Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

У истоков русской геополитики

Александр Витальевич Репников — доктор исторических наук, профессор Российской академии театрального искусства (ГИТИС), главный специалист Центра по разработке и реализации межархивных программ документальных публикаций федеральных архивов Российского государственного архива социаль-но-политической истории (РГАСПИ).

У ИСТОКОВ РУССКОЙ ГЕОПОЛИТИКИ

Вплоть до недавнего времени такая важная тема, как внешнеполитические взгляды русских консерваторов, оставалась на периферии внимания исследо-вателей. Ситуация стала меняться только в последнее десятилетие. Обширные главы о внешнеполитических взглядах монархистов есть в моих монографиях и статьях И.В. Омельянчука.
В?2004 году в Санкт-Петербурге вышла книга Б.Д. Сыромятникова о двоюродном деде автора, публицисте, востоковеде и путешественнике С.Н. Сыромятникове. Изданная тиражом сто экземпляров, эта книга, увы, из-вестна даже не всем специалистам. Б.Д. Сыромятников также опубликовал в специализированном журнале обширную статью о своем именитом предке. Эти работы, основанные на материалах семейного архива, найденного Б.Д. Сыромятниковым в конце 60-х годов прошлого века в тайнике в книжном шкафу личной библиотеки С.Н. Сыромятникова, представляют большой науч-ный интерес.
Автору этих строк уже приходилось открывать на страницах журнала «Мо-сква» читающей публике имена забытых русских мыслителей. В предлагаемом материале мне хочется обратиться к трудам таких консерваторов-геополитиков, как С.Н. Сыромятников, И.И. Дусинский, Э.Э. Ухтомский, Ю.С. Карцев (Карцов), А.Е. Вандам.
В 2007 году было осуществлено репринтное издание двух из трех томов труда Ухтомского «Путешествие на Восток Его Императорского Высочества, Государя Наследника Цесаревича, 1890–1891», однако высокая цена делает его недоступным. Предпринятая автором этих строк попытка заинтересовать изда-телей републикацией работ русских геополитиков не дала результатов. Отказ был обусловлен тем, что Ухтомский или Карцов, как уверяли издатели, в от-личие Н.Я. Данилевского и К.Н. Леонтьева, неизвестны массовому читателю, то есть переиздавать их коммерчески невыгодно. Получается замкнутый круг: книги Ухтомского, Карцова и др. неизвестны читателю, так как не переизда-ются, а переиздавать их не хотят, поскольку авторы неизвестны. Завершая краткий обзор, отмечу, что в данной статье мною использованы материалы неопубликованной рукописи Карцова «Хроника распада», хранящейся в архи-ве-музее Библиотеки фонда «Русское Зарубежье».
Консервативным мыслителям Россия виделась как империя, простираю-щаяся от Европы до Азии и ведущая независимую внешнюю политику. Первой крупной неудачей, заставившей их задуматься о выработке внешнеполитиче-ской доктрины, стало поражение в Крымской войне1. Успешное решение гео-политических задач в эпоху Александра III предоставляло простор для опти-мистических прогнозов, но все изменилось после поражения в русско-японской войне, которая стала более серьезным ударом по национальному самолюбию, чем Крымская, поскольку имело место противостояние со стра-ной, которую предполагали легко победить2. В связи с этим Карцов предупре-ждал великого князя Александра Михайловича: «Война с Японией несчастье и гибель России... Победа ничего нам не принесет, ибо вырвут ее и присвоят себе покровительствующие Японии морские державы, Америка и Англия, то-гда как поражение разорит Россию и внутри империи вызовет смуту. Подобно мексиканской экспедиции императора Наполеона III, предшествовавшей войне с Германией, война с Японией только прелюдия последующей войны, более обширной, в предвидении которой не расточать и не разбрасывать нам следует силы, а беречь их и сосредоточивать».
