Поэзия и власть
Георгий Валентинович Степанченко родился в 1952 году в Москве. Окончил исторический факультет Калининского (ныне Тверского) университета.
Работал учителем в сельских и городских школах, корреспондентом местных (ржевских) газет, редактором заводской многотиражки.
Автор 13 книг стихотворений. Печатался в журналах «Наш современник», «Русская провинция», «Дети Ра», «Арион», «Дон», «Подъем», «Человек на земле», «Абрис музы», в газетах «День литературы», «Литературная Россия», «Труд», «Литературная газета».
Лауреат премии «Традиция» СП России, Международного фестиваля «Славянские традиции», премии губернатора Тверской области по литературе.
Член Союза писателей и Союза журналистов России.
При словах «поэзия и власть» первое, что приходит в голову, — это противостояние, соперничество, репрессии. Александр I и Пушкин, Сталин и Мандельштам, Брежнев (скорее Суслов) и Бродский... Конечно, всегда существовала и верноподданническая поэзия, но, как известно, это поэзия второго, а то и третьего сорта. Но сейчас речь пойдет о другом — о поэзии как власти или ее составной части.
На первый взгляд между этими двумя силами нет ничего общего, но если присмотреться... Как известно, древнейшей формой поэзии являются магические заклинания — плод вдохновенного творчества первобытных колдунов и шаманов. Они были убеждены, что заклинания дают им власть над природой и людьми. Насчет первого можно и должно сомневаться, а вот второе не подлежит сомнению. Существуют свидетельства ученых-этнографов о том, как такие заклинания, дополненные магическими манипуляциями, приводили к смерти австралийских аборигенов — так сказать, полномочных представителей всех первобытных народов. Другие заклинания могли способствовать выздоровлению больного. Ничего сверхъестественного — обычное внушение. Но какая власть может быть сильнее власти над жизнью и смертью?
В дальнейшем, с появлением государства, власть всегда опиралась на религию, а та — на поэзию. Молитвы и гимны, разнообразные ритуалы воодушевляли людей на большие дела. Не случайно великий религиозный реформатор фараон Эхнатон лично сочинял гимны в честь нового бога — Солнца, а много веков спустя Иоанн Грозный, которого обычно вспоминают совсем по другим поводам, вдохновенно творил акафисты Богородице. Пришли новые времена, сократилась роль религии и церкви — поэзия приобрела светский характер, но сохранила свое влияние на людей.
Или возьмем такой аспект власти, как вооруженные силы. Как утверждал знаток военного дела Наполеон, моральный дух войска соотносится с его численностью в соотношении три к одному. А как обеспечить высокий моральный дух? Это знали очень задолго до Наполеона. Вот пример из древней истории. Знаменитые воины-спартанцы никак не могли справиться с восставшими илотами. В отчаянии они преступили через гордость и обратились за помощью к афинянам. В ответ те прислали... хромого поэта Тиртея. Спартанцы решили, что над ними смеются, и чуть не растерзали беднягу. Он едва успел объяснить, что его специальность — сочинять военные гимны для воодушевления войска. Такую возможность ему предоставили с большой неохотой. Тиртей обошел лагерь, познакомился с воинами, понял, на каких струнах можно сыграть, написал гимн и сразу разучил его со спартанцами. На следующий день они пошли с этим гимном в бой — и победили.
Эта ситуация повторялась множество раз и в древности, и в средние века, и в новое время. Кельтов вдохновляли на битвы барды, скандинавов — скальды, славян — гусляры и былинщики. Напали на нас фашисты — и тут же из всех репродукторов загремела «Священная война».
Особенно глубоко была укоренена поэзия в России. Всю жизнь русского человека сопровождали народные песни. Родился он — мать пела ему колыбельную. Подрастал, взрослел, трудился, женился, воевал, умирал — на каждый случай были свои песни, рожденные безымянными гениями и отшлифованные веками исполнения. Одни и те же песни пели и бояре, и крестьяне. До Петра, ославленного староверами антихристом, именно песня объединяла верхи и низы, власть и народ, придавала несокрушимую монолитность великому государству. Пришел Петр, начал обрезать людям полы и бороды, ставить иноземцев начальниками над коренными русаками. Забалакали верхи на смеси сначала немецкого и голландского, затем французского и английского с нижегородским. И чем все это кончилось?..
