Главы из книги «Заспинами трех генсеков»

После свержения Хрущева Брежнев сразу озаботился укреплением своей личной власти. Он уже давно знал, что ни одна победа невозможна без лояльного аппарата. А кто подбирал и расставлял кадры в Центре и регионах? Отдел оргпартработы. А кто обеспечивал связь аппарата с руководством? Общий отдел. Не случайно Брежнев сразу взялся за укрепление этих двух структур. В один отдел он вызвал из Иванова находившегося в опале Ивана Капитонова, а в другой — перевел из аппарата Президиума Верховного Совета СССР Константина Черненко, которого помнил еще по совместной работе в Молдавии.

В свою очередь Черненко помог новому руководителю партии оформить личный секретариат, формально подчинявшийся общему отделу ЦК. Неформальным главой этого секретариата стал опытный производственник Георгий Цуканов (с ним Брежнев в свое время вместе работал на металлургическом заводе в Днепродзержинске). Помощником по пропаганде и сельскому хозяйству был назначен другой многолетний соратник нового первого секретаря ЦК — Виктор Голиков. А международная сфера осталась за Александровым-Агентовым.

При этом Брежнева вполне устроило, что его помощники придерживались разных взглядов. Скажем, Голиков тяготел к охранителям, а Цуканов ратовал за либеральные подходы в политике и экономике.

Но Брежнев нуждался не только в квалифицированном и верном ему аппарате. Он хотел иметь и предсказуемое высшее руководство. Ему требовались гарантии того, что сегодняшние соратники завтра не затеяли бы под него подкоп. Не поэтому ли Брежнев приступил к выстраиванию новой конфигурации власти?

Новый расклад политических сил в стране обозначился уже через год после свержения Хрущева. «...Идет, — заметил в своем дневнике 7 декабря 1965 года удаленный из Москвы за близость к Шелепину в Пензу Георг Мясников, — новая расстановка сил в центре; выдвигается украинская группа; удерживаются наиболее активные Шел<епин>, Вор<онов>. Ходят слухи о председателе. Я не ошибусь, если скажу, что при нынешней расстановке сил им должен стать Подгорный. Переименование ПГК (органов партийно-государственного контроля. — В.О.) — удар по Шел<епину>, назначение Флорентьева министром сельского хозяйства РСФСР — удар по Вор<онову>. Вводят нейтралов: (Кул<акова>, Капит<онова>), ост<авили> Ефр<емова>, Гр<ишина>...»[1]

Мясников оказался прав только в одном. Брежнев действительно заменил председателя Президиума Верховного Совета Микояна на Подгорного. Но он это сделал в декабре 1965 года не потому, что страстно желал выдвинуть во власти на первое место украинскую группу.

В Подгорном Брежнев видел очень опасного соперника. Как куратор отдела оргпартработы ЦК, тот имел, по сути, неограниченные возможности протолкнуть в ключевые ведомства и подразделения ЦК своих ставленников и сильно ослабить позиции первого секретаря ЦК в центральном партаппарате и в регионах. Но и совсем удалить Подгорного из власти Брежнев пока еще не мог. Ведь за Подгорным стояла достаточно мощная и влиятельная парторганизация Украины. Оставался только один способ нейтрализовать серьезного конкурента — повысить его в должности. Хотя разве что-то могло быть выше неофициального статуса второго секретаря ЦК? Оказалось, могло. Это пост председателя Президиума Верховного Совета СССР. Формально именно этот пост считался высшим в стране, хотя реальных полномочий не предоставлял. Избранием Подгорного номинальным советским «президентом» Брежнев выбивал из дальнейшей борьбы за власть одного из самых серьезных соперников.

Промежуточные итоги перераспределения власти Брежнев собирался закрепить весной 1966 года на XXIII съезде партии. По логике основная тяжесть подготовки этого форума должна была лечь на Шелепина, который после избрания Подгорного новым советским президентом уже возомнил себя вторым в партии лицом. Зря, что ли, он перебрался на главный в здании ЦК пятый этаж и занял там кабинет по соседству с Брежневым? Однако Брежнев сделал ставку на более опытного в аппаратных делах Суслова. По сути, именно ему он отвел роль главного дирижера XXIII партсъезда.

Что конкретно зависело от Суслова? Начнем с главного. Он должен был помочь Брежневу расставить в подготовленном спичрайтерами докладе акценты по всем основным вопросам, а именно — в каком направлении планировалось развивать страну, собиралась ли «партия диктатуры пролетариата» продолжить построение общенародного государства, как власть хотела выстраивать отношения с капиталистическим миром, какие перспективы имелись у курса на десталинизацию...

Каждая политическая группа пыталась навязать новому лидеру свою позицию. Возьмем идеологию. Заведующий отделом науки ЦК Сергей Трапезников, долгое время работавший помощником Брежнева, выступил за отказ от заявленного еще Хрущевым принципа мирного сосуществования государств с разными политическими системами. А историк А.М. Некрич опасался, что съезд мог бы проголосовать за полную политическую реабилитацию Сталина.