Историк А.В. Игнатьев называет следующие основные внешнеполитиче-ские ориентиры тех, кого относит к крайне правым: 1) несогласие с блоковым курсом правительства; 2) критика европоцентризма и сосредоточения внешне-политического внимания на балканско-ближневосточных проблемах, «что могло поссорить Россию с Германией»; 3) необходимость активных внешне-политических действий на Дальнем и Среднем Востоке (вплоть до войны-реванша «против Японии в союзе с Германией и Соединенными Штатами»); 4) переориентация от союза с парламентскими западными державами на «союз с Германией, который позволил бы решить в русских интересах вопрос о про-ливах, остановить австрийскую экспансию на Балканах и перенести внимание в Азию»). В идеале предполагалось воссоздание союза трех императоров. На-ционалисты и умеренно правые, по мнению Игнатьева, не подвергали сомне-нию блоковую ориентацию правительства, но «не считали, что Россия достиг-ла в своем расширении естественных рубежей», и выдвигали на первый план «объединение славянских народов Балканского полуострова вокруг России, утверждение в Константинополе и на проливах, выход к устью Немана. Они рекомендовали также развивать колониальную экспансию в Азии...».
Для понимания внешнеполитических взглядов правых нужно кратко рас-смотреть геополитические проекты князя Ухтомского. «На определенном эта-пе, отмечает А.В. Лукин, Э.Э. Ухтомский считался при дворе Николая II зна-током Китая, да и сам себя посчитал таковым. В 1887 году, занимая лишь формально негосударственную должность члена правления Русско-Китайского банка, он был направлен в эту страну со специальной миссией, которая рас-сматривалась как ответный визит после посещения России Ли Хунчжаном, присутствовавшим на коронации Николая II». В 1890–1891 годах он сопрово-ждал наследника, Николая Александровича, в его путешествии на Восток, о чем оставил богато иллюстрированный шеститомный отчет, который сначала вышел на русском, а потом был переведен на другие языки. Учитывая специ-фику этого труда и то, что Николай лично подверг издание цензуре, можно говорить о том, что это был не просто «парадный» текст. Ухтомский отмечал, что русские близки азиатам: «Гуджератские цари утверждали в то время, что лишь по вступлении на престол им удавалось тщательнее вникнуть в слова Магомеда, ибо владыкам приходится более размышлять и переиспытывать, чем простым смертным. Знакомясь с обстановкой и вообще всею атмосферою тогдашнего придворного строя, с его вельможами-воинами, переселяющимися сюда из Хорассана, Самарканда и Турции, как-то невольно чувствуешь себя в отчасти родной среде, из которой выходили типы, напоминающие то Рюрико-вича “Грозные очи”, то Калиту, то Федора Иоанновича с их боярами — вы-ходцами из Пруссе и Литвы, из близкой Орды и дальнего Заволжья. Только в наших исторических деятелях словно теснее олицетворяются и сливаются за-падные начала с восточными, словно выпуклее сквозит нарождение новой, смешанной по крови, но оригинальной по духу расы». Характерно, что князя совсем не смущает вопрос «чистоты крови». Как геополитик, он обращал вни-мание на хищническое отношение европейцев (особенно британцев) к Азии, противопоставляя этому русскую отзывчивость, которая вызывает симпатию. Вместе с тем Ухтомский не идеализировал Восток (в частности, Китай), хотя и считал его ближе России в геополитическом и духовном отношении, чем За-пад. В очерке «К вопросу о китайской цивилизации», опубликованном в жур-нале «Наблюдатель», он упрекал российских «молодых китаистов» в том, что те возводят Китай «чуть не на первенствующую ступень среди цивилизован-ных государств всего мира», в то время как в реальности он еще не вступил на путь прогресса, а происходящие в нем перемены это «редакция одних и тех же положений и выкройка платья из того же самого материала, который кроили и перешивали на тысячу ладов». Ухтомский стал одним из самых ярких крити-ков идеи «желтой опасности» в консервативном лагере, где об этой опасности говорили уже давно. О ней, в частности, предупреждал К.Н. Леонтьев. В бесе-де с дипломатом и литератором А.Н. Цертелевым в начале 70-х годов XIX столетия он обмолвился:
«Православных-то скоро и русских подданных ни единого не останется...
— Что же — не китайцы ли уничтожат нас? — спросил насмешливо князь...
Хотя бы и китайцы (Далее в тексте шло продолжение этой фразы, зачерк-нутое Леонтьевым: “...через века три”. — А.Р.), — отвечал я.
— Гоги и Магоги, — тотчас же нашелся князь, и все рассмеялись.
Но я нахожу, что и в этой ничтожной полушутке о китайцах была бездна ума; она доказывала, что он, вероятно, и сам о такой возможности думал...»
