* * *

Лети, лети, лепесток,
через запад на восток...
Валентин Катаев.
«Цветик-семицветик»

Девочка,
исполненная зла,
цветик-семицветик
сорвала

и, бросая
к небу лепесточки,
говорила: «Это лишь
цветочки...»

Сказка — ложь,
известно наперед,
в жизни всё идет
наоборот.

Целый день
в испуганном Донецке
всхлипывает улица
по-детски.

Крыльями
отбросив костыли,
мальчик оторвался
от земли.

Под собой
не чувствуя дорогу,
стал теперь намного
ближе к Богу,

потому что
снова на восток
прилетел сегодня
лепесток.


* * *
Пока баба на войне,
отдыхаю на спине,
жду, когда ж она вернется
в орденах и на коне.

На меня со всех сторон
днем и ночью давит сон...
А вернется, я достану
из чулана самогон.

Встану с банкой на ветру,
пыль тряпицей оботру.
Как же нежно прилегает
сабля к знойному бедру.

Конь стреножен у плетня,
сабля сброшена с ремня...
Без усилий гимнастерку
разорву средь бела дня.

Нет любви моей сильней!
Бабью грудь за пару дней
зацелую так, что шрамов
не останется на ней.

Будет солнце выше крыш,
будет кот, и будет мышь,
и смеяться будет в голос
народившийся малыш.

Это счастье нечем крыть,
если сила есть и прыть —
по-другому не умеют
мужики благодарить.

Хоть живи сто тысяч лет,
отымей весь белый свет,
только лучше русской бабы
никаких на свете нет.


* * *
В одночасье страна разделилась на две,
у обеих расквашена морда...
Светлоликие эльфы с дырой в голове
саранчой налетели на Мордор.

Небеса, будто веки, поднял доброхот.
По классическим правилам шахмат
светлоликие первыми сделали ход,
пока орки корячились в шахтах.

Присосались к земле озорным хоботком,
не стесняясь отсвечивать задом,
и пищат: «Выходите на драчку бегом
из рабочего ада!

Выходите, иначе дома подожжем...
Только миру окажем услугу.
Как детей ваших вырежем, мамок и жён
с удовольствием пустим по кругу».

Где-то ёж копошился в зеленой траве,
одуванчик обнюхивал заяц,
расписная свистулька с дырой в голове
у плохого мальца оказалась.

«Выходите, оценим бесстрашный порыв —
на осинах развесим повыше...»
И к полуночи, смену на шахте закрыв,
орки взяли да вышли.


* * *
Распаханы земли украинским градом,
но мы, не теряя осанки,
шлифуем равнину победным парадом
на русском обугленном танке.

Враги убегают, вздыхают на ладан,
бросают в окопах берданки,
но мы, наступая на пятки снарядом,
любого догоним на танке.

Бегут без оглядки, кто лесом, кто садом,
теряют портки и портянки,
но мы уже близко, но мы уже рядом
на русском обугленном танке.

Бегите по краю хоть в дальние грани,
поймаем и скрутим в баранку.
За каждую рытвину русских окраин
ответите нашему танку.

Воронку к воронке оставили бл...и,
равнина с лица как с изнанки,
но мы эту землю по-братски пригладим
на русском обугленном танке.


* * *
Готовимся к долгой войне
и впрок запасаемся гречкой.
Завелся сверчок по весне
за микроволновою печкой.

Стрекочет, как будто один,
весь мир у него в саквояже,
а мы собрались в магазин,
пока еще гречка в продаже.

Попробуй не ведать вины,
стыда не почувствовать, если
за микроволновкой слышны
сверчка беспечальные песни.

Торопится тот, кто ведом,
притянут к ноге за веревку,
и мы покидаем свой дом
купить про запас упаковку.

Ничто так не будет смущать,
как песня, горящая свечкой,
о том, что жива благодать
за микроволновою печкой.


