1

Их роман вспыхнул неожиданно, как вспыхивают почти все на земле известные мне романы. Ранней весной. Оттого что Ирина написала ему сообщение (эсэмэску), текст которого был прост: «Я люблю вас!»

А в ответ получила весьма банальное: «Кто вы?»

Незамедлительно Ирина ответила: «Незнакомка!»

Ответ тоже не заставил себя ждать и половины минуты: «А у вас есть блоковская вуаль?»

(Ирина точно услышала густой мужской голос, то ли смеющийся, то ли смущенный, с другого конца Москвы.)

«Есть! И даже шляпа!»

«Вы издеваетесь надо мной!.. Прекратите играть!.. Вы кто-то из моих студенток?..» — то и дело жужжал телефон.

Но Ирина не могла прекратить.

Азарт разыгрался в ней так, что она бегала из угла в угол по коридору общаги, в которой жила, лишь иногда заглядывая в комнату подруги и оповещая ее о ходе событий.

Подруга тоже уже приподняла свою голову от потрепанной книжки Шпенглера «Закат Европы» и хотя пыталась еще сосредоточиться на высвеченных под абажуром лампы листах, взгляд ее мечтательно блуждал в полутемном пространстве.

«Ваша студентка! — эсэмэску за эсэмэской строчила Ирина. — Но это же не клеймо!.. Мне кажется, что в вас такая доброта!.. Мне очень нравится все, что вы говорите! Как вы говорите!..»

«Но кто вы? В какой группе вы учитесь?» — сделал Александр Михайлович еще раз попытку узнать, кто же эта странная и такая уверенная в себе Незнакомка.

«Но если я скажу, вы тут же потеряете ко мне интерес. Во всем должна быть загадка! Лучше будем общаться так! Вы будете моим пламенным рыцарем, а я — вашей таинственной Незнакомкой».

Надо сказать, что назвать Александра Михайловича рыцарем было достаточно сложно. А уж «пламенным» скорее звучало по отношению к нему издевательски, чем реально. Ему только что исполнилось пятьдесят. Он был среднего роста, с большим, широким туловищем, но худенькими руками. Застенчив и в речах своих крайне непрогматичен: мог спокойно перемещаться из одного века в другой, объявив и начав развивать одну тему, переключиться на другую. А на половине лекции иногда и спросить: «То бишь о чем это я?» — да еще и вопрошающе посмотреть в глаза студентов.

Но студенты его любили. Он был действительно добр, бесхитростен, очень мягок и если вдруг говорил о том, чем увлечен сам, то тут же влюблял в свое увлечение каждого, с кем только пытался им поделиться.

Надо сказать, что у Ирины не было к Александру Михайловичу никаких чувств. Вернее, ей нравился его друг, Эльдар Рудольфович, который вместе с ним преподавал им курс истории древних цивилизаций. И он-то уж точно походил на рыцаря: высокий, накачанный, широкоплечий, с черными, пылающими страстью глазами, с прокуренным голосом и почти с театральной манерой произносить речи, то вскидывая голову, то выводя одну ногу вперед, то распахивая руки ладонями кверху, а то и прижимая одну из них к сердцу. У студенток даже появилось понятие, что неважно, о чем говорит этот восхитительный брюнет, ходить к нему на лекции можно лишь для того, чтобы просто на него любоваться.

Он был ярок и современен: подъезжал к старинному зданию института на электросамокате, курил английские сигареты, от него всегда пахло одним из новейших ароматов Кензо, портфель и туфли его были из коричневой, специально состаренной кожи. Однажды Ирина не выдержала и знакомую ей ассистентку на кафедре спросила:

— Как думаешь, что сделать, чтобы закрутить с Эльдаром Рудольфовичем роман?

