Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Рецензии на книги: Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ. Сказки для друзей, бывшие сказки для идиотов. — Виктор ПЕЛЕВИН. Искусство легких касаний. — Вьет Тхань НГУЕН. Сочувствующий

Андрей Щербак-Жуков. Сказки для друзей, бывшие сказки для идиотов

Произведения Андрея Щербака-Жукова широко известны, почти все они распечатаны на страницах сетевых и бумажных изданий. Кто не знает его классический «Космический рейс».

Отправили в ракете гуся и трех котят. —
Котята похмелились и весело летят,
А гусь на них гогочет,
А гусь лететь не хочет.
Его ссадили на Луне —
Весь экипаж хохочет.

И так далее.

С появлением подобных текстов укрепилась слава Андрея Щербака-Жукова как создателя отечественного «инфоромантизма». Утверждается, что он, «инфоромантизм», «восходит корнями» — так написано в аннотации — к русскому романтизму XIX века и декадентским течениями начала XX века. Это пусть, каждый волен возводить себя к той или иной уважаемой (или презираемой) традиции, оспаривать это генеалогическое древо мы не будем. Скажем лишь, что тексты автора жгуче современны, могли появиться только в наше время.

Есть некоторые вопросы к названию книги. Указывается, между прочим, что это бывшие сказки для идиотов. «Идиот», как известно, в переводе с древнегреческого «человек, не состоящий на государственной службе». Надо ли в свете этой информации понимать так, что все друзья Андрея к настоящему моменту устроились на государственную работу и тем самым перестали быть «идиотами»? Или тут заложен немного другой или совсем другой смысл?

Важный момент: книга оформлена графическими работами автора. Вообще-то все знают, что книга — это не просто собрание каких-то текстов, более или менее талантливых. Она сама по себе произведение искусства. И автор в данном случае дал нам это почувствовать в полной мере. Замысел Андрея Щербака-Жукова подкреплен и развит с помощью рисунков и способа их распределения по тексту.

Среди текстов, манифестирующих вышеназванный «инфоромантизм», попадаются произведения, выполненные в совершенно обычной, классической манере. И одно мне понравилось особенно сильно.

Рождественское

Бык, осел стояли в стойле, ели, что им дали.
И звезду на небосклоне видели едва ли.
И когда цари с дарами или там волхвы
Приходили, не подняли звери головы.

А могли уйти в ночное, где пасется стадо,
Но осел и бык случились точно там, где надо.
Бык с ослом — простые звери; жизнь их коротка.
Только этим двум досталась слава на века.

Где-то ангелы носились сквозь ночные дали,
А осел с быком стояли — тихо, молча ждали.
Они первыми признали, встретили Его,
И с тех пор не мыслят люди Рождество.

Да, могут спросить некоторые, почему я термин «инфоромантизм» все время беру в кавычки? Нет ли здесь некоего недоверия? Нет, я просто следую за автором, он сам его берет в кавычки.
 

Виктор Пелевин. Искусство легких касаний

Книга состоит из трех частей, очень отличающихся по жанру, — так подумал бы нормальный читатель, если бы не воля автора, которая заключается в том, что книга должна делиться на две части:  первая — «Сатурн почти не виден» и вторая — «Бой после победы». Первая часть ко всему прочему подразделяется на два произведения: «Иакинф» и «Искусство легких касаний». Во второй только одно произведение — «Столыпин». Разумеется, все не просто так, и эта сложность не бессмысленна, а, наоборот, осмысленна.

Конечно, всякий читатель в возрасте заметит сразу же, что для частей своей книги Виктор Пелевин взял на неоплачиваемый прокат названия старых советских кинофильмов про шпионов. Эти названия очень хорошо смотрятся на новой работе.

«Иакинф» можно назвать приключенческим текстом. Группа молодых мажоров отправляется в путешествие по горам где-то на Кавказе и попадает в руки странному проводнику, который приводит их в очень-очень интересное место.

«Искусство легких касаний» центральное и по положению в книге, и по смысловой нагрузке произведение. В нем рассказывается, как сотрудники КГБ придумали победить Америку. И, судя по тому, что мы оттуда, из Америки, наблюдаем, кажется, победили. Речь не о Трампе, а как раз наоборот, о демократах, ему противостоящих, о заведенных там общественных порядках, ЛГБТ-движении и тому подобном. Тут как с «Протоколами сионских мудрецов»: может, они и выдумка, но отрицать наличие предсказанных в тексте результатов нельзя.

Да, тут еще забавный момент с главным персонажем, с Голгофским. Если подразумевается Галковский, а, кажется, именно он и подразумевается, что ж поделаешь. Дух дышит там, где хохочут.

В третьей части, «Столыпин», нас заставляют вспомнить о некоторых прежних текстах автора. Перекличка с прошлым. Этот прием, собственно, и позволяет осмыслить, в чем единство трех прочитанных нами текстов.

Чтение очень веселое. Виктор Пелевин занимает своих читателей любимым делом: все время заставляет думать, что он единственный человек на планете, который понимает, что на самом деле происходит.

Михаил Попов
 

Вьет Тхань Нгуен. Сочувствующий

Дебютный роман американского писателя вьетнамского происхождения Вьет Тхань Нгуена «Сочувствующий» (2015) был номинирован на четырнадцать премий, стал победителем восьми премий, в том числе Пулицеровской премии по литературе, финалистом пяти, а также признан книгой года в более чем двадцати изданиях. Роман уже успел обрасти огромным количеством рецензий, отмечающих парадоксальный взгляд автора на Вьетнамскую войну, изнанку эмигрантской жизни, захватывающий авантюрно-шпионский стиль, исповедальный тон, впечатляющий реализм, тонкое чувство юмора, остроумие, кинематографичность, многослойность, злободневность. Драма человека с раздвоенной судьбой держит в напряжении до последних страниц, а беспощадный оруэлловский финал производит эффект пощечины.