Леонтьев писал В.В. Розанову о том, что «китайцы назначены завоевать Россию, когда смешение наше (с европейцами и т.п.) дойдет до высшей своей точки. И туда и дорога — такой России. “Гоги и магоги” — finis mundi3! По-сле этого что еще останется?». Библейский образ Гог и Магог в связи с Китаем у Леонтьева появлялся не единожды. В его раннем рассказе «Сутки в ауле Би-юк-Дортэ» один из героев «за стаканом чая, толкуя о... восточных племенах, сообщил... между прочим, что у донцов есть поверье, будто когда китаец под-нимется, тогда уж никто не устоит против него, что Гоги и Магоги Апокалип-сиса именно и есть китайцы.
“Восток, — сказал он сам себе, — призван освежать; вспомним средневе-ковые нашествия” и т.д.»
Китай, «презирающий европейцев», обратил на себя внимание Ухтомского. Свою работу «К событиям в Китае: об отношении Запада и России к Востоку» он целиком посвятил обоснованию мысли, что Россия не должна была входить в антикитайский блок. Критикуя действия европейских колонизаторов в Китае, князь включал в понятие Востока и Россию, которая, по его словам, уже начи-нает догадываться, что она является обновленным Востоком, с которым не только ближайшие азиатские соседи, но и индусы, и китайцы имеют непре-менно больше общих интересов и симпатий, нежели с колонизаторами Запада. И раз «Восток и Россия — одна безбрежная стихия, одно гармоничное в своих духовных основаниях целое», то не приходится удивляться, когда восточно-русские первопроходцы делают неожиданное открытие, что новый мир, в ко-торый они проникают на Востоке, кажется им (в отличие от «европейских ци-вилизаторов») не враждебным и чуждым, а по-детски наивным, доверчивым.
«Ничего нет легче для русских людей, как ладить с азиатами. Между ними и нами — такое сочетание единомыслия по существеннейшим жизненным вопросам, что некоторого рода родство душ всегда определяется быстро и са-мым тесным образом. При глубоком, почти коренном различии национального психофизического облика, японец и простого звания русский все как-то брат-ски ближе друг к другу, чем к европейцам». Поэтому русские всегда смогут найти с азиатами общий язык, даже если и приходится с ними порой сражаться (князь особо подчеркивает, что русская экспансия в Азию коренным образом отлична от европейской и естественное слияние с Туркестаном и Приамурьем нельзя называть политическими захватами). Запад, который «оформил» рус-ский дух, «тускло и слабо» отражается на поверхности нашей жизни, под ко-торой в недрах национального бытия все пронизано мировосприятием Восто-ка. Европеец, который отравлен материализмом, не может понять дух Востока и проявляет чуждость к его традициям.
Объединиться с Востоком в процессе противостояния Западу предлагал и Сыромятников. В споре с собеседником-немцем во время путешествия по Персидскому заливу он утверждал, что араб, перс и китаец ближе русскому, потому что они «не заглушили в себе Бога и, несмотря на дикость свою и не-культурность не осмеливаются на место головы и сердца поставить брюхо и кошель с деньгами». В лице своего оппонента Сыромятников угрожал Западу союзом России и Востока: «Вы хотите истребить всех животных и всех людей естественных, привести землю к состоянию пустыни и в реторте создавать своих homuncul’ов. Создать живую клетку, создать человека в реторте — разве это не дьявольская мысль, вложенная в западное человечество Врагом жизни? Вот против этого истребления дела Божия на земле и должны объединиться народы Востока и бороться с вами как с собирательным антихристом, против-ником естественной жизни, противником духовной и нравственной свободы. Против вашего мозга будем бороться мы, последние богоносцы. Будем бо-роться за деревню, за лес, за чистое небо, за чистую душу, за чистую совесть, за зверя, за птиц и за рыб, за всех наших братий в мироздании. Мы будем бо-роться за жизнь против машины, за свободу против социального цухтхауза, за бедность против богатства. Обломки и отрывки этих идей носятся от Dondra Head до Чукотского Носа и от Ieзо до Варшавы. Мы сделаемся предводителя-ми бедных материальными благами и богатых духом. Англичане предчувст-вуют наше значение в Азии и боятся нас. Потому что отныне не будем мы за-щищать грудью Европу от Азии, как защищали ее от натиска татар. Мы пой-дем заодно с этой Азией, ибо мы нашли себя и обдумали себя и увидели, что вы идете не на дело жизни и обоготворения, а на дело смуты и служения дья-волу».