* * *
Открыв
сто тысяч
пятьсот каналов,
листаю сводки
до темноты...

Где перемога
не проканала,
там на бульварах
уже цветы.

Листаю:
ахтунг,
и знову зрада —
накал истерик
штурмует высь,

а здесь пейзажи,
изгибы сада,
земля и небо —
в одно слились.

Записан ролик
не военкором,
а так,
прохожим —
и брошен в сеть.

Теперь висит он
смешным укором
тому, кто прочил
России смерть.

По дну окопа
легла протока,
и слышен ясно
девичий смех.

Кому-то зрада
и перемога,
а нам победа —
одна на всех.


* * *
Святым оставим футбол и пиво,
а сами в пекло пойдем красиво.
У барной стойки не ждут мессию.
Плохие парни спасут Россию.

Не надо больше домашней каши.
Пусть на шевронах подруги наши
так улыбнутся, что, обессилен,
умолкнет сладкоголосый Сирин.

Пока святые — не то что парни,
а так, печеньки от мишки Барни —
расскажут байки про аннексию,
плохие парни спасут Россию.

Обвисло небо, земля в растяжках,
нас очень много, и мы в тельняшках.
Святые дома сидят в пижамах,
носы в повидле да яд на жалах.

Такие люди не знают жизни,
им непосильна любовь к отчизне.
И пусть святые подобны змию,
плохие парни спасут Россию.


Детское

Селу
 сегодня
  повезло,
бойцы
 зачистили
  село.

Другому
 так же
  повезет,
в него
 зайдут
  бойцы
   вот-вот.

Потом
 военная
  метла
зачистку
 третьего
  села
   начнет,
и будет
 чисто
  на свете
   без
фашиста.


* * *
Немытые руки раскинув,
подпрыгнув и завереща,
вернется на родину Киев
откушать с устатку борща.

Хромая на правую ногу,
протиснется ближе к столу
и скажет: «Насыпьте немного
борща дорогому хохлу».

И будет плести небылицы
в кругу сердобольных мещан
о том, как худел за границей,
скучая по русским борщам.

О том, как чужбина достала,
как недруги выгрызли бок...
Наевшись борща до отвала,
уснет головой на восток.

А завтра, от наглости взмокши,
как черт, изогнется плющом,
подсядет к русне или к мокше
и плюнет в тарелку с борщом.


* * *
Кровью эпоха смывает грехи.
С танков девчата читают стихи.
Бледные хлопцы со взором горящим
Русь очищают в бою настоящем.

Новым героям великая честь.
Можно о каждом в газетах прочесть.
Над сельсоветом, обласканный снами,
Бог поднимает победное знамя.

Дети — в песочницах, в парке — фонарь,
в ранце у школьника русский букварь.
Враг уничтожен, повержена хунта,
пьет и гуляет прилепинский хутор.

В поле — пшеница, а белка — в лесу
носит бельчатам грибы на носу.
Спрыгнули с танков лихие девчата,
постят стихи в эротических чатах.

На дискотеках подростки в прыщах.
Деда и баба толстеют на щах.
Бледные хлопцы мурлыкают зверем:
«Броники снимем и порозовеем».

Радость слепая и светлая грусть —
вот она — матушка чистая Русь.
Ради такого на утреннем вдохе
стоило кровью умыться эпохе.


* * *
Падет не Киев — Киев нерушим,
падет преступный киевский режим,
который раскрутился на оси
предательства, оставшись без Руси.

Под натиском прозападных элит
он устоит, как русский алфавит.
На фоне развязавшейся войны
падет не Киев тенью от стены,

но, прислонясь к империи плотней,
он выпрямится тысячью теней,
и мы с тобой сквозь дымку разглядим
падёж скота, откормленного им.

И будет Киев кроток и стоглав,
отмолит грех, себя отлупцевав,
и, дай-то Бог, в свой суетный черед
еще немного Польшей прирастет.