Способность разрушать
Стасия Полецкая (Иванова Анастасия Георгиевна) родилась в 1998 году в Москве. В 2016 году окончила ГБОУ СОШ «Школа № 152» и поступила на дневное отделение Московского городского педагогического университета (Институт иностранных языков, направление «Теория и практика межкультурной коммуникации»).
Увлекается литературным творчеством с 12 лет. За это время написаны одна книга, два сборника рассказов, нигде не публиковавшихся ранее.
Талант
«Мистер Саммерс, спешу уведомить Вас, что если Вы читаете это письмо, значит, яд, который я дал Вам за обедом, уже начал действовать. Вероятнее всего, он уже несколько часов подряд методично разрушает Ваше тело, Вашу нервную систему и Ваши легкие.
Когда я задумываюсь о том, что эти несколько капель разносятся по Вашему организму, выводя его из строя, мне кажется, что этот яд я достал из самой глубины моей души. Надеюсь, обед Вам понравился. Я старался, ведь это была последняя трапеза в Вашей жизни.
Должно быть, Вы сейчас растеряны, испуганы, подавлены, может быть, даже злитесь на себя. Как мог я, великий детектив Саммерс, не угадать преступника в моем помощнике, Роджере Бёрке, в этой бездарности, в этой смиренной тени? Не расстраивайтесь. Я долго тренировался. Благословение бездарностей — упорство, методичность и способность использовать чужую фантазию. Я достаточно долго был с Вами рядом, чтобы составить себе небольшую методичку из приемов других убийц, которые я мог бы использовать. Говорят, дьявол тоже тщеславен, полон амбиций и совершенно лишен воображения. И все же время от времени ему удаются его темные дела.
Наверное, теперь Вы хотели бы знать, за что я так ненавижу Вас. Ведь Вы не убивали моих родителей — напротив, мой отец был Вашим лучшим другом и Вы, как Вы изволили выразиться, “пожелали взять меня под свою опеку” в том возрасте, когда я в ней уже ничуть не нуждался, — в семнадцать с небольшим лет. Тем не менее это был акт доброты и великодушия. У таких людей, как Вы, великодушие брызжет из каждого шва, которым сшито их тело, и распространяется даже на таких презренных червей, как я. Каким-то уголком души я даже благодарен Вам. Я низок, ничтожен, завистлив и жалок, но даже во мне еще теплится нечто человеческое. Так вот, я благодарен Вам. И в то же время я ненавижу Вас. И я Вас убиваю.
Так вот, свой долг перед моим отцом Вы исполнили сполна. Вы не уводили у меня любимую девушку. Вернее, Вы не увели бы ее, если бы она у меня была. Она сама побежала бы к Вам от меня, сравнив Ваш ум с моей серостью и широту Вашей души с моей мелочностью. Тем не менее, быть может, Вы даже попытались бы отговорить ее от такого шага. Заранее Вам благодарен. Надеюсь, что Вы умрете тихо и спокойно, уснув на своем излюбленном кресле у камина сном праведника.
Вы дали мне все, что могли, и даже больше того. Вы заплатили за мое обучение, и если бы, как я уже говорил, я не был ленив, неблагодарен и глуп, сейчас у меня в руках была бы профессия юриста и я не мозолил бы Вам глаза своим присутствием. Тем не менее я таков, каков есть. Как Вы помните, зимой я провалился на экзаменах.
Увидев, что ничего хорошего из меня не выйдет, Вы протянули мне руку Вашей милости, как грешнице-самарянке. Вы вытащили меня из тины и приспособили к себе в помощники. Первое время Вы даже надеялись, что я смогу помочь Вам в расследовании преступлений, но после пары моих провалов поняли, что это невозможно, и приставили меня к сортировке бумаг. Унизительно, правда? И все же я не могу отказать Вам в том, что Вы удивительно трезво оценили мои способности. Вот за это-то я Вас и ненавижу.
Гомеопатические частички моей ненависти к Вам сейчас разносятся по Вашей крови. Когда Вы дочитаете мое послание до последней точки, Ваш мозг умрет. Ваш хваленый мозг, который некоторые газетчики иногда называют достоянием Великобритании. Конечно, потом меня повесят, но несколько дней перед казнью будут самыми счастливыми и полными в моей жизни! И перед тем как мне набросят на шею петлю, я скажу, что не сделал ничего хорошего, но я жил. Я заставлю их заметить меня.
Возможно, со временем все забудут, каких именно преступников Вы ловили, но никто не забудет меня. Никто не помнит, кто построил храм Артемиды, зато все помнят сжегшего ее Герострата. Чего Вы хотели? Все люди хотят заявить этому миру о том, что они существуют, и если у них недостает способностей пойти по пути созидания, они идут по пути разрушения.
Как я уже писал, во мне нет ничего другого, кроме моей способности разрушать, ради чего меня могли бы запомнить. Я мелочен. Именно поэтому я так злюсь, когда Вы напоминаете мне не наливать чай в чайник с разбитым носиком. Я думаю: что, этот напыщенный тип держит меня за дурака? И все равно забываю об этом проклятом чайнике и об его треклятом разбитом носике.