Многие русские консерваторы полагали, что Азия инстинктивно чувству-ет — Россия является важнейшей частью того огромного духовного мира, ко-торый мистики и ученые именуют «смутным словом Восток». Ухтомский был уверен, что «в Азии для нас, в сущности, нет и не может быть границ, кроме необузданного, как и дух русского народа, свободно плещущего у ее берегов необъятного синего моря». Россия должна «стать тем, чем она от века призва-на быть (мировой силой, сочетающей Запад с Востоком), или бесславно и не-заметно пойти по пути падения...». Ему вторил Карцов, считавший естествен-ным «стремление государства свои границы раздвинуть как можно шире, пока наконец, достигнув моря, они не совпали с морским побережьем». Дусинский был согласен с тем, что в начале ХХ века «русский государственный организм еще не достиг своего полного физического развития: его внешний рост еще совершается и должен совершаться, так как прекращение его раньше времени было бы явлением болезненным... Территориальное развитие русского госу-дарства, несмотря на всю его значительность, не может и не должно еще счи-таться законченным — таков первый факт, обусловливающий характер нашей внешней политики».
В статье «Австро-славизм и Руссо-славизм (Две соперничающие идеоло-гии)», помещенной в сборнике «Ладо», Д.Н. Вергун утверждал, что, когда Рос-сия боролась за территорию, «целью этой борьбы была не только охрана само-бытной русско-славянской культуры, внешнего “самодержавия” России и на-циональной Церкви, но и припасение земельных запасов для грядущих поко-лений на востоке». России предназначено стать мировой силой, сочетающей Запад с Востоком и быть третейским судьей в вечном споре между Азией и Европой. Причем, как полагал Ухтомский, этот спор ей приходится решать в пользу Азии, потому что не может быть иного решения для судьи, который «чувствует себя братом обиженного». В противном случае «Европа сама по себе нас в конце концов подавит внешним превосходством своим, а не нами пробужденные азиатские народы для русских со временем будут еще опаснее, чем западные иноплеменники... Восток верит не меньше нас и совершенно подобно нам в сверхъестественные свойства русского народного духа, но це-нит и понимает их, исключительно поскольку мы дорожим лучшим из заве-щанного нам родною стариной: самодержавием. Без него Азия не способна искренно полюбить Россию и безболезненно отождествиться с нею. Без него Европе шутя удалось бы расчленить и осилить нас...».
О необходимости помнить про «пробуждающуюся» Азию писал и Дусин-ский: «Там, на Дальнем Востоке и Юге, рождается новый мир-великан, носи-тель вековечной культуры, полный скрытой энергии и накопленных тысячеле-тиями сил, мир трезвого ума и твердой воли, мир настойчивости, терпения и упорного, всепобеждающего труда... А на пути его лежит Святая Русь. Огнен-ный вздох Желтого Дракона уже обжег ее спящее лицо. А с далекого Юга на нее же глядят с ненавистью другие взоры... Там вьется в судорогах возрожде-ния старый и грозный своим фанатизмом мир ислама, властелин и поныне для многих славян. И он также не оставит нас в покое, как, впрочем, и мы не могли оставить в покое его. А на ближнем Западе притаился третий сосед (Герма-ния. — А.Р.), старый враг славянского племени...»
В сходном ключе еще раньше писал К.Н. Леонтьев, отмечавший, что «мы, русские, с нашими серо-европейскими, дрябло-буржуазными, подражатель-ными идеалами, с нашим пьянством и бесхарактерностью, с нашим безверием и умственной робостью сделать какой-нибудь шаг беспримерный на совре-менном Западе, стоим теперь между этими двумя пробужденными азиатскими мирами, между свирепо-государственным исполином Китая и глубоко мисти-ческим чудищем Индии, с одной стороны, а с другой — около все разрастаю-щейся гидры коммунистического мятежа на Западе, несомненно уже теперь “гниющем”, но тем более заразительном и способном сокрушить еще многое предсмертными своими содроганиями».
Летом 1914 года в брошюре «Русский монархический союз и расширение его деятельности по основам Высочайшего рескрипта 30 января 1914 года» практически теми же словами будет описано «положение нашего отечества — центральное, — между пробуждающимся полумиллиардным, с одной стороны, населением Востока, стесненным на своей территории, а с другой — сильными государствами Запада, тоже переполненными населением и нуждающимися в расширении своих границ». Эта ситуация должна вынудить Россию «избрать одно из двух: или стать молотом настолько сильным, чтобы сковать Восток и Запад, или же, в качестве наковальни, став ареною постоянных кровавых со-бытий, — отдать себя на растерзание, то есть утратить свою государственную цельность. Иного исхода нет: никакие дипломатические хитросплетения и увертки не в состоянии предотвратить событий, вытекающих из того побуди-тельного требования, что “людям надо есть”».
