Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

«Не в людском шуму пророк»

Анатолий Алексеевич Тепляшин родился в 1951 году в селе Беляевка Оренбургской области. Окончил Литературный институт имени А.М. Горького. Автор поэтических книг «Открытый океан» (1984), «Вьюжный Урал» (1989), «Горящее озеро» (1994), «Искра во мгле» (1994), «Родник у дороги» (2006), «Нет без родины человека» (2016), «Вольный ветер» (2021), а также публикаций в коллективных сборниках и антологиях, в том числе «Русская поэзия. ХХ век», «Русская поэзия. ХХI век», «Ты припомни, Россия, как всё это было» (Антология военной поэзии). Лауреат литературной Шолоховской премии «Они сражались за Родину» (2005), литературного конкурса имени Валериана Правдухина (2009), Всероссийской литературной Пушкинской премии «Капитанская дочка» (2015). Член Союза писателей России. Живет в Новотроицке.

12 мая — день памяти Евгения Николаевича Лебедева

В Литературном институте, на заочном отделении, я учился с 1976 по 1982 год. С Евгением Николаевичем Лебедевым познакомился на втором курсе, во время сессии. Он преподавал на нашем курсе русскую литературу восемнадцатого века. Молодой преподаватель — у нас некоторые студенты были старше его по возрасту, — увлеченный своим предметом, несравненный чтец стихотворений — и всё наизусть. Многие из нас, которые русскую литературу восемнадцатого века пробегали глазами, поскольку были уверены, что все начинается с века девятнадцатого, кинулись обратно и открыли для себя настоящую Атлантиду. Сегодня, когда роль педагога в учебном процессе сведена до сферы услуг, многие понятия не имеют, насколько важна в этом деле роль личности преподавателя. Евгений Николаевич был именно такой личностью, которая, кроме знаний, прививает и любовь к изучаемому предмету. Впрочем, для него литература никогда не была «предметом» — это был великий мир мыслей, чувств, творческого горения, поиска смысла жизни и назначения человека.

Евгений Николаевич Лебедев (1941–1997), доктор филологических наук, профессор Литературного института. Историк русской литературы, прежде всего XVIII века, знаток и переводчик английской литературы (последняя его должность — заместитель директора Института мировой литературы РАН)

Евгений Николаевич был открытым человеком, интересным собеседником, и между нами довольно быстро завязались дружеские отношения. Если и была дистанция — по возрасту, по статусу, по творчеству, — то эту дистанцию соблюдал скорее я, поскольку всегда сознавал, что судьба подарила мне общение с большим талантом, который в личном общении проявлялся даже ярче, чем на кафедре. А ведь не всегда, например, личная встреча с автором носит такой же плодотворный характер, как встреча с его произведениями. Человек есть человек, у него может быть сложный характер, у него может быть плохое настроение в момент встречи, нет желания блистать умными мыслями. Евгений Николаевич был увлеченным человеком и если чувствовал в собеседнике настоящую заинтересованность, то раскрывал перед ним все глубинные знания, не скупясь на эмоции.

«Десять лет разницы — это пустяки». Возможно, что и так, но только не когда перед тобой человек, который не просто на десять лет старше, но и является автором книги о Ломоносове «Огонь — его родитель», произведшей на меня огромное впечатление. Все мы, «интеллигенты в первом поколении», в душе немножко Ломоносовы.

Евгений Николаевич вырос в простой рабочей семье, он сам определил свой путь, сам создал себя как творческого человека. Отсюда, возможно, и увлечение литературой восемнадцатого века, ведь практически все творцы этого столетия пришли в литературу от меча и орала. Они сами создавали себя, не имея порой даже примеров для подражания. И Ломоносов был одним из первых. Это не только великий человек земли русской, о котором ты решил написать книгу, это твой внутренний стержень, твоя глубинная сущность.

Евгений Николаевич любил русскую поэзию, и первым поэтом для него был Пушкин, о котором он даже хотел написать книгу. Но любимой темой его исследований были поэты, которых в незапамятные времена объявили «второстепенными»: Баратынский, Тютчев, Языков. И этот выбор, возможно, был определен его внутренним состоянием самородка, пришедшего в литературу через тернии жизни и огромную работу над собой. Ему ближе по духу и творчеству были не гении, оставившие после себя многотомные сочинения, а поэты сложной творческой судьбы, которые воспитывали свой гений в тиши, вдалеке от мирской славы, и тонкие книги которых были порой «томов премногих тяжелей».

