Я — приверженец солнечных буден
Юрий Семенович Манаков родился на Рудном Алтае. Поэт и прозаик. Окончил Иркутский государственный университет, факультет журналистики.
Автор книг стихов и прозы, среди которых «Сердцем причастен», «Ветровал», «Красный корень», «Не замутить колодца непогоде», «Обронила синица перо из гнезда», «Алтай ты мой зеленоглазый» и других. Публиковался в журналах «Молодая гвардия», «Наш современник», «Сибирь», «Простор», «Сахалин», «Иртыш», «Алтай».
Лауреат Московского международного поэтического конкурса «Золотое перо» (2008), дипломант Всероссийской литературной премии имени А.К. Толстого (Санкт-Петербург, 2013), дипломант 1-й степени 16-го Православного Татьянинского конкурса в номинации «Проза и поэзия» (Санкт-Петербург, 2015).
Член Союза писателей России.
Живет попеременно в Подмосковье и на Рудном Алтае.
* * *
Глаза прикрою: кисточки клубники
На цветоножках. Полдень, сладкий зной.
Ах, память, память — что другое выкинь,
Но это будет пусть всегда со мной.
Ах, время, время, ты течешь сквозь пальцы,
А я вдогон сжимаю кулаки:
Когда же в жизни будет получаться
С продлением мгновений дорогих?
Ах, люди, люди, было б все так просто:
Родился, вырос, пожил, на погост...
Но души расселяются по звездам,
А может, и блуждают среди звезд,
Роятся неприкаянно, покамест
Не вострубит архангелов призыв,
Но и тогда, с последним вздохом, каясь,
Сквозь радужность молитвенной слезы
Душа моя увидит в кратком миге,
Но не нагроможденье городов,
А в обрамленье кисточек клубники
Родные лица и родимый кров.
* * *
А когда-то в мире жили сказочники
И года как молоко текли.
Толпы распоясавшихся лавочников
Это все за край отволокли.
И юдоль земную обезбожили,
Все преданья обратили в дым.
Для кого расчистили дороженьку —
Это им известно лишь одним.
Но пока они собой любуются,
Жизнь кроят под закрома свои,
То подснежник где-нибудь проклюнется,
То взорвутся песней соловьи.
Бухтарминское водохранилище у Алтайских гор
За рваной каменной грядой
По воле человека
Лежат деревни под водой
Уже почти полвека.
Мальки по улицам снуют,
Зеленый ил взметая,
Налимы жирные живут
И в избах, и в сараях.
И раки ползают в глуби
По бревнышкам колодцев.
Лучей вовеки не пробить
В деревни эти солнцу.
Лишь ветер ивам по ночам
Нашептывает в ушко:
Что снится брошенным домам,
Облепленным ракушкой,
Или про то, как у постов
Во время затопленья
Мерцали тени казаков
В воде вблизи селений.
А глубже, у подводных скал,
Не раз в часы глухие
Из водорослей проступал
Мохнатый шлем Батыя.
За рваной каменной грядой,
Где волн кудрявых замять,
На дне тоскует под водой
Затопленная память.
Радуница
На могилках снег полосками
И апрельские ручьи.
В чистом небе над березками
Золотистые лучи.
Пенье птиц, воды журчание
И — пронзительный покой.
Нынче Радуница ранняя
Под Господней синевой.
На скамью присяду с краюшку,
Выложу на столик снедь,
Помяну отца и матушку
И приму и жизнь, и смерть.
И родители незримые, —
Я почувствую душой, —
Незабвенные, любимые
Встанут рядышком со мной.
Вспыхнет лог святыми красками
В миг, как моего виска
То ли луч коснется ласковый,
То ли мамина рука.
Рудный Алтай. Свидание с Родиной
Ко сну отходит чуткая долина.
Базальтовые выступы по склонам,
Как динозавров панцирные спины,
Расшитые кустарником зеленым.
Алтайские мои родные горы,
Игольчато-кедровая безбрежность,
Прозрачной Громатухи разговоры,
Лугов альпийских трепетная нежность.
Печаль моя, и песнь моя, и память.
Соловушка в черемухе коленца
Выводит так, что я уже не знаю,
Как это все выдерживает сердце!
Калина красная
Десятый класс. Апрель. «Калина красная».
Из кинозала вышел я другим
И целый год прожил под знаком праздника.
Я был тогда смертельно молодым.
Пускай теперь не мне цветут акации...