Суслов, за многие годы поднаторевший в закулисных войнах с различными интриганами, помог Брежневу сгладить существовавшие у разных групп противоречия, найти приемлемые формулировки и при этом сохранить принципы. В частности, один из старожилов Старой площади международник Карен Брутенц отметил, что Суслов «твердо и хитроумно отвел претензии Трапезникова и Ко, пытавшихся, используя близость к Брежневу, посягнуть на принцип мирного существования»[2].

Помимо готовившегося для Брежнева доклада, Суслов большое внимание уделил подбору людей, которых предстояло выпустить на съездовскую трибуну. Он понимал, что у Брежнева еще не было в партии того авторитета, который в разные годы имели Сталин, Молотов и даже Хрущев. Суслов лично собирался выступить в прениях, чтобы поддержать нового лидера. Однако в этом вопросе новый руководитель партии его не понял. По его убеждению, на съезде из партверхушки должен был блистать только один человек, и звали этого человека Леонид Ильич.

Похоже, этот эпизод вызвал в дальнейшем некую напряженность в отношениях Брежнева и Суслова. Во всяком случае, идею переименования должности первого секретаря ЦК в пост генсека на съезде было поручено озвучить не Суслову, а главе московской делегации Егорычеву.

Вскоре после съезда, 16 мая 1966 года, Политбюро распределило между секретарями ЦК обязанности. Андрею Кириленко достались вопросы машиностроения, капитального строительства, транспорта и связи. В сферу Суслова, по традиции, попали внешнеполитические вопросы и загранкадры. Шелепину поручили курирование плановых и финансовых органов, а также легкой и пищевой промышленности, торговли и бытового обслуживания. И при этом Политбюро ни за кем официально не закрепило ведение текущих дел по Секретариату ЦК.

Без фиксации в протоколе Брежнев поначалу руководство Секретариатом ЦК поделил между Кириленко, Сусловым и Шелепиным. Но последнему он позволил провести лишь два заседания Секретариата — 19 и 25 июля 1966 года. Кириленко председательствовал на заседаниях Секретариата в 1966 году четыре раза, а Суслов — десять раз. Как говорится, почувствуйте разницу. Но, повторю, пока Брежнев не собирался передавать Секретариат ЦК под полный контроль Суслову. Холодок в их отношениях еще не исчез.

Отодвигать же в сторону Брежнев начал Шелепина. Почему? Да потому что близкое окружение Шелепина стало плести интриги. Складывалось впечатление, что Шелепин готовился к перехвату власти. Да какое там впечатление! Уже вовсю велась вербовка партаппаратчиков.

Весной 1975 года работавший в 60-е годы консультантом у Юрия Андропова Александр Бовин сильно расслабился в Доме кино и поведал сотруднику другого отдела ЦК — Анатолию Черняеву, как к нему подкатывались люди Шелепина. В дневнике от 26 апреля 1975 года Черняев записал: «Рассказал он мне такой эпизод из времен XXIII съезда, когда Шурик (Шелепин. — В.О.) был в центре внимания зарубежной прессы и слухов насчет того, что Брежнев — это “временно”, а грядет “железный Шурик”. Приходили, говорит, ко мне “его ребята” звать к себе. Нам, говорят, нужны умные люди. Что ты прилип к бровастому! Ему недолго было! А у нас все уже почти в руках»*.

Другой известный партаппаратчик Георгий Куницын, занимавший в середине 60-х годов должность заместителя заведующего отделом культуры ЦК, признавался, что лично его на сторону Шелепина пытался привлечь коллега из отдела пропаганды ЦК Александр Яковлев.

Кстати, по поводу Яковлева. Многие исследователи до сих пор убеждены, что в 60-е годы Яковлев состоял в клане Шелепина и именно поэтому его в начале 1973 года убрали из аппарата ЦК, хотя на Старой площади это удаление было подано как наказание за ошибочную статью «Против антиисторизма». Однако Сергей Кургинян в беседе со мной в июне 2022 года настаивал на другом: Яковлев был прежде всего человеком Суслова. Если это так, он был глазами и ушами Суслова в команде Шелепина. Другими словами, Яковлев оказался как бы двойным агентом. Тогда почему Суслов за него не вступился в начале 1973 года? Возможно, тогда еще не пришло время раскрывать все карты. Но факт в том, что Суслов не позволил в 1973 году задвинуть Яковлева куда-то на периферию, как это планировалось некоторыми функционерами. Он пробил назначение Яковлева послом в очень важную для нас страну — в Канаду и потом не раз защищал его от нападок председателя КГБ Андропова.

Ни Бовин, ни Куницын уговорам не поддались. Неплохо зная людей Шелепина, они не верили, что за ними могло быть будущее. Шелепинцы пытались завербовать в свои ряды не только аппаратчиков среднего звена. Они обхаживали и фигуры покрупней, в частности Анастаса Микояна, о чем он сам впоследствии поведал в книге «Так было».

