Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Таня

Лидия Юрьевна Митрофанова родилась в Москве. Окончила химический факультет МГУ имени М.В. Ломоносова. Работала в двух НИИ, в италь­янской инжиниринговой компании. Сейчас занимается контентом на российском техническом предприятии. Предрасположенность к творче­ству чувствовала в себе всегда, но писать начала только в 2020 году, поступив на ВЛК Литинститута имени А.М. Горького. «Таня» — десятый рассказ, написанный за время обучения. Живет в Москве.

1

В надежде уснуть Таня решила помечтать. Она представила, что у нее много денег и она покупает себе разные сладости. Уже недели две в кухонных шкафчиках и хлебнице было скудно, а в холодильнике — никакого разнообразия. Зато было много вещей с пометкой «надо» и «правильно» и мало с маячками «хочу» и «просто». А в мечтах у Тани было целое море возможностей и прекрасная свобода выбирать. Ей нравилось думать о том, чего нет, и замещать желаемое на воображаемое. Таня понемногу начала проваливаться в сон. Сначала она быстро полетела вниз с гладких серых скал, резко дернулась в сизой дымке полусна, а затем, засунув руки под щеку, уснула. В темной маленькой комнате горел ночник. Плафон-колокольчик источал тусклый желтый свет. От него вились проводочки в плинтуса, а на стене вместо выключателя проявились синий и красный вентили как в ванной, только без крана. Вентили подтекали, и вода струилась по обоям, прокладывая себе ржавое руслице куда-то в низину. Таня в волнении кинулась перекрывать краны, чтобы не случился потоп или короткое замыкание. Закрутила их туго, и тут погас свет. Таня обернулась и учуяла сгусток неподвижного мрака. Мрак грудился у порога в комнату. А дверь была шаткой, шпингалет своих функций не выполнял, и запор плохо попадал в петлю. Танюша все вглядывалась в дверь. Не Дрёма ли там? Нет. Дрёма — это древний темно-зеленый гном. У него горб, и он крадется по стене. Видно только его тень, он будто суровый, но добрый старик с большими руками и круглыми ногтями, под которыми застряла земля. Дрёма живет в котельной и отвечает за огонь и тепло. Так что Дрёма не может быть черным мраком.

В момент в Танюшином воображении пронеслись странные картины, свидетельницей которых она не могла быть: там были люди в лохмотьях и цепях, стенающие и плачущие, там было большое деревянное колесо, на которое налипала грязь, а многие шли за ним и плакали. И вдруг Таня услышала резкий и жуткий хохот. Он проникал в голову и заполнял собою все пространство комнаты. Так мог смеяться только нездоровый мужчина, страшный и злой. Будто сквозь глубокую трубу, смех отдавал холодом и металлическим гулом. Вафли — нежная и хрупкая поверхность земли, по которой Таня гуляла во сне, превратилась в темную, изрытую массу, внутри которой застыли кости и белели челюсти с оголенными клыками. Страшный смех волной прибил Танюшу к подушке, продолжая множить себя в долгих металлических раскатах.

Таня превратилась с чахлую, сутулую нищенку с темным, иссохшимся лицом. Прямо перед ней на двух табуретах возник длинный закрытый гроб. Вместо комнаты образовалось тусклое поле, будто старая декорация на пыльной простыне. Дрожащими руками Танюша ухватилась за рельефную поверхность гроба — и тут увидела свои скрюченные и морщинистые пальцы. Она хотела сказать что-то, но из горла вырвался низкий и хриплый звук, глухой, как у девяностолетней старухи. Поле, гроб... Танюша пошатнулись вместе с поверхностью, как только страшный металлический треск за дверью маленькой комнаты снова оглушил все вокруг. Танюша начала причитать и все повторяла слова «не умирай, не умирай», как будто от них зависело собственное спасение. Тогда смех делался слабее, и Танюше приходилось снова и снова повторять эти слова, чтобы хоть как-то заглушить ужасные звуки.


— Что ты бормочешь, проснись, — сказала мама, торопливо перебегая из комнаты в кухню. — Уже 7.20!

Мама включила люстру, ее свет обжег сонную Танюшу, которая разметалась по постели, смяв простыню и скинув одеяльце на пол. За окном синхронно махали ветви березы, призывая к новому дню. Но день начинался поздно и неохотно, по-ханжески заставляя других творить бодрые дела. Танюша присела на кровати и поглядела на свои руки.

