Жара и стужа Абу-Даби

Назвался туристом — полезай в такси

Нигде и никогда не промерзал я так, как в Абу-Даби! До костей, что называется. Ни в Салехарде, ни на Чукотке, ни в Магеллановом проливе с его шквальными ветрами не было так зябко. Хорошо, что имелись с собой брутальные таблетки от простуды, — вот благодаря им, похоже, и не слег с температурой на бережку Персидского залива.

Сразу по прибытии из Москвы в аэропорт Абу-Даби спешу купить многоразовый проездной на автобус. Мне многое нужно узнать у менеджера за стойкой информации, поэтому, чтобы расположить его к себе, показываю паспорт: мол, смотри, у меня сегодня день рождения! Ход сработал, только не так, как я ожидал.

— Не советую вам покупать карточку на автобус, — явно не по инструкции говорит менеджер. — Зачем тратить деньги понапрасну? Лучше ездите в свое удовольствие на такси.

Как чуял парень, что не пригодится мне эта злосчастная карточка, которую я все-таки приобрел (правда, внял совету и денег положил на нее самую малость).

Да, автобусы из аэропорта в город Абу-Даби ходят, причем якобы исправно, менеджер охотно показал мне остановку совсем рядом с выходом из аэровокзала. И нужный номер я узрел издалека, посигналил водителю — так советовали делать знающие люди.

Что же водитель? Он, как в песне, «лишь рукой помахал мне в ответ». И проехал мимо при пустом салоне. Как бы лишний раз высказывая общее отношение к заезжим путешественникам: назвался туристом — полезай в такси.

Чуть не заплакали, глядя на просвистевший мимо автобус, колоритный индус и его печальная жена — они поджидали тот же маршрут. «На такси слишком дорого, а стоять тут невыносимо, уж больно жарко», — вздыхает индус. Но приходится стоять. От нечего делать разговорились: индус приехал на заработки, в Мадрасе он был воспитателем в детском саду, а в Абу-Даби приехал вкалывать в пекарне.

— А пекарня прямо тут, она повсюду! — стонет мой собеседник. — В Мадрасе тоже печет, но все-таки не так, как здесь.

А мне — никуда не денешься! — приходится брать такси.

В самом богатом эмирате ОАЭ неуклонно поддерживается рукотворный контраст между ватной, давящей жарой на улицах города и любым закрытым помещением. Включая такси. Но пассажир такси — хозяин-барин, он может одним своим словом обуздать мороз и сквозняк в салоне.

— Выключай, — говорю водителю тотчас, как мы тронулись, тыча пальцем в кондиционер.

Но уже через минуту, задохнувшись от сгустившейся жары в салоне:

— Включай!

Так вот и едем — «включай, выключай».

А как уберечь здоровье в гостиничном лобби, где даже привычный ко всему портье украдкой промокает свой текущий нос платком? Бежать, бежать скорей на улицу! И тут же рыскать взглядом в поисках спасительной тени... Или — автобусной остановки.

Расписались, чтобы избежать порки

Остановки здесь — как оазисы посреди пустыни (а город Абу-Даби иначе как Сахарой, застроенной небоскребами, не назовешь). Эти стеклянные павильончики закрываются герметично, и внутри, как положено в Абу-Даби, дуют вьюги моего родного Русского Севера.

Смотрю — вот же она, остановка-шкатулочка. Отодвигаю прозрачную дверь, плюхаюсь в кресло. А рядом — совсем молодая парочка с пустыми сумками на колесиках, юнцы весело, по-русски, проклинают жару. Свои, стало быть. Парень с девушкой остывают после марш-броска через дорогу, их высотка — на другой стороне улицы, наискосок, это метров триста по солнцепеку (ох и широки проспекты в Абу-Даби!).

Москвичи Даша и Данила — спортивные на вид, щупленькие даже. Диета плюс тренажеры делают свое дело. Сегодня решились на вылазку за продуктами — хотят накупить впрок на несколько дней. Зачем? А чтоб потом безвылазно сидеть в своей квартире. И так — до осени, когда спадет зной. Впрочем, по словам Даши, в их лофте есть все для комфортной жизни, вплоть до тренажерного зальчика.

В летние месяцы только таким манером, короткими перебежками от одной остановки-павильона к другой, добираются Даша и Данила до большого супермаркета. Маршрут отработан за более чем полгода эмиратской (эмигрантской?) жизни.

— Зимой и весной тут было хорошо, — говорит Данила. — Даже купаться ходили.

— А почему бы не поехать на лето домой, в Россию?

— Не-ет, — мотает головой Данила. — А вдруг повестка в военкомат?

Ага, понятно: папаша засунул сына с невесткой в Абу-Даби — «от греха». А может, не сына, а дочку с зятем. По такому случаю молодые люди, как выяснилось, и расписались еще в Москве: жителям Эмиратов запрещено совместное проживание в незарегистрированном браке. Теоретически можно схлопотать месяц тюрьмы. Или — публичную порку. Всамделишную, не понарошку. Туристы — другое дело, им разрешается, влюбленные парочки без проблем селятся в отелях. Но у Даши и Данилы — собственное жилье в Абу-Даби, они уже не считаются туристами. Стали местными, на них поблажки не распространяются. Так объяснил Данила.

Я не спросил его, почему при всей своей финансовой обеспеченности ребята не вызвали такси до супермаркета и обратно. Или курьера с полным набором продуктов. Видно, в их возрасте все-таки трудно без импульсивных поступков, без этих изнурительных марш-бросков, хотя бы время от времени.

С кем только не пообщался я за два насыщенных дня в Абу-Даби — и с приезжими специалистами, и с таксистами-гастарбайтерами, и с туристами-соотечественниками. Но эта нежданная встреча на остановке стала самой ценной в познавательном смысле.

