Неваляшка
Ксения Олеговна Дворецкая родилась в 1994 году в Саранске (Республика Мордовия). Окончила естественно-технический лицей № 43 г. Саранска и поступила в МГУ имени Н.П. Огарева, институт электроники и светотехники. Параллельно с учебой в университете училась в музыкальном училище по классу гитары (в 2011–2015 годах). С 2014-го по август 2018 года преподавала в музыкальной школе.
В 2016 году окончила бакалавриат, поступила в магистратуру по той же специальности. В том же году была участником фестиваля «Русские рифмы», в 2017-м — форума «Таврида». Продолжая работать в музыкальной школе, с сентября 2016 года по май 2018-го была руководителем Центра молодежного инновационного творчества при МГУ имени Н.П. Огарева. В 2018 году защитила магистерскую диссертацию.
В 2018 году поступила на Высшие литературные курсы Литературного института имени А.М. Горького и переехала в Москву.
1
За каждым преподавателем музыкального училища закреплен свой кабинет, и студенты ощущают его базой, с которой совершаются учебные вылазки, а в глубине сентиментальной души — еще и домом. Тая вошла в кабинет и заплакала. Преподаватель гитары Сергей Сергеевич Конаков ушел на больничный, с которого уже не ждут возвращения; в классе еще оставался тонкий запах его парфюма.
Какофония училища стала громче — отворилась внешняя дверь класса. Вошел Леша, и Тая спрятала опухшее лицо в ладонях. Он положил руку Тае на плечи; она не изменила позы и продолжала всхлипывать. Дверь открылась снова — Тая быстро встала и подошла к окну. Уже стемнело, и на фоне улицы она видела свое лицо. В отражении не было слез, только четко выступали большие кошачьи глаза, которыми Тая гордилась. Она фокусировала взгляд то на себе, то на улице, то вновь на себе.
В течение нескольких минут ансамбль — квинтет, которым руководил Конаков, — собрался полностью. Гитары стояли в углу в черных жестких кейсах, отличимых друг от друга только по брелокам.
Инструменты не расчехляли, сидели молча. Леша вспылил:
— Не на поминки собрались! Давайте репетировать, наконец.
Леша был высокий, крепкий, с широким, скуластым лицом. Тае нравился и его мощный шишкастый лоб, как у огромного пса, и большие глаза с серыми прямыми ресницами. Леша учился вместе с Таей на третьем курсе, но был старше на два года: три семестра он пробыл в Рязани в военном училище. Тая в ансамбле была единственной девушкой и обычно играла с Лешей первую партию. Вторая и третья партии были у второкурсников; Тая ощущала свое превосходство над ними и, говоря про них, называла «мальчики». Лешу невольно все слушались.
Но сосредоточиться было сложно, все испытывали потребность позвонить Сергею Сергеевичу. Сам Леша и прервал репетицию. почему-то он поднялся, и все встали за ним.
— Сергей Сергеевич! Мы репетируем! Как ваше здоровье? Когда вернетесь к нам? — кричал Леша в трубку.
Убрав трубку ото рта, Леша шепотом повторил:
— Нормально чувствует себя, через пару месяцев обещает вернуться.
— Знаем, что выздоровеете! Стараемся не расстраиваться... — наконец Леша перестал кричать.
— Тайка вот только слезы льет, — добавил он насмешливо.
Сергей Сергеевич ответил, и Леша улыбнулся, но уже не повторил этого всем.
2
Через две недели студентов Сергея Сергеевича распределили по другим преподавателям, но только Тая попала к незнакомому. Его звали Виталий Маркович Гольцмин.
Секретарь сказала Тае:
— Он минкультовский, у нас числился только. А взбрело ему в голову специальность вести — отдали тебя! — и, покосившись на дверь директора: — Нет бы пацана какого бездарного...
Тая пришла на урок за час: она была любимой студенткой Конакова, а это, словно корона, требовало от нее непогрешимости. Гаммы в один голос, в терцию, в октаву; цепочки аккордов, септаккорды, этюды. Затем можно приступать к программе — на всякий случай Тая достала из чехла ноты и пролистала. Нотный стан был увит карандашными пометками Сергея Сергеевича и самой Таи. Лешиной рукой «Учи!» — над самой сложной частью, народной.
