Пронизки
Василий Иванович Аксёнов родился в 1953 году в селе Ялань Енисейского района Красноярского края. Окончил исторический факультет Ленинградского государственного университета имени А.Жданова. Первые публикации появились в 80-х годах. В 1990 году вышла книга «День первого снегопада», в 2004-м — «Солноворот», в 2010 году — «Время Ноль». Лауреат премии андрея Белого (1985). Член Союза писателей Санкт-Петербурга. С 1974 года живет и работает в Санкт-Петербурге.
* * *
Посмотрел, что преподавали в дореволюционной семинарии. А вот что — элементарные предметы: логику, психологию, русскую словесность, историю, не считая церковной, — русскую и всеобщую, алгебру, геометрию, топографию, физику, естественную историю, сельское хозяйство (если быть священником придется в сельской местности), народную медицину, языки — греческий, латинский, церковнославянский, для желающих — древнееврейский, французский, немецкий; в Крыму изучали новогреческий и крымско-татарский, в Петербурге — финский и латышский, в Вологодской семинарии — зырянский. Это так я, для сравнения.
* * *
Слово «печалование» в Древней Руси означало заступничество за младших, сирых и обиженных. Красивое слово. Встречается оно и в «Поучении» Владимира Мономаха.
* * *
Ну вот.
Женой могущественного князя Владимира Мономаха была Гита, дочь последнего англосаксонского короля Гаральда, погибшего в битве с норманнами при Гастингсе (1066 год). Старший сын князя Владимира и Гиты, Мстислав, имел второе имя — Гаральд, в честь деда.
Как тогда влияли через Гиту англосаксы на русского князя и влияли ли — тема для исторического романа. Я за такое не возьмусь.
* * *
Белгородцы по совету старца налили в колодец киселя и убедили осаждавших их печенегов, что их, белгородцев, кормит сама мать-земля. Те, печенеги, отступили. Из Повести временных лет. Чудные (ставьте ударение по вашему усмотрению; у меня на первом слоге) были времена. Теперь у белгородцев почти нет мигрантов — как-то обходятся вот.
* * *
Делаю ремонт в своей квартире.
Как вы полагаете, мне это нравится?
Понятно. Одно утешает: на стремянке, под потолком, думается почему-то легче, чем перед компьютером, — все же ведь выше. Возможно, мой коллега-археолог, о котором речь шла выше, был прав, когда говорил, что перед конным мир шире открывается, чем перед пешим.
* * *
Рыбачили с другом на Енисее. Возле Анциферова. Этим летом. В июле. Был ход щуки. Пили чай на берегу. Подплыла к нам моторная лодка, которая фору даст современному военному катеру. В лодке рыбацкие снасти стоимостью, превышающей бюджет города Енисейска. Три рыбака. С ног до головы в камуфляже. Возможно, от Юдашкина. Лица красные — не от зари. Спросили у нас, где можно купить черной икры. Мы им ответили: не выше Туруханска. «Скатаем», — сказали они. Кого там — тысяча-то верст. В лодке десятков шесть или семь разновеликих рыбин. Друг мой сказал, что щук-то надо распороть, а то испортятся. «Испортятся, — сказали рыбаки, — выбросим».
Вот такие мы бываем.
— Москвичи, — сказал мой друг, когда они отчалили.
— Почему так думаешь? — спросил я.
— Да по повадкам... Ну не наши же, — ответил друг.
* * *
О престиже Руси ХI–ХII веков: Святополк, сын Владимира Святославича, женат на дочери польского короля Болеслава Храброго. Мария Доброгнева, дочь Владимира, замужем за польским королем. Ярослав Мудрый женат на Ингигерде, дочери шведского короля Олафа. Изяслав, сын Ярослава Мудрого, женат на Гертруде, дочери польского короля Мешко II. Старшая дочь Ярослава Елизавета замужем за норвежским королем Гаральдом Смелым, который много лет добивался ее руки. Дочь Ярослава Анна была королевой Франции. Дочь Ярослава Анастасия была замужем за венгерским королем Андреем I. Все связи долго можно перечислять. Один большой европейский правящий Двор. Россия спасла от монголов Европу, но надолго от нее сокрылась и с тех пор во всем как будто стала виноватой.
