Один из героев нашего повествования — А.П. Чехов как-то высказался: «Нужно иметь цель в жизни, а когда путешествуешь, то имеешь цель». Возьмем слова классика на вооружение и, совершая своеобразное путешествие к ряду столичных творческих коллективов, задержимся на особенностях психологии и психики некоторых личностей из мира литературы, театра, искусства, сложного и неоднозначного мира творчества. Тот мир одержим страстями и пылкими эмоциями, любовью, предательствами, великодушием и мелкими интригами, губительными привычками и спасительными поступками. Тот мир зыбок и хрупок, как и, собственно, окружающий нас мир вообще. Как вся наша жизнь, в путешествии по которой, сталкиваясь со множеством человеческих проявлений, зададимся целью не осуждать огульно слабости, недостатки, грехи окружающих. Попытаемся не осудить, а рассудить, понять их беды, постигнуть их чаяния и устремления.

Все мы — знаменитые и неведомые никому — люди, созданные Творцом по вышнему образу и подобию. Творчество — великая цель, устремляясь к которой необходимо помнить: мы разные, но равные перед Создателем. Наш путь немыслим без постижения тех, кто так схож с нами. Не оттого ли и мы нередко нуждаемся в понимании и соучастии? Эта истина — из тех, что формировала.

Особенный мир Чехова

Как известно, Антон Павлович родился в Таганроге, в семье не слишком-то удачливого торговца. Однако его отец отличался явными творческими наклонностями: освоил скрипку, хорошо пел и даже регентовал хором городского собора. Правда, своих детей глава семейства к жизни Церкви приучал вразрез канонам любви, терпимости и кротости. И тут вышло почти по-цветаевски: «Я обращаюсь с требованием веры и просьбой о любви».

Торговец колониальным товаром, Павел Чехов, может, и просил о любви домашних, но религиозного участия от них требовал точно. Навязывание религии привело к тому, что дети выросли с равнодушием или даже отторжением церковных воззрений. Сам Чехов в зрелом возрасте отмечал: «Колокольный звон и церковное пение — все, что осталось у меня от веры». Особенно Антон Павлович, влившийся в строй новоиспеченных москвичей, ценил сестринское пение и перезвоны Новодевичьего монастыря. Там и был погребен.

А стать жителями Первопрестольной всех Чеховых заставило разорение Чехова-старшего. Неопределенность будущего, тревога за самых близких, неприятие Церкви, то есть того, что могло укрепить и утешить, — все это сказалось на формировании личности будущего писателя. И еще. Помимо прочего, родитель Антона Павловича, женившийся весьма поздно, носил перстень с девизом: «Одинокому везде пустыня».

Пустыня одиноких обдала тягостным жаром его прямого наследника. Антон Павлович не стремился к созданию семьи, не желал обременительной ответственности — вероятно, пример отца стойко маячил за плечами. «Я хотел быть просто свободным художником», — говорил о себе состоявшийся писатель. Что ж до семьи, до женитьбы... Да, женщины у него водились, но отважиться на финальный уверенный шаг он не мог. Собственно, и нравившиеся дамы быстро утомляли, наскучивали. Одна из таких тонко подметила: дескать, мало вас в детстве ласкали — оттого и не способны на безоглядную любовь. Чехов не отрицал. Более того, как-то письменно выразился: «Хотите, чтобы я женился? Извольте. Но у меня условие — она живет в Москве, я — в деревне. Счастье от утра до утра я не выдержу. Истинное счастье невозможно без одиночества». И будущую избранницу, коли таковая нашлась бы, он сравнивал с луной, время от времени всходившей на небосводе благополучия. Впрочем, желаемое одиночество порой преломлялось в приступах тяжелых смятений, тоски и хандры. «Здесь и воздух застыл от тоски», — выразился в своей первой крупной пьесе «Иванов» ее автор. А в целом случилось так, что жизнерадостный, полнокровный и круглолицый подросток превратился в утонченного молодого человека с характерными признаками психастенического синдрома...

Чехов — психастеник. Сегодня это утверждают многие специалисты. Увы, тут есть неприкрытые козыри, свойственные психастеникам: гложущие сомнения и тревога: что будет? как будет? зачем? Вечные внутренние самокопания при заметной публичной отстраненности и холодности, нежелание выражать чувства всерьез и при этом отменная письменная рассудительность, самоирония и обостренная до болезненности принципиальность. Психастеники боятся серьезных решений, узнаваемости, опасаются будущего и страшатся жизни в целом. «Жить не особенно хочется. Умирать не хочется, но и жить как будто бы надоело» — таков Чехов. Таковы его герои.

Такова, за известным исключением, вся русская интеллигенция. И недаром более цельная и жизнеутверждающая актриса М.Ермолова довольно резко характеризовала чеховские произведения: «Не могу я — все нытье да нытье». Ахматовой вообще казалось, будто в любом рассказе Антона Павловича сквозило душком колониальных лавок. Собственно, и обвиняемый в тех грешках недвусмысленно выражался о себе и себе подобных: «Такие люди не решают вопросов, а падают под их тяжестью. Они теряются, нервничают, жалуются, делают глупости. Дав волю рыхлым, распущенным нервам, теряют под ногами почву и поступают в разряд надломленных и непонятых».

И все же не только это очерчивает лица людей психастенического склада. Им, в частности, присуща завышенная планка чувства долга, принципиальности, педантичности. Вот и Антон Павлович, несмотря ни на что, письменно исповедовался: «Отец и мать — единственные на земле люди, для которых я никогда ничего не пожалею». Впрочем, по долгу совести, по лучшим своим качествам Чехов пекся о многих. Так, в письме-завещании, обращенном к сестре и найденном после его смерти, писатель распоряжается все доходы от постановок в театре и ялтинскую дачу предоставить ей, Марии Павловне. Дачу в Гурзуфе и скопленные 5 тысяч рублей — супруге. Что-то должно было отойти братьям и племянникам, что-то — родному Таганрогу на народное образование, а что-то — крестьянам принадлежавшего ему Мелихова.

Между прочим, в том самом Мелихове и окрест Чехов втихомолочку, под сурдинку совершал поступки великие. Достаточно сказать, что два десятка близлежащих селений при его участии, за его счет обзавелись школами, фельдшерскими пунктами, читальнями. Сбывая яблоки своего сада и ставя благотворительные спектакли, он проложил от ближайшей к Мелихову станции шоссе, организовал любительский театральный кружок при психиатрической больнице села Мещерского, налаживая до умопомрачения убогий деревенский быт. Вместе с тем, сомневаясь в необходимости содеянного, он сокрушался: «Человеку порядочному и непьяному можно жить в деревне лишь скрепя сердце».

