* * *
Спой мне песню негромко, горько,
На полынном своем языке.
Может, сердца сухая корка
Чуть распустится в молоке
Мягких звуков, густых, тягучих
И почти позабытых. Спой,
Как выходит на небо лучник
С тонким месяцем-тетивой.
О ветрах, что, чуть слышно вея,
Тростниковых жалеек ряд
Наклоняют, где, розовея,
Одноногие цапли спят.
Пой о жарких кострищах скумпий,
О печали степных краев.
Сердце стало на нежность скупо,
Не осталось почти ее.
Треснет веточка карагачья,
Сычик тихо скользнет во тьму.
Потому ли поёшь как плачешь
Вслед закату и вслед ему?


* * *
Плывут, плывут по небу каравеллы,
Веревочные трапы волоча,
А мы стоим под кленом порыжелым,
И я касаюсь твоего плеча.

Мой ласковый, мой чокнутый, мой нежный,
Смотри, уходят в небо корабли.
Нас выбросит когда-то центробежной
С вращающейся, как юла, Земли.

Но здесь еще пока такая осень,
Что Бог с ним, с этим белым декабрем.
Конечно, будет все, но после, после...
А может, мы и после не умрем.

Пусть замкнуты в несовершенной плоти,
Держи меня и за меня держись.
Кленовый улетает вертолетик
Так неизменно, так печально. Вниз.


Соседка жарит лук

В ночную целину вонзился месяц-плуг.
Июльский глянец стерт, и вывернут, и матов.
На старенькой плите соседка жарит лук,
А рядышком в тазу бульбенятся томаты.
На летней кухне — ад. Соседки красный лик
В натруженной росе за занавеской тонкой.
На финишной прямой кромсает базилик,
Елозит второпях по вытертой клеенке
Садового стола, что так по-свойски прост,
Но самобранно-щедр, расшатан и занозист.
Я тут незваный, но всегда желанный гость,
Несу соседке в дар малиновые слезы,
Набрякшие за день, несу свое вино,
И мятный беспредел так ощутимо-влажен.
Не шелохнется лист, сад замер перед сном,
Над зорькой, как чумной, кружит нетрезвый бражник.
Забудутся к чертям соцсети, гуглы, сми...
А звезды — как цветы на огуречных попках.
Вокруг реальный мир, а в центре мира — мы,
И ползают жуки по незаметным тропкам.


Лев и Овен

Зимой не прекращаются дожди.
Идут, но только медленно и ровно.
А в комнате, за снежностью гардин,
Гривастый Лев подносит тапки Овну.
Поправит плед и ластится, и льнет,
И греет чай, и мандаринку чистит.
А за окном густой и белый льет
Декабрьский дождь, метелист и неистов.
А в комнате гармония и лад
И мишура на веточке еловой.
На дольки Лев ломает шоколад
И львиную протягивает Овну.
Стригут, стригут небесное руно,
Зима идет почти неслышным шагом.
На елке тренькнет тоненькой струной
Бумажной арфы ангел из бумаги.


Соне

Над маленькой, прибитой морем горкой
Того, что было птицей жизнь назад,
Ты плакала безудержно и горько,
Дурашливый щенок мой, егоза.
А пять минут тому ловила волны,
Болтался на шнурке «куриный бог».
О девочка моя, ну полно, полно...
Он не помог. Да кто бы тут помог.
Мы шли домой, над нами, горлопаня,
Метались чайки в розовых лучах,
Оранжевые раструбы рапанов
Шумели в море. Надо помолчать.
И ты молчала, звонкая цикада,
Присутствием ее оглушена,
Когда в песке у дальней эстакады
Ослепшим глазом глянула она.
И лапки были сложены по-детски,
Носками внутрь, и мокрый хохолок...
Не рыпнуться, не продохнуть, не деться
В привычное. Затянутый силок.

О сонечко мое, я бесполезна.
Я тоже птица, я одна из них.
И только распускается над бездной
Сад нежности моей
                                                от слез
                                                                твоих.