— Таня! — крикнул голос за дверью. — Подымайся! Хватит себя разглядывать, иди в ванную.

В кухне работало радио, и весь воздух в квартире будто вибрировал от включенных электроприборов. Бурлящий водоворот на плите, иллюминация по всей квартире — светопреставление! Танюша села на бортик ванны, включила воду и, уткнувшись головой в кран, задремала.

Во дворе галки приклевывали какую-то мелочь возле урн, на площадке было тихо. Мама напряженно отстукивала быстрые шаги, спрятав руки в карманы пальто. Ведь надо успеть на 650-й.

— Мам, ты не дружишь со временем, — сказала Танюша. — Мы всегда опаздываем.

— Тань, я не могу все контролировать. Надо вставать раньше. Бери будильник. Заводи. Ты понимаешь, что у меня сейчас первый урок?


2

— Пятый вэ! Пятый вэ! Рты свои закрыли и послушали меня! Сейчас мы быстро едим и сразу идем в раздевалку! — скомандовала очень худая женщина в большой меховой шапке. — Поляковский! Рот свой закрыл! Строимся парами и выходим! Вы поняли меня?

«Музычка» — так называли классную в 5 «В». У Музычки был один стеклянный глаз. Этого не было заметно, так как она носила затемненные очки. Кроме того, чтобы скрыть изъян, Музычка накладывала густой и темный макияж. Но когда она снимала очки и разговаривала на близкой дистанции, один ее глаз живо и внимательно сверлил собеседника, а другой был пустым и ничего не видел. Ее взгляд мог вызвать сложные чувства, и трудно было понять, Музычка плохая или хорошая, а когда выяснялась причина, ее сразу становилось жалко. Таня домыслила про себя, что Музычка много страдала и потому у нее осталось мало сил для любви к чужим детям.

Столовая гудела. Шиповник запенился, и рыбьи котлеты занырнули в зеленое пюре. Синхронно загремели вилки, тела закачались, а сменка забила устойчивый ритм. Сын училки по сольфеджио, Вася Поляковский, поддав круглым кулаком об стол, зарядил:

Ну-ка, мечи стаканы на стол!
Ну-ка, мечи стаканы на стол!
Ну-ка, мечи стаканы на сто-ол!

— И прочую посу-у-ду, — продолжили низким хором остальные.

— Угомонились все! — закричала Музычка, и мех с ее шапки наэлектризовался сильнее. — Вы ученики гимназии, а не воспитанники колонии для несовершеннолетних! Как не стыдно-то?! Поляковский! Я матери все твоей расскажу!

— Пэр аспэра ад астра![1] Банза-ай![2] — заорал Поляковский, пробороздив наколотой торпедой густую картофельную массу и обдав остывшими комками соседей по столу.

Они повскакивали со своих мест, чуть не матерясь и отряхивая форму от остатков пищи. Музычка металась между столами, не в силах противодействовать этой стихии.

Натянув колючие шапки и прочие неудобные одежды, скрипнули двери раздевалок, и все вывалились на улицу. Пошел медленный и слабый снег, от которого зарябило в глазах и стало сонно. Кибальчиш на постаменте порывался сойти в бездну вместе со всей своей утварью, но так и замер с занесенной пяткой, приглашая всех разделить ту же участь. Его знаменитый создатель глядел приветливо и чуть настороженно со стен всех кабинетов русского и литературы. Боец. Писатель. Коммунист.

Осоловевшая Танюша оказалась в конце вереницы из одноклассников, потеряв свою пару. К ней, хитровато улыбаясь, пристроился Вася Поляковский. Он взял ее за руку и, подмигнув лукаво, сказал:

— Ну что, Танюшка-хрюхрюшка, будешь со мной в паре сегодня стоять?

— Поляковский, ты меня собой не напугаешь, — ответила как бы равнодушно Танюша, но руку не убрала.

