Можно ли делить святых по «специализации»?
* * *
Если мы спросим у окружающих нас людей, в том числе у христиан, живущих церковной жизнью, что значит «святой человек», то получим неодинаковые ответы. Одни скажут, что святой — это человек чистой и безукоризненной жизни, другие будут утверждать, что святость — это самоотверженное и бескорыстное служение людям, третьи укажут на такие ее признаки, как милосердие, сострадание, отзывчивость, то есть для большинства людей святость — это наличие высоких нравственных достоинств. Однако на самом деле все это — качества и свойства святости, ее проявления в различных жизненных ситуациях и обстоятельствах, а не сама святость. Все перечисленные достоинства человека, даже в своей совокупности, не дают исчерпывающего представления о том, что мы хотим определить.
Почему мы прославляем святых? Или, точнее, что мы прославляем в святых? Святой становится причастником Божественной благодати, а так как Божественная благодать нераздельна и неразлучна с Божественным естеством, то святые неким непостижимым и невыразимым образом становятся общниками этого естества, оставаясь иными по природе. Поэтому, прославляя святых, мы прежде всего прославляем Бога, избравшего и освятившего их и пребывающего в них, как в Своих нерукотворных храмах.
Затем мы прославляем личность самого святого, который при помощи благодати, но своей свободной волей и произволением боролся с грехом, живущим в нем, со страстями своей души и плоти, с демоническими силами, с обычаями гордого и богоборного мира. Жизнь святых — это исполнение Евангелия в различных обстоятельствах и ситуациях, исполнение, посильное человеку, так как исполнить заповеди во всей полноте — невозможно.
В молитве мы обращаемся к святому как к личности, в некотором смысле знакомой нам по жизнеописанию. Однако этими сведениями о святом сокровенная глубина его личности вовсе не исчерпывается. В мистическом плане святой всегда остается гораздо выше, нежели мы можем знать или даже думать о нем. Основа молитвы к святым — это наше ощущение некоего сродства с ними. Суть его в том, что, с одной стороны, между нами и святым пролегает огромная нравственная дистанция: его святость — и наши грехи, его подвиг — и наши страсти, его огненная решимость служить Богу, которая была стержнем его жизни, — и наши постоянные расслабленность и нерешительность. А с другой — мы близки к святому, потому что находимся с ним в одной Церкви и потому что он, как причастник Божественной любви, сострадает нам, грешным и несчастным.
Человек общительное существо. Нам радостно находиться в кругу достойных людей. Для нас счастье — беседовать со старцем или подвижником, счастье даже немного побыть рядом с ними, так как само их присутствие согревает наше сердце, оно как будто оттаивает от мертвящего холода грехов. И следовательно, сама возможность общаться со святыми посредством молитвы есть уже больший дар, нежели то, что мы обычно испрашиваем у них в этой молитве.
* * *
Некоторые из святых, особенно мученики, в предсмертной молитве испрашивали дар у Бога помогать людям в тех или иных обстоятельствах. Поэтому существует древнее предание просить у пророка Иоанна Предтечи благословение на монашество, у великомученика Георгия Победоносца — защиту на войне, у святого Пантелеимона — исцеления от болезней и т.д. Это предание вошло в литургическую жизнь Церкви. Существуют такие чудотворные иконы, особенно Божьей Матери, само название которых говорит о помощи Пресвятой Богородицы в различных случаях жизни, например: «Споручница грешных», «В скорбях и печалях утешение» и т.д.
Есть еще народный опыт: молиться тем или иным святым, в зависимости от нужд человека. В последнем случае Церковь к таким взглядам относится нейтрально — не благословляя и не отвергая. Некоторые обычаи вообще не имеют исторических оснований, а относятся к внешним, случайным языковым ассоциациям. например, в народе молятся пророку Науму, чтобы он навел на ум, в день мучеников Маккавеев освящают семена мака и т.д.
Теперь мы сделаем небольшое отступление.
Мышление современного человека становится все более узким и аналитическим. Науки разделяются на специальности, которые дробятся и умножаются на наших глазах. Возьмем, например, медицину. Раньше врач практически лечил все заболевания. Не только в древности, но еще одно столетие тому назад земские врачи, в сравнении с современными, обладали универсальными знаниями во всех областях медицины: они были и диагностиками, и терапевтами, и хирургами, а самое главное — они видели перед собой живого человека как единый, цельный организм. Таких врачей в наше время почти не существует, их заменили узкие специалисты. Теперь больной с компьютерными анализами в руках должен ходить из кабинета в кабинет. Он как человек перестает существовать для врача, который видит только таблицу анализов. Врач часто не обращает внимания на самого больного, вернее, он видит в нем некую анатомическую и физиологическую сумму и берется лечить ту часть, которая вкладывается в рамки его специальности, — до остального ему дела нет, там его компетентность кончается, пусть больной стучит в двери следующего кабинета. И современный человек свыкся с таким положением.