Тая поклонилась в мыслимый зал и начала играть.
Гольцмин опоздал на полчаса. Когда он вошел, Тая улыбнулась ему, кивнула и продолжила играть. Только дослушав финальный аккорд, она сняла звук и переложила гитару на правую ногу.
Перед ней сидел нестарый еще, полный мужчина. Он был, казалось, весь смазан жиром: гладкая желтоватая кожа, словно приклеенные к голове сальные, чуть вьющиеся волосы, мокрые короткие губы. Глаза у него были рыбьи: никуда конкретно не смотрящие и ничего не выражающие.
— Я боялся, что вы никогда не кончите играть и мы в таком случае... не получилось бы познакомиться!
Когда Гольцмин улыбался, его короткая губа натягивалась так, что Тае было неловко на нее смотреть. Она поздоровалась и хотела играть заново, но он ее остановил:
— Дорогая Тая, очень похвально ваше рвение, однако на данный момент я считаю целесообразнее узнать побольше о вас. Мы с вами занимаемся искусством, а в связи с этим... им нельзя заниматься, как говорится, как попало.
Тае стало стыдно, что она волновалась перед уроком. Она рассказала о себе: из района, поступила в училище без экзаменов, по республиканскому конкурсу.
— Но чаще я в ансамбле выступаю. Мы в том году на всеросе третье место взяли.
Гольцмин кивал:
— Да, да... Возможно, мне сообщали о вашем ансамбле. Вам есть чем гордиться: третье место такого уровня — достойный результат. Я имею доступ к информации по всем конкурсам. Буду держать вас в виду...
Не отвечая, Тая объявила:
— Джулиани «Соната», Иванов-Крамской «Уточка», Вилла Лобос «Прелюдия номер пять».
Пока Тая играла, Гольцмин разговаривал по телефону. Она играла громче, но он не выходил из класса.
— Тая, вас есть за что похвалить, — сказал он, когда она снова положила гитару на правую ногу. — Вы умеете играть: в вашей игре есть лиризм и экспрессия. В связи с этим чувствуется, что вы интересная и эмоциональная девушка. Это чудесно. Но, — продолжал Виталий Маркович, — вам необходимо работать над техникой. Вы запнулись, а это значит, что вы не очень хорошо знаете текст.
Тая возразила:
— Это случайность.
— Нет-нет, позвольте, договорю. Если мы возьмем, к примеру, Шопена: мы знаем, сколько он занимался...
— Он плохо кончил, — заметила Тая.
— Вы шутите, что ж. Плохо как пианист, но не как музыкант.
Гольцмин говорил, а Тая подтягивала колки, трогала струны и посматривала на часы, пытаясь напомнить ему о времени.
Закончил он неожиданно:
— Что ж, для первого раза достаточно. У меня в Министерстве культуры столько дел! Я ведь только для души преподаю, так сказать.
Он ушел. Тая попыталась засмеяться вслух, но вышло неестественно.
3
Вечер был ясный, что редко для позднего ноября, безветренный и морозный. Леша поддержал Таю под локоть, когда проходили по скользкому месту, да так и не отпустил. Шли быстро, но в Лешином шаге, во всем его движении Тае чудился какой-то знакомый ритм. Она постаралась попасть в этот ритм и узнала его: это была последняя пьеса, которую они репетировали.
— Ну и на каком ты сейчас такте? — спросила она.
Леша засмеялся:
— Даже не замечал, что считаю что-то, пока ты не спросила.
Тая снимала комнату в семейном общежитии рядом с училищем, но терпеть не могла это место. Леша жил в том же районе, в трехкомнатной квартире, с родителями, и Тая часто бывала у него. Туда они шли и сейчас. В комнате Леши была узкая кровать, на которой обычно лежали укулеле и ноутбук, напротив кровати — письменный стол, в другом углу — синтезатор на подставке и самодельная книжная полка, засыпанная ксерокопиями из нотных сборников.