И все-таки Чехов в Мелихове «и школу построил, и церковь украсил, и мужиков лечил», — вкратце отрекомендовал действия нашего героя писатель Борис Зайцев. Да, лечил мужиков, поскольку, закончив труднейший из факультетов Московского университета, медицинский, Антон Павлович, горя долгом к судьбам необразованных мужиков, подался простым земским врачом в Звенигородский уезд Московской губернии. И врачевал в распутицу и морозы, ночами, в глуши, направляясь к жалким избенкам, грязи, инфекциям, пьянству. «С гордостью ему не пришлось бороться, он ее не знал», — давал характеристику в очерке «Перечитывая Чехова» Илья Эренбург, имевший в том же былом Звенигородском уезде, на Новом Иерусалиме, дачу. Какая уж гордость у земских лекарей.

Ну а медицинская тема так или иначе отразилась во множестве чеховских произведений: «Хирургия», «Горе», «Лошадиная фамилия», «Темнота», «Враги», «Спать хочется», «Попрыгунья», «Жена», «Именины», «Скрипка Ротшильда», «Дом с мезонином», «Моя жизнь». Герой рассказа «Анюта» учится, подобно автору, на медицинском факультете Московского университета. И кто не знает таких чеховских творений, как «Палата № 6», «Черный монах», «Припадок», где медицинская тема в целом перемежается с вопросами психиатрической науки?

Однако и в выбранной профессии Чехов оставался Чеховым, то есть рефлексирующим и принципиальным. Оказавшись как-то у постели обреченной девочки и ничем не сумев помочь, Антон Павлович вернулся домой и навсегда снял с двери входную табличку «Доктор Чехов». Врача в себе он больше не видел. Зато встал перед вечностью писателем и драматургом.

И хотя тот же Эренбург считал, что «к успеху Чехов относился с усмешкой», сегодня лишь в Москве мы имеем дом-музей в Кудрине, станцию метро «Чеховская», библиотеку имени Чехова с Культурным Чеховским центром при ней. Наконец, Художественный театр имени Чехова. Усмешка выходит слишком широкой...

К слову, чеховское драматургическое начало шло от бесшабашного таганрогского детства. Учился он так себе, частенько за прогулы уроков «отдыхал в карцере» и вообще вместо отпущенных восьми лет провел в гимназии десять. Доставалось и за воспрещаемое посещение театра. Инспектор гимназии отлавливал подопечных на входе в местный дворец Мельпомены, но Чехов, имевший рост более 180 см, напяливал отцово пальто, подклеивал бороду и маскировался под темными очками. Так и проникал внутрь театрального заведения. А что там давали? В основном — легкий жанр, оперетту. Наш повеса десятки раз ходил на «Прекрасную Елену» Оффенбаха — это его потрясало. Еще в гимназии он написал пьесу «Безотцовщина», много позднее под напором московского антрепренера Корша переработанную в пьесу «Иванов». В отличие от опереточных персонажей, лица этой и последующих крупных пьес страдают преждевременным душевным старением, ощущением пустоты и ненужности. Они, подобно их сочинителю, перепадчивы в настроении, о чем признавался сам Антон Павлович: «В русской возбудимости есть удивительность быстро сменяться утомляемостью». Или еще по-чеховски: «От природы характер у меня резкий, я вспыльчив, но привык себя сдерживать».

Сдержанность иногда доходила до глупости. Задыхаясь от табачного дыма куривших гостей, Чехов не решался сделать присутствовавшим замечание. И страдал. Сдержанны в переживаниях и эмоциях и многие чеховские персонажи. Более того, среди них трудно выделить откровенно злых или добрых. Однако лучшие из них теряются в действительности, мечтают о прошлом: «Настоящее всегда хуже прошлого». Почему?

Ну а еще в больших чеховских пьесах нет счастливой любви. Не верите? В этом легко убедиться, если вспомнить собирающую полный зал «Чайку» благодаря звездному составу: О.Табаков, М.Зудина, Д.Мороз. Раз в месяц она непременно витала в новом здании театра под руководством Олега Павловича Табакова. Здание, строившееся в 2007–2016 годах, встало на углу улицы Гиляровского и Сухаревской площади и нынче весьма популярно среди москвичей-театралов. Увы, в живых уже нет основателя легендарной «Табакерки», но о шедшей с его участием «Чайке» в инсценировке режиссера К.Богомолова ничего доброго не скажешь. И даже вспомнишь просьбу великого актера Малого театра Ленского, некогда обращенную к Чехову: «Не пишите для сцены». Тем не менее и богомоловская «Чайка» давала дополнительное представление об особенностях драматурга. Чехов сочинял ее, уединяясь во флигеле мелиховской усадьбы. Порой писал напролет ночами: «Я за ночь два раза водой обольюсь, и ничего».

Только вот святая вода не смыла зрительского непонимания в столичной Александринке. Премьеру не приняли. И тогда у ошеломленного Чехова впервые горлом пошла кровь. Не вступая в дискуссии, провальный автор спешно ретировался к вокзалу. «В Москву! В Москву!»

Но и там, в Художественном театре, его основателю В.Немировичу-Данченко стоило огромных усилий упросить Чехова еще раз попытать счастья с провалившейся «Чайкой». Автор ни в какую не соглашался. Лишь вслед за переработкой текста режиссером Е.Карповым и издателем А.Сувориным «Чайку» рискнули подать московской публике, и... фурор! Что вынесли тогда москвичи? Всего скорее, то, что закладывал сам Чехов. Несмотря на определение пьесы как «комедия», это трагедия. Драма потерянного поколения с его внутренним увяданием, изнашиванием. Это вещь о человеческой непонятости и ненужности. Это о любви, носители которой обречены на гибель. Пожалуй, от комедии комичен разве что доктор Дорн, простодушно предлагающий каждому исцеляться валериановыми каплями.

Вообще, в своих пьесах Чехов с явной иронией взирает на докторскую профессию: вспомним Астрова в «Дяде Ване», вспомним Дорна. Обычное чеховское состояние, когда он пересмешничает над собой, над былым своим докторством. Чехов — пересмешник, выдававший на поверхность с гарниром иронии вовсе не то, что лежало внутри. Тем качествам писатель оставался верен вплоть до смерти, случившейся в Германии. Он впал в бред, что-то бормотал об устрицах, но, придя в сознание, шепнул подошедшему врачу: «Я умираю». Лекарь не утешал, а предложил отходившему шампанское. Знавший немецкую врачебную практику давать шипучий напиток перед кончиной, Чехов улыбнулся и произнес: «Давно я не пил шампанского». То были слова финала. Перевозили в Москву тело усопшего в вагоне для транспортировки устриц и прочих морепродуктов. Мистика? Так или иначе, прощаться с новопреставленным пришли толпы. «Это был обаятельный человек, скромный, милый», — скажет Толстой.