Как-то в одной из наших бесед я высказал примерно следующее: что Пушкин был слишком щедрым человеком, что он посылал свои гениальные стихи поэтам, которые были намного ниже его по таланту. Для меня стихотворение «издревле сладостный союз поэтов меж собой связует» выше адресата, которому оно послано. Евгений Николаевич так и вскинулся: «Ты о Языкове, что ли?» И я тут же услышал его страстный монолог о том, что значит творчество Языкова для русской поэзии. Свои высказывания он подкреплял чтением стихотворений Николая Языкова, среди которых я запомнил «Когда умру, смиренно совершите...», «Голубоокая, младая, мой чернобровый ангел рая!..». К концу его монолога я впал в состояние, близкое к тоске. Как мало я знал и как самонадеянно высказывал свои незрелые суждения, не вникнув глубоко в суть вопроса! Беда была еще и в том, что стихотворения Языкова, которые читал Евгений Николаевич, я тоже читал и как бы знал, — но почему и как их глубина и поэтичность прошли мимо моего сознания? Неужели я, человек, пишущий стихи, ничего не смыслю в поэзии? Заметив мое подавленное состояние, Евгений Николаевич усмехнулся: «Ну, что загрустил? Ты хоть звон слышал, а я знаю литераторов, которые о Языкове вообще не слышали. Стихи нужно читать вдумчиво. Первое прочтение для знакомства, второе для впечатления, а чтобы понять, нужно поработать и умом, и душой». С тех пор я так и старался делать. А Языковым занялся более серьезно и даже написал о нем в свое время статью для альманаха «Поэзия».

Но более частой темой наших бесед было творчество Евгения Абрамовича Баратынского. Евгений Николаевич настаивал на том, что фамилия поэта пишется с буквой О в первом слоге. О жизни и творчестве Баратынского он знал всё и как раз в период наших встреч готовил для издательства «Современник» книгу в серии «Библиотека “Любителям российской словесности” (из литературного наследия)». Называлась она «Разума великолепный пир. Е.А. Баратынский о литературе и искусстве». Евгений Николаевич был составителем книги, автором вступительной статьи и примечаний. Именно вступительная статья «Высокая моральность мышления» стала позднее основой для его гениальной, на мой взгляд, книги о жизни и творчестве Баратынского «Тризна». Многое в судьбе поэта, современника Пушкина, задевало тайные струны его души. Однажды он с горечью высказал примерно следующее. Когда-то Пушкин писал о своем друге и поэтическом сопернике Баратынском: «Он у нас оригинален, ибо мыслит; он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко». Сегодня подобное заявление о ком-либо просто невозможно. Оригинальность проявляется в чем угодно, но только не в умении мыслить «правильно и независимо» и чувствовать «сильно и глубоко». Такое умение вырабатывается долгими годами, в тиши и уединении, а кому это интересно в современном мире, где популярность и, кстати говоря, материальное положение определяются постоянным напоминанием о себе?

Мне показалось, что эти слова он в большей мере относил и к своей литературной судьбе.

А для меня, в связи с творчеством Баратынского, в одной из наших бесед с Евгением Николаевичем повторилась та же история, что и с творчеством Языкова. Баратынского я читал и знал еще с юности, когда в кинофильме «Доживем до понедельника» герой Вячеслава Тихонова прочитал его стихи:

Не властны мы в самих себе
И, в молодые наши леты,
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть,
                                   всевидящей судьбе.

И мне было лестно, что в наших беседах с Евгением Николаевичем я не просто был слушателем, но порой вставлял в разговор и свои мысли. Основной упор я делал на философские стихи Баратынского. Но вот однажды Евгений Николаевич в свойственной ему великолепной манере прочитал стихотворение Баратынского «Бокал»:

Полный влагой искрометной,
Зашипел ты, мой бокал!
И покрыл туман приветный
Твой озябнувший кристалл...

Уже при этих строчках я почувствовал озноб. Как же так? Опять я что-то пропустил. С какой такой стати я посчитал в свое время эти стихи легковесными для творчества Баратынского?

...О бокал уединенья!
Не усилены тобой
Пошлой жизни впечатленья,
Словно чашей круговой...
...........................................................
И один я пью отныне!
Не в людском шуму пророк —
В немотствующей пустыне
Обретает свет высок!

Евгений Николаевич был на выпускном вечере нашего курса. Мы обнялись с ним на прощание, которое тогда казалось временным, но оказалось вечным. Я приезжал потом в Москву, но встретиться нам не пришлось. Однажды, словно весточку, прочитал в альманахе «Поэзия» подборку стихотворений Евгения Николаевича, среди которых меня особенно поразило стихотворение, посвященное отцу. А в 1997 году мой земляк и друг Геннадий Красников передал мне печальную весть: не стало Евгения Николаевича Лебедева.

Почти сорок лет прошло с последней нашей встречи. Многое изменилось в нашей жизни. Сегодня в ее однозвучном шуме трудно выделить яркие голоса. Не стало властителей дум, потому что каждый существует со своей правдой и торопится заявить о своих пристрастиях. Мир вокруг вроде бы стал разнообразней, разношерстней, но он потерял глубину мысли и гармонию чувств. Потеряно и творческое начало, которое когда-то присутствовало даже в простых «беседах при ясной луне». И на каком-то этапе эта пестрота утомляет так же, как и постоянная серость.

Сегодня, когда в бессонные ночи я твержу порой наизусть стихотворение Баратынского «Бокал», я всегда вспоминаю Евгения Николаевича. Он открыл мне его красоту и глубину, как, впрочем, и многих других стихотворений русских поэтов. Он был истинным наставником и учителем, и я благодарен судьбе за встречи с этим замечательным человеком. Он был тем самым пророком, который не в «людском шуму», а в одиноких раздумьях о жизни и творчестве обретал высокий свет истины.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0