Особо привлекала Азия (в первую очередь Китай) Тихомирова. «Государ-ство должно, — писал он, — охватить естественными границами все про-странства, которые дают нации возможность добывать достаточно разнообраз-ные продукты и перерабатывать их. В тех государствах, для которых особенно важное значение имеет море и сношения с дальними странами, в государст-венную территорию должны быть включаемы иногда очень дальние клочки земли или острова, необходимые как опорные пункты для морских сношений. Все эти условия требуют не только естественности границ, но также их закон-ченности. До тех пор пока государство не достигло законченных границ, его территориальная политика должна считаться не завершенной, не достигшей тех окончательных целей, по закреплении которых она может ограничиваться простым поддержанием достигнутого... Русская территориальная политика в достижении естественности и законченности границ началась с Рюриковых времен и до сих пор не закончена».
Тихомиров активно поддержал миссионерскую деятельность Православной Церкви в Японии и лично поспособствовал ей, поддерживая длительную пере-писку с архиепископом Николаем Японским, в миру И.Д. Касаткиным, оказы-вая ему различные услуги. Судьба этого человека необычна. Окончив семина-рию, он принял монашеский постриг и был рукоположен в сан иеромонаха. 1 августа 1860 года по собственному выбору отправился в Японию, получив должность настоятеля консульской церкви. Приехав в Японию, в течение по-лувека занимался миссионерской деятельностью. Основал семинарию, школы богословия, иконописную мастерскую. Овладев в совершенстве японским языком, перевел Священное Писание для своих прихожан-японцев. Ведя мис-сионерскую деятельность, «обошел всю Японию». Был назначен начальником Российской духовной миссии в Японии. В 1906 году был возведен в сан архи-епископа. В своих обширных дневниках, которые он вел с 1870 по 1912 год, Николай Японский неоднократно упоминал о Тихомирове. Роль Православной Церкви, как и миссионерской деятельности вообще, в непростом деле сближе-ния стран и народов общеизвестна. В одном из писем Тихомиров выражал же-лание «завязать сношения с каким-либо православным японцем, знающим русский язык, и предложить ему “писать статьи об Японии в видах сближения православных обеих наций”». Комментируя это письмо, Касаткин позитивно оценил интерес Тихомирова, которого характеризовал как «доброго друга», и отметил, что нужно «принести ему искреннейшую благодарность за участие к делу Японской православной миссии». В результате последовал перевод бро-шюры Тихомирова «Христианские задачи России и Дальний Восток» на япон-ский язык. Между Николаем Японским и Тихомировым завязалась переписка, и Лев Александрович оказал православной миссии поддержку, заслужив при-знательность о. Николая: «Спаси, Боже, Льва Александровича Тихомирова, при каждом случае заявляющего свое сочувствие миссии и много этим помо-гающего ей!»
Тихомиров высказал мысль «основать в Москве Японское подворье», кото-рую архиепископ Николай охарактеризовал как «очень дельную», поскольку «подворье было бы родным домом для японских студентов, обучающихся в Академиях; а для русских оно было бы местом, где они могли бы знакомиться хоть несколько с японским христианством не по слуху, а на деле». Леонтьев неоднократно писал в своих статьях, что у присоединенных к России народов «охранительные начала крепче», и подчеркивал государственное значение не столько русификации, сколько религиозной проповеди, то есть миссионерской деятельности: «Не только русский верующий, но и японский прозелит должен желать блага Русскому государству как наилучшей все-таки опоре Правосла-вия».
