Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Церковь Воскресенья

Новелла Николаевна Матвеева (1930–2016), поэт, прозаик, драматург, эссеист, автор-исполнитель бардовских песен. Родилась в Детском Селе Ленинградской области. Окончила Литературный институт имени А.М. Горького. Автор книг стихотворений «Ли­рика» (1961), «Кораблик» (1963), «Душа вещей» (1966), «Ласточкина школа» (1973), «Река» (1978), «Стра­на прибоя» (1983), «Избранное» (1986), «Хвала работе» (1987), «Кассета снов» (1998, проза, пьесы, стихи), «Сонеты» (1998), «Пастушеский дневник» (1998, проза и стихи), «Караван» (2000, стихи и песни), «Жасмин» (2001), «Мяч, оставшийся в небе» (2006, проза и стихи) и других. Лауреат Пушкинской государственной премии.

Михайловское

В омут ночи Звездный Ковш упущен.
Как песок, ко дну его пристали
Маленькие звезды.
Едет Пущин
К Пушкину — из темной зимней дали.

   Скрип да звон...
   Светает понемногу.
   Гривы у коней заиндевели.
   Заморозок выдубил дорогу.
   Снег на стороне завил деревья.

Вот он, двор!
Окошки в полумраке,
Но внутри как будто свет мелькает...
Без плаща, в расстегнутой рубахе,
На крыльцо хозяин выбегает;

   Две руки (одна — с пером гусиным)
   Путника обхватывают туго,
   Кудри с блеском седовато-синим
   Жарко примерзают к шубе друга...

Звук дрожащий, пьяный быстрым бегом,
Весь из колокольчика не выпал...
Молча поцелуями и снегом
Зимний гость хозяина осыпал,

   Между тем, дрова роняя громко,
   По дому Арина суетилась,
   И слеза (старинная знакомка!)
   По щеке морщинистой катилась...

1961, ВЛК


* * *
Церковь Воскресенья
На Успенском Вражке.
Как воды прохладной бульканье в баклажке,
Свежесть воркованья в горле голубином.
И заря за крышами — гаснущим рубином.

Изморозью купол оперен жемчужной.
А в неёмкой нише на стене наружной,
В чистоте мороза, в царстве ледозвона —
Николай-угодник, старая икона.

Снега осыпанье из лазури звонниц,
Звонницы — приюты галочьих бессонниц.
Под лазурью звонниц галки черно-сини,
Словно в платьях бедных — схимницы пустыни.

Крестится старушка, никнет перед нишей.
В платье галок черных, изморози тише.
Снег росой садится на цветы сухие.
Ох же ты, надрыва клятая стихия!

Славно Дидероту, весело Вольтеру
Подвергать сомненью и не брать на веру
Странности и дивы сущности неясной
Под горячим солнцем Франции прекрасной!

А у той старушки все поумирали.
Того прежде — беды молодость украли.
Вместо винограда, флейт и тамбурина
Ей — на платье черном — капли стеарина.

Посреди природы северной, невзрачной,
Где на сучьях голых домик галки мрачной,
От раздумий тяжких ей одно спасенье:
На Успенском Вражке церковь Воскресенья!

1980-е


Василий Андреевич

Вы — Утешитель.
Вы — как патер Браун.
Дыханье Ваше в Вышних Бога славит.
И скорби здешней слишком тяжкий мрамор,
Как снег долин, под Вашим солнцем тает.

   Вы — Утешитель. Вроде чуждый Мому
   Достоинством простым и монолитным.
   Хотя порой смеетесь несмешному,
   Как добрякам присуще беззащитным.

Да, это очень красочная мета! —
Когда звучит не демона, не фавна —
А чистый, честный, детский смех Поэта
Над шуткой, что не всякому забавна.

   Не так ли горесть Ваша (совокупно
   С отвагой Вашей!) — многим недоступна?
   За карликовый вензель на эмали
   Стих Ваш парнасский, движущийся крупно,
   Иные принимали!

Не Вы стояли в позе над толпою —
Толпа пред Вами в позы становилась.
Та, что, подняв кумира над собою,
Им «снизу» помыкать приноровилась.

   Всегда Вы что-то «предали»! То скотство,
   То Идеал... То — старое знакомство...
   Чужой натуры с нашею несходство
   Считать привыкли мы за вероломство.