Слово за слово, и я узнал, что ребята — студенты московского вуза, учатся на дизайнеров интерьера, теперь вот заочно.

— Мы еще восстановимся на дневном, когда в Москву вернемся, — уверена Даша. — После окончания всей этой заварухи на Украине.

Учеба у дизайнера интерьеров напряженная, пусть даже и на дистанционке, так что заниматься юным супругам в Абу-Даби очень даже есть чем. Тем более что они имеют здесь возможность вживую прочувствовать тренды мирового дизайнерского искусства, живописи, скульптуры и архитектуры, целыми днями блуждая по залам грандиозного сооружения, именуемого Лувром Абу-Даби.

— Ради одного только этого музея стоило поселиться в Эмиратах, — убеждена Даша. — Это что-то... ну... просто фантастическое. Мы с октября прошлого года уже раз двадцать там были.

— Больше, — перебивает Данила.

— Да, может, и больше, — соглашается Даша. — Идешь как в аквапарке или по сказочному архипелагу, а сквозь купол на тебя льет солнечный дождь. Логика размещения экспонатов вообще не поддается осмыслению — это я в хорошем смысле говорю.

Данила говорит о том, что волнует его:

— Будет странным, если все-таки подтвердится, что «Спасителя мира» действительно писал Леонардо да Винчи. Очень странным.

— Сто процентов — он! — заявляет жена. — Христос и Джоконда — одно лицо.

Данила считает, что даже если такое сходство есть (а это, мол, вопрос дискуссионный), то оно как раз таки свидетельствует не в пользу авторства да Винчи. Ну не станет, в самом деле, гений повторяться, тем более в таких значимых произведениях. А вот ученик Леонардо, вполне вероятно, мог писать «Спасителя мира» под впечатлением от великого творения своего учителя — портрета Моны Лизы. «Подражательство уже в ту эпоху было весьма распространенным», — говорит будущий дизайнер. И выкладывает очередной аргумент: мол, потому-то картина и не выставляется уже в течение пяти лет после ее покупки для Лувра Абу-Даби, что новые владельцы не хотят заострять на ней внимание экспертов. «Руководство музея уже знает, что это не Леонардо», — уверен Данила.

Ребята продолжают обсуждать экспозицию, которую они знают как свои пять пальцев, а для меня посещение Лувра Абу-Даби еще впереди.

Даша и Данила за разговорами не замечают, что уже окоченели, да и я дрожу от озноба. «Ну что, рванули дальше?» — обращается девушка к мужу. Интересуюсь, предвидится ли на моем пути к пляжу еще один такой же оазис. Оказывается, нет. Но я помню, что на карте зеленым квадратом обозначен сквер — точнехонько на моем пути к вожделенной морской водице. И предвкушаю, как буду сейчас блаженствовать под сенью древ...

Десять утра, а зной — испепеляющий. Слева от меня — голый зеленый газон, из которого торчат несколько пальмовых стволов. Без кроны. И это сквер?! Да, это он, навигатор не врет. И таких, с позволения сказать, скверов в Абу-Даби несколько. Не верь глазам своим, чужак, когда глядишь на карту...

На берегу обмелевшей реки

Быстро найти переход через проспект Корниш, простреливаемый длинными очередями несущихся авто, — удача для туриста. К тому же наскочил я на дорожные работы. Изнуренные арабы — гастарбайтеры из небогатых стран — долбили асфальт отбойными молотками и ломами, обливались потом в униформе и касках, то и дело хлебали принесенную с собой воду. И никакого вагончика для отдыха: вкалывай под палящим солнцем до сумерек.

Что касается граждан Эмиратов, то они если и работают, то исключительно в силовых структурах или чиновниками разных уровней. Меня, например, из аэропорта вез таксист-малиец, на остров Саадият, где раскинул свои павильоны Лувр Абу-Даби, ехал я с водителем из Уганды, а из музея в отель — с непальцем.

Вижу в стороне, на берегу, какие-то кубические строения. Наверняка к ним ведет зебра! Угадал.

А еще через несколько шагов я вдруг понял, в чем общее сходство пляжей российского черноморского побережья — от Анапы до Адлера. Вот в чем: абсолютно все они лучше пляжа Корниш в Абу-Даби. Как, кстати говоря, и пляжа в Ницце, и на острове Тенерифе, и на лучшем чилийском курорте Винья-дель-Мар. Во всех этих распиаренных местах мне хотелось крикнуть бедолагам-купальщикам: чудаки, поезжайте в Сочи! Хотя, конечно, у каждого свой выбор, свои обстоятельства.

Вот он, пляж Корниш. Это что, и вправду море? Или обмелевшая речка? Никакой тебе просторной водной глади, уже через сотню-полторы метров — противоположный берег с теми же высотками. Говорят, есть пляжи с панорамным видом на море, но они далеко, на островах.

Не останавливаясь, скинув на ходу рубашку, бултыхаюсь в воду — прямо в шортах, благо в карманах ничего нет. Заодно и футболку, повязанную вокруг головы, намочу. Ибо когда в Абу-Даби наступает июль, «макушка лета», — береги свою макушку всяк сюда прибывший!

Больше пяти минут в такой воде варакаться неохота. Она не то чтобы горячая — нет, не сваришься, но... Значительно выше температуры разгоряченного тела. Скорей в отель, к бассейну на крыше!

Стараюсь идти в тени небоскребов, поскольку никаких деревьев на улицах Абу-Даби не предусмотрено. Хорошо, что отель не так далеко от пляжа. Поднявшись на верхний этаж, иду по коридорчику, чернокожий дежурный встречает слегка удивленно: «В бассейн? Да, он открыт».

Он действительно открыт. Во всех смыслах. Бирюзовая вода бликует на ярком солнце. Ни зонтиков, ни навесов. Голо. Безлюдно.