Да и многие мировые литературные величины попали под своеобразное чеховское обаяние. Англичане Голсуорси, Моэм, Хаксли, немец Томас Манн, американцы Артур Миллер и Теннесси Уильямс, даже французский абсурдист Ионеско. Под воздействием Чехова Бернард Шоу написал «Дом разбитых сердец». Примеров множество. Есть мнение, будто бы непростой интерес проявляли к Антону Павловичу и отцы-основатели МХТ Немирович-Данченко и Станиславский. Говорят, они, пытаясь привязать модного драматурга к своему детищу, не без умысла подыскали ему невесту — Ольгу Леонардовну Книппер. Богемная небожительница как раз подходила склонностям потенциального супруга к межтерриториальному браку: он в Крыму — она в Москве, он в Москве — она на гастролях.

Между тем одни из гастролей вылились в роковые. Дело в том, что Книппер, ученица Немировича, состояла с наставником не только в творческих отношениях. Утверждают, и беременность была не от Чехова. Сердцеед-наставник уговорил актрису ехать со спектаклями в Петербург (ох уж эта фатальная для Чехова столица!). Книппер боялась, противилась, но тронуться в провальный для Антона Павловича город пришлось. Там на сцене она оступилась, упала — и в итоге врачи удалили шестимесячный плод. Детей больше иметь Ольга Леонардовна не могла. Увы, и это жизнь Чехова, его сложный, особенный мир. «Мне кажется, человек должен быть верующим или искать веры. Иначе жизнь его пуста», — рассуждает героиня «Трех сестер».

И сам автор, борясь с пустотой жизни, что-то искал, от чего-то бежал, к чему-то склонялся. Веру нашел в литературном и театральном творчестве. Что ж до его расколотой половины, она, в отличие от Антона Павловича, прожила завидно долго, без малого столетие. И к концу все еще оставалась подтянутой и элегантной, даже эффектной. Только вот почти не поднималась на ноги и почти утеряла

Дар зрения

Да, потеря зрения или отсутствие его от рождения формирует особую психологию, особую психику и поведение. Тайны здесь нет, ибо до 90 процентов информации человек черпает посредством глаз. Теряя зрение, он словно попадает в вакуум, в изолированное пространство. Многие в таких условиях становятся недоверчивыми, настороженными, обидчивыми. Характер портится — неспроста в рассказе «Лирник Родион» И.Бунин заметил: «Слепые — народ тяжелый». Эту тему в «Слепом музыканте» пытался исследовать В.Короленко, но не смог раскрыть ее правдиво и полностью.

Между тем о людях, потерявших зрение, писали многие: К.Паустовский, Н.Заболоцкий в стихотворении «Слепой»... И писали в красках многие — вспомним знаменитых «Слепцов» передвижника Н.Ярошенко. А знаменитый врач В.Филатов слагал стихи об исцелении зрения. Обращался к деликатной теме великий француз Беранже в стихотворении «Слепой нищий», где, в частности, говорится: «Бросьте несколько грошей в шапку старого слепого». Да и наш соотечественник Радищев в главе «Клин» бессмертного «Путешествия из Петербурга в Москву» описывал незрячего певца и музыканта.

Это сермяжная правда: люди незрячие в желании творческой реализации, здорового самоутверждения и попросту из нужды нередко берут в руки музыкальные инструменты, развивают вокал, берутся за сложение стихотворений.

Моя хорошая, увы, ушедшая знакомая, В.Василевская, руководила сколоченным ею театром-студией, сочиняла исторические пьесы, режиссировала, играла, танцевала. Более того, в местном бирюлевском ДК она вела театральную и хореографическую студии, экстерном окончила Гуманитарный университет и стала автором трех изданных романов из жизни египетских фараонов. Всегда жизнерадостная, общительная, с отличным чувством юмора. Я гордился и горжусь дружбой с Верой.

К счастью, она не единственный пример борьбы мужества и самообладания. Вообще, среди потерявших зрение или слепорожденных немало светлых, целеустремленных, позитивных представителей. Их предостаточно, они стремятся к самовыражению, утверждению жизни через различные виды творчества. Вспомним итальянского тенора А.Бочелли, американского музыканта С.Уандера, российскую исполнительницу Д.Гурцкую.

Большим подспорьем для развития творческих задатков в московских условиях является выстроенный к 1970 году на улице Куусинена, д. 19, Дворец культуры Всероссийского общества слепых с залами на 650 и 300 мест. Недавно еще при данном особенном учреждении действовало три десятка самодеятельных коллективов. Сегодня — в результате банального сокращения средств и коррупции — на плаву остались единицы. Среди них — хореографическая группа «Шоу премьер», ежегодно за свой счет выезжавшая с итоговыми выступлениями за пределы Москвы. Это тоже путешествие к творчеству. Сохранились вокальная студия и уникальный театр «Внутреннее зрение», получивший статус народного. Сезон 2017/18 года для театрального коллектива был юбилейным, полувековым. И здесь нередко дают Чехова — правда, либо его ранние, легкие и жизнелюбивые пьесы, либо инсценировки рассказов начинающего Антоши Чехонте.

Тем не менее репертуар театра незрячих и слабовидящих разнообразен. А начиналось все с кружка при одной из специализированных столичных школ-интернатов Всероссийского общества слепых (ВОС). Так получилось, что туда пришла не сжившаяся с новым «главным» театра драмы и комедии, будущей «Таганки», профессиональная актриса Элла Иосифовна Варшавская. Она, что называется, взяла расчет, не без успеха послужила на других сценах и вдруг... С возведением ДК ВОС она организовала, возглавила и более сорока лет руководила «Внутренним зрением». Позже главным режиссером самобытной труппы являлась И.Некрасова. Что было ей ставить? Конечно, Некрасова, с ее фамилией, как говорится, тут и карты в руки.

Кстати, о картах: не секрет — поэт, как сказали бы нынче, страдал игроманией. Вот и в поставленной Некрасовой 23 апреля 2017 года некрасовской «Осенней скуке» косвенно прозвучала карточная тема: игры проходили в Дворянском собрании и Английском клубе Петербурга, озвученными на сцене. Правда, сам автор обуревавшую его страсть умел направить в нужное русло: бывало, подыгрывал тем, от кого зависел выход в свет выпускавшегося журнала. Жила в Некрасове и барская страсть к охоте — и это не ускользнуло от «Внутреннего зрения». А вот некрасовская помещичья тоска, изумительно обыгранная в ДК ВОС А.Петровым в роли Варина, отличается-таки от хандры и утомленности героев Чехова.