Но не будем о грустном. Посмотрим, каким был статус поэзии в разные времена и в разных обществах. Ну, с первобытностью и древностью все, в общем, понятно. Статус явления, которое может погубить или спасти, привести к победе или поражению (враги тоже не дураки, у них свои гимны имеются), не может не быть почетнейшим и высочайшим. В средние века, да и в новое время это положение осталось неизменным.
Вот вам пример. Один исландский скальд здорово разозлился на одного норвежского короля (имена, увы, уже не помню) и написал на него вису. Виса — это стихотворение, которое может быть или ругательным, проклинающим, или, наоборот, хвалебным, благословляющим. Как вы понимаете, эта виса была проклинающей. Король приказал схватить скальда и доставить пред свои ясные очи. Доставили. Недолго думая, король приказал: «Отрубите ему голову!» Но тут главный советник схватил его за руку и сказал: «Одумайтесь, ваше величество! Поэт умрет, а проклятие останется!» — «Что же делать?» — «Простите его, и пусть он напишет другую вису, благословляющую!»
Король нехотя согласился. Но тут заартачился поэт: «Ваше величество! Написать другую вису, противоположную первой, — дело непростое. Нужно, во-первых, время, а во-вторых, желание. А желания такого у меня почему-то нет». «Ну, хорошо, — устало сказал король, уже понимая, что новая виса обойдется ему недешево. — Так что тебе нужно?» — «Во-первых, время — скажем, год. А во-вторых, чтобы у меня появилось желание написать благословляющую вису. заставьте себя полюбить — поселите меня в своем дворце, приглашайте на пиры, удостаивайте своей королевской беседы... а когда виса будет готова — наградите золотой гривной (высшая награда того времени)». Король согласился — и менее чем через год виса была написана.
Но это был умный король. А бывали и глупые — и не только короли, но и президенты, и генеральные секретари...
Но самый интересный случай — это когда поэт и властитель сливались в одном лице. Ознакомимся с тремя ситуациями, имевшими место в минувшем, но еще недальнем двадцатом веке.
Случай первый. Владимир Ульянов, он же Ленин. Не торопитесь возмущаться и восклицать: «Не было этого!» Было. Недолго, но было. Однажды, отбывая ссылку на благословенном, почти курортном юге Красноярского края, воодушевленный красотами местной природы и приездом молодой Надежды Константиновны, Владимир Ильич сел за письменный стол с твердым намерением написать стихотворение. После долгих усилий у него получилось целых полстрочки: «В Шуше, у подножья Саяна...» Неплохое начало! Но дальше как заклинило — ни слова, ни полслова. Промучился Ильич битый час и плюнул. Не судьба! Не знал, видать, что поначалу мало у кого сразу получается. Помучился бы еще денек-другой — и написал бы что хотел. Прочитал бы своей Наденьке, соседям-ссыльным, получил бы первую порцию славы — и пошло-поехало! И явился бы России новый великий поэт взамен великого революционера и потрясателя основ.
Итак, пойдем дальше. Но сначала допишем ленинскую строку. Предлагаю три варианта: «В Шуше, у подножья Саяна... могучий течет Енисей... летит по степи благовест... Надюша, как роза, цветет». Думаю, третий вариант — это именно то, что хотел, но не смог написать Владимир Ильич.