* * *
Сам я при этом не присутствовал. Мне рассказал один из моих братьев.
Приехали как-то из Енисейска, когда-то столицы Енисейского казачьего полка, «казаки» — агитировать отца в казачество вернуться.
Отец мой, мужик, к тому времени ослепший, но еще могучий, сидел на стуле, молча и «даже скулами не двигая», долго слушал агитаторов, потом сказал им: «Я, ребята, свое отказачил».
Ушли ни с чем.
Потом уже, за год перед смертью отца, я спросил его: «Ты почему тогда им так ответил?» — «В избу вошли — гремели шашкой по полу и по порогу, не приподняли за эфес».
* * *
Одно из тяжких и болезненных последствий маловерия — страх. Перед всем и перед всеми. За себя, за близких и за мир.
Последствие крепкой веры — Любовь. Которая изгоняет страх. Чуть только выздоровел — и опять болею.
* * *
Моя знакомая недавно приняла крещение. И теперь она со страшной силой анафемствует правительство, телевизор, мобильные телефоны, компьютеры, чипы, чипсы, писателей, художников и космонавтов. И мне изрядно достается. Чаще, кстати, воспитывает она меня с помощью мобильного телефона или при содействии электронной почты, а не очно. «Воссел, — говорит она мне в конце своей страстной отповеди. — Воссел!» — «Кто?» — в страхе спрашиваю. «Кто, кто, — отвечает. — Сатана». О ужас!
За всех теперь молится, за весь мир. Саму себя, говорит, уже отмолила. Счастливая.
С такой-то страстью, думаю, и мир отмолит.
* * *
Было это давно. Но правда.
Выходил я с речки Тахи. В октябре. По первому снегу. До Ялани оставалось километров пятнадцать. Запозднился. Остался ночевать на пасеке, где жил круглый год и «пчеловодил» Иван Кондратьевич Заготко, которого в Ялани почему-то называли Чесноком. Был он когда-то священником-униатом на Западенщине. «Оттрубил» в Норильске лет двадцать. Обосновался после в тайге, возле Ялани, — «в спокойствее». Там, на пасеке, потом и умер, в своем и в окружающем спокойствии.
Поужинали мы «чем Бог послал», чаю с медом в сотах «посвёрбали». Легли спать. Иван Кондратьевич — на «нарах». Я — на брошенном на пол полушубке. Буржуйка топится. Тепло. Мыши, слышно, шебуршат. Лампа чуть на ночь «убавляется», а радио на таежных зимовьях и пасеках не выключают круглые сутки. Поговорили мы (знал он хорошо моих родителей). Молчим. Передают по радио концерт по заявкам. «Московские окна». Песня закончилась. Спрашивает меня Иван Кондратьевич: «Знаешь, про кого эта песенка?» — «Про окна», — говорю. «Не-е-е, — говорит Иван Кондратьевич. — Про стукача». — «Как это?» — спрашиваю. «А как, — говорит Иван Кондратьевич. — Я люблю под окнами торчать, я могу как книги их читать... А про кого же? Про него, негодника».
Я уснул тут же, как мне помнится. А Иван Кондратьевич — спал он или нет, не знаю. Утром застал его я на ногах — готовил завтрак.
* * *
Д.С. Лихачёв: «За английским столом скучно. Общего разговора не бывает, так как надо говорить тихо (и, как я сказал, медленно). Разговаривают только с соседом, причем с переменой блюда следует сразу менять и собеседника. Разговор даже не стремятся при перемене блюда как-то завершить. Все отворачиваются от соседа справа к соседу слева или наоборот. И надо уметь заводить новый разговор сразу, непринужденно и с вниманием к собеседнику» («Англичане по воспоминаниям»).