Однако кое-что характеры и психологии двух выдающихся авторов скрепляет: известная желчность, тяготение к драматизму и... мужественность. По крайней мере, оба — и Чехов, и Некрасов — стоически претерпевали приближение мучительной смерти. Напомню, надвигающуюся кончину Некрасова ускорило и сделало невыносимой онкологическое заболевание кишечника. Проведенная операция лишь обострила муки, но, преодолевая выпавшее, поэт продолжал писать, заниматься издательской деятельностью и даже позировал в постели художникам.

Поведение, заслуживающее примера, — ему в такт и поведение тех, кто оберегает творческое начало, теплящееся в наши нелегкие дни внутри очага культуры и творчества на улице Куусинена. Ну а еще при том очаге, помимо артистических содружеств, существует и Музей Всероссийского общества слепых.

Что ж, проблемы зрения, его полного или частичного отсутствия волновали десятки творческих знаменитостей. Для иных она была прочувствована изнутри, насущна воочию. Автор эпической «Одиссеи» Гомер был слеп. Потеряли зрение французские живописцы Оноре Домье и Эдгар Дега, наши Левицкий и Врубель. Был и потерявший зрение на Великой Отечественной поэт Эдуард Асадов. Был и ослепший вслед за участием в Гражданской войне и ликвидацией разрухи писатель Николай Островский — сходите в музей «Преодоление» его имени на Тверской. Может, переосмыслите автобиографический роман «Как закалялась сталь», в наши циничные дни подвергающийся осмеянию и небрежению. Современник Островского М.Булгаков остался почти не видящим к концу жизни. Как и удивительный писатель А.Ремезов, знакомый второй супруге Булгакова по иммиграции и зарисованный ею в воспоминаниях. Увы, почти полностью потеряли зрение актер А.Баталов, М.Волонтир, И.Бортник. К ним относится и корифей Малого театра Игорь Ильинский, запомнившийся миллионам советских телезрителей по версии чеховских рассказов «Эти разные, разные лица». Даже лики ряда святых омрачила офтальмологическая проблема: Исаак Сирин, Лука Крымский, Феофан Затворник — людьми все они, кстати, были творческими.

Между тем потерять зрение к финалу жизни — одно. Иное — проститься с ним в молодости или в детстве, что значит абсолютно иной подход приспособления к жизни, формирование новой психологии, другое существование в быту. Позволю типичный пример в виде стихотворения И.Бродского «Пилигримы»:

Пыль пилигримских дорог:

Храмы да монастыри,

В хоре натруженных ног

Регентом был не старик.

Был я двужилен и юн,

Шел на Божественный свет,

Но горькую чашу пью,

Оставшись в дороге слеп.

И уж не вижу в упор

Храмов: а мне ль не до вас?

Грешный, немой мой укор

Ставших ненужными глаз.

В них же — печаль. Или страх?

Ведь я ничего не смог:

Все, что мной нажито, — прах,

Пыль пилигримских дорог...

И все же это искореженный мир сложившегося человека. Несхожая внутренняя среда зарождается у тех, кто слепоту обрел от рождения. Эту трагедию кто-то пытается переплавить и развернуть в русло творчества, но кто-то теряется, замыкается, озлобляется, деградирует. Все мы — живые, разные люди и живем каждый по-своему. Творчество — великий выход, но надо суметь в тот выход проникнуть. Дано не каждому. Далеко не каждому дается и удается попасть в творцы из тех, кто проблем со зрением не ведает. Главное — задаться соответствующей целью.

Похоже, творческой целью отразить мир во множестве его проявлений задался и цитируемый повсюду Федор Михайлович Достоевский, романы и переписку которого, в частности, штудировал и Чехов, ценивший нашего очередного героя как боговидца и большого психолога. Да и театру «Внутреннее зрение» Достоевский отнюдь не чужд. Лишь в последние годы здесь инсценировали «Село Степанчиково» и «Дядюшкин сон». «Если судьба обрушится на кого бедой, то ударам и конца не бывает» — так выразился автор «Дядюшкиного сна», но, вопреки меткому выражению, актеры «Внутреннего зрения» стараются отвести удары судьбы за счет стойкости и других добрых качеств характера, они борются и, таким образом, остаются

С Достоевским

Да, еще один наш персонаж, 200-
летие которого отмечено в ноябре 2021 года, сценическим вниманием не обижен. А сам юбиляр писателем и драматургом стал не без воздействия педагогической методики частного пансиона А.Чермака, где упор делался на языки и словесность. И то сказать, у Чермака учащимся, в том числе братьям Достоевским, преподавали прославленные профессора университета: Перевозчиков, Грановский, Давыдов. Впоследствии навещая город рождения и проезжая там по Басманным (пансион находился на месте дома № 31 по Новой Басманной улице), Достоевский наполнялся теплотой приятных воспоминаний. Уехав из Первопрестольной в град Петров, он напишет там несколько пьес: «Мария Стюарт», «Борис Годунов». Но где они? Исчезли бесследно.

Есть мнение: те ранние произведения погибли при обысках по так называемому «делу петрашевцев». Молодой Федор Михайлович увлекся концепцией социалистов и был привлечен к суду вместе с Плещеевым, Майковым, Рубинштейном. Достоевского приговорили к смертной казни, вывели на Семеновский плац и за считанные минуты до жуткой развязки тяжкое наказание заменили каторгой. Позже пережитые впечатления будут описаны в романе «Идиот», о котором А.Цветаева скажет: «Первая книга на земле». Я не раз видел прекрасные переложения той книги — в театре Советской армии, на Малой Бронной. Устойчивая театральная легенда гласит: дескать, на премьере «Идиота» в БДТ, поставленной Товстоноговым, ленинградская интеллигенция перебила все стекла и задавила на входе привратника. А ведь шли внимать «князю Христу», то есть князю Мышкину Смоктуновского.

Говорят, главным прообразом христоподобного героя явился называемый москвичами святым доктор Гааз. Герцен, также гипотетически претендующий на прототип Мышкина, с любовью отозвался о Фридрихе (Федоре) Гаазе в «Былом и думах», а Достоевский вывел его как «старичка, всю жизнь таскавшегося по острогам». Увы, остроги, запечатленные в «Записках из Мертвого дома», стали своеобразной вехой в жизни писателя. На каторге и в ссылках Достоевский перевидел множество страждущих и обремененных — тех, кому посвятил жизнь «святой доктор» Гааз, живший под девизом: «Спешите делать добро».