Вспоминая в 1916 году о своих проектах, Тихомиров писал в дневнике: «Роясь в бумагах, нашел эту тетрадь. Это была когда-то книга моих упражне-ний в китайском языке. Рой воспоминаний охватил меня. Далекое, невозврат-ное время!.. Я нашел две тетради: одна — упражнения по японскому языку4, другая — вот эта самая — по китайскому. Уничтожить первую — не подня-лась рука... Я занимался китайским языком еще до боксерского восстания. А эту тетрадь пустил для занятий примерно скоро по взятии Пекина, когда архи-мандрит Иннокентий был только что рукоположен во епископы и отправился в Китай с радужными мечтами возродить или, точнее, создать Православную Китайскую Церковь. Я тогда мечтал, коли Бог поможет, съездить к нему, что-бы посмотреть лично на этот новый росток Православия и помогать потом Иннокентию отсюда с той смелостью, которую дает личное знакомство с опи-сываемыми местами и деятельностью. Увы! С тех пор прошло, стало быть, около 14 лет. Китай, Китай! Где тут думать о Китае! <...> А ведь сколько было светлых и бодрых надежд, зародившихся в царствование императора Алексан-дра III, когда, казалось, воскресала русская духовная сила и ежегодно быстро возрастала русская мощь. Я тогда еще более старался для Японии и японский язык почти изучил. Еще немного — и я стал бы уже читать по-японски. Я мечтал сделать, сколько сил хватит, для епископа Николая*5, с которым нахо-дился в постоянных сношениях, и для епископа Иннокентия. Цвет русского епископства. Двое таких, подобных которым не оставалось в России. Я мечтал, что Россия дружески сойдется и с Японией, и с Китаем и что мы на Дальнем Востоке сыграем великую и славную роль... Все смело и уничтожило прокля-тое время безумной политики, в которой глупость, алчность и бессовестное попирание чужих прав привели к позору и разгрому России и к уничтожению всех надежд на Тихом океане. После же того — пошли удары за ударами. Те-перь мы изгнаны и из славянского мира, изгнаны и с Ближнего Востока. Война не кончена, но ее исход не возбуждает сомнений. Что тут думать о Тихом океане, когда и на Западе, и на Юге мы проиграли все свое значение, погубили все дела веков».
Исследователь Сунь Чжинцин справедливо отмечает, что противостояние противников и сторонников идеи «желтой опасности» связано с противостоя-нием либералов (начиная от В.С. Соловьева) и консерваторов. «Идея “особой миссии России на Востоке” была творчеством лишь русских антизападников, подобных Э.Ухтомскому и А.Суворину», которые «пропагандировали дружбу с Китаем» и «всячески подчеркивали преимущество русского варианта про-свещения народов Востока перед западноевропейскими державами...» При этом Сунь Чжинцин не идеализирует сторонников «особой русской миссии на Востоке», считая, что они, «как и сторонники “желтой опасности”, одинаково боялись пробуждения Китая» и их слова о «дружбе» и «союзе» с Китаем про-сто прикрытие «русской экспансии».
Немецкий философ Вальтер Шубарт, обращаясь в своем исследовании «Европа и душа Востока» (1938) к проазиатским симпатиям русских дорево-люционных консерваторов, приходил к несколько неожиданному, но не ли-шенному рационального зерна заключению: «Вялость, с которой Россия вела войну с Японией, нежелание собраться с силами и нанести мощный удар нахо-дит здесь свое психологическое объяснение. Работы... Ухтомского, быть мо-жет, и не доказывают того, что утверждают, но они свидетельствуют о направ-лении, в котором движутся желания и вера их авторов. Они важны не как фак-тические документы, а как симптомы становления».
Характерно и то, что некоторые высказывания Ухтомского и Тихомирова перекликаются с положениями, выдвигаемыми в русском зарубежье евразий-цами и теми мыслителями, которые причисляли себя к евразийскому движе-нию. Определенную перекличку консервативной идеологии со взглядами евра-зийцев отмечал и В.В. Зеньковский, считавший, что в творчестве последних превалировал политический, а не религиозно-философский мотив. «В евразий-стве прежде всего оживают и развиваются леонтьевские построения об особом пути России — не Данилевский с его верностью “племенному” (славянскому) типу, а именно Леонтьев с его скептическим отношением к славянству ближе всего к евразийству». Что же касается антизападничества с «советофильским» уклоном, то здесь Зеньковский не видел идеологической подоплеки, считая это исключительно пропагандистским и политическим явлением. В то же время он отмечал, что призыв повернуться от Запада к «восточным народам» мы без труда найдем «и у Леонтьева, но у евразийцев этот поворот к Востоку сблизил их неожиданно с той позицией, которую заняла Советская Россия в отношении к Востоку».