Та посмотрела на нее растерянно и удивленно:

— Не понимаю, что вы в нем все находите. На мой взгляд, с ним вообще не стоит заводить НИ-КА-КИХ и НИ-КОГ-ДА романов. Не далее как вчера его жена (наша бывшая студентка), — ехидно заметила ассистентка, — крушила все подряд в его квартире. Разбила окно, кинула статуэтку в монитор ноутбука, в результате чего вовремя не проверены курсовые работы... А в перерывах своей истерики еще и звонила нам и спрашивала, точно ли мы уверены, что муж ее не находится на работе. Честно тебе скажу: я не стала ее утешать! На данный момент у него целых три романа, наслаивающихся один на другой! — рапортовито отчеканила ассистентка. — И вряд ли он сможет позволить себе четвертый. Будь я на вашем месте, — уже смягчившись и довольная произведенным на Ирину эффектом, продолжала она, — а я не на вашем, потому что, если так беспорядочно влюбляться, можно запороть свою жизнь с самого начала и навсегда, то обратила бы внимание не на этого придурка и петуха, а на его друга, Александра Михайловича, который, как мне кажется, и есть самый достойный любви мужчина.

Эта мысль показалась Ирине настолько неожиданной, что невольно пробудила в ней желание действий.

Уже вечером Ирина наводила справки среди своих однокурсниц. Что известно?.. Был ли женат?.. И сколько?.. Ухаживал ли за кем-то или хотя бы строил кому-то глазки?

Увы, ни о чем подобном известно не было, потому что даже мысли об этом никому в голову не приходило.

* * *

Следующая эсэмэска пришла от него поздней ночью:

«Мне кажется, я вас знаю, догадываюсь, кто вы! Но играть так играть! Какую тему для нашего общения вы бы хотели выбрать?»

«Конечно, любовь!» — незамедлительно ответила Ирина.

«Я так подозреваю, что разница между вами и мной почти тридцать лет. Наши понятия о любви слишком разные. Боюсь, что мое может показаться вам даже и не любовью!»

В ответ Ирина скинула ему адрес электронной почты, заранее взяв его у уже посвященной в завязку романа подруги. В результате их еще даже не успевший вспыхнуть роман тут же стал достоянием всей общаги, а уже утром о нем знали и в ректорате, и на кафедре, и даже в столовой.

Когда Александр Михайлович вышел на первую лекцию, на него смотрели с нескрываемым любопытством. Он явно краснел, вел себя то неожиданно бойко, то вдруг минуту пытался сообразить, о чем еще ему своим студентам сказать. Ассистентка на кафедре, единственная понимающая, в чем было дело, казалось, чувствовала себя виноватой.

Ирина же вела себя так, как будто ничего не случилось. В шумном кругу длинноволосых подруг, случайно повстречавшись с ним во дворе, одной из многих, она сказала:

— Здравствуйте!

Он тихо ответил:

— Здравствуйте!.. — и внимательно обвел толпу студенток близорукими, большими глазами из-под толстых, неуклюжих очков.

И каждая из них делала вид, будто она ничего не знает.

А между тем в памяти электронной почты уже висело письмо, которое он отправил Ирине еще в 04.13:

«Уж и не знаю, дорогая моя Незнакомка, почему вы выбрали меня. Мой коллега, Эльдар Рудольфович, много интересней для девушек такого возраста, как вы. Он ярок, красив, умен, дерзок... Вы знаете, я с раннего детства не могу говорить людям то, что действительно думаю, если это приносит им хоть какое-то неудобство. Моя первая любовь случилась еще в детском саду. И уже тогда я был до глупости застенчив и верен. И (улыбнитесь) вспыхнула она, когда моя соседка по смежным кроватям сидела на горшке. Русые пушистые волосы ее были растрепаны, а блестящие голубые глаза с негодованием смотрели на нянечку, которая требовала непонятно чего. Мою любовь к ней я понял по той причине, что стал особенно волноваться, как только она ко мне приближалась, краснел и практически лишался возможности речи. Тело мое становилось особенно неуклюжим. Через год или два я наконец осмелился подарить ей один цветок, сорванный с клумбы у детского сада, но она даже не улыбнулась мне и, взяв его, убежала.

Когда я окончил 10-й класс, мне хотелось пойти учиться в консерваторию. В детстве я посещал музыкальную школу. Пускай и не побеждал на серьезных конкурсах, но играл хорошо. Я мог сидеть за инструментом часами, получая удовольствие от того, что разбираю ноты, которые просто попались мне под руку. Но особенно любил Баха, Гайдна, Грига... Родители решили, что мне нужно стать инженером. И не каким-нибудь, а инженером космических систем. И я пошел в инженеры, потому что не осмелился им сказать, что вовсе этого не хочу».

«Странно! Зачем он мне все это рассказывает? — подумала Ирина. — Неужели же ему некому это все рассказать?» — и с недоумением продолжила читать.

