозрачные горы
с пульсом тоннельных огней.

Там наша стая пропала,
и не шепнет ни о ком
ветер в глубинах Байкала,
за ледяным тростником.

Лишь бы на молниях радуг,
каменный вздох затаив,
вспомнил живучий подранок
солнечный в небе мотив...

И отзовется так близко,
волны рассыпав свои,
ночь, золотая радистка
с вечным посланьем любви.