За русским столом скучно бывает, но редко. На третий или на четвертый день, и то с утра, к обеду «распогоживается». Даже и на поминках. Общего разговора и у нас сразу не получается. И говорят сначала тихо. Разговаривают и у нас в начале застолья только с соседом, которым, как правило, оказывается твоя жена, которая щиплет больно тебя за локоть и шепчет змеей тебе на ухо: «Первую стопку (или первый стакан) выпей, а вторую (второй) пропусти. Да закусывай плотнее». Ты отвечаешь тихо и покорно: «Знаю, знаю». Перемена блюд на тему наших разговоров влияет, но не кардинально, иной раз и из-за стола с нею, раз начатою, выходят, и за ворота — детали уточняют (выясняют). Ну, если у тебя слева сидит твоя жена, а справа жена друга (другая ли какая женщина), то после первой (или после первого) ты к ней, конечно, повернешься. После второй (второго) ты находишь глазами собеседника напротив себя, он находит тебя, и вы заводите беседу через стол. После третьей (третьего) твоим собеседником обязательно станет сидящий на другом конце длинного стола, составленного, как бывает часто, из нескольких столов разной высоты и формы, застеленных «под одно» скатертями. Не только ты с твоим собеседником, но и все застолье начинает вести перекрестный разговор. И что интересно, все друг друга отлично слышат и понимают. А разговор заводится часто спонтанно, без надлежащего «умения». «Непринужденно». Даже и не с «вниманием», а с вдруг нахлынувшей и переполнившей тебя любовью (или влюбленностью) к собеседнику.
Он же: «Безусловно запрещено говорить за столом о политике, о спорте, о религии: вы можете быть разных убеждений с соседом, и это может взволновать собеседника».
У нас запретных тем нет. Обсуждаем даже те, в которых ничего не понимаем. Вплоть до порванных рубашек.
«Если вы и начнете разговор на эти темы, — вас вежливо, внимательно выслушают, не перебивая, но разговор не поддержат. Вообще, слушать собеседника с вниманием и интересом — обязательно. Перебивать недопустимо, даже извинившись» (оттуда же).
Ну, тут уж можно и не сравнивать. Я в Англии не был, но почему-то думаю, что и там бывают разные застолья. И у нас всякое случается. Дмитрий Сергеевич, царство небесное, гостил в определенном обществе. И в России он не во всех застольях участвовал.
Если вы не читали эти заметки, советую прочитать — настроение поднимут. Ну, например, такое вот: «Дело в том, что у англичан существует золотое правило: можно обижаться только тогда, когда вас хотят обидеть».
Мы обижаемся тогда, когда сами этого пожелаем.
* * *
Соловецкий монастырь.
Дважды этот монастырь посещали:
— в 1652 и в 1661 годах — лихой казак С.Т. Разин,
— Петр I — в 1694 и в 1702 годах
— и в 1868 и в 1929 годах — великий пролетарский писатель Максим Горький.
С чем каждый из них ехал в монастырь в первый раз, с чем во второй?
Тема.
* * *
Ум не советник различать добро и зло; советник — совесть.
* * *
Мне (может быть, по наивности моей и неосведомленности) кажется, что сейчас, в наше время, хорошо сделанный (в художественном смысле, по слову, по форме) литературный текст мало кого затронет (или никого), если в нем не будет ярко обозначена либо патриотическая, либо либеральная интонация (позиция), или не будет в нем определенного количества «крови», «грязи» или разных «отклонений».
Как говорит один из моих идеологических (идейных, мировоззренческих) неприятелей, такое время.
* * *
О блокаде.
Водитель Михаил из Петербурга рассказывал про своего соседа. Было тому во время блокады лет восемь или девять. «Спас от голодной смерти всех своих родных, кто в живых еще, конечно, оставался». А получилось это так. После бомбежки всплыл в канале Грибоедова «оглушенный» лосось. Этот сосед, тогда мальчишка, увидел его, схватил, а «из воды извлечь не может». Весом лосось был «около 20 килограммов». Заметил все это матрос с катера, помог мальчишке вытащить рыбину и, мало того, проводил его, с лососем на своих плечах, до квартиры. Добрый был человек, этот матрос. Если бы не он, не вытащить бы мальчишке лосося на берег, до дому бы не донести, да и живым бы, может, не остаться — лихие люди тоже были.