Троллейбус катил 5 «В» до метро. Прямо под Танюшей работала горячая печка, и Таня, разомлев, ловила глазами знакомые названия: «Океан», «Хозмаг», «Асаки», «Бильярд». Троллейбус свернул на магистральную и покатил вдоль угрюмого колодца местного ГБУК[3]. Но Танюшу тянуло в центр, где нет места страшным и скучным формам, в толще которых покоятся мелкие палеозойские останки, но есть дворцы из красных камней с причудливыми белыми входами, словно из сказки.


3

В центре все сверкало дорогими и недоступными огнями, хотя световой день еще не изжил себя. Кофейни, магазины, все другого уровня. Настоящие ли эти конфеты, орехи, выпечка, аккуратно разложенные за украшенным стеклом прилавка? И блестящие леденцы со вкусом жженого сахара, который чувствуется здесь повсюду. Люди у метро в ожидании курили, и дым их сигарет смешивался с карамельным духом. От этого запаха у Танюши прихватило живот. Ей тягостно было топтаться на одном месте, пока Музычка пересчитывает всю группу, как будто можно затеряться в коридорах метрополитена при таком навязчивом контроле. Пока Музычка тыкала пальцем в воздух, Вася Поляковский сбегал в изукрашенный ларек и принес два леденца. У Танюши от изумления рот раскрылся, ведь никогда еще ей не приносили таких презентов просто так, по настроению. Разве что отец, изредка приезжая прямо с игры в спортивных трусах, доставал из пакета разносортные батончики и неестественных цветов жвачки с запретными вкусами.

— Спасибо, Вася, — сказала Таня, пряча конфету в карман. — Я только позже съем, ладно? А то Музычка увидит и будет ругаться.

— Как хочешь, я буду сейчас, — ответил Вася, раздирая зубами неудобную обертку.

— А если увидит? — спросила Таня.

— А если увидит, хардкор мазафака![4] — отрубил Вася, хмыкнув носом.

В вестибюле галереи, куда попала Танюша, оказались низкие потолки и приглушенное освещение. Началась долгая возня с номерками и прочим, ожидание экскурсовода. Пришла низенькая, хлипенькая женщина, похожая на барашка. То есть на голове у нее был полный барашковый абзац, а губки плотно стянуты, как у жующей козы. На фоне экскурсоводши Музычка приобретала что-то инфернальное — может быть, благодаря своей каменной худобе, непроницаемому взгляду в очках и двум большим карбункулам в кулоне и перстне, указующем при пересчете на каждого ученика.

— Здравствуйте, дорогие ребята, — сакральным шепотом произнесла барашковая женщина. — Вы попали... — продолжила она, выдержав таинственную паузу, — в непростое место. Это... — И далее пошли смиренные энциклопедические факты о месте, времени и основателе.

— Да, кстати... меня зовут... Инесса Эдуардовна, — загадочно сказала барашковая женщина. — Я проведу вас по нескольким залам и расскажу об удивительных полотнах нашего музея. Итак, друзья мои, вперед, за мной...

Притихший 5 «В» сконфуженно пошел за Инессой Эдуардовной по крутой музейной лестнице в таинственные залы, заранее волнуясь о своих впечатлениях. Лишь только Васю Поляковского, вертевшего головой во все стороны, не прошибали застывшие музейные чары.


4

Танюша вошла в залу, наполненную янтарным светом, и ее окружило множество ликов. Большие печальные лица глядели в стороны или куда-то вниз, запрятав руки в полотна одежд, вопрошая что-то или удерживая книгу. У всех у них были изможденные лица с мешками под глазами, и лишь одна женщина с ребенком на руках смотрела на него с лаской. Ребенок имел взрослое лицо и сформированное тело, только уменьшенное в размерах. Маленький человек сидел на руках матери и тянулся к ней щекой и ладонями.

— Подойдите сюда, дорогие мои, — лепетала экскурсовод, собирая вокруг себя маленькое племя.

Тане было трудно вникнуть в чужой тембр и пространные описания, она слушала вполуха, погрузившись в себя. Ее смущали изображенные люди, потому что у них были темные лица и как бы вдавленные внутрь тела.

— А это — Успение... — доносилось до Тани. — Успение — это значит, что она — уснула... она лежит на постели, и ее взрослый сын держит на руках ее святую душу, но только в образе младенца... Петр и Павел... Петр всегда держит ключи от рая, а у Павла — книга.