Осторожно опускаю пальцы ноги в чашу бассейна. Н-да, по сравнению с этой водой та, что в Персидском заливе, прямо-таки прохладный лесной ручей.

А далеко внизу, в раскаленном дрожащем мареве, распростерся богатейший город мира.

Нефть животворящая

То, ради чего стоило ехать в Абу-Даби, называется Лувр. Да-да, именно так — ни много ни мало. Больше полумиллиарда долларов заплатил эмир Мухаммад только за то, чтобы на тридцать лет получить право использовать мировой культурный бренд, еще три четверти миллиарда ушло за долгосрочную аренду картин и статуй. Здесь тебе и Леонардо да Винчи, и Пабло Пикассо, и наш Марк Шагал, и Пьер Огюст Ренуар, и Эдуард Моне... Порядка трехсот шедевров парижского Лувра, музея Орсе, Центра Помпиду и Версальского дворца, по официальной версии, сданы Францией «напрокат» правительству Абу-Даби.

Великие творения античных мастеров, гениев эпохи Возрождения и художников Нового и Новейшего времени в одночасье переместились из Европы в Азию, в неожиданно возникшее «место силы» на просторах мировой культуры: на остров Саадият в Абу-Даби. Похоже, на наших глазах зарождаются некие тектонические процессы в музейном деле — пока еще довольно слабые, но, по-видимому, неостановимые. Стрелка на компасе культурной жизни планеты потихоньку смещается к Востоку.

Во всяком случае, два полюса в музейной жизни человечества — западный и восточный, а с ними, как следствие, и полюса в культурной сфере зримо выравниваются по своей значимости. Подобно тому как мир искусства перестает быть европоцентричным, так и кладезь (по-древнерусски колодец) мировой сокровищницы шедевров «ими же весть путями» перетекает из Старого Света в разбогатевший на нефтедолларах аравийский регион. Ясно ведь, что шейх Мухаммад не остановится в своем желании сконцентрировать у себя в Абу-Даби часть великого наследия европейской культуры, а его пример может стать заразительным для других монархов Персидского залива.

И тут неизбежно возникают вопросы — причем самые разные. Это и маленькие, юркие вопросики, и солидные, толстопузые вопросищи. Их я прокручивал в своей голове, когда пытался завести один из бесплатных электрокаров, ожидающих посетителей Лувра Абу-Даби неподалеку от стоянки такси. Почему-то не завелся гонористый движок, а музейного служителя у электрокаров нет как нет: укрылся, видно, где-нибудь в тени. И махнул я рукой, пошел пешком к маячившему впереди чешуйчатому куполу.

Итак, почему французские чиновники и пресса упорно именуют Лувр Абу-Даби филиалом парижского Лувра? (Другими словами, по сути, таким же отделением прославленного во всем мире музея, как, например, открывшийся в 2012 году филиал Лувра во французском городе Лансе.) Не иначе как для того, чтобы лишний раз подчеркнуть: произведения искусства, покинувшие Францию, остаются ее собственностью?

И случайно ли руководители Министерства культуры Франции в своих комментариях касаемо крупнейшей в истории сделки с произведениями искусства неизменно употребляют одно и то же нейтральное слово: творения великих мастеров «переданы» правительству Абу-Даби? Такое впечатление, что французскую культурную общественность неназойливо пытаются успокоить: картины и скульптуры всего лишь на время переместились из французских музеев на Аравийский полуостров. Мол, вы только не подумайте, что национальное достояние Франции продано «с концами» — нет, упаси боже!

О том, что, возможно, правительство Французской Республики вот уже девять лет кряду утаивает от сограждан неудобную правду, я читал еще в Москве, когда готовился к поездке в Абу-Даби. В 2014 году, перед заключением грандиозного по своему наполнению «луврского» контракта, сразу 4700 знатоков музейного дела во Франции подписали протест против отправки культурных ценностей в Эмираты. Специалистов явно тревожило нечто (и тревожит по сей день), они взывали и к руководству страны, и к общественности: «Французские музеи не продаются!» Неужели в профессиональном музейном сообществе Франции что-то заподозрили?

Что ж, попробуем найти хоть какие-то ответы на эти вопросы — непосредственно здесь, на острове Саадият.

Сокровища в «тарелке»

С первого взгляда на какое-то марсианское здание музейного комплекса Лувр Абу-Даби становится ясно: не просто так получил автор проекта француз Жан Нувель Притцкеровскую премию, которую в мире искусства почитают как архитектурный Оскар. Издалека металлический купол музея напоминает, извините за банальность, приземлившуюся на острове Саадият ажурную летающую тарелку. Или уснувшую гигантскую черепаху с ячеистым панцирем.

А внутри, в залах и павильонах, ощущаешь себя словно в тенистой роще, осененной сплетенными кронами деревьев, сквозь которые мелкими лучиками струится рассеянный свет. Во двориках-карманах поют птицы. То там то сям в павильонах журчит вода: экспозиция прорезана «заливами» и «проливами», а сквозь некоторые стеклянные стены видно море с большими и малыми кораблями на нем.

Это лучшее место в Эмиратах, ей-богу. Век бы отсюда не уходил! А если отрешиться от мыслей о сомнительной (со стороны Франции) «сделке века», то Лувр Абу-Даби — просто-напросто воплощенная мечта любого ценителя искусства. Причем искусства всех времен и народов.

В прохладном фойе меня с выражением счастья на милом личике встречает девушка в стильной униформе музея. Знакомимся. Юная сотрудница родом из Сирии, зовут Хамида. Узнав, что я россиянин, говорит по-английски о дружбе наших народов.

— Ага, — отвечаю, — это, оказывается, в знак дружбы наша авиация бомбила сирийские города? И в знак дружбы ваши сирийские повстанцы в конце мая убили четверых российских солдат?

