1

Счастье тихой охоты — отодвигаются тугие, слегка пружинящие лапы елей, и — под ними крепкий, будто литой, боровик, источающий такой аромат, что поверишь в концентрацию чувства счастья.

Или — на полянке милый круг, называемый ведьминым почему-то: желтеют лисички, их много, сразу наберешь половину лукошка...

Владимир Солоухин писал сочно и смачно, забираясь в самые дебри грибного счастья, повествуя о бесконечных разновидностях чудесных, почти как эльфы, существ.

Впрочем, эльфы — слово не из лексикона Солоухина: он очень русский, так сокровенно связанный с русским космосом, с правдой его, силой, неповторимостью.

И в поэзии его заложены коды и ноты счастья, вспыхивающие... например, огнями зимы: даже ежели близкий пейзаж не слишком хорош, но — такое открывается за ним:

Зима разгулялась над городом
                                                         южным,
По улице ветер летит ледяной.
Промозгло и мутно, туманно
                                                   и вьюжно...
А горы сверкают своей белизной.

Есть отливы и отзвуки небесной белизны в поэзии и прозе Солоухина: в прозе-поэзии, предложенной им миру, ибо прозаические его тексты строились по принципу необыкновенного внимания ко всякому слову, то есть — поэтически.

«Третья охота» — скорее поэма: царственная, лесная, грибная, а то, что именуется повестью... так это скорее издательские правила, чем правда творчества.

«Владимирские проселки» требуют пути: словно книгу надо пройти, чтобы почувствовать.

Лирический лад — и в каждом слове слышатся родные звуки, и радуга радости распростерта — легка и красива.

Иди.

Смотри.

Увидишь самую суть вещей, или — сущность пути.

И — метафизика осмысления яви зажигается огоньками в стихах поэта:

Откуда в сердце сладкая тревога
При виде звезд, рассыпанных в ночи?
Куда нас манит звездная дорога
И что внушают звездные лучи?

Какая власть настойчиво течет к нам?
Какую тайну знают огоньки?
Зачем тоска, что вовсе безотчетна,
И какова природа той тоски?

Постигнет ли мозг самые корни таинственных огоньков?

Не так уж важно, ибо путь постижения подразумевает рождение стиха...

Или — прозаического повествования, берущего силу у поэзии.

...Лето полыхнет ярко:

Безмолвна неба синева,
Деревья в мареве уснули.
Сгорела вешняя трава
В высоком пламени июля.

Картины Солоухина всегда точны, и разные техники используются: и графика, и акварель, и гуашь — словесные, разумеется.

То, насколько Солоухин болел Россией, сильнее всего выявлено в «Последней ступени», повествовании жестком, требующем вдумчивости и... сострадания.

Вновь раскроются тропы «Третьей охоты», вновь зазвучат стихи...

И наследие В.Солоухина играет нетускнеющими красками.

2

«Третья охота» раскрывается пышной радостью грибных троп...

Рыжики можно есть сырыми, а вовсе не сыроежки, точно по ошибке получившие свое название; а ведьмин круг великолепных желтых, с китайскими складочками лисичек всегда отзывается детским трепетом в сердце.

Нижние, пружинящие ветви елей отгибая, найдешь боровик, в крепости своей точно вышедший из древнерусских преданий...

Солоухин-поэт или Солоухин-прозаик?

Взаимодополняющие данности, и в каждой разливается млеко и пахнет домовито хлебом.

...Существует ли гриб-чесночник?

Описание его дано, да позволит ли данность встретиться с оным, затерянным в травах знания, мечты и фантазии?..

Хорошо, когда три ипостаси пересекаются, — результат будет загадочен, занятен.

Солоухин-поэт раскрывается в прозе не меньше, чем в стихах, и лирика его прозы проступает сквозь каждую линию фразы...

Прошагать с ним по владимирским, столькими поколениями исхоженным тропам, почувствовать то тайное, что редко удается уловить быстро идущему нынешнему человеку, остановиться, попробовать поймать мгновение...

Да и не так их много, слагающихся в жизнь, и ближе к финалу становится понятно, как все быстро.

И Россию Солоухин любит мучительно, страстно...

Как в «Последней ступени» писатель, хорошо укорененный в жизни (этакий боровик!), получающий спецпайки и расхваливающий вождей, встречается с человеком, который переворачивает его мировоззрение, представляя подлинной русской славой — монархизм...

И те, и те разливы русскости: и бездны исчезнувшей империи, и мощь советскую любит Солоухин, ибо всё — Россия, ибо столько еще троп в ней не исхожено, столько еще сил не раскрыто...