В письме Александр Михайлович рассказывал и о том, как, уже работая в научно-исследовательском институте, каждый обед или вечер тратил на то, чтобы поиграть на пианино, стоявшем в их скромной ученой гостиной. Но пришли 90-е, и научно-исследовательский институт развалился. Александр Михайлович не решился идти в музыканты. «Мне было почти тридцать, и для того времени я был стар, чтобы начинать свою карьеру сначала. И я пошел в историко-архивный. Почему?.. Да просто потому, что неплохо историю знал и мне хотелось еще где-нибудь поучиться. Я любил и до сих пор люблю разгадывать тайны. А история хранит в себе много тайн. Мне всегда было интереснее с книгами, а не с людьми».

На этом письмо обрывалось. И Ирина находилась в некоторой задумчивости, что на него ответить. Но на улице разгоралась весна, учеба волей-неволей отступала на второй план под натиском любых, даже самых малозначительных, романов, а публика пусть и немногочисленная, но уже ждала продолжения едва намеченного сюжета.

Отныне Ирина ходила в институт при параде. Аккуратно причесанная, с накрашенными губами, в разнообразных кружавчатых или цветастых платьях. Почему-то Ирине казалось, что А.М. (так звала она своего «возлюбленного» теперь) должны нравиться именно такие наряды. Ее подруга, с мейла которой шла бесконечная переписка, тоже вела себя по-другому. Каждое утро завивала себе челку, покрасила волосы в рыжий цвет, на лекциях Александра Михайловича задавала особенно много вопросов.

Ирина даже начала ревновать, потому что подруге ее он отвечал всегда внимательно и — казалось ей — нежно. За собой же она начала замечать, что, если он не пишет ей хотя бы день — а уже в течение месяца они только и делали, что писали друг другу письма, — у нее портится настроение, появляются головные боли. В переписке их уже были такие фразочки, как «Спокойной ночи, сладчайших снов, мой Пламенный Рыцарь», или «Я думаю о вас все время — и день, и ночь!», или «Доброе утро, целую ваш носик и ушки, моя прекрасная Незнакомка». Его письма были полны рассказами о музыке, композиторах, работе на кафедре, но в них почти не было предмета, который он им преподавал. Были лишь упоминания о том, что летом А.М. мечтает поехать в Гатчину, а потом на Украину, в Полтаву, потому что там живут родственники и старые, еще со школьной скамьи, друзья.

«Вы даже не представляете, какой это ужас: за день в четвертый раз рассказывать о гибели Карфагена!.. Начинаешь ненавидеть и Карфаген, и финикийцев, и Юлия Цезаря!» — не выдержал и в сердцах написал ей однажды А.М. Ирина слегка улыбнулась, потому что присутствовала как раз на этом «четвертом разе» и наблюдала, как сложно ее «любимому» преподавателю вспомнить то, что он уже рассказывал им, а что той группе, которая только что вышла.

Раньше работа лектора казалась ей почти божественным, строго выверенным и глубоко интеллектуальным трудом, а теперь (благодаря знанию внутренности работы) — каждодневным бубнением на заранее известные темы.

Однажды вечером он ей написал: «Я хочу преподнести вам подарок. Вы позволите мне это сделать?»

Ирина уже воображала томик блоковских стихотворений, или огромный букет полевых цветов, или книгу с редкими картами Древнего мира, «а может быть, не все так плохо и это колье или сережки», но в ответ лишь написала: «При одном условии! Вы ни в коем случае не должны меня видеть!»

Подарок был оставлен у охранника на входе в учебный корпус. Это оказался большой ящик, упакованный в пурпурную ткань. Когда Ирина несла его домой, в ее воображении были сервиз, часы, книги, огромная статуэтка кого-нибудь из античных богов... Внутри оказался проигрыватель, сделанный в форме органа, а рядом с ним около десятков двух дисков с записями выступлений Лондонского оркестра, сольных концертов Рихтера, хора Валаамского монастыря.

На каждом диске А.М. приготовил еще и специальный текст, который рассказывал ей о жизни композиторов, о том, почему то или другое произведение он для нее выбрал. Ирина понимала, что это была очень огромная работа, что месяца их знакомства явно бы не хватило. И появлялся вопрос: для кого и когда он приготовил все эти диски?