— Нет-нет, это уже не дружба, — испуганно отвечает девушка.

Хамида скачивает на мой смартфон приложение «Лувр Абу-Даби», помогает купить в автомате входной билет. Интересуюсь: ваш музей действительно структурно подчинен парижскому Лувру? Хамида с некоторым удивлением смотрит на меня, говорит чуть ли не с обидой:

— Лувр Абу-Даби — целиком и полностью самостоятельная организация, мы лишь сотрудничаем с французскими музейщиками, не более того.

Кстати, о том, что никаким отделением никакого другого музея Лувр Абу-Даби не является, говорится и в интернет-приложении.

— То, что в Википедии написано, будто Лувр Абу-Даби — филиал парижского Лувра, никоим образом не соответствует действительности, — заверила меня Хамида.

И мой последний вопрос перед тем, как отправиться в долгие, многочасовые хождения по залам и павильонам:

— А как понять, куплен ли экспонат, что называется, с потрохами или взят в аренду?

Хамида, потупив ясны очи, говорит вполголоса:

— А вы читайте внимательно экспликации. Там всё — правда. Так что... Делайте выводы.

А выводы здесь могут быть лишь самые простые и очевидные. Если на табличке с именем автора и названием картины (статуи) в качестве «порта приписки» указан «Лувр, Париж», иной музей или частная коллекция, то это означает, что произведение искусства взято Лувром Абу-Даби в аренду. А если на экспликации значится «Лувр Абу-Даби», то, что бы ни говорили в Париже, правда такова: данный экспонат в результате сделки 2014 года перешел в собственность семьи эмира Мухаммада. Навсегда.

Это касается и неподражаемой серии полотен «Аллегории» (1575–1585), принадлежащих кисти Якоба де Баккера, и масштабного полотна «Христос изгоняет торгующих из храма» (1684) Луки Джордано, и «Портрета Джорджа Вашингтона» (1822) Гилберта Стюарта, «Богемного» (1861–1862) Эдуарда Мане, «Чашки шоколада» (1877–1878) Пьера Огюста Ренуара, «Между тьмой и светом» (1938–1943) Марка Шагала. А также полотен Питера Корнелиса Мондриана, Поля Гогена, многих других выдающихся мастеров живописи. Своими глазами видел: абсолютное большинство экспонатов, выставленных в Лувре Абу-Даби, стали, согласно экспликациям, собственностью арабского шейха. В том числе известный всем и каждому со школьной скамьи бюст Сократа.

И сдается, помимо тех жалких (с точки зрения эмира Мухаммада) 750 миллионов долларов, уплаченных им за якобы аренду трехсот шедевров живописи и скульптуры, были еще и некие иные, «неведомые миру» деньги. Еще будучи в Москве, читал я подобные предположения крупных музейных авторитетов. К тому же... Миллиард с четвертью долларов, официально выплаченных правительством Абу-Даби по контракту с французами, — несерьезные деньги не только для богатейшего эмирата, но и для Франции.

Уже спустя несколько месяцев после заключения «музейной сделки» французское правительство с легкостью согласилось выплатить России компенсацию за срыв контракта на поставку в нашу страну двух вертолетоносцев «Мистраль». Размер компенсации — какое совпадение! — те же самые миллиард с четвертью долларов, то есть деньги, полученные за художественные шедевры, быстренько отдали «за фук».

Что здесь сказать? «Темна вода во облацех».

В ожидании Леонардо

И снова русская речь: стоя напротив картины Леонардо да Винчи «Иоанн Креститель», супруги средних лет вполголоса обсуждают ту же тему. А именно: продано полотно или сдано в аренду?

— Тут все сказано, — говорю я согражданам и подвожу к экспликации. — Видите? Принадлежность: Лувр, Париж. Картины Леонардо пока еще из музеев не распродаются. Все впереди.

Как мои собеседники, так и я — все мы перед приездом в Абу-Даби таили в душе слабенькую надежду узреть воочию самое дорогое произведение искусства в истории человечества — картину «Спаситель мира», приписываемую многими экспертами кисти Леонардо да Винчи. Даже не слишком искушенному в живописи созерцателю заметно легкое, как флёр, сходство между Христом («Спаситель мира») и Джокондой. Возможно, это звучит наивно, однако с моей точки зрения аргумент в пользу авторства Леонардо налицо — в самом прямом смысле.

Дело в том, что окончательное решение о принадлежности картины кисти великого итальянца до сих пор не озвучено. Даже когда она была продана пять лет назад за 450 миллионов долларов, далеко не все эксперты были загипнотизированы масштабом цены. Есть серьезные специалисты, подвергающие сомнению и даже напрочь отрицающие авторство да Винчи. Вот и для моего недавнего собеседника Данилы мнение скептиков представляется более убедительным.

С момента покупки «Спаситель мира» так и не выставлялся в Лувре Абу-Даби. Ходили даже слухи, что шедевр пропал и никто не знает о его местонахождении.

— О том, когда «Спаситель мира» будет выставлен, мы обязательно сообщим заранее, — уверила меня все та же Хамида.

И посетители Лувра Абу-Даби довольствуются лицезрением картины «Иоанн Креститель», по поводу которой никаких сомнений у экспертов нет: автор произведения — не кто иной, как гениальный флорентиец.

Тихий отблеск Ренессанса

Рим ноги любит

Туристы в Риме по большей части, как мне показалось, сами итальянцы. Открытые, жизнерадостные. В моем отеле на окраине Вечного города слышалась главным образом итальянская речь. Как, впрочем, и в главных туристических местах Рима. И взрослые, и дети из разных уголков страны всегда готовы удивляться, ликовать и бурно обсуждать друг с другом какой-нибудь шедевр архитектуры — или, наоборот, совершенно непримечательный (с моей точки зрения) фонтан во дворике. Хотя, может, с этим двориком и фонтаном связано какое-нибудь семейное предание...