Войдя в комнату, Тая подняла один из листков: кусок чего-то для фортепиано. Она легла на кровать, установила листок на согнутых коленях и стала наигрывать на укулеле верхний голос.
— Ничего не понятно. Что ты такое играл?
Леша забрал у нее листок, сыграл на синтезаторе несколько тактов правой рукой, затем обеими.
— Похоже на Листа. Я по фоно как сдам программу, так забываю тут же.
Он подошел к кровати, и Тая живо вытянула ноги.
— Ну! Подвинься.
Тая, дурачась, забила ногами. Леша поймал ее щиколотки и сжал. Тая дергала коленями, пытаясь высвободиться, но не сгибала ног. Тогда Леша поднял их, сел и опустил себе на колени.
— Помнишь, ты разобрать обещала?.. — сказал он, кивая на полку и не отпуская Таиных ног.
Тая дернула плечом. Она смотрела на Лешу, не издавая ни звука. Леша смотрел по сторонам:
— Я вообще думаю... знаешь... неудобно, что все так валяется: не найдешь ничего, когда надо... Ты смешно сказала тогда: не поймешь, что где валяется и когда все это кончится... Наверное, полок еще парочку надо сделать. Ты как думаешь?
Он посмотрел на Таю, но быстро отвел взгляд.
— Ты, наверное, чай хочешь. — не дожидаясь ответа, он снова поднял ее ноги, встал и мягко опустил их на кровать. — пойду сделаю.
Когда он вышел из комнаты, Тая вздохнула и, перевернувшись на бок, поджала ноги.
4
Гольцмин снова опаздывал. (Тая теперь иногда шутила, что первая половина занятия эффективнее второй, потому что без него она играет.)
До отчетного концерта отделения оставалось две недели. Твердые мозоли на подушечках пальцев левой руки начинали лупиться, и на них торчали жесткие, корявые заусенцы, которые оставляли на тонкой одежде затяжки. Тая очень боялась их случайно содрать и оголить подушечку, каждый день обрезала маленькими ножницами, но они появлялись вновь.
Тая закрыла глаза и вызвала в памяти Большой зал училища: в ярко освещенной части стул и микрофонная стойка, согнутая пополам, а в тени на первых рядах — администрация или жюри, а сзади — гуще — зрители. Сердце застучало. Тая хотела подождать, пока не успокоится, но прошло несколько секунд, и она взяла первый аккорд неверными руками. Через несколько тактов Тая вновь почувствовала уверенность в себе. Она остановилась и, положив гитару на соседний стул, подошла к окну. В этот момент вошел Гольцмин.
— Здравствуйте, Тая. Удивлен застать вас, так сказать, не в рабочем процессе. однако отдых — важная часть обучения. В связи с этим все педагоги с мировым именем, а я могу сказать о том, что я лично знаком со многими из них... очевидна необходимость отдыхать. — Он скрещивал пальцы перед грудью и то выворачивал ладони, то снова прятал их. — И я, как внимательный педагог и опытный музыкант, настаиваю, чтобы вы чаще отдыхали. Я знаю по себе, как это полезно для творчества.
Тая посмотрела на часы. До конца занятия оставалось двадцать пять минут.
— Виталий Маркович, у меня сразу после нашего занятия репетиция ансамбля...
— Вот видите, вам надо прислушиваться к моим словам. Репетиция сразу после занятия может снизить вашу эффективность. В связи с этим рационально, чтобы я провел наше занятие в режиме диалога. Вы достаточно играете, но, чтобы развиваться, необходима еще социализация. Давайте возьмем, к примеру, Брамса...
Таю утомляла его речь сильнее любых тренировок, она каждую минуту меняла положение тела. Но он продолжал говорить.
Его не останавливали и мальчики, собиравшиеся на репетицию. Они рассаживались по углам, расчехлив гитары, и играли «на немых струнах» — механически вспоминая свою партию, но не издавая звуков.
Наконец пришел Леша, и Тая почувствовала себя освобожденной. Она подвинула стул, чтобы сидеть в кругу, а не в центре круга, и сказала Гольцмину:
— Спасибо за урок! А сейчас у нас репетиция будет.