Еще в одном из своих писем А.М. писал, что самый счастливый момент его жизни — это когда он приходит с работы, ложится на тахту, берет книгу и включает одну из записей горячо любимого им Лондонского оркестра. Коллекция записей классической музыки хранится в его комнате на полках, на подоконнике, на столе, в кресле, под креслом и даже по разным углам пола, уложенная в стопки и горки пластинок и дисков. А.М. хвастался, как ребенок, что у него есть маленькое и укромное местечко от всех домашних.

Еще в одном письме оказалось, что у А.М. есть уже взрослый сын, только что выпустившийся из института, потом — дочь, учащаяся в десятом классе.

У Ирины невольно появлялся вопрос: «А где же женщина, которая родила этих детей?..» Но А.М. всегда общался с ней так, как будто никакими семейными узами не был связан. Да и глядя на А.М. на лекциях, сложно было представить, что у него есть жена. Брюки, у которых обвисли коленки, мятая рубашка, выглядывающая из-под пиджака, — разве может хоть сколько-то уважающая себя женщина так выпустить на улицу мужа?!

Между тем А.М. уже умолял Ирину о встрече. Он стал очень уверенным, а в некоторых случаях даже наглым. Например, спрашивал, в чем она ложится спать, или утверждал, что если она не напишет ему этим вечером, то он вынужден будет заподозрить ее в измене.

2

Расставшись с одной из своих подруг, Ирина присела на лавочку рядом с фонтаном Большого театра и, улыбнувшись, обвела взглядом панораму вечернего города.

Кто-то сел рядом. Ирина не обратила внимания: «Мало ли кому не хватило места на соседней скамейке». Широкая и теплая ладонь легла на ее руку. Она обернулась и буквально столкнулась взглядом с А.М., невольно покраснела и отвернулась!

— Что же вы?.. Так долго со мной играли, а теперь боитесь. Неужели я так страшен для вас? — смеясь, заговорил он.

Ирина была не то чтобы шокирована, но крайне удивлена. И у нее наступило оцепенение вместо восторга или другой реакции, подобающей случаю. Она не могла понять, как такой серьезный преподаватель, такой умный, такой правильный человек и вдруг держит за руку студентку, прямо на улице, там, где его многие могут увидеть. И вместо того чтобы смущаться, смеется.

Ирине казалось, что теперь уже играет не она, а играют с ней.

— Но как же вы догадались, что это я? — наконец удалось выговорить ей после минуты молчания.

— Это было достаточно просто. Вы часто оставляете пробелы после запятой. Или делаете неоправданные переносы абзацев. Когда ваша группа сдала мне курсовые работы, я тут же приметил вашу.

— Извините, что я без шляпы! — не нашлась, что ответить, Ирина.

— Но я принес вам вуаль! — И он действительно достал из своей сумки маленькую вуальку. — Пойдемте! Я приглашаю вас в ресторан!

— Разве наши преподаватели ходят по ресторанам?

— А вы могли представить меня только в виде обычной архивной крысы?! — рассмеялся А.М. и, взяв Ирину под руку, потащил ее в сторону переулков Лубянки.

Усевшись за столом строго друг против друга, они впервые заговорили о предмете, который А.М. ей преподавал. Неожиданно он начал сыпать учеными именами, датами, названиями мест... Говорить о том, что Ирина слишком не осведомлена в том, что на следующем курсе повторяться не будет. Мы не станем здесь раскрывать все подробности их ученой беседы. Это скучно и читателю, и самим героям романа. После третьего бокала текилы Ирина осмелела и легонечко задела как бы случайно своей ногой ногу своего «пламенного рыцаря» под столом. А.М. сделал вид, что жеста этого не заметил, но через некоторое время пригласил Ирину на тихий танец под «Yesterday», звучавшую в этот вечер особенно ностальгично. Он прижимал ее так нежно и просто, будто роман их — светлый и чувственный — длился уже несколько лет.

Когда они снова сидели за столиком, а на улице было непонятно какое время, Ирина даже вздремнула на его плече. В голове ее проносилось, что, наверное, это очень естественно, когда девушки влюбляются уже во взрослых мужчин, которые могут соединить в себе и отца, и мужа, и опытного любовника. На них можно опереться, что не скажешь о своих однокурсниках и погодках, и даже не так важно, что с ними есть о чем поговорить, — важно, что ты можешь лежать на их плече и знать, что в этот момент с тобой ничего не случится.