Где бы ни жил итальянец, в Риме он должен побывать обязательно. Хоть раз на своем веку. Бытует сложившееся веками мнение, что католик (а практически все итальянцы — воцерковленные католики) должен совершить паломничество в Ватикан, помолиться в главных храмах Рима: в базилике Сан-Пьетро, в церкви Санта-Мария-Маджоре, в соборе Святого Климента. Вовсе нет, не только за этим притекают в Рим итальянцы. Влюбленные парочки приезжают к фонтану Треви — скрепить свои чувства клятвами верности под вековой шум воды; родители везут в столицу детей, чтобы здесь, возле античных развалин, поведать своему «бомбино» об истории Древнего мира.

Ушедшими тысячелетиями навеяны и городские названия. В Ватикан едешь до станции метро «Октавиани» — она, как и широкая улица, ведущая прямиком к базилике Святого Петра, названа в честь того самого Октавиана Августа, хитрющего и циничного основателя Римской империи. Выбираю маршрут позаковыристей, сворачиваю на улицу Юлия Цезаря — тем более что этот деятель, перешедший Рубикон, мне как-то симпатичней. А в Риме чтут память обоих. Наверное, есть и улица Юния Брута? Оказывается, есть — тут же, совсем рядом. Топонимика примиряет убийц и убиенных.

Итальянцы уважают свою историю такой, какой она была. Вот и всё. Правда, улицы Бенито Муссолини в Риме все-таки нет. Хотя...

49-летняя внучка фашистского диктатора (и племянница Софи Лорен) Ракель Муссолини — депутат Римского горсовета с 2016 года, а ее старшая сестра Александра много лет была членом итальянского парламента. Тетя Софи в свое время наивно полагала, что ее племянницы, как все нормальные девушки, мечтают сниматься в кино, пыталась помочь им в этом, но сестер (о ужас!) влекла общественная деятельность.

«Человек важнее фамилии и даже внешнего сходства с каким-нибудь своим одиозным предком, — сказал мне на это сосед по отелю, Паоло из Тосканы. — Александра и Ракель делают добрые дела для итальянцев, они молодчины».

А таблички на перекрестках продолжают впечатлять: вот Виа Катона Старшего, того самого, что две с лишним тысячи лет назад твердил в Сенате одно и то же: «Карфаген должен быть разрушен!» Тем и прославился на века, улицу, видите ли, в честь него назвали.

Водопой для чаек

Наконец-то впереди — скамейки, впервые на долгом пути. Эта маленькая площадь Квирити названа именем бога Квиринуса — в него, согласно легенде, превратился Ромул, основатель Рима. Здесь веет прохладой от фонтана Кариатид — он в виде чаши, которую поддерживают сидящие на корточках голые женщины. Каменные, конечно. В 1928 году, с появлением этой «обнаженки», разразился скандал, главу района уволили за пропаганду безнравственности. А фонтан остался, струит свои воды по сей день. Слыхал я, что в недрах под сооружением — природный источник, потому и вода в чаше исключительно свежая, чистая, хоть черпай да пей.

И хотел было я наполнить пластиковую бутылку, да тут вдруг с шумом приводнились в чаше две большущие чайки — плещутся, пьют, прочищают горлышко. Живут, видно, поблизости, у донельзя обмелевшего Тибра, где плоскодонные кораблики, больше смахивающие на баржи, еле-еле тарахтят вдоль берега, полные восторженных туристов. Водица в Тибре, прямо скажем, с тухлинкой, вот и повадились пернатые супруги прилетать к фонтану Кариатид на помывку и водопой.

«Спасибо, что предупредили», — бурчу я и прячу пустую ёмкость в сумку.

На соседней церкви бьют часы: бом-м-м! Час дня. И в сквере имени бога Квиринуса (как и в других скверах, попавшихся мне вскоре по пути) начинается оживление: в воскресенье работают многие офисы и почти все магазины, вот и тянутся в свой обеденный перерыв служащие и торговцы на лавочки у фонтана Кариатид. Бургеры навынос в кафешках чуть не вдвое дешевле, а уж бутерброды, взятые из дому в ланч-боксах, так и вовсе без переплаты. Сидят компаниями по двое-трое, болтают вволю, не озираясь на начальство.

Такие каждодневные пикники — чем не отрада в этой нескучной, но порой безвариантной жизни?

А душа просит праздника

Не доходя до замка Святого Ангела, на неширокой улочке — типичная римская пивнушка. Дешевизной так и веет из открытой двери заведения. Вот какой-то оборванец пытается пробиться в гущу посетителей, но суровый хозяин своим окриком выпроваживает бедолагу вон. Безошибочно определив во мне туриста, попрошайка обращается на английском: «Душа просит праздника, брат!» Даю ему евро, он смотрит на монету с презринкой, вздыхает: «Маловато для праздника, но все равно — спасибо».

Распаренные посетители с пивными бокалами — по два в каждой руке — вываливаются из душного, темного и тесного зала на улицу. Воскресенье, день питейный! Тут, сразу видно, место общения людей средних лет, они то и дело разражаются дружным хохотом, женщин едва ли не больше, чем мужчин. Ни дать ни взять сельская гулянка, разве что гармошки не хватает.

А вот молодежи среди накачивающихся пивом аборигенов что-то не заметно. Слыхал, что итальянские юноши (о девушках вообще речь не идет!) стыдятся в присутствии старших пить хмельное. Тянут пиво и всякие шипучки где-нибудь в скверах под пиниями — здешними соснами с густой плоской кроной. Или на бережку Тибра — благо полиция смотрит на это сквозь пальцы. Как, впрочем, и на многое другое.