Да, жизнь прошла, но не сказать: как сон.
Я в ней прощал, и приходилось драться мне,
Случалось — был высоко вознесен.
Но и по дну без провожатых хаживал,
Потом с трудом на солнце выползал.
Ни у кого поблажек не выпрашивал,
Всегда я помнил старый кинозал:
Пригорок. Храм. Егор Прокудин, плачущий
От боли и прозренья, от стыда.
Такие мы. Пусть знает всякий алчущий:
Не взять нас никому и никогда!
Эхо Гражданской войны
На челябинской площади привокзальной — в углу,
Словно от нежелательных глаз в стороне хоронясь,
Постамент и вагоны на рельсах. И если ты глуп,
То тебя вразумит вот такая словесная вязь:
«Это памятник чехам — пленным, погибшим в боях...» —
То есть тем, кто безбожно кровавил Урал и Сибирь,
Кто с Антантой отъявленной на сугубых паях
Столько русских безвинных людей ни за что погубил!
Кто в гражданской сумятице поживился с лихвой.
Горько помнит Транссиб до сих пор их чумной перепляс.
Не в таких ли вагонах и запас золотой
Умыкнули тогда же под шумок белочехи у нас?
То ли в бронзе покоятся, то ли отлиты в медь.
Где у подлости здешних властей берега?
Сплюнул я себе под ноги: хватит на это смотреть!
...Знать, не зря губернатор челябинский нынче в бегах!
* * *
Есть в Свердловской области город с черной метой,
Богом не обласканный Екатеринбург.
Ночью дом Ипатьева в скверах в зыбком свете
Иногда вздымается, весь от крови бур.
Дом, давно порушенный пьяным и угодливым
Ельциным, колеблется в блеске редких звезд,
А вблизи неоновый высится уродливо
«Ельцин-центр», что кляксою надо всем пророс.
И когда над городом небо закрывается
Тучами лиловыми и грохочет гром,
Молниями яркими мысли навеваются
О борьбе нешуточной нечисти с добром.
Вот и разрушителям лепят изваяния,
Прошлое коверкают, обеляют зло.
Ловко приспособились жить без покаяния...
Но кромешный ширится на Руси разлом!
* * *
Луна прогулялась по небу,
Как сторож ночной с фонарем,
Ощупала кряжи и цепи
Космическим длинным лучом.
На облачке темно-зеленом
Проехалась лихо меж гор.
Огладив волнистые склоны,
Всмотрелась в мой жаркий костер.
И кедров седых силуэты,
И зубчатых скал окоём...
Луне так понравилось это,
Что стало светло, будто днем!
* * *
Брошу все. Уеду в Подмосковье,
Где лесов безбрежье шелестит
И родник иконкой в изголовье
На опушке бархатной блестит.
В нем песок пульсирует — как песня,
В нем узор загадочный камней.
Зачерпну ковшом воды небесной,
Сосчитаю звездочки на дне.
И кувшинки ниже по затонам,
И кольчугой ряска у травы.
В вышине заманчиво-бездонной
Роспись акварельной синевы.
И пускай вдали грохочет город,
Я его, наверно, и терплю
Лишь за то, что вкруг него просторы,
Те, что больше жизни я люблю!
Полигон Капустин Яр
Погрузка в поволжских степях
И спирта случайная фляжка.
Нести замполиту? Ах,
Как будто свинье ромашку!
Платформы. Осенний гром.
Ракеты в чехлах застыли.
В кабине сидим втроем
Распятого автомобиля.
Струною креплений троса.
Капель барабанит звонко.
По кружкам — хмельная роса.
Хлеб, вскрытая банка тушенки.
В теплушке через вагон
Есть печь и уютные нары.
Отправки ждет дивизион,
А нам не хватает гитары!
Ученья прошли на ура,
В зачет нам и марши, и пуски.
В казахские степи пора
Теперь возвращаться из русских.
...Слоятся туманом года,
Но только тот день вспоминаю,
Как выпитым спиртом всегда
Мне горло до слез обжигает.
* * *
Жизнь моя обыденная, жизнь моя проста:
Прилетит соловушка, пропоет с куста.
Проплывет ли облако в небе надо мной —
Я опять воспрянувший, радуюсь душой.
Солнышко ли высветит очертанья гор,
Ненароком, искренне мой светлеет взор.