Случилось же то, что над ней, точно из какого-то аквариума, прозвучал голос А.М.:

— Ирина, вас разморило! Я отвезу вас домой!

Ирина улыбнулась, представляя, как будет ликовать вся общага, когда они подъедут во двор и выйдут, чтоб на нем попрощаться. Эту сцену не сможет не увидеть охранник, а у охранника всегда есть пара или тройка особенно болтливых студентов. Ирина даже представляла, с какой радостью она сейчас понесется в комнату к своей однокурснице и расскажет ей, как это было. Но из машины А.М. не вышел, а просто пожал ей руку и отпустил, однокурсницы дома на было, а вахтер на удивление спал.

На следующий день письма на почту не пришло. Ирина несколько удивилась, но не придала этому значения. Однако проходил день, два, три, а письма от А.М. так и не поступало. Он не звонил, не пытался назначить свидание, да и в институте его почему-то не было видно.

«Может, заболел?.. — предполагала ее однокурсница. — Или у него есть жена и она наконец-то решила вставить мужу мозги на место!»

Но Ирина не верила. Ей казалось, что А.М. просто потерял к ней интерес, и поэтому с каждым днем влюблялась в него все больше.

Ирине уже ничего не хотелось делать. Она ни с кем не общалась, перестала смотреть на себя в зеркало, рано ложилась спать. На дворе стояли летние экзамены, но они интересовали Ирину точно так же, как необходимость чистить зубы по утрам, а по ночам выключать свет.

Наконец она не выдержала и написала: «Почему вы игнорируете меня? Я сделала что-то не так?.. Вы совсем обо мне забыли?..»

«Нет, нет!.. Что вы!.. — тут же отозвался А.М. — Просто после очень сильного контрапункта всегда должно наступить мгновение тишины. Если бы в отношениях была постоянная кульминация, то нам самим стало бы очень скучно!»

«Так вы хотите сказать, что вы мне не пишете нарочно?»

«Почему бы и нет?» — отозвался А.М.

«Но это совершенно не похоже на вас! Вы серьезный, вы — взрослый! Так могут играть только еще неопытные мальчишки!»

«А кто вам сказал, что мужчина когда-то становится взрослым? — перешел в нападение А.М. — Я уверяю вас: почти каждый из проходящих мимо вас на улице мужчин чувствует себя тем самым мальчишкой».

«Но это коварство! Это подлость!» — не унималась Ирина.

«Нет, моя дорогая. Просто вам кажется, что любовь должна падать на вас с небес, а дальше с ней все должно происходить так, как вам мечталось, или даже еще лучше. Но на деле все выглядит иначе! Она как зажженная спичка! Если эта спичка упадет в пруд, то не вспыхнет пламя; если в костер не подкидывать поленья, так он потухнет».

«Мне было плохо без вас! — написала в ответ Ирина. — Я плакала по ночам!»

«Но девушкам в вашем возрасте бывает полезно поплакать! В слезах, как вам это ни покажется странным, и вырастают, Ириночка, самые настоящие чувства».

«Когда я вас в следующий раз увижу, я вас побью!..»

И уже через несколько часов они шли мимо пасмурного Достоевского, охраняющего стены Библиотеки имени Ленина, мимо кремлевских башен, где А.М. показывал ей остатки старинной кладки, наводил красок в таинственное исчезновение из гроба Александра I, рассказывал похабные исторические анекдоты о Меншикове и о Петре. Когда же, сделав крюк через Петровку и Камергерский переулок, проходили МХАТ, Ирина сказала:

— За сезон я еще не видела здесь ни одного спектакля, на который бы мне хотелось хотя бы раз, но вернуться.

— А я вообще не хожу в театр, — заявил А.М. — Пять лет в нем не был. — И, помолчав, добавил: — Я не сторонник массового поглощения искусства! Это как пить дорогое вино за общим столом: где кто-то матерится, кто-то кашляет, кто-то погряз в своем любимом смартфоне.