Но он закивал головой:
— Удачно, я имею еще пару минут. Смогу дать вам полезные замечания.
Леша громко усмехнулся, но промолчал. Ансамбль заиграл, но после первых тактов Гольцмин остановил их:
— Коллеги! Я специально говорю «коллеги», потому что вы будущие музыканты. Вы играете народную испанскую музыку — в связи с этим надо передавать характер!
— Это не народная, это Харисов. Дослушайте до конца, потом выскажетесь. — Леша дал отмашку играть сначала.
Но Гольцмин заговорил опять:
— Молодой человек, если мы с вами хотим как-то развиваться... нужно уметь обращать к себе в пользу критические мнения.
— Какая же это критика, если вы народную с Харисовым перепутали?
— Я лично знаком с Виталием Вакифовичем, и его произведения для ансамблей хорошо мне знакомы, и в связи с этим ваше исполнение не соответствует той идее, которую... ансамбль Виталия Вакифовича играл бы.
Тая переглянулась с мальчиками и улыбнулась.
— Вы о той пьесе, которую мы начали играть? — уточнил Леша. — Неужели? Это пьеса для солиста. А оркестровку делал Сергей Сергеевич — вы ее больше нигде не услышите!
Но Гольцмин не смутился.
Тая уже знала, что его невозможно смутить, на ум приходило: «хоть плюй в глаза — Божья роса».
— Вы слишком уходите в частности, это вас ограничивает. Настоящий музыкант должен шире смотреть на вещи.
— И говорить о том, чего не знает? — наседал Леша.
— Вы сами себя лишаете опытного взгляда со стороны. Ну что же, в связи с этим... Я ухожу, так как не в моих привычках навязываться. До свидания, Тая.
Он вышел из кабинета.
— Ага, не навязывается! Каждый раз говорит, не затыкаясь, хоть повесься при нем! — пожаловалась Тая.
— Так затыкай его силой!
— Мне неловко. Он же вроде как взрослый, образованный... Как же он сам всего этого не понимает...
Леша зло усмехнулся:
— Видишь же, как понимает. — он встал и открыл форточку. — надо проветрить, воняет.
5
Во второй половине декабря в училище начались отчетные концерты отделений. Заключительным был общий концерт училища, на который отбирали лучшие номера отделений. Тая выступала там и в квинтете, и сольно.
Она была в черном атласном платье, спущенном на плечах, в длинной, переливавшейся на свету юбке, шею Таи облегала черная бархатка. На сцене Тая незаметно оправила юбку, чтобы та мягко провисала между коленями, и уложила под гитару черный лоскут нескользящей ткани. Она думала об Алексее и о том, что готова играть свою программу, даже если осталась бы только одна струна. Ощущение своей привлекательности питало ее уверенность на сцене: хотя сердце стучало быстрее, Тая играла, словно никого не было вокруг, а музыка была написана для нее.
После концерта Тая сидела в фойе и улыбалась сама себе. Начиналась новогодняя вечеринка: в спортзале гремела дискотека, в кабинетах накрывались столы. Тае хотелось идти танцевать, но она нарочно медлила.
Однако вместо Леши к ней подошел Гольцмин. Не слушая его, но кивая и улыбаясь, Тая пошла прочь. По привычке она зашла в кабинет. Леши там не было, но были мальчики, и она поцеловала каждого, поздравляя с выступлением и новым годом. Вместе с ними же она вошла в зал. Прическа быстро распалась, и Тая трясла растрепавшимися волосами, зная, что это не портит ее. Лешу она увидела один раз, в моргающем красочном свете, и не поняла, видит ли он ее, но развеселилась еще сильнее.
Устала она как-то вдруг. Ни с кем не прощаясь и не заходя в класс, она вышла на улицу. За воротами училища, на парковке стоял Гольцмин. Тая не хотела обращать внимания, но он шагнул к ней навстречу.