Гааз родился в Германии, воспитывался в столь неблизком Достоевскому католическом духе, окончил Венский университет и лечил глазные болезни. Однако воистину народные почитания он обрел в Москве, куда перебрался в 1802 году, поддавшись на уговоры исцеленного им от слепоты российского сановника Репнина. У нас доктор сказочно разбогател — у него появились личный экипаж, дом, фабрика. Чуть позднее все движимое и недвижимое имущество он пустит в оборот и начнет подвиг милосердия, граничивший, как у князя Мышкина, с юродством. В Москве, в Малом Казенном, д. 5, доктор отстроит для бедноты отделение Полицейской больницы и съедет туда на крошечную казенную квартирку. Гааз раздавал все и деньги нередко переводил от «неизвестного лица» неведомого благотворительного общества. Став главным врачом тюремных больниц, он за свой счет улучшал питание и быт арестантов, открывал при темницах мастерские. Партии осужденных врач лично провожал до границ города, а когда те прибывали к месту назначения, вел с узниками переписку и помогал продуктами, книгами, деньгами. В своих воззрениях на отношение к преступникам — а Федор Петрович полагал, что зачастую преступления спровоцированы невежеством, — Гааз схлестывался и с митрополитом Московским Филаретом, весьма почитаемым Достоевским. Ничто не сдвигало его с твердыни собственного мнения по поводу узников и неимущих.

В Москве авторитет его был непререкаем. Однажды ночью, когда доктор спешил на вызов к больному, в темном проулке его прижали мазурики, требовавшие снять шубу. Узнав вдруг в жертве Гааза, налетчики сопроводили встреченного ими до квартиры болящего — чтобы уж точно никто не тронул. И шубу вернули.

Когда «святой доктор» скончался, денег на похороны попросту не было. Погребли за казенный счет, а на медяки, собранные народом, на Немецком кладбище соорудили надгробие. Как и в случае с Достоевским, проститься с любимцем пришли десятки тысяч человек. Могильную ограду позднее «украсили» каторжными цепями — подобными тем, что в свое время ограничили личное пространство Федора Михайловича.

Конечно, лучшего из «Идиотов», то есть в Большом драматическом, я не видел. И видеть не мог. А из тех сценических версий Достоевского, что довелось наблюдать последними, были «Дядюшкин сон» с В.Этушем у вахтанговцев, «Вечер с Достоевским» по «Запискам из подполья» в «Сатириконе» и «Белые ночи» в «Мастерской П.Фоменко».

Недавно еще на Кутузовском проспекте, д. 30/32, существовал кинотеатр «Киев», открывшийся в 1951 году на первом этаже внушительного сталинского дома и считавшийся базовым для украинских республиканских киностудий. Три десятилетия спустя Союз распался, «дружба народов» едва не перетекла во всеобщую потасовку, а «братские» республики обрели сомнительную самостоятельность. Приказал долго жить и великий советский кинематограф. С гибелью отлаженной системы кинопроката закончил недолгую жизнь и «Киев» на Кутузовском. Символично. Впрочем, с его закрытием началась иная творческая наполненность, ибо в 1993 году правительство Москвы выпустило указ об образовании нового столичного театра — «Мастерская Петра Наумовича Фоменко», появившегося в 1988 году на основе смешанного курса мастера, из которого выпорхнули такие знаменитости, как режиссеры С.Женовач, В.Каменькович, И.Поповски, актрисы Кутеповы и многие другие. С 1995 года под нужды «Мастерской» отвели двухзальные помещения былого «Киева». Рядом, на набережной Шевченко, выросло и новое отдельное здание. Но и в старом, камерном, не спадает творческая активность.

Одним из репертуарных спектаклей стало переосмысление режиссером Дручеком романтической повести Достоевского «Белые ночи». Не скажу, что это взрыв в режиссуре или актерском деле, но постановка о вечных ценностях — любви, самопожертвовании — вышла крепкой, классической и домашней. Там нет потуг на изыски и выверты постмодернизма, ну разве что героиня Настеньки в исполнении П.Агуреевой не вызывает сострадания, заложенного великим автором. Настенька не тот трогательный, беззащитный, одинокий, растерявшийся на житейском перепутье персонаж. Она широко распространенный женский тип, работающий под наивность, но не упускающий ради своего «я» шансов среди избранников. Напротив, лирический герой одинок безысходно и жертвенен, чем и вызывает живое сочувствие зрителей.

На камерной сцене, перед залом в 140 мест мерцает свеча, олицетворяющая полумрак петербургских белых ночей. Что ж, свои «Ночи» Достоевский сочинил, проживая в доме на углу Исаакиевской и Малой Морской. Исаакий и Морские нередко звучат в произведениях писателя: «Униженные и оскорбленные», «Идиот», «Пассаж в Пассаже», «Подросток». И речь ведущего героя «Белых ночей» пересыпана типичными топонимами северной столицы: Крестовский, Каменный, Аптекарский, острова, Фонтанка, Мойка, Невский. О, Петербург Достоевского!.. Кто-то отождествляет его с адресами «Преступления и наказания»: Сенная площадь, Пески, Коломенские улицы, Васильевский и Петровский острова, Летний, Юсупов и Михайловский сады, Садовая улица, Вознесенский проспект. И недаром: там, в доме Толя (№ 27), напротив церкви Вознесения Господня, Достоевский квартировал с молодой женой сразу после свадьбы. Молодых венчали в Троицком соборе лейб-гвардии Измайловского полка, и впоследствии какое-то время Достоевские будут проживать во 2-й Роте Измайловского полка, отмеченной в «Идиоте». И все-таки Анна Григорьевна замечала, что не в Петербурге, а в Москве им всегда было спокойнее и уютнее.

Так что же Москва Достоевского, ее уроженца? Окунемся в атмосферу моноспектакля театра «Сатирикон», пробежимся в этой связи по иным театральным содружествам и остановимся у некоторых родных писателю уголков Первопрестольной...

Итак, «Вечер с Достоевским» в режиссуре В.Фокина начинается вразрез с автором «Записок из подполья». Да, публику, особенно современную, тяжело держать на монотонной угнетающей ноте. Потому, стаскивая авторское одеяло Достоевского на себя, треть спектакля исполнитель единственной роли К.Райкин со зрителем заигрывает, совершая вызывающие смех эксцентрические выходки и ужимки. Эксцентричный, нервный, взрывной актер как будто бы совпадает с характером автора в целом: «Я человек больной, злой я человек».

Достоевскому, унаследовавшему от деспотичного отца многие недобрые качества, к сожалению, нельзя отказать в злых проявлениях. Даже ранние его памфлеты, да и более поздние крупные произведения настолько едко, узнаваемо и зло проходились по окружающим современникам, что кто-то из них не мог простить обиды Федору Михайловичу и прерывал общение.