На эту тираду Ирина не нашлась, что ответить. И вдруг стало ясно, что больше не надо ни о чем говорить. Она взяла его за руку, и вместе они понеслись в сторону Страстного бульвара. Вначале А.М. упирался, почувствовав свою неловкость, но быстро подчинился Ирининой прыти. Редкие прохожие оглядывались на них, а несколько машин издали даже пару приветствующих сигналов! Они были своеобразной парой! А.М. — с кучерявой, но уже седеющей головой, в помятом сером пиджаке и немного стоптанных, но классических ботинках, с большой коричневой сумкой, бившейся о его левый бок, Ирина же на этот раз полностью соответствовала образу блоковской Незнакомки: в черном шелковом платье с широким вырезом на груди, в черных туфельках на позолоченных шпильках, в черной же, привязанной к подбородку шляпе. Во время бега ее приходилось придерживать рукой. На пальцах Ирины были многочисленные кольца, а на запястьях — браслеты. При беге они бренчали, а тонкие каблучки то и дело пытались зацепиться за бордюр или неровный асфальт.

— Зачем вы так вырядились? — недовольно бурчал А.М. — Мы же с вами гулять собрались, а не в бордель!

Но Ирина не чувствовала обиды.

Добежав до многочисленных лавочек у памятника Пушкину, они буквально плюхнулись на одну из них и оба весело рассмеялись.

Александр Михайлович уже казался Ирине самым умным и красивым мужчиной на свете. Она уже даже представить не могла, как можно было заинтересоваться кем-то другим, а уж тем более Эльдаром Рудольфовичем, у которого и души-то, кажется, не существует. Ей казалось, что даже институт был послан ей свыше лишь для того, чтобы она смогла его встретить.

Они просто сидели рядом, долго смотрели на ночные улицы, на горящие окна домов, проезжающие мимо машины и молчали. Ирина думала: «Как же это прекрасно: сидеть вдвоем и ни о чем не говорить! И даже не говоря, слышать друг друга».

3

На дворе стоял июнь. Теперь они уже почти не переписывались, а каждый вечер встречались то на бульварах, то в Коломенском, то в Царицынском парке.

Однажды Александр Михайлович пригласил ее даже съездить в Архангельское на выходных, а потом, может быть, и в Коломну.

Почти каждую их поездку или поход он, уже не смущаясь того, что обладает достойной памятью и чрезвычайно начитан, с удовольствием рассказывал ей о той или другой ветви российского дворянства, о разностях православного и католического вероисповедания, об особенностях кирпичной кладки, по которой можно узнать, к какому веку относится историческая ценность.

На этих прогулках Ирина предпочитала молчать. Самое большое удовольствие она испытывала вовсе не от знаний, которые теперь доставались ей, можно сказать, из первых уст, а от тембра его голоса и от своей сжатой в его ладони руки. С подружками их встречи уже не обсуждала и, лишь когда перед экзаменом А.М. выслал ей конспект своих лекций, поделилась конспектом со всеми.

Но вдруг в разгаре июня он написал:

«Простите меня, моя восхитительная Незнакомка. Я чуть приболел. Придется нам отменить наши встречи».

«Но, может быть, вам нужна моя помощь, или вам нужно привезти лекарства?» — была немного раздосадована Ирина.

«Не надо, не вафельный!.. — После этой фразы А.М. поставил несколько смайликов в виде улыбки. — Прошу вас, занимайтесь собой!»

Ирина была настолько удивлена, что даже и не знала, как правильно поступить. Лекций уже не было, поэтому встретить А.М. в институте было почти невозможно. Зато каждый вечер во дворе показывался Эльдар Рудольфович, ведя умные беседы то с одной, то с другой из своих студенток, чем необычайно раздражал Ирину. «Неужели же они могут любить только мускулы, вовсе не думая о содержании сердца?»

Писем от А.М. не приходило. Мало того, он не просматривал и ее письма, отправленные уже более недели назад.

Ирина даже начала думать, что, наверное, он выздоровел и уехал к своим родственникам, как и хотел, или решил прекратить их отношения так, молча.

Но уже в самом начале июля, машинально нажав клавишу на компьютере подруги (переписка так и велась с него), она вдруг увидела, что пришло от него письмо, и резким движением кликнула по нему мышью.

Перед глазами ее понеслось:

«Ирина! Дорогая моя и милая! Знакомая моя Незнакомка. Я вынужден был вам солгать. Скорей узнайте же, что я — трус, а не ваш пламенный рыцарь. И поверьте мне, я снова чувствую себя как непутевый мальчишка.