Люди Шелепина, уверенные в своей победе, вели себя крайне неаккуратно. Многие их шаги стали известны новому заведующему общим отделом ЦК Константину Черненко. Он, естественно, обо всем подробно проинформировал Брежнева. Разгневавшись, генсек дал указание разработать меры по нейтрализации Шелепина и всей его команды. Перед Черненко и новым главным партийным кадровиком Капитоновым была поставлена задача выдавить связанных с Шелепиным функционеров не только из аппарата ЦК, но и из всех министерств, ведомств и ведущих органов печати.

Тем не менее затеянная генсеком чистка рикошетом ударила и по Суслову. Ведь что получилось? После прихода Брежнева к власти он столько потратил сил, чтобы добиться воссоздания отдела информации ЦК, а генсек через пару лет приказал эту структуру упразднить. Но она ведь была крайне необходима для усиления внешнеполитической пропаганды. К тому же этот отдел возглавил неслучайный человек — Дмитрий Шевлягин, который понимал Суслова с полуслова. Но Брежнев посчитал, что в этом отделе собралось чересчур много людей, которые по прошлой работе были связаны с Шелепиным.

Периодически у Брежнева возникали сомнения и в лояльности Суслова. Не случайно он время от времени устраивал ему разного рода проверки с одной лишь целью: выяснить, появились ли у того амбиции стать партийным вождем.

Одну из таких проверок Брежнев организовал 10 ноября 1966 года. После обсуждения на заседании Политбюро плановых вопросов он неожиданно для всех присутствовавших обратился к проблемам идеологии. Генсек заявил, что партаппарат мало сделал в сфере кино, литературы и искусства. Он обрушился на писателей, занявшихся под благовидными предлогами развенчанием славного прошлого страны. В частности, досталось Константину Симонову за его дневник «Сто дней войны», который, по мнению Брежнева, заводил народ в какие-то дебри. Заодно генсек высказал непонимание, почему до сих пор не появился учебник по истории партии.

Брежневу тут же подыграл Демичев, которому полтора года назад было поручено вместо Ильичева вести вопросы пропаганды, культуры и науки. Он прошелся и по писателям, которые, по его подсчетам, образовали три враждебные группы, и по журналам, обругав «Новый мир», и по кино, предложив срочно уволить председателя Госкино Романова. Но генсек его одернул. «Я, — подчеркнул Брежнев, — никого в личном плане не критиковал».

Некоторые члены Политбюро после этой ремарки растерялись. Они так и не поняли, ради чего Брежнев завел разговор об идеологии. Взявший после Демичева слово Суслов признался: «Я не подготовлен к подробному разбору во всех аспектах состояния идеологической работы». Неподготовленными оказались к такому разговору также Андропов, Шелепин, Кириленко, другие члены высшего руководства.

И чего добился Брежнев своим экспромтом? А вот чего. Ему важно было нащупать слабые места у других руководителей страны и перед всем Политбюро выставить того же Суслова в не совсем приглядном виде. Он как бы говорил: видите, человек метит на вторую роль в партии, а незнаком даже с нынешним состоянием идеологической работы. И ведь Суслов стерпел все упреки и намеки, не стал возражать и чего-то добиваться. Он продемонстрировал полную послушность Брежневу, что и требовалось генсеку, ибо он исподволь готовил новую кадровую революцию, а без послушных аппаратчиков высокого ранга ее провести было невозможно.

Решающие шаги Брежнев предпринял весной 1967 года. Сначала он удалил из КГБ близкого Шелепину Семичастного. А помог ему в этом как раз Суслов, что потом отметил в своих мемуарах и сам пострадавший. Потом из Московского горкома партии был убран Егорычев. Кстати, и тут не обошлось без Суслова, который провел в Московском горкоме пленум по замене Егорычева на Гришина. А уже осенью генсек поставил точку и в судьбе Шелепина, сплавив опасного конкурента в ничего не решавшие профсоюзы.

После этого вторую и третью позиции в руководстве партии стали делить меж собой Суслов и Кириленко. Они поочередно начали вести заседания Секретариата ЦК, а иногда даже и Политбюро. Однако Брежнев вновь приоритет никому отдавать не стал.

Безусловно, партия, да и вся страна многое бы выиграла, если бы два секретаря ЦК в середине 60-х годов объединились и образовали крепкий тандем. Но слишком разными оказались эти люди. Жизнь давно уже научила Суслова умерять свои амбиции и публично не лезть на рожон. У него хватало ума в каких-то случаях уходить в тень. А вот Кириленко был совсем другим. Ему очень часто хотелось подчеркнуть свою значимость.

В постсоветское время многие бывшие влиятельные партаппаратчики, а вслед за ними и иные историки стали выставлять Кириленко в роли этакого дурачка, ни черта не смыслившего в политике и экономике и приведшего нашу промышленность к пропасти. Но Кириленко отнюдь таковым не был. Пусть ему не хватало теоретических знаний, в экономике и в особенностях управления промышленностью он неплохо разбирался. У него имелся авторитет в оборонке. Он не был чужаком для армии, и в частности, для влиятельных генеральских кругов. Ему в плюс ставилось также знание специфики разных регионов страны. Он успел поработать на Украине и на Урале, а с 1962 года курировал в партии многие вопросы развития России. И, кроме того, человек не чурался искусства и литературы и пользовался поддержкой в некоторых художественных кругах.