Достоевский не встречался с Толстым, хотя периодически пересекался на общих мероприятиях — в частности, при посещении 10 марта 1878 года лекции Соловьева в Соляном городке Петербурга. Лишь после смерти Федора Михайловича его вдова навестила Толстых в московских Хамовниках. С Лесковым Достоевского развело отношение к Церкви — автор непринятого Лесковым «Идиота» в «Дневнике писателя» оставил на «противника» острую эпиграмму. Ценя поначалу Белинского и Герцена, наш герой разошелся с ними по политическим и религиозным воззрениям. Те же воззрения разобщили его с Тургеневым и Некрасовым. Правда, когда последний совсем занемог, Федор Михайлович посещал болящего до его кончины. И хоронил на тихом погосте Новодевичьего монастыря Петербурга. Впечатления от похорон и самого кладбища подвели было к решению упокоиться именно здесь — и если бы не кульбиты судьбы, так и обрел бы вечный покой неподалеку от Некрасова. Только вот в Александро-Невской лавре, описанной Гончаровым в повести «Лихая болесть», место предоставили бесплатно.

Кстати, ценил Достоевский и Гончарова — как писателя. Человеком же считал скучным, напоминающим заурядного чиновника. Но были верные друзья. Они-то и пытались выручить закабаленного долгами умершего брата и собственной нуждой писателя, когда один издатель предложил Федору Михайловичу создать что-либо значимое, но в кратчайшие сроки. Мы все помним этот сюжет по фильму А.Зархи «26 дней из жизни Достоевского». На деле же озабоченные товарищи предложили Федору Михайловичу задать тему, дабы те ее совместно обработали и написали, Достоевскому оставалось что-то подкорректировать и сдать. Спасительную идею Федор Михайлович отклонил сразу: свою фамилию, мол, под чужим произведением не поставлю.

Тогда друзья присоветовали помощь стенографистки — так в жизни обездоленного Достоевского возникла настоящая спасительница. И возник «Игрок» со страстями, прочувствованными автором воочию. Да, он играл и до Анны Григорьевны и проигрывался на рулетке при ней, закладывая украшения молодой супруги и совместные пожитки. Ненавидел в себе малодушие и страсть, кляня себя, обзывая «скотом», каясь, он вновь и вновь нес личную жертву безволия к Голгофе азарта. Собственно, и в ранней молодости, едва очутившись в Петербурге, он лихо спускал скудные, присылаемые родителями средства на бильярде и картах. Болезнь. «Я человек больной...»

А ведь болезнь, описанная в героях «Идиота», «Братьев Карамазовых», «Подростка», существовала и впрямь: падучая, эпилепсия. Ею страдали многие: царевич Дмитрий, Петр I, Елизавета Петровна, святитель Тихон Задонский (кстати, один из наиболее почитаемых Достоевским святых). В наши дни ей мучился трогательный актер «Таганки», где мне довелось видеть сотворенное Ю.Любимовым «Преступление и наказание», Г.Ронинсон — Фирс из поставленного там же А.Эфросом чеховского «Вишневого сада».

Позволив себе отклонение, замечу: Чехов к творчеству Достоевского относился субъективно. «Очень уже длинно и нескромно. Много претензий», — сообщал Антон Павлович издателю А.Суворину. Когда Немирович-Данченко озадачил его вопросом, читал ли драматург «Преступление и наказание», тот в свойственной ему манере уклончиво отшутился: мол, берегу сие удовольствие к 40-летнему возрасту. С наступлением 40 лет режиссер повторил вопрос. «Прочел, но большого удовольствия не получил».

Ну а я помню личное потрясение от прочитанного за ночь романа и увиденного в театре Моссовета спектакля «Петербургские сновидения» с Г.Бортниковым и Л.Марковым. Впрочем, как мы уже указывали, Чехов то и дело скрывал за иронией и уклончивостью прямое мнение. Это его естество. Так или иначе, Антон Павлович современником и тем более близким Достоевскому быть никак не мог и на его творчество взирал с дистанции прошедшего времени.

В отличие от него, некоторые из действительных современников Федора Михайловича высмеивали недуг великого эпилептика. Вот вам и «злой я человек». Тема самокопания, выворачивания внутренней гадости — ведущая в творчестве писателя. Отчетливо слышна она и в моноспектакле К.Райкина. И во множестве прочих сочинений Федора Михайловича, так же как в «Записках из подполья», пробивается детская тема. Автор детей любил, относился трепетно. Кое-кому из его собственных чад восприемником стал близкий друг Аполлон Майков. Увы, некоторые из детей писателя умирали в младенчестве, в том числе и первенец, дочь Соня, — ее не стало в Швейцарии, и Достоевский Швейцарию возненавидел. Смерть детей лишь усугубляла уязвимую психику. А помните мучительный вопрос Ивана Карамазова о несовершенстве нашего мира, где страдают и гибнут безгрешные младенцы и отроки?

Больной и опять-таки не обойденной в «Записках» являлась и тема падших женщин. Падшей — и о парадокс! — благодетельной, почти святой, была Сонечка в «Преступлении», Елизавета в «Записках». И вот еще парадокс: театр «Сатирикон», перебравшись в полном составе из Ленинграда в Москву в виде руководимого А.Райкиным Театра миниатюр, с 1982 года получил прописку на Шереметьевской, д. 8, в здании кинотеатра «Таджикистан», — все это район Марьина Роща, имевший нарицательное прозвище как место преступности и разврата. Говорят, будто и здешнюю церковь во имя образа Нечаянная Радость выстроили на средства одумавшихся проституток. Скорее всего, легенда, но характеризующая.

Что ж до Марьиной Рощи и занятого «Сатириконом» кинотеатра, имя «Таджикистан» обрел новый очаг кинематографической культуры в московском районе Строгино, а утерявшим соответствующий очаг жителям Марьиной Рощи к 1986 году возвели на Шереметьевской, д. 2, двухзальную «Гавану». «Таджикистан» в Строгине снесли под очередной торгово-развлекательный комплекс, а «Гавану» предоставили коммерческому объединению «Планета КВН».

Здесь-то, поскольку здание «Сатирикона» реконструируется, и прошел «Вечер с Достоевским». Замысловатая бредовая ситуация опять-таки сродни обстоятельствам, в которые погружались персонажи писателя — Родион Раскольников, Аркадий Долгорукий, Иван Карамазов. Их навязчивые идеи перерождались в пограничные состояния, бред, потустороннюю реальность. А бред или реальность кочевания самого театра «Сатирикон»? Увы, реальность. Как и реальность, оборачивавшаяся бредом кочевание по углам и каморкам самого Достоевского. В частности, в Петербурге им были задействованы гостиница на Большой Конюшенной, адреса на Казначейской улице, дом Архангельской по Серпуховской улице, дом 3 по Екатерингофскому проспекту, здание на углу Лиговки и Гусева переулка и прочее, прочее. «Творец человеческих мук», как величала писателя А.Цветаева, сам постоянно мучился, постоянно страдал от бездомности.