Например, к бомжам блюстители закона в Риме относятся если не с симпатией, то с равнодушием или даже с сочувствием. Никто не гонит обездоленных людей с насиженных (налёженных?) мест. У центральной станции «Термини» вереницей распластались на картонках нищие — идешь и буквально задеваешь их босые ступни. В сквере возле замка Святого Ангела, особенно в поросшем травой крепостном рву, то тут то там сложены нехитрые пожитки бродяг: одеяла и матрацы, чайнички и какие-то коробки. Здесь они и ночуют парами или группками, когда возвращаются с добычей на свое лежбище после трудового дня: кто-то просто выцыганивал мелочь у туристов, а кто-то убирался возле кафе, разгружал продукты у магазинов.

Это не Париж, где клошары давно изгнаны из-под мостов, а попрошайки у церкви Сакре-Кёр вынуждены маскироваться под «идейных»: мол, подайте на общество слепых или глухих. В Риме изгои не скрывают, что опустились до милостыни: да, словно говорят они, я — нищий и бездомный, но я — человек! Не бывший, а нынешний. Такой, какой есть.

И никто не осмеливается их притеснять: как говорится, от сумы и от тюрьмы... Итальянцы народ суеверный.

Папа Франциск, открой бутылку!

Уже на дальних подступах к Ватикану начинаются сувенирные развалы со всякой всячиной. Табличка кричит: 1 евро! За эти деньги, например, можно купить магнитик в виде большой пивной пробки с различными вариантами портретов папы Франциска. «Папой» можно откупорить все ту же пивную бутылку — причем двумя способами. Понятно, что без дозволения понтифика подобные сувениры не могли бы появиться. Но всем известно также, что папа — человек легкий, с юмором относится и к себе, и к своей должности.

Казалось бы, Римская церковь не стесняет людей чрезмерными запретами. Но в базилике Сан-Пьетро меня не пустили в придел Святого Себастьяна: я в шортах, а к алтарю с мощами, по словам охранника, пускают «только для молитвы». Выходит, человек в шортах молиться заведомо не может?

Рядом со мной стоят в растерянности и переговариваются по-русски молодые супруги — оба, как и я, одеты в шорты. Дима и Наташа из Иркутска. Наташа — учитель английского, а Дима... В общем, кем только не был за свои тридцать пять лет: и рок-музыкантом на Балхаше, и владельцем кафе на Байкале. Теперь вот переквалифицировался в айтишника. Подмигиваю:

— Айтишник — это синоним миллионера?

Дима пытается было протестовать, но, подумав, говорит:

— А почему бы и нет, в конце концов? Вот возьму и стану!

Вдоволь побродив по Ватикану, спустившись в крипту с захоронениями римских пап — особенно, конечно, привлекает посетителей надгробие недавно умершего «папы на покое» Бенедикта XVI, — решаем пойти куда-нибудь на природу «посидеть». И ноги (точнее, метро) сами приводят нас к Колизею.

В магазинчике берем легендарное кьянти, кусок твердого сыра. Оппийский холм с его парком — отличное место для вечернего отдыха под соснами-пиниями, к тому же — с видом на «Колоссео»: вот он, рукой подать. Да вот беда: лучшие места вокруг фонтана Нимф уже заняты, причем вовсе не нимфами и не наядами, а поселившимися тут бездомными. Доносится звон бутылок, радостная перебранка. Лениво бросает свой безучастный взгляд на это пиршество карабинер из медленно движущейся по парку патрульной машины. Пейте, мол, бомжики, радуйтесь жизни... Только к людям не приставайте. А уж насчет мусора — что ж, с этим ничего не поделаешь.

А мы садимся на лавочку под пиниями — ту, что подальше от бомжей, — и погружаемся в созерцание итальянского заката, того самого, что мы привыкли видеть на картинах мастеров Ренессанса.

Больше руин Колизея и помпезных строений Ватикана, каскадов фонтана Треви и величественного Капитолия — куда больше и сильнее поражает в Риме нечто иное. «Нетварное», как говорили наши предки. То, что я и не чаял увидеть наяву, — тот мягкий, покойный «свет невечерний», исходящий с полотен Париса Бордоне, художника эпохи Высокого и Позднего Возрождения. Этот рассеянный, божественный свет на картинах (так, наверное, освещены райские кущи) пронизывает не только воздух, но и сосны с плоскими кронами, лица людей, стены замков... Давно смирился я с тем, что в наш век уж и солнце летнее предзакатное сияет людям по-другому — чуть жестче, что ли, прямолинейней.

Ан нет, оказывается, летними вечерами в Италии солнце шлет все те же лучи, что и на картинах Бордоне, а лица итальянок (не всех, конечно) впитывают этот свет с той же ласковой полудремой, с тонкой, блуждающей полуулыбкой, как на полотнах Леонардо. Ради одного только этого погружения в предзакатный свет Ренессанса стоило ехать в Рим. Честное слово.

Париж остается Парижем

Но есть нюансы

Они, конечно, оказались напрямую связаны с текущей ситуацией: по случайному стечению обстоятельств в Париже я оказался аккурат в дни погромов и вакханалий, устроенных арабскими подростками.

Небольшой старинный городок Масси (по-здешнему коммуна) расположен в двадцати минутах езды на электричке от собора Парижской Богоматери. А до Нантера, такого же пригорода, где 27 июня вспыхнули погромы, мгновенно охватившие чуть ли не всю страну, несколько минут езды.

В Масси можно недорого арендовать частное жилье, что я и сделал загодя, еще в Москве. Идешь от станции по чистенькой улочке, и почти все встречные улыбаются заезжему туристу, говорят свое неизменное «бонжур». Что-то слышится родное в этом приветствии: вот точно так же, случается, по сей день здороваются с любым чужаком в российских деревнях, через которые я прохожу летом и осенью в своих дальних походах за грибами.