Однако вкалывал он — дай бог всем так пахать! Это подчеркнул в беседе с историком Геннадием Марченко много лет проработавший в партаппарате Ричард Косолапов. По его словам, Кириленко был грубоват и не очень образован, но — трудяга. Другое дело, очень сильно его подводила невоспитанность, о чем не преминул упомянуть партаппаратчик Александр Яковлев, который считал Кириленко человеком «полуграмотного, бульдозерного типа». Оставим эту оценку на совести усопшего.

Так вот об амбициях Кириленко. Он конечно же стремился к тому, чтобы стать главным заместителем Брежнева в партии. И его претензии касались не только экономики и промышленности, но и идеологии, которая вообще-то считалась зоной влияния Суслова. А как можно было подорвать авторитет Суслова в его вотчине? Видимо, следовало придумать что-то такое, чтобы обнаружилась никчемность Суслова.

Кириленко действовал разными методами и способами. Он пытался продвинуть в идеологические и международные отделы ЦК своих людей, передавал через голову аппарата Суслова указания партийной прессе, ловил пропагандистов на ошибках. Но успехи были мизерными. Большая часть партаппарата продолжала ориентироваться на Суслова. Значит, сделал Кириленко вывод, следовало реорганизовать аппарат. «Стремясь подорвать позиции второго секретаря М.А. Суслова, — рассказывал в 2020 году Ричард Косолапов, — Кириленко решил реформировать идеологический аппарат ЦК. Летом 1968 года он внес в Политбюро записку об улучшении идеологической работы ЦК, которая была разработана специальной комиссией»*.

Чуть позже Кириленко внес предложения о реорганизации и экономических отделов ЦК. Ряд новаций Кириленко поддержал секретарь ЦК по кадрам Капитонов. Но главный кадровик партии исходил из того, что в ходе всех реорганизаций существенно бы сократился аппарат, а значит, и уменьшились бы расходы на его содержание. Возможно, повысилась бы и эффективность партийных управленцев.

Однако Суслов сумел убедить Брежнева в несвоевременности предложенных Кириленко новаций. Его главный аргумент сводился к тому, что реорганизация партподразделений с последующими массовыми увольнениями в преддверии готовившегося XXIV партсъезда настроила бы аппарат против верхушки, и прежде всего против Брежнева, а это значило, что на съезде к власти могли прийти уже совсем другие люди.

В ходе подковерной борьбы вскрылся главный недостаток Кириленко — отсутствие стратегического мышления. Неудивительно, что в конце 1968 — начале 1969 года Брежнев все чаще в делах партии стал опираться на Суслова. Это заметили как в Кремле, так и в регионах. Многие руководители республик и областей, когда приезжали в Москву, старались попасть для решения своих вопросов именно к нему, хотя нередко испытывали разочарование. Побывавший у него на приеме первый секретарь ЦК Компартии Украины Петр Шелест записал 31 января 1969 года в своем дневнике: «Еще раз убедился, что Суслов — человек в футляре: как будто все понимает, поддакивает, поддерживает, но ничего не решает... Трудно с такими “руководителями” работать, от них всегда можно ждать чего угодно. Неизвестно когда, но будет предано гласности, чего больше принес партии такой “деятель”, как Суслов, — пользы или вреда. Скорее второго»[3].

Да, Суслов, в отличие от других секретарей ЦК, никого в своем рабочем кабинете с объятиями не встречал. Он действительно часто помалкивал и больше слушал. Но это ничего не значило. Важно, какие Сусловым принимались решения и насколько эти решения были стране и партии полезны. А в этом плане Суслов сильно отличался от многих других обитателей Кремля и Старой площади. «Суслова по сравнению с коллегами по Политбюро и Секретариату, — утверждал Ричард Косолапов, — отличали ум, лаконичность, жестокость, начитанность и интеллигентность, но вовсе не мелочность и суетность»[4]. Не потому ли Суслов для части ближайшего окружения Брежнева оказался очень и очень неудобен?

Одна из попыток бросить тень на Суслова была сделана в начале 1969 года. Страна праздновала нашу очередную космическую победу. В Кремле готовились встречать возвратившихся из космоса героев. И вдруг при въезде в Боровицкие ворота кто-то обстрелял кортеж машин. Водитель одной из машин погиб, а космонавт Георгий Береговой получил ранение. Стрелком оказался 21-летний младший лейтенант Виктор Ильин.

Расследованием дела занялся лично новый председатель Комитета госбезопасности Юрий Андропов. Выяснилось, что главной целью стрелка был вовсе не космонавт, а Брежнев. Но наши спецслужбы поменяли порядок прохождения машин, а Ильин этого не знал. Во время допроса Андропов поинтересовался у стрелка, чем ему не угодил Брежнев и кого бы он хотел видеть руководителем страны. «На данный момент, — сообщил Ильин, — люди считают наиболее выдающейся личностью в партии Суслова».