Очутившись в Петербурге, в военно-инженерном училище, расположившемся в Михайловском замке убиенного императора Павла, Достоевский тосковал по Москве и был прозван делившими с ним тяготы казенщины Григоровичем, Кюи, Трутовским Монах Фотий. Максим Трутовский, написавший в 40-х годах XIX столетия первый портрет Достоевского, отмечал и его полную неприспособленность к службе, и «угловатые, а в то же время порывистые движения». По выходе из замка, места мистического, населенного, по убеждениям обывателей, духами, Достоевский попал на службу в Петропавловскую крепость, но вскоре подал в отставку. Опять-таки безутешно мыкался по квартирам и одно время что-то снимал на пару с Григоровичем. О ту пору, по словам Федора Михайловича, скудный их рацион составляли хлеб да молоко. «Я заметил, что в тесной квартире и мыслям тесно», — отмечал позднее наш великий кочевник в «Униженных и оскорбленных». Сам был унижаем, склоняем, хулим. Как венец — почти что казнь. Потом — восстановление в дворянстве и разрешение проживания в Твери.

Когда приспело время возвращения в столицу, на него пало долговое бремя скончавшегося брата, редактировавшего журналы «Эпоха» и «Время», с которыми сотрудничали А.Григорьев, Я.Полонский, Н.Страхов. Однако что-то, как говорится, пошло не так. В итоге не приспособленное к практической изнанке жизни дитя — Достоевский Федор предстал у черты долговой пропасти. «Я всегда хотел всего или ничего», — скажет герой его «Кроткой», а сам подпадал более под «ничего». Его обманывали, еще и еще раз требовали уже уплаченное — и, если бы не решительность спасительницы-супруги, которую, кстати, многие упрекали в чрезмерной расчетливости, пришлось бы Федору Михайловичу ходить по воду с кружкой к Фонтанке — по бедности, как герой «Скверного анекдота». Вот и в «Вечере с Достоевским» в «Записках из подполья» озвучены нелюбимые писателем Сенная площадь, Волково кладбище, Рига. А «Вечер» попался в цепкие лапы своего скверного анекдота: спектакль, пока его играли, давался то тут, то там, чаще — в бывшей «Гаване».

Между тем здание отжившего свое кинотеатра высится аккурат напротив отжившего свое первого общегородского московского кладбища — Лазаревского. Опустошенный по революции обширный погост, где покоились художник В.Васнецов, актер и создатель легендарных бань С.Сандунов, архитектор Н.Никитин, бытописатель И.Кондратьев, «московский старец» Алексий (Мечёв), супруга Белинского, бесовски обратили в парк для детей. Забавы наследников на костях предков — это по-нашему.

Мария Ермолова считала, что Достоевский заставляет страдать собственных героев, не давая им никакого выхода. А какой выход в разорении кладбищ, осквернении храмов? Не то ли предсказывал в своих «Бесах» великий пророк Достоевский? Не то ли отразил в переработке «Бесов» в виде «Одержимых» поддавшийся большому влиянию Достоевского французский писатель и драматург Альбер Камю? Между прочим, в перестроечные годы те «Одержимые» выстроились на сцене Московского драматического театра имени А.С. Пушкина — и это надо было видеть: Г.Тараторкин, Н.Пастухов, А.Пашков, В.Баринов. Атеистическое и советское сознание отступало, переворачивалось.

А наяву тогда же дала крутой разворот и судьба находившейся на Лазаревском кладбище Свято-Духовской церкви. Ее переосвятили и отремонтировали. Замечу: именно в ней не раз бывал Федор Михайлович, заказывая панихиды по лежащей на Лазаревском матушке. Покойница в бытность проживания семьи на Божедомке хотя бы раз в год вывозила детей в Сергиеву лавру и к прочим святыням, но сама не одолела чахотку. Кладбищенский же храм Сошествия Святого Духа, несмотря на болезни, выжил и словно бы дал сойти Духу на бывавшего здесь писателя.

Сегодня по соседству с необычайного вида храмом появился и храм-часовня во имя Владимирской иконы Божией Матери. Как раз в конце своей жизни Достоевский стал прихожанином Владимирской церкви у питерских Пяти углов, где, к моей гордости, крестили мою прабабушку. Священник той церкви, нынче получившей величественный статус собора, стал духовником писателя, исповедовал и причастил на дому умиравшего Федора Михайловича. В день смерти писатель попросил супругу принести подаренное ему в Тобольске женами декабристов Евангелие, почитали. Наступило некоторое умиротворение, и вскоре недуживший произнес: «Я точно знаю, что сегодня умру». Прибежал пасынок, содержавшийся Достоевским, требовал переписать на него завещание, но писатель этого уже не увидел.

Его отпевали в Духовской церкви (опять-таки) лавры. Скорбную службу вели два архиерея и десяток священников. Толпа в 60–80 тысяч шла прощаться, запрудив весь Невский. Новопреставленный ушел тихо — в отличие от родного отца, которого, как считается, забили крепостные, не выдержавшие издевательств. Погребли Достоевского-старшего у приходской Свято-Духовской церкви. Мистика?

Скромное именьице Даровое под Зарайском, поминаемое так или иначе в «Преступлении и наказании» и «Карамазовых», писатель очень любил. Насадил сохранившиеся там по сей день яблони, но о том, что создадут в усадьбе музей, наверное, и думать не думал. А музей в единственной из уцелевших построек, летнем домике, состоялся. Побывав там, задал вопрос экскурсоводу о версии убийства отца писателя дворовыми. «Никаких документальных подтверждений тому нет», — подытожила спрошенная.

Так или нет, черты отца-деспота явно перенесены на облик отца Карамазовых. Реальный же родитель писателя, как известно, состоял в штаб-лекарях. Неподалеку от Лазаревского кладбища, на Божедомке, при основанной вдовой императора Павла Мариинской больнице для женщин любого звания и сословия Михаил Достоевский получил место и казенную квартиру. Там, на современной улице Достоевского, а тогда Новой Божедомке, и родился будущий писатель.

Это опять-таки характерно и символично: «божедомками» в просторечии искаженно именовали так называемые «убогие», «божьи» дома, то есть места расселения, а то и погребения людей обездоленных, обиженных, убогих. Персонажей писателя, одним словом. А божедомских урочищ в Москве было несколько: у Покровского монастыря на Таганке, в изголовье Пречистенки, при упраздненном Воздвиженском монастыре.

Последняя из Божедомок стала родной нашему герою. Там, поблизости от современной станции метро «Достоевская», с 1928 года существует первый в стране мемориальный музей писателя. Позднее музей появится и по последнему адресу проживания Достоевского в Петербурге и в Старой Руссе, где так любили отдыхать Достоевские. Правда, сезон 1872 года принес им в курортном городе много несчастий: пришло известие из Рима о смерти сестры Анны Григорьевны, из Петербурга — о серьезном повреждении ноги матери супруги. И сама Анна Григорьевна в то лето едва не скончалась от горлового нарыва. Возвращаясь через Новгород в столицу, Достоевские чуть ли не распрощались с рукописью «Подростка», прихватив на пристани чужой чемодан, а свой, слишком похожий, оставив. Спасла сметливая Анна Григорьевна, кинувшаяся, опережая наступавшую темноту, назад и все уладившая.