Танюша обернулась к изображению и увидала нестарую еще женщину, будто вырезанную из бумаги и наклеенную на высокое ложе. У изголовья и ног ее стенали мужчины и горела красная свеча, а в центре стоял Сын Божий и держал туго завернутого в пелены младенца. Над его головой красным узлом вибрировали четыре крыла. Все это обнимал полукруглый портал, или вход в пещеру. Таня поглядела на неестественное тело женщины, и кругом закачались пыльные травы, а сквозь бледное небо моргнули всполохи света. В горле у Тани встал ком, и ей захотелось продышаться. Но в эту минуту женщина медленно поехала на своем высоком ложе в глубь поля, пока ее катафалк не скрылся в высоких серых травах. Таня закашлялась и смогла остановиться, только когда Вася Поляковский саданул ее кулаком между лопаток.

— Деточка, что случилось? — заблеяла экскурсоводша.

На Таню обернулась вся группа.

— Ничего. У меня все в порядке! Я просто слюной подавилась, — ответила Таня.


5

Паркет поскрипывал, старухи дремали на своих табуретах, и в зеленых залах раздавалось едва уловимое шуршание. Кругом смотрели лица. Благородные и спокойные. Явленные лики ушедших людей. Здесь граф, похожий на бабушку с лейкой, хлебосольный распорядитель открытых обедов, любитель померанцевых дерев. Рядом женщина с ласковым взглядом. Она любит детей, это видно. У нее мягкие волосы подобраны атласной зеленой лентой и такой же бант на груди. Или вот — благородное лицо. Умный, внимательный взгляд, может быть, чуть грустный и в то же время теплый. Таня даже приблизилась специально, чтобы посмотреть, кто это такой. Оказалось, государственный канцлер Головкин.

И дальше были всё лица, в большом количестве довольно трудные для восприятия ребенком. Князья, статс-дамы, поэты и императрицы, вице-канцлеры и фрейлины.

— Себя как в зеркале я вижу, но это зеркало мне льстит... — с придыханием произносила Инесса Эдуардовна, удерживая себя за грудь.

Остановились у портрета румяной барышни. Инесса Эдуардовна воспела красоту юной девы, но Тане было невдомек, почему эта девушка считалась красавицей, если у нее были такие темные усы и густые, сросшиеся брови.

Самое большое впечатление на Таню произвели печальная невеста в роскошном кружеве и ее старый, высохший муж. Картина смущала странным несоответствием, прельщающим и отталкивающим одновременно. Не обращая внимания на издевки в сторону фамилии художника, Инесса Эдуардовна раскрывала возможные причины молодой невесты поступить таким образом.

— Скоро он сдохнет, и она приберет все его денежки к своим рукам, — шептал Поляковский Тане на ушко, улыбаясь.

— Смотри, у него песок сыпется из штанов, — отвечала Таня и тоже улыбалась от удовольствия.

Напротив молодоженов стенала красивая женщина с открытой грудью. У Тани дыхание перехватило, ведь девушка страдала будто живая. Ее темница быстро заполнялась водой, а по грязной постели сновали мыши. И Таня представила себя на месте девушки и бурлящие потоки воды, в которых ей, скорее всего, суждено захлебнуться. Что-то говорила Инесса Эдуардовна про императрицу и какого-то чудесного пастуха, породистое лицо и молодую итальянку. Но Танюшу заливали кипящие потоки, и она уже не могла ничего увидеть и услышать.

От впечатлений темнело в глазах. Хотелось бродить меж толстых дубов или потрогать жесткую шерсть серого волка. Хотелось такое же пышное платье, как у девушки с картины Федотова, и трудно было представить, как можно высморкаться в оброненный ею платок из прозрачного тюля. Слишком много эмоций для одного ребенка за пару длинных часов. А меж тем на улице совсем стемнело, и зажглись огни в порталах арок напротив входа. Окультуренная Музычка, довольная и спокойная, замедленно шла по свежевыпавшему снегу вслед 5 «В» классу, и снежинки тихо таяли на ее теплых щеках.