Очень маловероятно, чтобы в столь юном возрасте самый младший офицер Советской армии был в курсе сложных раскладов «в верхах». А в широких массах Суслов никогда особых симпатий не вызывал. Вся страна знала Брежнева, Подгорного и Косыгина, и только потому, что они были первыми лицами. Значит, кто-то руками Ильина сознательно хотел столкнуть Брежнева и Суслова, посеять у Брежнева недоверие к Суслову и попытаться на этой волне организовать смещение Суслова. А кому это могло быть выгодно? Одни указывали на Андропова, который вел допрос. Однако тогда глава КГБ был очень заинтересован в сохранении Суслова у власти. Ему не хотелось надолго застрять в предбаннике Политбюро. Так что остается предположить, что еще до встречи с Андроповым кто-то нашептал Ильину «правильный» ответ. Кто и в чьих интересах мог запустить подобную версию — тайна сия велика есть.

На беду, застопорились экономические реформы. Кстати, до сих пор не выяснено, их инициировал исключительно Косыгин после свержения Хрущева или толчок дал все-таки Брежнев (не надо думать, что новый генсек был в экономике полным профаном). Экстенсивные способы роста экономики себя почти полностью исчерпали. Надо было быстрей переходить к интенсификации. Но как? У правительства Косыгина имелся соответствующий план. Но люди Косыгина, похоже, не готовы были присягнуть днепропетровским варягам из окружения Брежнева. Возможно, это обстоятельство усилило внутриэлитные конфликты.

Личный секретариат Брежнева, и, видимо, прежде всего Георгий Цуканов, стал давить на шефа и внушать ему, будто Косыгин себя исчерпал, Суслов — тоже никто и что Брежневу пора все брать в свои крепкие руки и менять команду. По просьбе Цуканова бывший сотрудник Андропова Александр Бовин осенью 1969 года набросал Брежневу речь для выступления на декабрьском пленуме ЦК.

Обычно декабрьские пленумы носили во многом формальный характер. На них рассматривались контрольные цифры по экономике на следующий год. Поэтому и основные доклады на этих пленумах делали, как правило, председатель Госплана Николай Байбаков и министр финансов Василий Гарбузов. А потом эти цифры подтверждала сессия Верховного Совета СССР.

Но 15 декабря 1969 года привычный сценарий изменился. После докладов и прений неожиданно для большинства участников пленума слово для заключительной речи взял генсек. Но говорить он стал не о докладах Байбакова и Гарбузова. Акцент был сделан на проблемах в области внешней и внутренней политики. При этом Брежнев, вопреки существовавшим неписаным правилам, предварительно не стал свою речь согласовывать на Политбюро. А дальше понеслось.

Брежнев бросил много упреков Госплану. Главное обвинение заключалось в том, будто этот орган работал по старинке и не сумел устранить межотраслевые диспропорции. По мнению генсека, правительство не овладело наукой управления и не научилось пользоваться индустрией информации. А кто в Совете министров курировал эти направления? Первый заместитель Косыгина Кирилл Мазуров, переведенный из Минска в Москву в 1965 году. Отдельно Брежнев остановился на вопиющих провалах в сельском хозяйстве. В Совете министров за этот участок отвечал член Политбюро Полянский, тот самый, который осенью 1964 года очень активно помогал Кремлю сваливать Хрущева.

Выступление Брежнева произвело эффект разорвавшейся бомбы. После этого следовало ожидать как минимум громкого увольнения председателя Госплана Байбакова, за которым маячили фигуры Косыгина, Мазурова и Полянского.

Парадокс заключался в том, что Брежнев (а точнее, те, кто готовил ему эту речь) во многом был прав. Но ведь и Косыгин с Мазуровым и Байбаковым тоже считали, что надо быстрей осуществлять экономическую реформу и менять подходы к управлению экономикой. Разница была в методах и способах достижения поставленных целей. Тут следовало не громить Госплан, а совместными усилиями искать приемлемые компромиссы. А Брежнев под давлением своего личного секретариата, похоже, решил поиграть мускулами. Уловив это, Косыгин тоже закусил удила. Но пошло ли это на пользу общему делу?

Кто-то должен был, исходя исключительно из государственных интересов, снять возникшее напряжение и разрешить непростую конфликтную ситуацию. Но одни не имели должного статуса, чтобы позволить предлагать решения генсеку или председателю правительства, а другие предпочли занять выжидательную позицию. Реально в ситуацию могли вмешаться, видимо, Суслов, Кириленко, Подгорный, ну, может быть, еще два-три человека. Никто этого не сделал.

Нападки на Косыгина наложились на другое событие: через несколько дней наступало 90-летие со дня рождения Сталина. А Кремль все никак не мог определиться, отмечать эту дату или замолчать. Партаппарат по этому вопросу внес предложение еще 31 октября 1969 года. Завотделом пропаганды ЦК В.Степаков, директор института марксизма-ленинизма П.Федосеев и заместитель завотделом науки и учебных заведений ЦК Е.Чехарин полагали, что игнорирование этой даты газетами могло бы дать повод для различных ненужных инсинуаций, и советовали подготовить взвешенную статью для «Правды». Такое же мнение сложилось у Суслова. Он полагал, что замалчивание юбилея Сталина породило бы множество ненужных слухов. Народ мог расценить это как проявление трусости.