Будь ты хоть гений — разве вправе гений
Владеть самостоятельностью мнений?
Во лбу семь пядей?
А на дню семь пятниц
Сменить изволь, как семь бумажных платьиц!
Другие — всей толпой идут на это,
Лишь ты один уперся против света!

   Но думам вольным не закрепоститься.

...А рожь цветет,
А лютик золотится,
В плюще бурлят речные ветры, вея...
Не странно ли, что новый век родится
Не из твердынь, а из Беседки Грэя?!

   Где лист баллады, камешком прижатый
   (Баллады без балласта улетают!),
   Где преданные Вам, как медвежаты,
   Две девочки у Вас в глазах читают.

Дар Ваш высокий грустен без юродства.
Свободен — но Отечеству любезен.
Содружествен. Но в рощах первородства
Лишь соловей соавтор Ваших песен.
_________

Так
Счастью учит Феб, а жизнь — терпенью.
За трудолюбьем гордым — год из года, —
За божеством слепящим — ходят тенью
Пустой досуг, постылая свобода.

   Но вы прозренью брат:
   Вы патер Браун.
   Раденье Ваше в Вышних Бога славит!
   Пловцам открыта
   Ваших песен гавань
   И примет всех, кого судьба оставит.

Октябрь–декабрь 1992


Величие?

Величие мы часто видим в том,
Чтоб, ни греха не чуя, ни вины,
Напасть на безоружного — гуртом,
Впотьмах, из-за угла и со спины.

В кощунстве — там, где во скиту святом
Жил мученик. В грабительстве казны.
Величие мы в девках видим... В том,
В чем непотребство видеть бы должны.

Мы с виду — хоть куда! (Хотя не раз
Со стороны подошвы видел нас
Щенок бездомный, сын пинков и травль.)

Но в грозных сечах нам страшнее всех —
Бунт роз. Ягнячье право. Мертвый лев.
И хиросимский маленький журавль.

1989   1992


Смех фавна

Суди меня весь мир! Но фавна темный смех
Мне больше нестерпим! Довольно я молчала!
В нем — луч младенчества, и в нем же — зрелый грех:
Возможно ль сочетать столь разные начала?

Но сплавил древний миф козлиный хвост и мех
С людским обличием. Невинный вид нахала
С чертами дьявола. Злу Злом казаться мало.
Зло любит пошутить. И в том его успех.

Но есть же логика! И путь ее упрям:
Грех черен и хитер. А юмор чист и прям.
Где для греха простор — там юмору могила...
А если мы, шутя, вросли однажды в грязь,
Солгали с юмором и предали, смеясь,
То чувство юмора нам просто изменило.


Будьте, как дети

Нам завещал Спаситель «быть, как дети».
Одно с тех пор нам удалось на свете:
От образца отделаться; добиться,
Чтоб... сами дети — не были «как дети»!

28 августа 1993


Современная логика на полном серьезе

Чтобы вновь развеселиться
Наконец могла и я,
За врагов моих... молиться
Обещали мне друзья!

Братцы! Если негодяи
И не стоят батогов —
Что же вы так быстро взяли...
Сторону моих врагов?

И хоть я — вы не сумлитесь! —
Благодарна вам весьма,
За СВОИХ врагов молитесь!
За МОИХ — уж я сама.

2001


Неслышимая сирена

Гибель «Титаника» — это не мистика,
Но, к сожаленью, документалистика!
Ужас доподлинный. Ночь — настоящая.
Прорвенно и не по мелкому льдистенко.

Но перед линзой, за чашечкой йогурта
Млея улыбку тая сумасшедшую, —
Что ж ты так жадно глядишь
на дорогу-то
Стольких людей, никуда не приведшую?!

Да, стариканы, девицы и отроки;
Ран вы уж больше ничьих
не встревожите;
Было — да кануло в Лету. А все-таки
Что ж вы никак
НАГЛЯДЕТЬСЯ не можете

На беспокойное, на безысходное?
В чем-то и с нашими бедами сходное?
Что распаляете Киноимперию —
Множить и множить за серией серию?

«Гибель Титаника» — это не мистика.
Не развлекаловка. Не беллетристика.
И одного бы хватило сценария —
Вспомнить невымышленные стенания

В море...
Но множится «Гибель Титаника»;
Не иссякай, пассажирская паника!
Чаще тоните, ребята! — для зрителя
Крик ваш последний —
заманчивей пряника!