Это аналитическое мышление, эта привычка искать специалистов неожиданно проявилась в религиозной жизни современных христиан. Стали появляться руководства, к каким святым надо обращаться при той или иной болезни. Теперь святые разложены по четкой таблице и подчинены неизвестно кем придуманному регламенту — в каких случаях они должны помогать, что они могут и не могут сделать. Например, болезни живота лечит святой Модест, при грыже помогает великомученик Артемий — в общем, святые разделены на специальности. Подобные руководства издаются большими тиражами и раскупаются быстро. Между тем ничего подобного не печаталось хотя бы 20 лет тому назад в церковных изданиях. Этим иногда занимались этнографы, собиравшие материал о народных обычаях, обрядах и приметах. Но то, что делается теперь, можно назвать заменой церковного предания и даже народных обычаев какой-то спекуляцией. Составителей и издателей этих книг мало интересует церковная история. Они составляют свои брошюры и книги по следующей схеме: берут жития святых, выписывают эпизоды и события из их жизни, чудеса, которые те совершили, и составляют свои справочники по сходству: например, святой был воином — значит, он покровитель воинов; занимался плотничеством — значит, он помощник в столярных работах; во время пыток ему надели на ноги железные сапоги — значит, он помогает от боли в ногах; он посещал святые места — это дает основание считать его помощником путешествующих и т.д. Сами святые не уполномочивали авторов таких книг решать за них, в каких случаях и как они помогают людям, поэтому такой справочный материал относится к области фантазии и воображения. К святому подошел больной за помощью, тот исцелил ему глаза, но, если у человека была бы другая болезнь, он также исцелил бы его. Мы видим здесь замену личности святого каким-то навязанным профессионализмом. Происходит подмена религиозного чувства совершенно неоправданной прагматикой. Личность святого исчезает, остается от него узкая специальность. Молитва как духовное общение, как порыв человеческой души от земли в царство вечного света исчезает. До святого дела мало, его нашли в рубрике «Зубная боль». Если бы не ныл зуб, то он был бы не нужен.
Мы вовсе не против предания и даже народных обычаев, имеющих под собой историческое основание. Но здесь дело как раз идет об уничтожении предания как передачи знаний в русле церковной жизни, о замене предания собственными домыслами. Эти обширные справочники с рекомендациями и рецептами, выдуманными большей частью за письменным столом, становятся предметом для острой и несправедливой критики Православия со стороны различных сект, особенно протестантского толка. На самом деле это вовсе не учение Церкви, а продукция для ширпотреба.
Святой связан с Богом как луч с солнцем, не по природе своей, а по благодати, и каждый святой имеет молитвенное дерзновение к Богу. Святые могли испросить у Бога особые дары, но мы хотим слышать их голоса, сохраненные в агиографии и литургике, а не тех, кто приписывает им род деятельности и характер чудес.
Молитва — это общение с Богом и духовным миром. От «специализации» святых идея этого общения — как соприкосновения с новой жизнью, как освящение благодатью, как встреча двух живых личностей — тускнеет и меркнет: святой должен сделать конкретное дело, оказать помощь, которую приписывает ему справочник, а затем он становится лишним, если подобная нужда не повторится. А что происходит с сознанием человека, с чем ассоциируется для него имя святого — об этом мало кто задумывается. Святые отцы писали, что, хваля добродетель, мы становимся причастниками добродетели, что молитва это один из путей к уподоблению тому, кому она обращена. Теперь молитва постепенно теряет свою мистическую глубину: «кто» оказывается ненужным, остается «что».
В последнее время также появилось множество неизвестно кем сочиненных молитв, которые на самом деле являются скорее размышлениями, чем молитвой. Они составлены на душевно-чувственном уровне. В них подробно излагается дело, о котором они просят Бога. Эти молитвы написаны большей частью искусственно и вяло, они похожи на поучения, предназначенные для читателя, или на подробное изложение дела, о котором просят в молитве. Их стиль вовсе не отвечает внутренней динамике молитвы. Достаточно сравнить их с церковными молитвами, как увидим, что они представляют собой сочинительство вовсе не высокого качества.
Церковные молитвы являются словесной интерпретацией мистического опыта святых. Этот опыт настолько глубок и объемен, что человек, внимательно читающий их, находит там свое и себя. Эти молитвы — излияние сердца, очищенного благодатью и поэтому более чутко ощущающего тяжесть и демоническую силу греха. Эти молитвы заключают в себе огромную духовную напряженность, но в то же время лишены чувственной восторженности, внешнего драматизма. Их читают всю жизнь, они соответствуют каждому духовному возрасту, они воспринимаются как всегда новые, потому что они от Духа и обращены к духу — стержню человеческой личности. А молитвы, составленные «на все случаи жизни», написаны от рассудка и поэтому не трогают сердце. Молитвы не только по своему содержанию, но даже в структуре фразы и в расстановке слов отражают внутреннее состояние их авторов, — а здесь скольжение от духа к душе. Человек не может найти в таких молитвах себя, не может назвать их голосом своего сердца. Человек, прочитав такую молитву, объяснял Богу и самому себе, что надо делать, но дух его вряд ли пробудился от обычной дремоты.
Молитва — это обращенность к Богу, поэтому в молитве человек учится любить Бога. Если человек молится правильно, то исполнение евангельских заповедей открывается перед ним как истинная жизнь, через них он ощущает, как благ Господь. Молитва без исполнения заповедей превращается в бесплодный труд. В то же время без молитвы невозможно исполнить евангельские заповеди, ведь Господь сказал: «Без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15, 5). И опять: молитва, когда человек небрежет об исполнении заповедей, уподобляется посаженному на каменистой почве дереву, которое не может пустить корней.
Молитва — самое большое искусство и в то же время самая простая вещь, как прост детский лепет, когда ребенок говорит: «Мама», — чувствуя ее присутствие, ее тепло, ощущая всей душой, что без матери жизнь его невозможна. В молитве самое главное — не потерять чувство присутствия Бога как живой Личности. Когда это чувство есть, то для молитвы нет нужды во внешних механизмах, тогда человек благодарит Господа за самый дар молитвы, за то, что он может возвести око сердца к Тому, Кому с трепетом поклоняются ангелы.