Дом, в котором я живу, во время войны (блокады) располовинило ударом бомбы. После войны стянули его «скобками». Стоит. В ванной, под потолком, одна из этих «скобок». Напоминает.
* * *
С.Л. Франк: «В этом распространенном стремлении успокаиваться во всех случаях на дешевой мысли, что “виновато начальство”, сказывается оскорбительная рабья психология, чуждая сознания личной ответственности».
Вглядитесь в лица «оппозиции» — благо все на виду — и признайтесь себе честно, хоть одну личность там увидите, способную нести ответственность? Назовите мне такую. Буду обязан. Или видите там людей с «рабьей психологией», пытающихся, замутив всех и всё, «выбить» для себя что-то? Ну не поверите же, что за страну они болеют. Ее, «оппозиции», лозунг: «Помогите нам сменить власть, и мы уж все (для вас) устроим в лучшем виде!» — ложь.
А кто родитель лжи, известно.
* * *
Воображаю себе человека, который знал только зиму, из года в год одна только зима, с голыми деревьями, с заснеженной землей, и так лет тридцать или сорок, а потом вдруг увидел впервые весну. Можете представить, как бы он это воспринял? Как чудо. Чудо и есть.
Долина смерти. Господь спрашивает Иезекииля: оживут ли эти кости?.. По человеческому разумению только один ответ возможен: нет, воистину нет... Что умирает, умирает навсегда, выпадает и из памяти Божией (Пс. 37, 5). «Мы умрем и будем как вода, вылитая на землю, которую нельзя собрать» (2 Цар. 14, 14). Смерть — конец. После смерти нет больше человека. Развоплощенная душа — только призрак. Бездушное же тело — только труп. Смерть не имеет ни надежды, ни возврата. «Ибо в смерти нет памятования о тебе, в гробе кто будет славить Тебя!» (Пс. 6, 5).
И помните, что было дальше?
Вот и весна. Трудно было бы человеку, никогда ее не видевшему, не переживавшему, ее представить и в нее поверить?
А вот случается, и каждый пока год дается нам такая иллюстрация и предоставляется увидеть это чудо.
* * *
Можно всю жизнь прожить рядом со святым человеком, но не спастись и ничему у него не научиться.
Даже рядом с Господом оказался предатель.
* * *
«Ага» в словаре Владимира Даля есть. А вот «Ого» там не нашел. Другие словари не смотрел.
Интересно, «Ого» — это не от «О, Господи!»?
* * *
Попался мне на глаза однажды отзыв-высказывание девушки-библиотекарши о прозе Михаила Александровича Тарковского, где она не как библиотекарь, а как читательница сетовала на то, что в этой прозе много описания природы, было бы лучше, если бы автор вместо описаний просто, мол, вставил фотографии.
Или в слайды, или в комиксы...
* * *
Более будоражащего взгляда на себе я не испытывал — как взгляд медведя.
Разве что отцовский... когда иного я и не заслуживал.
* * *
Скептик — плохой человек.
Вот, допустим, ты сильно проголодался, едва добрался до стола, начал есть, а к тебе сзади подходит скептик и заявляет: «Не жри, безумец, зачем тебе это надо, все равно сдохнешь». Нет чтобы сказать: «Приятного аппетита, ешь на здоровье».
Захочешь ты с таким водиться?
Скептик — не в современном (толерантном) понимании, а в античном, древнегреческом, первоначальном — злодей злодеем.
* * *
Ремарка.
Заблуждение не мелочь, даже самое легкомысленное. Оно — как размагниченный компас, пользуясь которым уходишь далеко (в сторону) от намеченной цели. Потом аукай.