Заболел не я — а мой ребенок. Ему только что исполнилось 50. Уже четверть века живем мы с ним вместе, как и все в этом мире, то расходясь, то снова находя точки взаимных интересов. Но несколько недель назад он сломал ногу, сломал очень неудачно и теперь попал в больницу. И когда он, а вернее, она попала в больницу, я вдруг понял, что все эти месяцы не замечал ее, не замечал, что ей больно.

Теперь больно мне. Я не должен был с вами встречаться. Удачных вам каникул. Вы молоды и прекрасны! У вас все будет хорошо! Берегите себя!»

Ирина с удивлением смотрела на это письмо. Она могла ожидать что угодно, но даже представить себе не могла такой простоты и такой легкости развития событий. За все время их общения А.М. ни разу не обмолвился о своей жене. Мало того, рассказывал о своем доме, о детях, докладывал по вечерам, что ложится спать, но ни одного слова о том, что рядом с ним есть она — его постоянная на протяжении тридцати лет половинка.

Ирине не было ни обидно, ни больно. И не было все равно. Ей вдруг стало жалко эту женщину, которая, как она поняла, все это время молчала. Может быть, она уже и не испытывала интереса к своему мужу. Ей казалось, что он — то же самое, что тапочки, одеяло, чайник на кухне, машина, которая везет ее дочь в школу... Ему казалось, что она не что иное, как салфетка, чемодан, который ему приходится носить, лекции, которые ему приходится читать, дети, которых ему приходится провожать в школу... И вдруг они друг друга заметили. Благодаря этой истории, окончательно забыв друг о друге, они снова смогли открыть друг на друга глаза. Сумели снова, видя, увидеть друг друга.

4

Был первый день сентября. Александр Михайлович в дотошно выглаженном костюме, с новеньким чемоданом и с зачесанными назад волосами вошел во двор института. Повсюду кучками толпились студенты (они улыбались, здоровались, смеялись). Но для него этот двор был пуст. Он стал для него куда более пустым, чем если бы он не встретил в нем ни одного человека.

Александр Михайлович зашел в институт. Блеклые зеленые стены отныне раздражали его. Вдруг стал заметен запах туалета в центральном холле, а радушная глупость на лицах некоторых студенток не казалась само собой разумеющейся, а раздражала. И бронзовая фигура Ключевского, стоящая в одном из длинных коридоров, вызывала не благоговение, а ощущение скуки и нафталина.

Ирины не было. Он это не почувствовал, не заметил — он знал... И все то пространство, которое было раньше полно жизни, пестрящей лицами, событиями, словами, стало теперь казенным.

Впервые лекцию Александр Михайлович читал четко, не отходя от темы. На последней паре, как и в прошлом году, появился Иринин курс. Ее подружка сидела одна и тупым взглядом осматривала его лицо.

После пар она подошла к нему и попросила, чтобы он прислал ей на почту пару своих научных трактатов. Александр Михайлович даже ей не ответил. Просто взял бумажку с уже известным ему адресом и ушел.

Выйдя уже в восьмом часу вечера из института, он прошелся по тем улицам, по которым еще весной они гуляли с Ириной. Зашел в бар, где впервые сидели и где он почувствовал под столом трепет ее ноги, заглянул в глаза Пушкину, который в свою очередь пристально вглядывался в зеленую глубь Тверского бульвара, прошелся вблизи Боровицкого холма и Александровского сада. Всматривался в лица девушек, сидящих на скамейках. В одной он видел Иринину осанку, во второй — Иринины глаза, в третьей — ее манеру смеяться... Он даже подумывал подойти к подруге Незнакомки и спросить: «А где же ваша сокурсница? Она не справилась с летней сессией или больше решила у нас не учиться?» — но не решился и, выкурив пару сигарет, спустился в метро...

Отныне об Ирине ему напоминало только одно: опустевшая часть полки в маленькой комнате, где раньше стояли диски, отправленные ей в красной посылке. Может быть, именно поэтому Александр Михайлович уже не проводил в этой комнате каждый свой вечер.

К жене он стал относиться внимательнее, часто ездил с ней на дачу, что не делал раньше почти никогда, и даже встречал гостей.

И жена его, как ему показалось, вдруг стала намного красивее и моложе.

Москва, 2020