«Моя мать была местной уроженкой, отец — иностранцем, и многие, знакомые и незнакомые, с удовольствием напоминали мне об этом с самого детства — они плевали на меня и говорили, что я ублюдок, хотя иногда, чтобы не соскучиться, делали это в обратном порядке...» — подобной черной иронией пропитана вся книга. Фон романа исторический — конец Вьетнамской войны, семидесятые годы двадцатого века. Идет гражданская война, страна раздираема на части, вот-вот падет Сайгон. Остатки разбитой южновьетнамской армии эвакуируются в Америку, среди их числа оказывается главный герой — двойной агент. У него даже нет имени, точнее, оно так и остается неизвестным. Он циничен, невозмутим, лицемерен, причем хорошо это осознает, однако способен на переживания. Сочувствие — это та эмоция, через которую герой воспринимает рушащийся вокруг него мир, но она отнюдь не ассоциируется с привычной нам эмпатией. Его бездейственное сочувствие скорее ближе к безразличию, именно таким способом он оправдывает свое равнодушие. Герой не может выбрать убеждения и постоянно находится (лишь находится, а не мечется) между двух сторон, стыдливо смотрит на издевательства полицейских над девушкой по имени Вьет Нам, меняет друзей на врагов как перчатки. В итоге он получает что заслуживает — презрение в связке с одиночеством. Но как долго получится ходить по этой грани? Куда она приведет? Можно ли достичь искупления?

«...Инвалиды войны хлопали пустыми рукавами, как нелетающие птицы, немые старики гипнотизировали посетителей змеиным взглядом, бездомные сироты рассказывали о себе фантастические душераздирающие истории, молодые вдовы баюкали золотушных детей, с большой вероятностью взятых напрокат, а разнообразные калеки бахвалились самыми тошнотворными из всех известных человечеству недугов...» Образность и лаконичность языка гипнотизируют до последней страницы. Роман напичкан «катюшами», чьи снаряды шипят, словно требующие тишины библиотекари, сигнальными ракетами, время от времени взмывающими вверх, как сперматозоиды, перышками вины, которые то и дело щекочут шею, и крепкой правдой, неразбавленной и недоступной, как односолодовое виски восемнадцатилетней выдержки. Выхваченные яркие сравнения с головой окунают в повествование, будто включается эффект приближения. От описания лихорадочной эвакуации или напряженной перестрелки кровь стынет в жилах — детали схвачены слишком реалистично. Чего стоят вибрирующие от крика гланды или оторванная взрывом нога сослуживца, сопоставимая по весу с тяжелой Библией. И здесь нужно отметить заслуги переводчика, им проделан колоссальный труд. Стиль сохранен безупречно: динамичное повествование, живые метафоры, отсутствие диалогов, как в оригинале, но при этом легкость чтения. К красочному художественному языку романа привыкаешь моментально, возникает ощущение, что он пишется вовсе без перевода — сразу на русском. Заметно, что переводчик с удовольствием выполнял свою работу, текст читается гладко, на одном дыхании. Даже встречающиеся акронимы подобраны на русском языке изобретательно.

«...Как лососи, инстинктивно знающие, когда им плыть против течения, мы все знали, кто народ, а кто нет...» Это также взгляд на эмиграцию изнутри, «людей в лодках», переправившихся из родной культуры в чужую. Все, что им остается в другой стране, это пить и довольствоваться редкими заработками. Видя все это, герой сочувствует им, однако сохраняет стороннее участие до тех пор, пока сам не оказывается в шаге от потери родины.

Ближе к середине роман прерывается внезапной комичной интерлюдией — героя нанимают сценарным консультантом фильма про беженцев из Вьетнама (съемки происходят на Филиппинах). Однако его благородная цель не выставить своих соотечественников деревянными болванчиками проваливается. Не помогает даже поставленный заново крик массовки: «...в нем (в сценарии) вы заставляете представителей моего народа кричать следующим образом: АЙ-Й-И-И-И-И!!! <...> Но я много раз слышал, как кричат мои земляки <...> Хотите послушать? <...> Вот как это звучит, сказал я и потянулся через стол к ручке. Подвинул к себе сценарий и для наглядности написал на обложке крупными черными буквами: АЙ-Й-Я-А-А-А!!! Потом закрыл перо колпачком, положил ручку обратно на кожаный блокнот Творца и сказал: вот так кричат у нас в стране...» Здесь роман особо ярко выстреливает залпом наблюдательного остроумия и юмора.

«Весь мир смотрел, что творят с нашей страной, и большая часть мира ничего не сделала. Мало того, они еще и наслаждались!..» Бездействие не просто преступно, в глобальных масштабах оно может довести до мировой катастрофы. Выстраданным через испытания выводом героя и заканчивается книга: «...оглядываясь назад, на нашу личную историю, видим, что нас сформировала и не давала нам покоя не столько наша революционность, сколько склонность к сочувствию. Чтобы стать революционером, разделяющим чужие страдания, надо уметь сочувствовать». Только дочитав до конца и вновь взглянув на обложку, можно увидеть, как преображается название романа. Оно уже не будет казаться таким безобидным.

Юрий НИКИТИН





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0