Уже в паре шагов от станции Масси-Пализо начинаются тихие зеленые районы с булыжной мостовой, кирпичными, а то и каменными домиками под черепичной крышей. На калитке одной такой виллы я прочитал фамилию владельца: «Malkhow». Потомок белоэмигрантов? Или недавний российский «релокант»?

Французы почитают себя нацией бунтарской, они уважают всё, что связано с борьбой за свободу и права человека. Идешь от станции Масси-Пализо по авеню чилийского народного героя Сальвадора Альенде, справа — крохотная площадь чешского президента Вацлава Гавела, борца против СССР... Ну и своих революционеров здесь не забывают: вот тихая улица Робеспьера, впадающая в бульвар Первого Мая.

Вся эта борьба, увековеченная в топонимике, осталась либо в далеком прошлом, либо где-то там, далеко отсюда. Она романтизирована в памяти, она не вторгается в налаженную, привычную жизнь. Французы, похоже, отвыкли от массовых волнений на этнической почве, уже с 2005 года в стране не было ничего подобного. Люди думали, что больше и не будет. И внезапно бунты и погромы словно шагнули с табличек на улицы и площади сонных городов. Обратка прилетела, как говорится. Любишь бунтарей, обыватель? Терпи арабских погромщиков!

Поздними вечерами городок Масси попросту вымирает, это вам не Париж: в одиннадцать часов на улицах выключают освещение. Не больно-то выйдешь на променад перед сном, опасно все-таки... Среди здешних обитателей есть и бородатые, алчущие бомжи, а возле станции гомонят подозрительного вида арабы. В общем, сиди дома, не гуляй.

А днем... Посмотришь со стороны, так сразу понятно, что отношения между «белым» населением и «цветными» — хорошие, свойские. И вплоть до моего отъезда в начале июля ничего не изменилось, я дружески общался и с алжирцами, и с марокканцами — людьми средних лет, как и я. И вообще, как стало ясно из новостей по телевизору, бузили главным образом арабские подростки.

— Убийство полицейскими того юноши из Алжира — это для них повод оттянуться. Они просто не хотят ни работать, ни учиться, вот и все, — сказал мне мой сосед по квартире Поль. — А главное — все эти погромщики знают, что за их безобразия им ничего не будет. Мало того, власти еще и принесут им извинения. И наверняка какие-то дополнительные льготы арабской молодежи предоставят, например — при поступлении в вузы, устройстве на работу. Хотя у них и без того льгот хоть отбавляй.

Поль, как и его брат Ивен, студент-заочник. Парни приехали в Париж из своей родной деревни в Бретани, чтобы сдавать летнюю сессию. Поль — невысокий, худенький, с русой бородкой, он говорит эмоционально и охотно. Его младший брат Ивен — медлительный, улыбчивый, молчаливый.

— Я с детства обожаю животных, мечтаю их лечить, — говорит Поль. — Учусь на ветеринара. А вот он (строгий взгляд на младшего) не любит животных!

— Не люблю, — соглашается Ивен. — Я буду инженером. Лечить всякую технику.

— Он и в Бога не верит, — продолжает «ябедничать» Поль.

— Не верю, — улыбается Ивен.

Нас подружил Хэмфри Боггарт

Третью комнату в огромной двухэтажной квартире занимает 29-летний Ильяс из Марокко, он живет в Тулузе, а в Париж приехал по делам своей фирмы. Мы с ним, можно сказать, подружились — после того как я сказал, что фильм «Касабланка» с Хэмфри Боггартом в главной роли — мой любимый.

Ильяс возвращался очень поздно, на такси: он ужинал в парижских ресторанах. Но в один из вечеров Ильяс приехал пораньше, чтобы приготовить свое излюбленное марокканское блюдо: рис, мидии и какая-то фантастическая подлива. Щедро потчевал меня своей стряпней. Вкуснотища!

— Люблю Россию и не люблю Америку, — говорил марокканец за трапезой, причмокивая.

И все расспрашивал о нашей стране, удивлялся, как мы выживаем в страшные российские морозы. Я не стал его оспаривать — надоело уже мне в моих странствиях объяснять всем и каждому, что какие-то зверские московские морозы — просто легенда.

— Да, мы живучие, — соглашался я. И знай наворачивал яство.

В Масси, как и вообще во Франции, много-много выходцев из Северной Африки. Они уже давно и массово породнились с аборигенами. Обычное дело, когда видишь, к примеру, такую вот семейную идиллию: муж-араб идет под руку с изящной женой-француженкой, они катят детскую коляску. Или, скажем, негритянка вышагивает рядом с бледнолицым супругом, а парочка малышей-мулатов суетится вокруг. Тишь да гладь да Божья благодать.

Но подхожу как-то в сумерках к своему жилищу, а мой дом плюс несколько близлежащих оцеплены полицейскими в бронежилетах и с автоматами. Поодаль — большая группа арабов, мужчин и женщин, все тревожно переговариваются, смотрят куда-то на верхние этажи дома напротив. Полицейские не пускают жильцов дома в их квартиры, а тех, кто находился у себя в жилище, повыгоняли на улицу. Впечатление такое, что где-то наверху удерживают заложников.

— Назад, — останавливает меня полицейский. — Дальше нельзя.

Я падаю с ног после целого дня скитаний по Парижу, мне хочется только одного — поскорее принять душ и улечься. Район я уже неплохо изучил, поэтому делаю крюк через сквер и подхожу к своему пристанищу со стороны закрытого дворика. Ключ у меня есть... Слава богу, я дома.

Каждый вечер, в 21.05, по телевизору показывают классику французского кино. Заварив чай, усаживаюсь в кресло. Как же это здорово — смотреть на Алена Делона, Ива Монтана и Бурвиля, сидючи в уютной гостиной на окраине Парижа!

