Север

Упав на диван не снимая пальто,
Уставший от пробок и гула,
Который раз за год почувствовал, что
На Север меня потянуло.

С обрыва скалы любоваться тайгой —
Суровой, бескрайней природой,
Способной вернуть мне душевный покой
И дать надышаться свободой.

И там, в тишине, на отвесной скале,
Мечтать, наслаждаясь ненастьем,
В единственном крае на этой земле,
Меня наполняющем счастьем.

Проведать карелов, поморов, зырян —
Отзывчивых, добрых хозяев,
Свободных людей, простодушных мирян,
Не терпящих лжи и лентяев.

Напечь под преданья о племени чудь
Калиток с толченой картошкой,
И в душном болоте собрать по чуть-чуть
Брусники с янтарной морошкой.

А в ночь накануне отъезда домой
Смотреть, затаивши дыханье,
На то, как бушует, горит надо мной
Зеленым пожаром сиянье.

Упав на диван не снимая пальто,
Уставший от пробок и гула,
Который раз за год почувствовал, что
На Север меня потянуло.


Лазарь

Я возвратился назад,
Ад
Покинув по воле Христа.
Стал
Одним из последних чудес —
Умерший воскрес!

Где нет надежды, любви
И
Стенания, ропот во тьме,
Где
Не виден божественный свет,
Меня больше нет.

Как дальше жить — не пойму:
Му-
Чительно думать о всех
Тех,
Кто так и будет в аду.
Я же... снова живу...


Морозное утро. Конец декабря...

Морозное утро. Конец декабря.
У входа на Трубную людно.
Толкаются люди, ворча, матеря
Друг друга, но мне абсолютно

Нет дела сейчас до озлобленных толп,
Подвластных расшатанным нервам.
Топчась, я смотрю на воздвигнутый столп
Погибшим милиционерам.

Утопленные барельефы в гранит,
Колонна, на ней покровитель
Защитников правопорядка стоит —
Отважный мой ангел-хранитель.

С поверженным змеем смотрю на него
Под волны мурашек по коже,
Стараясь объять безуспешно всего
Слезящимся взглядом. Похоже

Мне слез не унять и себя не согреть
Топтанием — все бестолково...
Но я продолжаю упрямо смотреть
На бронзовый образ святого!


Вопрос без ответа

На поминках дяди Пети
Во весь зал накрыт был стол.
Мама, жены, теща, дети,
Даже брат, и тот пришел.

За весь день сказали много
Скорбных, искренних речей.
Вспоминали часто Бога,
Говорили про врачей.

И подвластные недугу,
Называемому боль,
Соболезнуя друг другу,
Принимали алкоголь.

.......................................................

Под конец мероприятия
Молодежь пошла курить,
Дяди-Петиного зятя
Черт там дернул пошутить.

Вспоминать сегодня тошно,
Что никто не пристыдил,
Не сказал, мол, что несешь-то,
Накидавшийся дебил?

Получалось, в этикете
Смысла не было уже.
Пьяным детям дяди Пети
Фарс пришелся по душе.

И скорбящие потомки,
Улыбаясь, разошлись.
Думал я, стоя в сторонке:
«На хера дана нам жизнь?»


Я врос в штормовку насовсем...

Я врос в штормовку насовсем
И никогда не стану прежним.
В ушах играет «Перемен»,
А позади темнеет снежник.

Ботинки, сношенные мной,
Неспешно впитывают воду,
Но я как ландыш луговой —
Люблю дождливую погоду.

Забыв про холод, хромоту,
Я навсегда запомню горы,
Их неземную красоту,
Рассветы, вольные просторы.

И вспоминать не прекращу,
Как, жизнь доверив ледорубу,
Я осознал, что жить хочу,
А значит, непременно буду!


* * *
Полуденное солнце. Ветхий храм.
Гремит на крыше ржавое железо.
За ним, ведущая к соседним хуторам,
Лежит вдоль леса,

Поросшая местами сорняком,
Проселочная пыльная дорога,
И я иду по ней, как в детстве, босиком —
Послушать Бога.

В порывах ветра, крылышках стрекоз,
В давно забытом запахе крапивы.
Мои шаги под стать качанию берез —
Неторопливы.

В безмолвном восхищении Творцом,
Спускаюсь к озеру, объятому осокой.
Хочу найти мостки, что строили с отцом
Перед протокой.

От солнечных лучей бликует гладь,
Глаза слезятся, все вокруг искрится.
Я начинаю потихоньку понимать:
Мне это снится...


* * *
В пустой часовне полумрак:
По плахам двум бреду
На свет свечи. Неспешен шаг —
В чаду, в полубреду.

Укрыт рассудок пеленой,
Назад дороги нет.
Меня манит к себе свечной
Глубокий, черный свет.

Все ближе, ближе подхожу
К подсвечнику с песком,
Часовню взглядом обвожу —
Не нахожу икон.

От приближенья моего
Столб пламени возрос.
Не по себе мне отчего,
Не по себе всерьез?

Я поднимаю взгляд наверх,
К старинным небесам[1],
Стараясь взять над дрожью верх,
Но предстает глазам,

Что лики ангелов, святых
Замазаны смолой.
До граней нимбов золотых
Густой, застывший слой.

Пытаюсь тотчас совершить
Знамение креста.
Спасти меня и сохранить,
Шепча, молю Христа.

Но, троеперстие подняв,
Весь вспыхнул, как огонь,
Увидев, ощутив, поняв,
Что вся в смоле ладонь.

Хочу кричать, но в горле ком —
Хрип рвется изнутри.
Хочу бежать — с большим трудом
Плетусь к входной двери.

Собрав в себе остатки сил,
Вложил в рывок, как зверь.
Влетел плечом и рассадил
Часовенную дверь.

Снаружи ветер, поле, грязь
И полная луна.
Влачусь, второй рукой крестясь,
Что не осквернена.

Я словно в жутком, страшном сне,
И, точно проводник,
Мне освещает путь во тьме
Скорбящей Девы лик.


* * *
Ф.Р.

Апрель. Горят Крылатские холмы —
Принес восточный ветер запах дыма.
Закрыв глаза, смотрю из полутьмы
На кадры детства в пленке диафильма.

Велосипеды мчатся во всю прыть:
Мы с другом, распознав начало пала,
Спешим траву горящую тушить —
Ежей и так в Крылатском стало мало.

Затаптывая языки огня,
Взваливши на себя пожарных бремя,
Попутно поджигателей коря,
Не замечаем, как проходит время.

Родители зовут — пора домой.
Ползет по небу туча грозовая.
Пожарные уходят на покой,
О том, конечно, не подозревая.

Прошло с тех пор примерно двадцать лет.
Я вспомнить не могу, как ни стараюсь,
Кому отдали мой велосипед
С красивым и простым названьем «Аист».

Зато осталось в памяти, как друг
Стоит, с кроссовок стряхивая пепел,
Оглядываясь радостно вокруг,
Душою чист и помыслами светел.