* * *

Не надо слез, душа моя, не надо...
Когда-нибудь осеннею порой
Ворвутся в город ливни листопада
Иангелы закружат над горой.

Я выйду в сад, где лето щебетало,
Зажгу листву, и к жаркому костру
Промозглым утром путником усталым
Прильнет октябрь, озябший на ветру.

Мелькнут в дыму растраченные всуе
Былые дни, сгоревшие дотла...
Мы все блуждаем — в сумрачном лесу ли
Или среди бетона и стекла.

И будет так, пока под блеклым небом
Лелеет плоть ничтожество свое,
Томится дух меж волею и хлебом
И нераздельны быт и бытие.

Не воспарить, пока не возродится
Иная жизнь в целительном огне,
Покуда воет лунная волчица
На шар земной, плывущий в вышине.

* * *

Спускаются к водопою
Небесных коней стада.
Плывут над рекою Упою
Черемуховые холода.

Не слышится смех игривый,
Не льется напев струны,
И только над вдовой ивой
Колышется челн луны.

Слезой на луга и воды
Упала Полынь-звезда.
Плывут над землей
                           бесплодной
Черемуховые холода.

В астральном переплетенье
Вершу одинокий путь,
Надеясь былого тени
Хотя бы на миг вернуть.

И снова, как в спелом детстве,
Раздвинув покров миров,
Пытаюсь душой согреться
У их золотых костров.

Названивая лунной медью,
Мерцает в реке вода.
Плывут над землей
                          последние
Черемуховые холода.

Электричка

В продрогшей до слез электричке,
Сбежавшей в рассветный туман,
По старой российской привычке
Италией грезит баян!
За окнами сонная стужа,
Седая безмолвная даль,
А здесь в перламутровых лужах
Купается алый миндаль.
Тень Данте витает устало
Над бездной лиловых полей...
Иллюзия, право, но стало
Как будто и вправду теплей.
Как будто по краешку рая,
Где воздух хрустально-лучист,
На душах остывших играя,
Провел нас слепой баянист.
Вдруг в сердце тревожно загложет,
Но это пройдет — ничего...
И каждый подаст сколько сможет
Ему за его волшебство.

Умирающий остров

Истекает рябиновый сок
На остывшую землю слезами.
Словно крошечный островок,
Деревенька плывет меж холмами.
А над нею, крыла распластав,
В сонном небе парит невысоко
Повивальник беременных трав
Суховей — ястребиное око.
Под тоскливый заоблачный грай,
В ожидании скорбного срока,
Мой покинутый маленький рай
Догорает во мгле одиноко.
Только черная стая ворон,
Облепившая тракторный остов,
Да угрюмый Харон похорон
Стерегут умирающий остров.
Время-мельница машет рукой,
Продувая безлюдные хижи.
Опускается вечный покой
С каждой осенью ниже и ниже.
Пучеглазая сука беда
Рыщет, души и плоть поедая...
Оттого и бежит в города
Бесприютная жизнь молодая.
Но все чаще ей снятся река
И заброшенный дом над рекою.
И петлей обвивает тоска,
И душа не находит покоя.

Вечер

Умолкнут реки переливы,
И снова на сонных холмах
Зашепчутся синие ивы
И ветры рассыплются в прах.
Неспешным размеренным ходом,
По-царски задумчив и строг,
По травам степным, как по водам,
Незримо прошествует Бог.
Сжимаясь в восторге ребячьем,
Весь мир уместится в щепоть.
И вдруг бесприютно заплачет
Душа, облаченная в плоть.

Странник

Ореховый посох, сума за крыльцом,
Под небом, налившимся
Серым свинцом,
Хмельной, первородною жаждой томим,
Бреду — одинокий слепой пилигрим,
По крохам сбирая утраченный рай.
Играй, моя скрипка, в кромешной ночи,
Звучи — от унынья и лени лечи
Крылатую душу, увязшую в плоть.
И знает один молчаливый Господь,
Как долго скитаться без роздыху мне
По язвам дорожным,
По прелой стерне,
По весям дремотным, объятым тоской,
И есть ли надежда, и есть ли покой
Душе, заплутавшей в мирской кабале...
И есть ли прощенье
Заблудшей земле...