Схожие мысли высказывал и Ф.А. Степун, считавший, что евразийская идеология выросла на перекрестке сниженного до бытового исповедничества славянофильского православия и националистической теории культурных ти-пов Данилевского. Даже советский исследователь Н.Мещеряков присоединял-ся к этому взгляду, хотя и расставив иные идеологические акценты: «К.Леонтьев мечтал найти барьер против надвигавшейся западноевропейской цивилизации в опоре на “астраханских мусульман”, на “тибетцев” и другие народы Северной и Центральной Азии, еще не вступившие в стадию капита-листического развития. Но о том же мечтала и контрреволюционная группа русских эмигрантов — “евразийцев”, которые писали о какой-то самобытной консервативной культуре, которую создадут народы Евразии...»
Современные исследователи более сдержанны в попытках найти идейные истоки евразийства в русской консервативной мысли и относят к предшест-венникам евразийства лишь В.И. Ламанского, Данилевского и Страхова. Так, Леонид Люкс утверждает, что «духовным предком евразийства» являлся Кон-стантин Леонтьев, «которому хотелось отгородить Россию от Запада глухой стеной», однако критика Леонтьева была направлена не против западной куль-туры как таковой, а против «буржуазного и демократического духа» в этой культуре, восторжествовавшего в результате Французской революции.
На рубеже XIX–XX веков, и особенно после событий русско-японской войны, русская консервативная мысль, пожалуй, впервые серьезно обратилась к внешнеполитическим проблемам. В своем анализе внешней политики России Карцов использовал письма и заметки, переданные ему дядей, являвшимся дипломатическим агентом в Белграде. Учел он и личные наблюдения.
В неопубликованных воспоминаниях, хранящихся в архиве, Карцов пишет о том, как подготовил аналитический доклад и получил разрешение на его публикацию без подписи: «Под заглавием “Радикальная Англия. Ее экономи-ческий кризис и притязания на мировое господство. С.-Петербург. 1895 г.” вышла в свет анонимная брошюра небольшого формата, всего 86 страниц. Из-дана она была Сувориным в количестве трехсот экземпляров». В этой брошю-ре, сразу ставшей раритетом, Карцов попытался ответить на вопрос — в чем причины могущества Англии. По его мнению, они — во внешних ресурсах, то есть в доходах с капиталов, помещенных в чужих странах и морских фрахтах. Англия — это «всемирный банкир и всемирный извозчик». Конкуренция Гер-мании привела к тому, что фрахты понизились и товары упали в цене.
На странице 37 своей брошюры Карцов прогнозировал: «В том, что Анг-лия, прежде чем признать себя побежденною, испробует все средства борьбы, в этом ручается вся прошлая ее история. Прижатые к стене англичане проявят крайнюю степень энергии; если же преимущества свободной конкуренции окажутся не на их стороне, в таком случае можно сказать наверно, их никакие абстрактные соображения свободы не воздержат снова прибегнуть к традици-онным способам: войне и насилию». Если в течение долгого времени антаго-низм Франции и Германии в Европе служил «залогом свободы действия и про-тивовесом стремлений России на Ближнем Востоке», то начавшаяся борьба Англии и Германии за преобладание «в торговле и на море» уже более опасна для России. Поэтому, как утверждал Карцов на 85-й странице брошюры, «по-литика России против Англии должна заключаться не в одиночном действии», а в поддержании мира в Европе и в поощрении колониальных и морских стремлений Франции и Германии». Политика России, в соответствии с докла-дом, заключалась в том, чтобы «на Балканах не давать себя вовлекать в войну и не впутываться в осложнения на Дальнем Востоке». Выступая в январе 1912 года с докладом, он пришел к заключению, что «Англия, видя для себя опасность ввиду все усиливающегося торгового и морского могущества Гер-мании, ищет сближения с Россией, чтобы тем самым ослабить свою соперни-цу. Но государственные интересы России... требуют союза не с Англией, а с Германией, ибо война России с Германией привела бы к печальным результа-там, ослабила бы не только Россию, но даже и всю континентальную Европу, и мало того — чрезмерно усилила бы господство Англии». Доклад вызвал ожив-ленные прения, сразу после которых выступил Г.В. Бутми, поддержавший докладчика. Вместе с тем Карцов предостерегал не только от союза с Англией, но и от чрезмерной внешнеполитической ориентации на Германию, которая по мере роста своего могущества усиливает геополитический натиск на Восток (под этим натиском автор понимал не только непосредственное давление на Россию и славянские народы, но и проникновение немецкого влияния в Ма-лую Азию и на Ближний Восток).