Я завистлив. Да, Ваш успех и Ваш талант не дают мне спать. Я даже не Сальери — я ничего не создал в своей жизни. Если бы Вы знали, сколько раз, пока Вы сидели в своем кабинете, обдумывая очередное дело, я подкрадывался к Вам сзади и приставлял к Вашей многомудрой голове пистолет! Вы даже не догадывались об этом, правда? Вы, проницательный сыщик, Вы не могли вычислить меня — змеи, которую Вы пригрели у себя в доме! Мне жаль Вас и в то же время невыразимо смешно.
Еще я не умею любить. У меня были не слишком-то хорошие отношения с отцом, и в те редкие дни, когда я заезжал к нему погостить из колледжа, я с наслаждением рассматривал отцовские коллекции книг и статуэток. Я ждал его смерти, чтобы все это стало моим. И я дождался. Поэтому я так ничтожен и слаб. В моей душе нет сил ни для одного высокого чувства. Даже ненависть, настоящая, все сжигающая ненависть очистила бы ее, но я не могу даже ненавидеть по-настоящему. Я просто хочу сделать себе имя на Ваших костях. Я хочу доказать самому себе, что я существую.
Я слаб. Да, я слаб. Да, в моей душе, мелкой, как речной брод, недостаточно огня даже для ненависти. Я врал. Я Вас не ненавижу. Я не подкрадывался к Вам с пистолетом, которого у меня даже нет. Меня мутит, когда Ваша кухарка режет кур. Именно поэтому я пишу это письмо утром, обед еще не наступил, и я еще не добавлял в Вашу еду яда... И не добавлю.
И никогда не отправлю Вам это письмо. Заявить о себе миру, убив Вас, было бы в какой-то степени мужественно, но в моем сердце нет и никогда не было мужества. Я остаюсь за Вашей спиной, Вашей тенью. Я буду каждый день писать Вам такое письмо и сжигать его. Я буду каждый день пытаться подсыпать Вам яд, и каждый раз моя рука дрогнет. Если уж во мне нет ни капли добра, то, возможно, единственной целью моей жизни могло бы стать сдерживание заключенного во мне зла? Если бы я прожил жизнь, сумев не причинить никому больше боли, я мог бы считать это моим единственным талантом».
Мистер Саммерс, все это время стоявший за плечом Роджера Бёрка, тяжело вздохнул. Он вспомнил слова доктора, наблюдавшего Роджера Бёрка, о том, что молодому человеку потребуется еще много времени, чтобы его психика полностью восстановилась после того, как его отец, Генри Бёрк, в пьяном угаре поджег дом, в котором погибла вся семья Роджера. Доктор предупреждал Саммерса обо всем, с чем он уже имел дело на практике: о ночных кошмарах, о вспышках агрессии и о странных фантазиях, но в то же время он твердо верил в то, что однажды Роджер Бёрк раз и навсегда справится с ними. «Чтобы бороться с преступностью, нужен талант, — подумал Саммерс, — но какой силы талант нужен, чтобы бороться с собой и с дурной наследственностью?» Роджер Бёрк обернулся, и мистер Саммерс попытался сделать вид, что он только что вошел в комнату.
Лодка обрученных
Лодка скользила по зеркалу реки, потемневшему от тины, и мерные удары весла казались рыбам, проплывавшим под ее дном, унылой погребальной песней. Лодочник был угрюм и тих, и только три его пассажирки болтали без умолку.
Среди них была дама лет сорока, выпускница университета и школьница. Дама гадала на кофейной гуще, школьница на картах, а студентка читала гороскопы в газете.
— Кофе говорит, что мое счастье где-то неподалеку, — заметила дама, задумчиво поворачивая чашку. — Надо только не быть слишком притязательной.
— Не согласна! — решительно вмешалась бывшая студентка, обмахиваясь газетой. — Каждая уважающая себя девушка обязана, просто обязана быть притязательной!
Школьница презрительно поджала губы и переглянулась с валетом.
— Мне никто не нужен, — процедила она. — Я больше хотела бы знать, куда мы плывем. Куда мы плывем? — повторила она чуть громче, обращаясь к лодочнику.
Тот кашлянул и повернулся к ней — медленно, как будто его шея была деталью заржавевшего железного механизма.
— На остров Крит, — прохрипел он. — К Минотавру. А то много вас развелось...
Школьница и студентка прижались друг к другу, в молчании глядя на своего странного спутника. Дама откашлялась и, помешав ложечкой гущу на дне чашки, сказала:
— Ну что ж... Мне кажется, что слухи о Минотавре сильно преувеличены. Уверена, что он порядочный, состоятельный мужчина. Да, именно так: порядочный и состоятельный.
Лодка, качаясь, продолжала свой путь. Лодочник, надвинув на самые уши темную кепку, пел сиплым голосом какую-то древнюю песню, и рыбы, сновавшие под гладью воды, вторили ему сонным, медленным танцем.