По поручению Суслова люди Поспелова из института марксизма-ленинизма сочинили о Сталине двенадцатистраничный текст, который заранее был разослан всем членам партийного руководства. Однако обсудить его у обитателей Кремля все не хватало времени. Возможность появилась только 17 декабря, во время перерыва на сессии Верховного Совета СССР, которая, кстати, должна была утвердить контрольные цифры развития страны на 1970 год.

Брежнев думал, что на все про все понадобится 5–10 минут. Но дело затянулось. Возникла бурная дискуссия. Открыл ее Суслов:

«Я считаю, что такую статью ждут в нашей стране вообще, не говоря о том, что в Грузии особенно ждут. Нам, очевидно, не нужно широко отмечать 90-летие и вообще никаких иных мероприятий проводить, кроме статьи, но статью дать надо, тем более что вы помните, что в связи с 80-летием или вскоре после этого (я не помню) была передовая “Правды”, и тогда все успокоились, все встало на свои места.

Мне кажется, молчать совершенно сейчас нельзя. Будет расценено неправильно, скажут, что ЦК боится высказать открыто свое мнение по этому вопросу.

На мой взгляд, тот вариант статьи, который разослан, в целом подходящий. Он говорит и о положительной работе Сталина, и о его ошибках. Говорится это в соответствии с известным решением ЦК КПСС. Если что-либо нужно привести в соответствие с этим решением, нужно об этом подумать. Я думаю, что нас правильно поймут все, в том числе и интеллигенция, о которой здесь некоторые товарищи упоминали. Неправильно могут понять Солженицын и ему подобные, а здоровая часть интеллигенции (а ее большинство) поймет правильно. Нам не нужно обелять Сталина. Сейчас в этом нет никакой нужды, но объективно, в соответствии с уже известным всем решением ЦК, надо сказать»[5].

Суслову решительно возразил Подгорный. В его понимании Сталин был исчадием ада, поэтому ни о какой статье, даже весьма умеренной, он и слышать не хотел. Категорически против того, чтобы как-либо отметить юбилей Сталина, выступили также Пельше, Кириленко и Пономарев. За публикацию высказались Косыгин, Устинов, Воронов, Шелест, Кунаев, Рашидов, Андропов, Капитонов, Шелепин, Машеров, Гришин и Мазуров. Одни ограничились одной-двумя короткими фразами, не приводя аргументов (тем самым они как бы давали понять, что лично у них весьма сдержанное отношение к Сталину), другие же отыскивали все новые и новые доводы в пользу появления в «Правде» специальной статьи о Сталине. Яростнее других агитировали за материал Шелепин, Машеров и Мазуров. «Я, — заявил Машеров, — совершенно однозначно и без колебаний считаю, что статью, безусловно, нужно дать в том духе, как говорили здесь товарищи. Народ примет <ее> хорошо. Отсутствие статьи вызовет много разных недоуменных вопросов». Мазуров пошел еще дальше и добавил, что надо обязательно установить бюст на могиле Сталина.

В общем, Политбюро раскололось. Такой разнобой в мнениях сильно встревожил Брежнева. Он стал искать компромисс. Позиция генсека свелась к тому, чтобы найти примиряющее всех начало. «Если мы дадим статью, — заметил Брежнев, — то будет каждому ясно, что мы не боимся прямо и ясно сказать правду о Сталине, указать то место, какое он занимал в истории, чтобы не думали люди, что освещение этого вопроса в мемуарах отдельных маршалов, генералов меняет линию Центрального Комитета партии. Вот эта линия и будет высказана в этой статье».

В итоге Политбюро поручило Суслову, Андропову, Демичеву, Капитонову и Пономареву доработать текст статьи. Сам материал появился в «Правде» 21 декабря 1969 года. Но из двенадцати первоначальных страниц в нем осталось лишь пять, то есть объем статьи сократился в два с половиной раза. А через год власть пошла и на установление бюста на могиле Сталина.

Чем же закончился скандал с правительством и Госпланом? Неожиданно он получил новое продолжение. Одно время ходили слухи, что сразу после состоявшегося в декабре 1969 года пленума ЦК три члена Политбюро встали в оппозицию к Брежневу. Якобы Мазуров, Шелепин и Суслов направили в Кремль записку с осуждением речи генсека и со своим видением того, как развиваться стране. Вроде бы три члена Политбюро высказались за созыв нового пленума ЦК, с тем чтобы поставить вопрос о смене руководства страны, и в этом их якобы поддержали еще три члена Политбюро. А распространял эти слухи известный на Западе диссидент Рой Медведев, который, как впоследствии выяснилось, имел связи с начальником ведавшего идеологией Пятого управления КГБ генералом Бобковым. К слову, в 1991 году Медведев повторил эти слухи уже в письменной форме — в своей книге о Брежневе «Личность и эпоха».

Кстати, в том же 1991 году эти слухи журналисты попросили прокомментировать бывшего председателя правительства России Геннадия Воронова, а он тоже одно время состоял в Политбюро. И что ответил этот ветеран советской политики? «Лично мне, — признался он, — ничего об этом известно не было. Да и была ли подобная докладная записка? Сомневаюсь. И время было уже упущено. И Суслов не мог стать в таком деле инициатором. И Мазуров навряд ли способен был на такую активность»[6].