6

«Довольные и счастливые, они возвратились домой». Таня пила чай на кухне, и плетеный абажур отбрасывал во все стороны перья света. Глаза у Танюши слипались, и ей хотелось в теплую постель. Она рада была, что не чувствует под вечер тревоги, которая соединилась в ее голове с краном, ванной и гудением в небе. С режущим глаза ненатуральным светом энергосберегающей лампочки. Мама была рядом, была ласковая и озабоченная поисками чего-то в кухонных шкафах. За окном обильно шел снег. В это время на другом конце района младший брат Васи Поляковского доставал всех своим нытьем и капризами. Его нужно было укладывать, и Вася вызвался помочь. Два часа подряд он монотонно читал ему Ветхий Завет, пока брат не почил от дел своих.

И Танюша, попрощавшись с мамой, переместилась на подветренную сторону. Там пыльная трава клонилась к земле и вместо неба дрожала серая мгла, как в жаркий месяц на Кубани. И снова перед ней вырос гроб, будто камень из расщелины земли. Ей не пришлось повторять одних и тех же слов, ведь было тихо. Неестественно длинный гроб, как для очень большого человека, стоял на двух табуретах. А потом отодвинулась крышка гроба, и из него поднялся мужчина-исполин. Он был как живой, и кожа его не потемнела от разложения. Он потрогал длинные светлые волосы, осмотрел себя и только затем обратил внимание на то, что было вокруг. Мягкие ресницы прятали мечтательный взгляд, и легкое льняное полотно прикрывало красивое худощавое тело. Мужчина увидал Танюшу и сразу же потянул к ней свои руки. «Мам», — произнес он будто с укоризной. Таня испугалась и отступила назад, но мужчина в волнении окликнул ее, и Танюша, почувствовав неловкость, осталась. И снова пошатнулась земля, и длинный гроб начал быстро уменьшаться в размерах, пока не превратился в колыбель, а трава кругом не усохла до вида соломы. Чтобы удержаться, Танюша машинально схватилась за мужчину, но он тоже уменьшался до тех пор, пока в ее руках не осталась одна его одежда. Таня стала быстро перебирать полотно в поисках тела, но материи было так много. Метр за метром осматривала Танюша, но только длинные полосы ткани скользили меж ее пальцев как волны и раздувались в паруса.

Аспарагусы свесили свои упругие космы и почти готовы были пощекотать Таню за пятку. Зашуршало одеяло, и вторая пятка почесала первую. Таня машинально накрылась с головой, чтобы дневной свет не проникал в ее тесное царство сна. Но прятаться было поздно. В коридоре громко топали ноги, и прагматический голос диктора бубнил что-то про федеральное собрание и политический кредит Таджикистану. Вяло глядело в окно субботнее утро, и на горизонте дымили трубы местного НПЗ[5]. Таня в маечке и трусиках прошмыгнула на кухню и открыла дверцу холодильника. Это было ее любимое: намазать хлеб маслом, налить чаю и позавтракать прямо в кровати, поставив еду рядом на стульчик. Важно еще, чтобы не было суеты и мама в другой комнате не включала пылесоса. Таня окликнула ее, и мамина голова показалась в дверном проеме.

— Мам, принеси мне альбом галереи, пожалуйста, я хочу полистать.

— Заинтересовалась, Танюша? — улыбнулась мама и пошла искать его по темным закутам гарнитура.

Таня листала тяжелый глянцевый альбом, его страницы пахли древесиной и старым чемоданом с елочными игрушками. Там она обнаружила уже знакомые вещи и разглядывала их, ничего не понимая в живописи, не зная ни о картине, ни о художнике. А потом вспомнила, что у нее остался вкусный подарок от Васи. Таня развернула хрустящую обертку и прочла слова, напечатанные красивым шрифтом с засечками: «Будучи хранилищем “золотого фонда” русского искусства, галерея является животворным источником воспитания в нашем современнике человека-творца, гуманиста, борца за мир и прогресс». За окном пошел розоватый снег, который постепенно укутал собой все дома в спальном районе.

 

[1] Per aspera ad astra — известное латинское изречение, означающее следование к высокой цели, невзирая на трудности; через тернии к звездам.

[2] Банзай — воинственный клич японцев, соответствующий нашему «ура!».

[3] ГБУК — государственное бюджетное учреждение культуры.

[4] Хардкор мазафака — о чем-то или ком-то, кто очень не нравится, очень сильное выражение отрицательных эмоций (от англ. матерного ругательства).

[5] НПЗ — нефтеперерабатывающий завод.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0