* * *
Мы не рождаем мысли, мы их либо принимаем, либо отгоняем.
Откуда они в нашу голову, как скворцы в скворечник, заселяются?
Кто их нам посылает?
Кстати, бывают такие скворечники, к которым скворцы по непонятным со стороны причинам и близко не подлетают.
* * *
В руинах одного из месопотамских городов археологи нашли аккадскую печать (около двух тысяч лет до нашей эры) с выгравированной на ней сценой грехопадения первых людей: дерево со змеем, с двух сторон мужчина с рогами (!) и женщина.
Заставляет задуматься. И в целом, и о мужчине с рогами.
* * *
Пав в раю и «облачившись в кожаные ризы», человек перестал быть просто человеком и влился в общество животных, разделяя с ним все его нужды и выделяясь из него лишь не утраченной совсем духовностью, религиозностью, нравственностью да не угасшим в нем пока образом Божиим.
Вернется ли человек когда-нибудь к своему начальному состоянию, освободившись от «кожаных риз», обретет ли свою родину — рай?
Конечно — да. Отец терпеливо ждет, и иного пути у блудного сына нет.
* * *
Дарвинистам-эволюционистам.
Эволюционируют скелет и мускулатура. Хорошо. А как может эволюционировать генетический код? Могут ли быть у него «переходные» формы? Нет. Информация из ничего не возникает.
В университете нам, помню, говорил преподаватель по палеонтологии: «Дорогие археологи, если найдете во время летней экспедиции кости взрослого древнего жирафа с метровой или полуметровой шеей (в виду имелись позвонки, конечно, не их количество, а общая длина), я вам буду отдавать половину своей зарплаты».
Знал, что ничем не рискует.
* * *
Какой-то философ говорил, что человек наполовину то, что он ест, а на другую половину — окружение, в котором он живет. И это так! Проверено на себе. Я, живущий несколько месяцев в Санкт-Петербурге, и я, живущий остальную часть года в Сибири, на Енисее, — два разных человека. И сам это чувствую, и близкие мне и родные люди, видевшие меня и там, и там, это подтверждают. Какой я для них предпочтительнее, у них надо спрашивать. Какой больше устраивает меня? Да когда как. Быть «сибиряком» мне интереснее и легче и тяжело, покинув Сибирь, преображаться в «петербуржца». В «сибиряка» я превращаюсь тут же, в день прибытия, без всяких сложностей и привыкания — как растворяюсь, так же, как сахар рафинад в горячем чае, — скоро. Но все, что я написал, я написал только тогда, когда был, ну и бываю, «петербуржцем». «Сибиряк» ходит в тайгу, рыбачит на Енисее и его притоках, кроме ножа, топора, пилы да спиннинга, в руки ничего не берет, ни ручки, ни карандаша; «петербуржец», любя Петербург, но тоскуя при этом по Сибири, о ней и пишет, из-за письменного стола не вылезая, от компьютера почти не отвлекаясь. Как разорвать меня — того и этого? Не знаю. Время — то разве только разорвет. Объединит ли?..
P.S. Чтобы не обижать другие орудия труда, которые берет в руки «сибиряк», упомяну их: лопата, вилы, грабли и коса; и для ремонта «Нивы» — разные ключи, отвертки.
* * *
День сворачивает для тебя окружающий мир до пределов горизонта; ночь раскрывает перед тобой бесконечность. Днем — время; ночью — вечность. И ты всегда в центре — как во времени, так и в пространстве — как точка отсчета, как точка зрения. Ты — средоточие. Бог тоже точка зрения, но она повсеместна. И твоя точка зрения божественна, так как это одна из Его точек зрения, и твоя точка зрения истинна, потому что и Бог иногда, а то и неотрывно, смотрит на сотворенный Им мир с твоей точки зрения, твоими глазами — хотя бы на то, как звездное небо выглядит с Земли.
Есть еще точка — соприкосновения. Где же ей быть? В твоей душе, конечно.