Действительно, до сих пор ни в одном архиве записка трех членов Политбюро с выражением их несогласия по поводу прозвучавших в декабре 1969 года оценок Брежнева не найдена. Но значит ли это, что Медведев или сам был сознательно введен в заблуждение своими кураторами с Лубянки, или все выдумал? Конечно, такие варианты исключать нельзя. Но вполне возможно и другое. Во-первых, три члена Политбюро могли в какой-то момент отозвать свою записку и уничтожить ее. А во-вторых, у нас до сих пор многие материалы, касающиеся Политбюро, не рассекречены и, соответственно, исследователям недоступны.

Важно понять другое. Могли в принципе члены Политбюро открыто возмутиться речью генсека и в письменной форме сообщить в Политбюро свои возражения, то есть решиться на бунт против руководителя партии? Было ли это в конце 60-х годов реально, или любое несогласие с позицией нового вождя автоматически вело к выметанию смельчака из коридоров власти? А если некий бунт все же имел место, то действительно ли инициатива исходила от Мазурова, Шелепина и Суслова? Фигуры слишком разные, я уже не говорю о многолетней чрезмерной осторожности Суслова. Допустим, наконец, что три члена Политбюро выступили против Брежнева. Но тогда почему никто из них после победы генсека не был тут же отправлен на пенсию или директором какого-нибудь заводишка в далекую Читу, в заполярный порт?

Не исключено, что речь Брежнева на декабрьском пленуме действительно вызвала в Политбюро некие разногласия, но далекие от раскола. Все споры, если они имели место, велись в узком кругу, носили исключительно рабочий характер, не преследовали цели покуситься на авторитет первого лица и уж тем более не ставили задачу подорвать позиции Брежнева в партии и стране. Однако, похоже, кому-то в Кремле очень не терпелось столкнуть генсека с Политбюро и раздуть возможные мелкие разногласия в высшем руководстве по каким-то отдельным вопросам до вселенских масштабов. На что делался расчет? Подозрительный Брежнев не смирился бы с появлением в Политбюро какой-либо оппозиции и попробовал бы всех протестантов из власти убрать, а там уж кто кого: Брежнев выдавит раскольников, или те одолеют генсека и приведут в Кремль новую фигуру.

По Рою Медведеву, Брежнев, будучи опытнейшим интриганом, вновь всех переиграл. Якобы, получив записку трех членов Политбюро, он тут же отправился в Белоруссию, на военные учения «Двина», которые проводил недавно назначенный министром обороны СССР маршал Гречко. В отношении военных учений — тут все верно. Они действительно имели место. А вот просил ли Брежнев у Гречко помощи и, если попросил, пообещал ли маршал ему поддержку армии (как в 1957 году другой маршал — Жуков) — эти вопросы пока остаются без ответов.

К слову, Брежнев, по версии Роя Медведева, после возвращения с военных учений в Москву созывать пленум ЦК для обсуждения каких-либо записок членов Политбюро не стал. В этом никакой надобности не было.

А теперь версии Роя Медведева отодвинем в сторону. Поговорим о конкретных фактах. А факты таковы, что начиная с весны 1970 года Запад периодически запускал слухи о грядущих в Москве отставках, и эти слухи охотно публиковала иностранная печать. Это уже в наше время подтвердила немецкая исследовательница, профессор Бременского университета Сюзанна Шаттенберг. Читаем выпущенный в 2018 году русский перевод ее политической биографии Брежнева: «...в апреле 1970 года “секретный канал”, установленный между Западной Германией и Москвой, сообщал в Бонн, что в недалеком будущем вероятно исключение из Политбюро Суслова, Подгорного, Шелепина и Косыгина. Слухи о кризисе в руководящей тройке распространялись и в Париже»*.

Правда, Шаттенберг ничего не сказала, откуда западная пресса почерпнула эти сведения. Но мы-то уже знаем одно из мест, где сочинялась подобная информация и как она утекала на Запад. Вспомним истории с двумя членами брежневского Политбюро конца 70-х годов — с Кулаковым и Романовым (а еще раньше, во времена Хрущева, была история с Шепиловым). Что я имею в виду? Появление на Западе статей о Кулакове как о возможном преемнике Брежнева с размещением импозантных фотографий претендента на главное в Кремле место. Эти публикации вызвали у генсека негодование и ревность. И чем все закончилось? Кулаков очень быстро при странных обстоятельствах ушел в мир иной. И так и осталось непонятным, действительно ли Кулаков имел амбиции стать новым советским вождем или просто он кому-то очень мешал... А что случилось с Романовым? Запад сообщил о том, какую пышную свадьбу он закатил своей дочери в Эрмитаже, во время которой упившиеся в стельку друзья молодых поразбивали историческую посуду. Правда, потом выяснилось, что ничего подобного не было, но неприятный осадок остался, а главное — Романова удалось вышибить из дальнейшей гонки за пост генсека. А кто сфабриковал свадебную историю с битьем антиквара? Наша Лубянка.