Масштабная геополитическая картина будущего России была представлена в работах Дусинского. Значительное место в своих геополитических проектах он уделил российско-английским и российско-персидским отношениям. Мыс-литель отмечал, что «везде идет явная или тайная борьба между влиянием Англии и Германии, и в день грозного столкновения между ними все страны почувствуют его силу». В подобной ситуации участие России в том или ином политическом альянсе должно преследовать «прежде всего цели русские, а не британские или германские» и, «содействуя одной из сторон в достижении поставленной себе ею цели, Россия должна работать в то же время для себя... В этом должна выразиться государственная мудрость наших правящих сфер».
Обосновывая установление геополитически мотивированных естественных границ Российской империи по «вектору Юг», Дусинский полагал, что рос-сийско-персидская граница нуждается в этом случае в незначительном изме-нении и должна быть достигнута «без расстройства дружественных отноше-ний» обеих стран. Персии нужно уступить узкую полосу, тянущуюся вдоль всей ее северной границы. В качестве компенсации необходимо поспособство-вать значительному расширению границ Персии на восток и запад, вплоть до распространения границ на всю территорию Иранской возвышенности. В слу-чае реализации подобного геополитического проекта это привело бы к кон-фликту России с Англией. Впрочем, соглашение, достигнутое с ней относи-тельно Персии (1907), как и соглашения по Афганистану и Тибету, уже давно вызывали нарекания консерваторов (сам Дусинский писал о том, что русская дипломатия «рабски» подчиняется видам британской политики). Будучи про-тивником механического расширения территории Российской империи, Ду-синский считал неактуальной борьбу за рынки сбыта, ставя на первое место вопрос геополитической завершенности границ. Подобно ряду других русских консерваторов, он негативно оценивал политику, проводимую Россией в от-ношении Персии после присоединения к Антанте, считая, что эта политика подстраивается «под Британию». По его мнению, такое положение может при-вести не к упрочению, а к уничтожению русско-персидской дружбы и перехо-ду персов в лагерь ожесточенных врагов России.
Отталкиваясь от принципа, что «Россия — держава прежде всего конти-нентальная, сухопутная, не имеющая заморских колоний и обладающая крайне незначительными морскою торговлею и коммерческим флотом», Дусинский выступал против проектов военного выхода России к берегам Персидского залива, хотя и понимал его геополитическое значение. Здесь он отводил ос-новную роль в обеспечении российских интересов не вооруженному вмеша-тельству, а системе международных договоров, считая, что «великая Персия» должна быть другом и союзницей России, «ее оплотом на Дальнем Юге». В отношении следующего после Персии соседа России — Афганистана Дусин-ский выдвигал идею добиться раздела его территории, в результате чего земли, расположенные в бассейне Геригуда (с Гератом) и к северу от Гиндукуша, должны были отойти к России, западная и юго-западная часть — к персам, а все остальное, вместе с Кабулом, Газной и Кандагаром, — англичанам.
В качестве планов на перспективу предлагалось усилить присутствие Рос-сии и активизировать научные исследования в районе Ледовитого океана и Арктики, создав там ряд постоянных наблюдательных станций, связанных «беспроволочным телеграфом» с внешним миром. Далее следовало озаботить-ся проникновением российского влияния в Индию, когда британское владыче-ство там ослабнет. Особо подчеркивалась опасность возрождения Китая, кото-рый «находится на пути к превращению в могущественное государство и весьма быстро идет этим путем». Российскому правительству предлагалось четко определить свою политику по отношению к активно развивающемуся соседу и видеть в Китайской империи «своего противника — самого опасного из противников» в преддверии исторической неизбежности натиска Китая на Россию. Ради ослабления этого натиска допускался союз с Японией, которой было невыгодно вытеснять Россию с Дальнего Востока, поскольку это усили-вало позиции ее соперника — Китая. Дусинский, в отличие от большинства консерваторов, даже был согласен на время забыть о поражении в русско-японской войне, поскольку если Россия не установит с Японией стабильных внешнеполитических отношений, то «Япония найдет в этом случае мощную поддержку Германии». В качестве дополнительной выгоды, которую Япония могла извлечь из союза с недавним противником, предлагалось не препятство-вать формальной аннексии Японией Кореи, а также присоединению Ляодуна и всей Южной Маньчжурии. Россия получала небольшую часть Северной Кореи и всю Северную Маньчж





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0