А ночью, в два часа, как по расписанию, начинается канонада и разноголосые выкрики толпы. Нет, это не фейерверки на чьей-то свадьбе (попробуй-ка во Франции пошуметь в предрассветный час!). Это из ружей и ракетниц арабы-подростки обстреливают местный полицейский участок.

Вставляю беруши и бормочу: «Спокойной ночи, Париж».

Вот и весь концерт...

А днем Париж и впрямь живет своей спокойной, привычной жизнью. Все так же снуют по Сене теплоходики с туристами, на Монмартре сонмища художников расставляют мольберты и планшеты, а на Эйфелеву башню, превозмогая жару, карабкаются нескончаемые вереницы людей со всего света.

Если б не знал, так ни за что бы не подумал, что во Франции беспорядки.

Правда, на Елисейских Полях — конная полиция, люди толкают друг друга, обходя кучки лошадиного навоза. Вот визжит женщина — вляпалась, видно, засмотревшись на витрины бутиков. Возле Нотр-Дама и в Люксембургском саду блюстители закона стоят уже не в одиночку и не попарно, а группами. И все, как правило, с автоматами, все мужественно преют в защитной амуниции.

Не повезло тем туристам, кто в эти дни приехал в Париж на массовое мероприятие: в конце июня президент Макрон отменил их все до одного. Уже когда я летел домой (через Ереван, вестимо), познакомился с молодой женщиной Еленой из Новосибирска. Она вместе с группой фанатов из разных городов России приехала во Францию ради концерта Милен Фармер, который должен был состояться 30 июня на парижском стадионе «Стад де Франс». Люди заплатили немалые деньги, претерпели испытания и неудобства (к примеру, пришлось ночевать неподалеку от стадиона в специально купленной здесь палатке, чтобы в шесть утра застолбить очередь в свой сектор — иначе места, даже стоячие, получишь с нулевой видимостью). Потом, хочешь не хочешь, надо было до вечера торчать внутри заграждения, выпрашивая у охранников разрешения сходить в платный туалет или купить воды-еды.

И вот уж со стадиона слышны были звуки репетиции оркестра, вот уже все воспрянули, как вдруг в половине пятого тысячам поклонников культовой певицы объявили: концерт перенесен!

— Как так? Куда перенесен? А мы? — говорила мне Елена в отчаянии. — У нас у всех обратные билеты на самолет, мы не можем ждать другого дня!

С досады устроили массовую акцию, скандировали и махали флагами...

— Появилась подруга Милен Фармер, утешала нас, говорила, что Милен плачет. Мы передали ей плюшевого Чебурашку. Потом всю ночь сидели на траве у Эйфелевой башни, пили вино, любовались на бегущие цветные огоньки. Вот и весь концерт.

Друг Валя с фестиваля

Кстати, насчет концертов. Каюсь, не знал, что в городке Масси, где всего-то полсотни тысяч жителей, есть свой оперный театр. Да еще какой! Здесь даже проводят различные международные фестивали.

И не только певческие. Например, с 1993 года в цирке под руководством великого клоуна Акиле Заватты, расположенном в Масси, каждую зиму проводят ежегодный Фестиваль циркового искусства, который, наряду с фестивалем в Монте-Карло, стал пределом мечтаний и стремлений циркачей всего мира.

— Это единственный райцентр Франции, где есть нечто подобное, — говорит мне увенчанный сединами абориген. — И я, конечно, бываю на всех таких культурных мероприятиях.

Райцентр? Что за термин такой? Согласитесь, он куда более присущ российским просторам. А дело в том, что разговор наш происходит на русском языке, с русскими словечками и идиомами. Всем этим лингвистическим достоянием мой собеседник владеет почти идеально. Представился: Валя. Да, это уменьшительное от «Валентин», однако по паспорту он именно Валя. Семьдесят шесть лет, появился на свет и вырос в Масси. Родители, как и все прочие предки, французы.

Мы познакомились и разговорились, когда поднимались на здешний железнодорожный мост. Я покойно стоял на эскалаторе, как вдруг мимо, вверх, бодро прошел — нет, скорее уж пробежал! — крепкий пожилой человек с рюкзачком за плечами. На вид лет шестидесяти от силы. Уже потом, внизу, на платформе, стали за разговорами коротать время в ожидании электрички, и мой новый знакомый вдруг перешел на русский. Это был для меня приятный сюрприз, что и говорить.

— Русский язык я учу с детства по благословению отца и матери, — объясняет Валя. — Это семейная история, можно сказать — легенда, хотя в ней всё — правда.

Оказывается, еще до начала Второй мировой войны здесь осел эмигрант из России по имени Михаил Фельдман. И он крепко подружился с Валиными родителями. Михаил бежал из России от большевиков, а во Франции стал... коммунистом. Причем весьма активным. Когда пришли немцы, Михаил вступил в Сопротивление, был схвачен гестаповцами и после пыток расстрелян. И вот в память о друге в семье решили, что русский язык станет для них вторым родным. В 1947 году назвали новорожденного сына Валей — на русский манер.

— Я больше шестидесяти раз бывал в Советском Союзе и в новой России, — говорит Валя.

Много лет Валя преподавал русский язык и русскую литературу в колледжах и университетах Франции. Написал несколько книг о нашей стране. А в последние годы заделался профессиональным блогером. Что ж, вот вам наглядный пример того, что старости не существует — есть лишь молодость и зрелость. И новые страницы жизни можно открывать в любом возрасте.

Что касается нынешних погромов, прокатившихся по всей Франции, то Валя не придает происходящему слишком большого значения. «Что есть, то есть», — считает этот человек, повидавший на своем веку и массовые волнения французской молодежи в 1968 году, и протестное движение против войны в Алжире, да и много всего другого.

Как говорится, пережили то — переживем и это...