От состраданья давно ль исцелились мы
К бедной планете,
столь многое вынесшей?
Лучше слезой обольемся над вымыслом,
Чем над реальностью:
прошлой ли, нынешней...


Лето

Между кольями забора серого
Солнце длинные лучи просунуло.
На дорогу лопухи повыбрались,
Пыли зачерпнув краями грубыми.

Подорожник — санитар испытанный,
Врачеватель ног, в пути пораненных, —
Подошел к дороге, приготовился:
Может, думает, кому понадоблюсь...

Одуванчик облетать нацелился:
Все его пушинки набок съехали,
Но остановились нерешительно:
А куда лететь? В какую сторону?

Жаркий день уже склонился к вечеру:
Вечер дню шепнул о чем-то на ухо,
Облака подслушали, задумались
И, забыв, зачем пришли, растаяли...


Человек

Сквозь туман заблуждений, сквозь дебри сомнений
Пробирается вдаль человеческий гений:
Зажигает фонарь на вершине маячной,
По тростинке проходит над пропастью мрачной,

В тяжких недрах земли обливается потом,
На серебряных крышах стоит звездочетом,
Над морями на тихом летит монгольфьере,
Разбивается насмерть на личном примере,

Он на землю приходит то пылким Икаром,
То бесстрашным и добрым Алленом Бомбаром —
Личным другом Надежды, врагом Заблужденья,
Чья рука равносильна руке провиденья, —

Фермопильским вождем, капитаном «Кон-Тики»,
Человеком, бегущим на дальние крики...
Летописцем, исполненным вещего рвенья
Никого не забыть, кроме пугал забвенья.

В каждом веке он первый. Но дело, в котором
Подозренье в корысти покажется вздором,
Где никем не могло бы тщеславие двигать,
Где гляди не гляди, а не выглядишь выгод.

Между койками ходит в чумном карантине,
Служит крошечным юнгою на бригантине,
Над полями сражений, как в тягостной сказке,
Кружит ангелом с красным крестом на повязке...

И на крылья свои, с неизвестной минуты,
Надевает суровые тайные путы,
Чтобы в грусти своей и себе не сознаться,
Чтобы в самом страданье своем — не зазнаться.

Ибо нет на земле и не будет деянья,
Чтобы стоило ангельского одеянья.
Ибо странно мечтать о блаженстве небесном,
Не ходив по земле пешеходом безвестным.

Сквозь туман заблуждений, сквозь дебри сомнений
Пробирается вдаль человеческий гений:
Зажигает фонарь на вершине маячной,
Чтоб горел его свет, как венец новобрачной.

И приходят титаны в раздумье глубоком,
И кончаются в муках, когда ненароком
Застревают, как стрелы, в их ноющем теле
Их конечные, их бесконечные цели.

Убегаем от чар, возвращаемся к чарам,
Расправляемся с чарами точным ударом...
...Далека же ты в небе, звезда Идеала!
Но стремиться к тебе — это тоже немало.


О том, как забывчиво чванство

Придравшись к той кухарке, что «страною
Не может править» (низшим не дано-с?),
Забыли, что и в них — не голубою
Играют кровью жилы. (Во склероз!)

Кухарка «не могла бы», но они-то
Могли бы править? Где же-с? И когда-с?
Есть б ы д л о  среди нас и среди вас.
Однако же и вы-то — не элита!

А что, «кухарка» — значит СОСТОЯНЬЕ
ДУШИ? ПРОКЛЯТЬЕ? ФАТУМ РЕМЕСЛА?

...Один РЫБАК возглавил храм Познанья.
Одна ПАСТУШКА — Францию спасла!

А ПРАЧКА и КУХАРКА Сандрильона
Взошла принцессой на ступени трона.

15 сентября 1997


Из архива

* * *
Я в лесу жила когда-то.
Были зимы там суровы.
А весной, как дьяволята,
В темноте визжали совы.

Я одна в глуши глубокой,
Я одна была на свете,
Только ветер в стекла окон
Бился грудью...
                        Только ветер.
Но судьба не захотела
Схоронить меня — живую.
И теперь — в огромном,
                        шумном,
Бурном городе живу я.

