Я стал слишком быстро проглатывать книги. Денег было мало, а книги стоили дорого. На Набокове можно прожить три дня, а на Хемингуэе четыре, но для продолжения работы необходим постоянный поток.

Библиотеки — формалиновые заведения, не содержащие ничего, кроме Тургенева, Толстого и мертвых деревьев, залитых в формы страниц. Интересующие меня тексты там запрещены или на руках у вечности, что более распространено.

К великому сожалению, я не встречал Сильвию Бич в «Шекспире и компании» и не был в библиотечных залах Принстона. Я не пил кофе на Монмартре и не охотился на бабочек в швейцарских горах. Я примеряюсь к ценам, облизываюсь и борюсь с желанием схватить книгу и убежать. Однако я читал Кропоткина и имею нравственный стержень (да-да, вот такой вот я).

И в литературных поисках, в том смысле, что я искал литературу, я приобретал своих приятелей (друзья не особенно любят читать). В университетской среде на два десятка имитаторов приходится один интеллектуал. К счастью, вода не смешивается с маслом, и я быстро познакомился со всеми интересными людьми. Один из них, Эмиль, практиковал трансцендентальную медитацию и писал хорошую музыку, которую никто не хотел покупать. Мы быстро нашли общий язык. Как-то он сказал:

— Главное в фильме это взрывы, чем больше взрывов, тем лучше фильм. Видел хроники испытаний ядерных бомб? Нет? Это лучшие фильмы на свете. Одно плохо: там нет полуголых шлюх, но их вполне можно вообразить.

— Значит, порно на фоне ядерного гриба будет лучшим фильмом в истории, — сказал я.

— А вы разбираетесь в искусстве, молодой человек. Как вам Прокофьев?

— Композитор?

— Да.

— Никогда не слушал.

— Могу уступить билет на сегодняшний концерт.

— Было бы здорово.

— Берешь или нет?

— Давай его сюда!

Он протянул мне бумажку.

Так я познакомился с ней. Даже так... с Ней.

Не маршал Ней, а «с Ней». Именно с Ней.

Да-да, с Ней, с Ней.

Она играла на виолончели в студенческом оркестре при консерватории. Зная, каким образом функционируют все студенческие организации, я предполагал, что меня ждут скучнейшие несколько часов невыразительной бледноты, и даже думал не идти, но место было в третьем ряду и стоило дорого, так что я все же пошел.

Здание было старое, большое и мертвое. Полированные бетонные полы, выкрашенные оранжевой краской перила и все в таком духе. Уважительное и даже почтительное перешептывание — народу в зале много. Хлопки дверей и трель звонка. Когда занавес поднялся, я не сразу заметил ее. Оркестр состоял из людей моего возраста и был погоняем стариком дирижером — наверное, их сэнсэем (или как это у них называется). Я скользил взглядом по глянцевым отливам дерева и терракотовым выпуклостям меди. Скрипки, виолончели, трубы и прочие трубоподобные, контрабас.

Старик, согнувшись, показал лысину, влез на тумбу и начал качать рукой. Громада приходила в движение долго: сначала скрипки, потом трубы, трубы и другие трубы, виолончели далее, далее и далее.

Я рассматривал играющих. Многим было страшно, и это было видно. Отрывочные движения, поджатые губы, те, кто стоял, топтались, те, кто сидел, постоянно ерзали и поправляли ноты.

Меня привлекла ее плавность. В ней чувствовались уверенность и сила. Она сидела в первом ряду играющих. Она выделялась. Иногда она переводила взгляд на зал, вглядывалась в лица людей, а потом вновь обращалась к нотам. Она была невероятно красива, и, когда концерт закончился и я шел домой, я думал о ее глазах охрового дерева, об изящном изгибе руки и чуть удлиненных пальцах, о губах цвета японской весны. Все это возбуждало во мне желание стать самым большим любителем Прокофьева на свете. Я выведал у заспанного Эмиля, откуда он достал билет, и после нескольких дней томительного ожидания уже сидел в первом ряду и смотрел ей прямо в рот. Здесь применимо было бы выражение «сверлил взглядом», если бы оно не использовалось в отрицательной коннотации. Я не сверлил, а любовно посверливал. Во всяком случае, она меня не замечала, да и было бы странно, если бы было иначе.

Я ходил на ее концерты раз пять или шесть. Под конец я стал питаться исключительно макаронами с хлебом. Именно тогда я совершил знаменитый макаронный марафон, во время которого ел макароны две недели кряду. Когда эти чудесные изделия из злаковых наконец придали мне отваги, я решил подойти к девушке с виолончелью.

Изначальным планом было пробраться за сцену и, когда музыканты будут выходить, попытаться подойти к ней, но старуха надсмотрщица не пустила за бархат занавеса. Мне ничего не оставалось, кроме как наудачу ждать на улице.

Лучше попытаться и получить по зубам, чем в этих самых зубах нерешительно ковыряться ближайший год или два. Меньше всего мне хотелось быть человеком, который пять лет держит в осаде крепость и на шестой год умирает от дизентерии, так и не решившись на штурм, тогда как мог еще в первую неделю боевых действий резким приступом взобраться на крепостные стены и умереть как герой — под звуки выстрелов и свист разлетающейся шрапнели. Будь что будет, и делай что должен. Или там было не так... Кто же это сказал?.. Ввязаться в бой, а там посмотрим! Это сказал Бонапарт, это точно помню...

Из потемок полированного бетона выходила в теплые майские сумерки девушка. Она заложила руки в карманы брюк, длинные полы кремового пальто развевались в счастливых дуновениях ветра. Она шла в противоположную от меня сторону. Я почувствовал, как вверху живота что-то оторвалось.

— Простите, девушка! — крикнул я.

Она оглянулась.

— Простите... — Я подбежал к ней. — Замечательный концерт, мне очень понравилось... я... вы отлично играли.

— Спасибо. — Она улыбнулась.

— Я большой ценитель музыки.

— Вот как?

— Я готов заявить, что из всех музыкантов я смотрел только на вас... Было очень красиво.

— Спасибо. — Она рассмеялась. — У вас знакомое лицо. Мы раньше не встречались?

— Нет, нет... Просто я чрезвычайно большой ценитель музыки и... Не хотите выпить кофе?

— Сейчас?

— Разумеется, если вы не заняты.

Она посмотрела на часы, потом на меня, потом на небо.

— Ну... Погода сегодня хорошая, — сказала она.

Оказывается, ее зовут Даша и она с детства мечтала играть в оркестре. Ее инструмент называется не виолончель, а контрвиолончель, люди постоянно их путают. Оркестр студенческий, а дирижирует их наставник (этот старичок называется именно так). Скоро концерты прекратятся, и это был один из последних. Хорошо, что я успел на него попасть. А что я? Математик? Пишу рассказы? Это очень интересно! И как за это платят? Ах, ясно... Но это ничего! Мне крайне повезло, что я ее встретил, ведь у нее дома собрана большая библиотека. Мне это может быть интересно. Когда-нибудь она ее обязательно покажет. А сейчас знаю ли я, где подают вкусный кофе?