— Тая, смешно подумать, но вы будто убегаете от меня постоянно. Я хотел выразить вам, насколько меня впечатлила ваша игра. Я не зря откладывал свои дела в министерстве, вы отличное вложение сил. — он хохотнул. — И ваше платье, оно напоминает мне какую-то актрису.
— Ага, спасибо. До свидания.
— Подождите, вы же еще не дослушали. Давайте отметим ваш успех и нашу плодотворную работу!
Он открыл дверь машины и вдруг... положил руку Тае на талию и потянул:
— Присаживайтесь...
Он оказался так близко, что Тая вздрогнула от отвращения. И еще не осознавая, к чему все идет, застыдилась своего жеста.
— Нет, спасибо. Правда, спасибо большое, но мне близко, я пешком дойду. — она мягко пыталась высвободиться.
Но он тянул ее.
— Вы не поняли меня, я не домой вас повезу, а сначала мы поедем в ресторан, побеседуем. Мы же с вами коллеги, культурные люди. Вы сможете получше меня узнать. Нам с вами предстоит многого добиться.
Между ними продолжилась тихая потасовка.
— Тая, садитесь!
— Нет!
Тая со всей силой толкнула его.
Гольцмин покачнулся, замахал руками и, не удержав равновесия, упал на землю рядом с машиной.
На крыльцо училища выскочил Леша. Он бежал к парковке, и Тая бросилась ему навстречу с вытянутыми руками. Она была уверена, что в запале Леша убьет Гольцмина.
Леша уперся грудью в Таины ладони, не глядя на нее. На лице у него прыгали желваки. Свет фар ненадолго осветил пару, завизжали проскальзывающие колеса, но Гольцмин справился с управлением, и Тая с Лешей остались на парковке одни.
— Ты без куртки, замерзнешь, — мягко сказала Тая.
Леша не отвечал. В молчании, только тяжело дыша, он прошел с Таей до общежития и, когда она подошла к двери, так же молча пошел обратно. Когда она вернулась из душевой, на экране телефона высветились пропущенные звонки от Леши. Пока Тая раздумывала, он позвонил еще раз.
— Открой, пожалуйста, дверь, я в коридоре.
Тихо, чтобы не услышали соседи, она провела его в комнату. Она уже все поняла, но все равно спросила испуганно:
— Что-то случилось?
Он долго молчал, глядя ей в глаза, а потом сказал глухо:
— Тая. Я люблю тебя.
6
На новогодние праздники Леша уехал с Таей к ней. Тая ходила с сумасшедшими глазами, и мама просила: «Только замуж так рано не выскакивай...» В городе Тая почти не ночевала в общежитии; все Лешины ноты были рассортированы.
Про Гольцмина не вспоминали: на следующий день после концерта Тая написала заявление о замене преподавателя. Она полагала, что и Гольцмину неприятно видеть ее и он сделает все, чтобы не сталкиваться больше с ней. В глубине души она была ему даже благодарна за тот случай.
Тая занималась в кабинете одна. Она повторяла одни и те же три такта, добиваясь точности звука, и, услышав, что дверь отворилась, еще энергичнее повторила пассаж.
Перед ней появился Гольцмин.
— Здравствуйте, Тая. Мы давно с вами не виделись, однако теперь можем вернуться к нашим занятиям! В марте будет престижный конкурс — вы должны быть готовы, так сказать, выступать на нем.
Тая забормотала:
— Но... меня, наверное, к другому преподавателю приписали...
— Нет, нет, ни в коем случае. Я убедил администрацию, вы ведь знаете о моих знакомствах, так что не переживайте — вы остаетесь за мной.
— Я уже с завотделением занимаюсь...
Гольцмин продолжал во время разговора крутить ладонями. Длинные ногти на левой руке выдавали, что он давно не касался грифа.
— Я со всем уважением отношусь к своему коллеге, в связи с этим вы можете посещать его занятия, я все равно не могу приходить на занятия слишком часто. — Гольцмин улыбнулся так, что показалась внутренняя часть губы.
Тая смотрела на него, не понимая, что происходит.
— Тая, сыграйте вашу программу! Мы сделаем из вас звезду.
Тая послушно заиграла. У нее дрожали пальцы.