Я живу в высоком доме,
Полном низкого веселья.
И как горько мне!
                        Как горько
На чужом пиру —
                        Похмелье!

Я одна в краю далеком,
Я одна на целом свете...
Только ветер в стекла окон.
Только ветер,
                        ветер,
                                    ветер...

Март 1961


Что сказал потомок

То взывая к голосу рассудка,
То взывая к прочим голосам,
До того орал оратор жутко,
Что себя уже не слышал сам.

И, пытаясь вызвать из потемок
Некий дух, показывал на дверь:
— Братцы! Что сказал бы наш потомок,
Если бы услышал нас теперь!

А потомок взял да и услышал
(Он как раз пришел сегодня в зал).
И потомок встал, со вздохом вышел,
Посмотрел на звезды и сказал:

— Если и меня судьбина злая
Вот таким же сделает скотом —
На потомка я сошлюсь, желая
Отложить сегодня на потом.

Апрель 1963, Колпачный


У Балтийского моря

1

Твердая волна
О волну гремит,
Словно в серый щит
Серый бьет булат.

Словно меч о меч,
Словно щит о щит,
Словно звон кольчуг,
Словно грохот лат.

Знало это море
Бранные века,
Древним кораблям
Корябало бока,

Падая, вздымаясь
Чашами весов,
Взвешивали волны
Век железных Псов.

...Мягкая волна
Стелет на пески,
Новые пески,
Бахрому травы,

Раковин морских
Сыплет лепестки,
Блеском шевелит
Перламутровым.

...Вижу я, как руки
Заложив назад,
Бродит Гончаров
По этим берегам.

С песней про «Палладу»,
Про его фрегат
Пасмурные волны
Падают к ногам.

Знало это море
Радость и печаль...
Криком буревестник
Горького встречал.

Слышались на барках
Песни рыбаков,
Лоснились, как бархат,
Днища облаков.

Ржавые лежат
На дне
                        якоря,
Как серпы во ржи,
Сладко спят во рже...

Радостная рябь,
Влажная заря
Словно отсвет розы
                        в зеркальном ноже.

Эти волны цвета
                        латышских глаз;
Эти волны Райнис воспел
                                    не раз;
Подняла над ними
                        братская заря
Арку врат янтарных
                        в страны янтаря.


2

Правда ли смывает
            все с пути вода?
Правда ль не бывает
            на воде следа?

Если это вправду
                        правда —
            ну и пусть!
Отчего же в море
            я черпаю грусть?
Отчего же радость
            я черпаю в нем?
Словно след за шлюпкой,
след за кораблем.

Даже след за рыбой
Есть глубокий след
Многих тысяч жизней,
Многих тысяч лет.

1960-е


Ложь

Читала стихи. Ну и что ж
В итоге подумала?

                        Лжешь!

Ведь я ж тебя знаю, поэт,
Ведь ты ж мой давнишний сосед!

Ты часто в пижаме во двор
Выходишь. А твой кругозор —
Как пояс, которым жену —
И ту не объять в ширину.

Нет! Лучше ворваться с ножом
В больницу, под риском тюрьмы,
Чем грозным таким тиражом
Размножить бациллу чумы

По имени Ложь!

                             Испокон
Веков я с тобой в борьбе...
Но ты отдаешь мне поклон,
И я... отвечаю тебе.

19621963 (май)


В духе Гейне

Иду, зажмурясь от снежной пыли,
Померкшею Москвой.
Чехол на застывшем автомобиле
Вздувается, как живой.

Ничьих голосов не слушая громких
И лиц не видя ничьих,
Я вброд перехожу поземку,
Как призрачные ручьи.

Под кровом снега — ни слов, ни жестов,
Ни чувства чужой вины.
Сугробы не уступают места,
Да вовсе и не должны.

А ночь — угрозой огромной
Растет, растет вдалеке,
И кажется мне, что к темной, темной,
Бездонной приду реке.

И там не будет ни слов, ни жестов,
Ни чувства чужой вины
И волны мне не уступят места,
Да вовсе и не должны.

А просто войду, как в большие двери,
В тягостный их покой,
Не дрогнув, не ощутив потери,
Не шевельнув рукой.

9 марта 1964


Публикация Павла КАЛУГИНА

 





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0