* * *
Помнится, Аркадий Драгомощенко (поэт), царство ему небесное, и Борис Останин (критик), дай Бог ему здоровья, вели между собой художественную переписку, тогда еще по обычной почте, один под именем Бонч, другой под именем Бруевич.
* * *
Мой яланский собеседник:
— Можно ли в глухой провинции жить суетно? Можно. Можно суетно жить и в тюремной камере, и даже в «одиночке».
Он, мой яланский собеседник, когда жил и учился в Москве, несколько раз ночевал в вытрезвителе, имеет право на такое рассуждение.
В Афганистане суетился, нет ли, не рассказывает, а я не спросил. Но правая ступня у него отсутствует.
* * *
Некоторые (больше все из ученого сообщества) утверждают, что у животного нет внутреннего мира, потому что у него нет воображения.
Ну, я не знаю.
Была у меня трехцветная кошка, звали ее Крапой. Так вот она до самой старости ходила по квартире словно по тайге или по джунглям, среди разнообразного зверья, — все на нее как будто кто-то нападал из непроглядных зарослей, а она то защищалась, то, грозно изогнувшись и ощетинившись, пугала до смерти противника — трусливо тот ретировался (даже мне, наблюдающему, становилось страшно); а мой шевелящийся палец под пледом охотно (явно играя, но не ошибаясь) она «принимала» за мышь.
И что это, если не воображение?.. Крапа водку не пила, травку не курила — голова у нее всегда была ясная, доказательств чему было множество.
Ну а отсюда и отсутствие внутреннего мира у животных для меня сомнительно.
Насчет идей, возникают ли они у животных, нет ли, — тут промолчу.
А вот по поводу верований — ну как без них живое? Трава, и та во что-то верует, по крайней мере, в силу семени, не сомневаясь. Просто она об этом городу и миру не трубит, а тихо шепчет.
P.S. Только что глянул на галдящих во дворе ворон, и показалось мне, что и идеи им не чужды: судя по взглядам их, сидят и пакости обдумывают — что бы такое сделать человеку, какую гадость сотворить, чтобы жизнь ему, узурпатору, малиной не казалась.
Сосед по лестничной площадке как-то мне жаловался, что одна, самая в округе вредная и наглая, на его машину с крыши дома то болт какой-нибудь — однажды выследил, — то гайку сбросит — сирену воющую отключать приходится.
* * *
Писатель (прозаик) — человек, большую часть времени проживающий в выдуманном (творимом) им мире, в реальный мир выглядывающий (возвращающийся) изредка с опаской и удивлением и чаще только для того, чтобы взять оттуда забытые и необходимые ему для работы предметы: рассвет, закат, форму облаков, рябь на реке, улыбку любимых, образы знакомых ему людей, зубную щетку, уловистую блесну, спиннинг... Если это не так, если писатель большее время проживает в реальном мире, выдуманный (сотворенный) им мир никого не привлечет и не заинтересует. Поэт — ну, тот, питаясь изобретенной Деметрой амброзией, всегда живет на небе, каждый на своем небесном уровне, и землю видит только в сновидениях.
Прозаик, как заурядный склочник, конфликтует с реальностью. Поэт ее с олимпийской невозмутимостью очаровывает (сам так, во всяком случае, считает).
* * *
Стекло в окне — пример смирения. Ох, поучиться бы. Глаза навязчиво вам не мозолит, вежливо останавливает на себе ваше внимание только тогда, когда грязное, — с тихой просьбой: ну помойте, а не помоете, и так, мол, обойдусь, но на меня тогда уж не пеняйте, строго не судите. Или когда какой-нибудь злодей или дворовый футболист его расколотит — невольно вспомнишь, вставляя другое.
Вот только что сейчас глядел-глядел в окно — дом напротив, пасмурное небо и падающий снег видел, а про стекло и не подумал. К столу пришел, только тогда пришло на память... Не такое вроде уж и чистое.
Учись, учись и не научишься — самодовольный.
Окончание следует.