Подхвачу ли внука я, внучку ль закружу,
Стоящее что-нибудь детям подскажу —
Развернется песенно сердце у меня.
...Сколько ж надо времени, чтоб все это понять?
* * *
Дорога в гору. Крутизна. И кедры,
Кудряво расступившись по краям,
Целебный запах источают щедро
И словно путь обмахивают нам.
В просветах пики снежные и солнце
По-августовски ласково блестит
На листьях чемерицы. Колокольцем
Трель жаворонка в зарослях звенит.
И вдруг неясный гул и содроганье,
Покой разодран, топот все слышней:
Натягивает привод мирозданья
Хмельной табун несущихся коней.
Беда в лицо оскалом конским брызжет.
Стихийных сил сквозное торжество...
И как успел своих я ребятишек
Смахнуть с дороги под кедровый ствол!
Пахнуло на мгновение отгоном,
Альпийским лугом, влажным потником
И первобытным чем-то, незнакомым,
Что долго еще чувствовал потом.
Пронесся смерч, упругий, беспощадный.
В пыли табунщик придержал коня:
«Остались живы все? Ну вот и ладно», —
И он умчался, стременем звеня.
А мы стояли, я и мои дети,
В нас клокотал отчаянный восторг:
Вот так вот просто взять и вечность встретить,
Впустить в себя, раскрыть такой простор!
Вновь над кустами пташечка свистала
И кедры путь нам лапками мели.
Нас всех тогда судьба поцеловала
И табуном растаяла вдали.
Шаньги
У обрыва черемуха вновь расцвела,
Будто в августе крылья ей никто не ломал.
Тех бы шанег, что мама нам в детстве пекла,
Я таких больше в жизни никогда не едал!
Плещет просинью небо, плывут облака,
И летят к палестинам своим журавли.
Карагай обрамляет исток родника,
И курится туманами вершина вдали.
Отчий дом под горой, рядом сад, огород.
Мне бы маминых шанег да стакан молока,
Я бы запросто за день поправил заплот,
Весь бурьян бы повыдергал наверняка.
Но давно в том саду не поет соловей,
И чужие гнездятся на родимом крыльце.
Я проездом на родине милой моей —
Никогда не вернуться мне сюда насовсем.
Разметало ненастье родню по земле.
Но едва расцветает мой черемухи куст,
Я сюда приезжаю: здесь грустится светлей,
Здесь и помнится ярче шанег маминых вкус.
Короб забвения
Как он бездонен-то — короб забвения!
С каждым падением — выше борта.
Я только с краюшку. Через мгновения
Мимо летят то страна, то мечта...
Не преминут рухнуть в бездну отвесную,
Молча иль брызгая сочной слюной,
Слава всемирная с бурной известностью,
Трезвый политик, правитель хмельной.
Падают, сыплются листьями осени.
Позже ваяют им там, на земле,
И барельефы, и статуи броские.
Все это канет в песке и золе.
Так и не понята нами Вселенная,
Так и не принят божественный пыл.
Светит расплывчато короб забвения
Сквозь серебристую звездную пыль.
Покос
Ах вы, грабли мои, ах вы, вильцы!
Остывающий августа день.
На стогу тальниковые вицы
Виснут шапочкою набекрень.
Я — приверженец солнечных буден
И покосную пору люблю.
Всю-то ноченьку сниться мне будет
Луг, как тот океан кораблю,
И валы духовитого сена,
Зной, по склону стекающий в лог,
И вот этот — в бескрайней Вселенной
Самый сердцу родной уголок!
* * *
Лиловые шапки маральего корня,
Рябинка вцепилась, как в память, в утес.
И все здесь я знаю, и все меня помнят,
И — только моя здесь в ночи россыпь звезд.
Я видел немало. Склоняются годы
Кедровыми лапами к вечной скале,
А думы мои по-над пропастью бродят:
То к солнцу взметнутся, то тают во мгле.
Я многих теперь перемен не приемлю.
Живу как могу — и не в поисках благ...
Куда-то относит родимую землю.
И рад бы помочь ей — да только вот как?
* * *
Алтай мой, горный и лесной,
Дай мне спокойно час мой встретить
Под свежесметанной копной,
На шелковистом разноцветье.
А перед тем из родника
Дозволь испить воды холодной,
И пусть душа за облака
Взметнется ласточкой свободной,
Мой край родимый оглядит
С веселой грустью на прощанье
И словно в створку улетит
В неведомое мирозданье.