Случай второй. Иосиф Джугашвили (Сталин). Наверно, многие знают, что он в юности писал стихи. Но немногие знают, насколько они были хороши. Во время учебы в Тифлисской духовной семинарии юный Иосиф написал несколько стихотворений, шесть из которых были тогда же опубликованы в газетах. Учитывая, что никакой протекции у него не было, — очень неплохой результат! Вскоре Иосиф увлекся политикой и забросил поэзию. Но уже в 1907 году одно из сталинских стихотворений (причем без его ведома) было включено в книгу под названием «Грузинская хрестоматия, или сборник лучших образцов грузинской словесности», а в 1916-м — в грузинский букварь. Думаю, что это высшая честь для любого поэта. Впоследствии, уже находясь на вершине власти, Сталин негласно принял участие в переводе на русский язык знаменитой поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Несколько строф, вписанных им в академический перевод, — блестящий образец его поэтического таланта.
В 1949 году, когда приближалось 70-летие вождя, Берия решил сделать ему оригинальный подарок и поручил лучшим специалистам сделать переводы с безымянных подстрочников. Стихи готовились издать в подарочном оформлении на русском языке. Один из переводчиков, не зная, кто автор стихов, сказал: «Эти стихи тянут на Сталинскую премию первой степени». Но Иосиф Виссарионович, узнав о готовящемся издании, приказал работу остановить. Выбор в пользу политики был сделан раз и навсегда. А если бы он не отказался от поэзии?.. Наверняка его решения были бы более гуманными...
В свете последних исследований историков, неопровержимо доказавших факт отравления Сталина его же приспешниками, пророчески звучат его юношеские строки:
Но люди, забывшие Бога,
Хранящие в сердце тьму,
Вместо вина отраву
Налили в чашу ему.
И еще одно. В отличие от Сталина, Мао Цзэдун никогда не отказывался от поэзии и всю жизнь писал стихи. Управлять Китаем это ему не мешало — наверное, даже помогало. В настоящее время опубликовано более 130 его стихотворений. В юности он больше писал о любви, в молодости — о революции, в дальнейшем в его поэзии стали преобладать философские мотивы. Одно из лучших его стихотворений — «Снег», написанное в 1936 году, перед опасной переправой через Хуанхэ, — произвело сильное впечатление даже на его политического противника Чан Кайши, по распоряжению которого было написано и опубликовано более 30 ответных стихотворений на ту же тему. Находившаяся тогда при Чан Кайши американская журналистка Анна Луиза Стронг впоследствии писала в воспоминаниях: «До того члены Гоминьдана думали, что Мао Цзэдун — простой деревенский пропагандист, только вчера вылезший из яодуна (жилой пещеры), однако теперь они увидели человека, который превосходит их философским и литературным образованием».
Приведу начало этого стихотворения в переводе А.П. Панцова:
Ну вот и Север! Что ж! На сотни ли
Я вижу только лед, он все сковал
вокруг.
Везде, по всей земле — снега, снега,
снега!
Смотрю: передо мной —
Великая стена,
Но дальше — ничего!
Бескрайняя страна!..
Далее за описанием природы следуют мысли о древних китайских императорах и Чингисхане.
Приведу мнение известного современного китайского филолога Юань Мяосюя: «Сегодня можно уверенно сказать, что стихотворения Мао остались бы в истории китайской литературы, даже если бы он не был политической фигурой большого масштаба».
Подведем итоги. Из трех великих политиков наиболее успешным оказался тот, кто всю жизнь писал хорошие стихи, то есть Мао Цзэдун. Конечно, его наследие было неоднозначным. Китайские историки сошлись на том, что оно на 70% положительное и на 30% отрицательное. Баланс, как видим, в его — да и всех китайцев — пользу. Наверное, не случайно именно у китайского лидера в конце концов нашелся гениальный преемник, заложивший основы нынешнего процветания страны, — Дэн Сяопин.
А что наши лидеры последних десятилетий? Невозможно представить Горбачева, Ельцина или Путина пишущими стихи. Достаточно взглянуть на их лица, чтобы понять, как далека от них поэзия. Двое первых привели страну к небывалой катастрофе, причем на практически ровном месте: ни тебе революции, ни войны, а великой страны как не бывало. Третий... третий пытается вытянуть Россию из трясины. Но что-то не очень получается. Может быть, не хватает современного Тиртея с его вдохновенными стихами?