Так вот, скандал конца 70-х годов с Романовым не был каким-то ноу-хау. Соответствующие службы все отрепетировали еще в начале 70-х годов, когда организовали на Западе шум вокруг некоторых перспективных членов Политбюро.

Немецкая исследовательница Шаттенберг в своей внушительной по объему книге о Брежневе утверждала, что в конце концов наш генсек избавился от Подгорного, Шелепина и Мазурова. Но вот Суслова он оставил. Почему? «Когда Брежнев вернулся <с военных учений> в Москву, Суслов был первым среди пресмыкавшихся перед ним»[7], то есть, по версии Шаттенберг, Суслов принес Брежневу раболепные извинения, и якобы это помогло ему удержаться во власти. А что, Шелепин или Мазуров тоже что-то вымаливали у генсека? Нет. А ведь они все продолжили пребывать в Политбюро. Брежнев вывел их оттуда много позже.

Не исключено, что Брежнев попробовал проявить характер и показать, кто в доме хозяин, даже обратился за помощью к армии. Но мы ведь точно так и не знаем, что ему в Белоруссии сказал маршал Гречко: пообещал полную поддержку или настойчиво посоветовал в вопросе о Косыгине и Байбакове учесть предложения Суслова.

Однако более правдоподобна другая версия. Вся возня вокруг Госплана была лишь прикрытием другой многоходовой комбинации, главная цель которой заключалась в том, чтобы столкнуть лбами Брежнева и Суслова и добиться удаления последнего из власти. Но этот план неустановленным на сегодняшний день заказчикам удалось исполнить лишь отчасти. Они лишь добавили в отношения двух членов высшего советского руководства холодка.

Впрочем, и этого оказалось достаточно, чтобы по Москве загуляли слухи о возможном увольнении Суслова. Один такой весной 1970 года привел в своем дневнике отставленный из журнала «Новый мир» Александр Твардовский. В чем-то подтвердил их и один из сотрудников международного отдела ЦК Анатолий Черняев. По его мнению, угроза отставки Суслова сохранялась вплоть до весны 1973 года. «Наслышаны, — рассказывал он в своих мемуарах, — были также о прохладных отношениях между ним (Сусловым. — В.О.) и Брежневым»[8].

Однако инстинкт подсказал Брежневу, что разрыв отношений с Сусловым может серьезно ослабить лично его. Ведь Суслов во многом олицетворял стабильность. Не поэтому ли в какой-то момент у Брежнева появилось ощущение, что, пока Суслов жив и находится рядом с ним, его никакая сила от власти не отстранит? (А разве не так с лета 1957-го по май 1964 года было и у Хрущева, которого негласно опекал и отстаивал Куусинен?)

Впоследствии у Брежнева с Сусловым по большинству вопросов возникло полное взаимопонимание. Это не раз подчеркивал многолетний помощник Брежнева по международным делам Андрей Александров-Агентов, который к Суслову никогда теплых чувств не питал:

«Леонид Ильич больше доверял его догматическим установкам в теоретических делах, сам не был склонен к новаторству в этой области. Осторожность Суслова вполне соответствовала осторожности Брежнева. А то, что сусловский догматизм тяжелым грузом лежал на развитии нашей культуры, нашего искусства, мешая росту всего нового, прогрессивного и критического в этой сфере, Брежнева беспокоило мало, культурой он не особенно интересовался.

Не очень тревожило Брежнева и откровенно отрицательное отношение к Суслову руководителей тех зарубежных компартий, которые были склонны, критикуя догматы Москвы, искать свои пути развития: титовской Югославии, Италии, Чехословакии периода “пражской весны”.

Зато Леонид Ильич высоко ценил способности Суслова в другой сфере — в области контроля и налаживания работы партийного и государственного аппарата. Требовательный, принципиальный, сам аскетически честный, Михаил Андреевич все брежневские годы, до последнего дня своей жизни руководил работой Cекретариата ЦК, занимался кадровыми делами.

И хотя в чисто личном плане Брежнев и Суслов никогда не были близкими друзьями — слишком разные это были люди по натуре, — Леонид Ильич относился к Суслову с неподдельным уважением и искренне горевал о его кончине»*.

Добавлю: в середине 70-х годов перед Брежневым уже не стояло вопроса, кто должен вести в партии всю текучку. Он больше не выбирал между Кириленко и Сусловым. Почти сразу после XXV съезда партии, 27 апреля 1976 года, он решением Политбюро официально закрепил за Сусловым организацию работы Секретариата ЦК КПСС, по сути, наделив его статусом второго в партии человека. Суслов же быстро довел заседания Секретариата ЦК практически до автоматизма. «Однажды, — рассказывал Карен Брутенц, — он поставил своего рода рекорд, завершив заседание за 11 минут. Может, потому, что слабо разбирался в хозяйственных делах, а может, не считал нужным тратить время, понимая, что многословное обсуждение, не подкрепленное материальными ресурсами, ни к чему не приведет»**.

Брежнева это вполне устраивало.

Продолжение следует.