Тем не менее и «Подросток», и «Бесы», и «Карамазовы» были написаны в Старой Руссе. Там у четы появился сын Алексей — увы, вскоре умерший. Его смерть, а также последующую славу писателю в Петербурге предсказала гадалка, к которой Федора Михайловича доставил приятель. Что повлекло православного человека к прорицательнице? Вопрос открытый. Возможно, приобретение некоего опыта, интерес как литератора. В целом же Достоевский отстаивал каноны официальной Церкви и сам никогда не пренебрегал уделять время храму — пусть мимоходом, пусть почти впопыхах, но благоговейно. Так, по возвращении из Москвы он с женой принял участие в молебне накануне Вербного воскресенья на вокзале Клина, а проезжая по Невскому и узнав о начале Русско-турецкой войны, Достоевские бросились в Казанский собор, где писатель, уединяясь в какой-либо закуток, вообще очень любил молиться. Любил уничтоженную ныне церковь Знамения в Петербурге и дивного вида московский Успенский храм на Покровке.

Бытует красивое предание, будто Наполеон, остановившись в пылавшей Первопрестольной возле храма Успения, вход в который выделяла надпись: «Прохожий, остановись — дело рук человеческих», только и вымолвил: «Пожары потушить. Город, где существует такое чудо, не должен погибнуть». О храме на Покровке оставила воспоминание и Анна Григорьевна.

А вот в Старой Руссе писателя ждала Георгиевская церковь. И нанимал Федор Михайлович дачу в доме священника Иоанна (Румянцева).

И все же тихое старорусское житье частенько выкидывало выкрутасы. Так, у дочери Любови неверно срослась рука, причиняя жуткие боли — пришлось срочно сорваться в столицу и делать операцию в Максимилиановской больнице. Туда примчался и крестный отец дочери Достоевского, верный Майков. Вечные долги, забота о близких, поиски издателей, гонки в написании — лишь «Бедные люди» слагались не обрывками, а целиком, вдумчиво — не улучшали физического и нервного здоровья. У писателя развилась сердечная одышка, и начались сеансы у доктора Симонова на Гагаринской улице. Достоевский как бы вернулся в детство, к больнице на Божедомке.

Собственно, божедомская казенная квартира, нищий, убогий быт вокруг и заложили основы тяжелой психологии будущего гения, даже легли прообразами ряда героев и множества строк. На Божедомке Достоевский сдружился с девятилетней девочкой, но над той надругался спившийся деградант, и она скончалась от потери крови. Отец будущего писателя, мариинский штаб-лекарь, помочь не сумел. Позднее то реальное событие войдет в пронзительную сцену исповеди Ставрогина отцу Тихону в «Бесах».

Кстати, желая проверить нравственные устои Тургенева, Достоевский каялся, будто он, а не вымышленный Ставрогин совершил насилие. Разъяренный Тургенев бросился с кулаками, после чего Достоевский раскрыл правду. Правда писателя сквозила и в двух виденных мной легендарных спектаклях: в «Бесах» Спесивцева в театре киноактера и «Бесах» Додина питерского Малого драматического. А детские впечатления Федора Михайловича понадобились и при написании «Идиота». Ребенком Достоевского возили в Москве к Куманиным, купцам и родственникам по материнской линии. Один дом находился по Старосадскому переулку — теперь там Историческая библиотека. Второй — на Ордынке, д. 17, против Скорбященского храма, благотворителями коего являлись братья Куманины, впоследствии погребенные на погосте Данилова монастыря. Почему-то оба куманинских жилища представлялись юному Достоевскому мрачными, даже зловещими — в них, считается, преломляется внутренность дома Рогожина на углу Садовой и Гороховой.

Возможно, что-то привнесено и из мрачного Михайловского замка, куда, готовясь к службе, Федор Михайлович вместе с братом выехал из квартиры на московской Божедомке. Да и место рождения писателя отнюдь не искрилось комфортом: калеки, неимущие, болящие, люди оступившиеся, падшие женщины. «Подлый дом» у Вознесенского моста в «Подростке» или ненавистная Сенная в «Преступлении и наказании» — далеко не все точки притяжения чуждого Достоевскому явления.

Ахматова в разговоре с Л.Чуковской признавалась: «Я недавно перечла “Подростка”, “Идиота”, “Униженных и оскорбленных”. “Идиот” лучше всех — поразительный роман». И еще: «В последние годы Достоевский представляется почти идиллическим. И все это не страшно — все это стороны его души».

Тем не менее душа Достоевского рвалась от злободневных тем унижения женщин, осквернения душ: «Убить красоту любви страшнее, чем убить человека». Оттого и московская Божедомка на всю жизнь оставила незаживающую рану на его сердце. Удивительно, но именно на Божедомке — только Старой — к 2014 году выросло новое здание Академического театра «Русская песня» под руководством Н.Бабкиной, где стараниями режиссера А.Бабановой поставили ту вещь, проблематика которой столь волновала Федора Михайловича. И не его одного, ибо нарыв проституции пытались вскрыть в «Записках сумасшедшего» и «Невском проспекте» Гоголь, Толстой в «Воскресении», Чехов в «Припадке», Андреев в «Христианах», Куприн в «Яме».

Вот последнюю-то как раз и разыграли под наименованием «Омут любви» в новом здании театра Бабкиной по Олимпийскому проспекту, д. 14. Однако здесь падение женщины, ее продажа, то есть «убийство красоты любви», сведены на нет под воздействием разгульных песен и чересчур броской зрелищности самого представления. Руководитель театра, поющая и веселящая публику, стягивает все акценты на себя, не давая развернуться достаточно именитому составу: А.Макеева, Е.Проклова, Д.Спиваковский. Тут нет пронзительности темы и ее пристального осмысления. Трагедия расплывается в звуках. Куприн отсутствует. И Достоевский...

Вырвавшись с Божедомки в столицу, Достоевский там постепенно прижился, но о Москве тосковал. Нередко, в том числе и с женой Анной, наезжал к сестре Вере, проживавшей с супругом на казенной квартире Межевого института в Гороховском переулке на Старой Басманной. Семейный быт сестры частично вошел в странички «Вечного мужа». Кстати, и над ним, и над «Преступлением и наказанием» писатель работал, снимая угол во флигеле усадьбы Люблино на нынешней улице Летней, д. 8/2.

А вообще, в Первопрестольной всего более Достоевский любил останавливаться в номерах гостиницы Дюссо на углу Неглинной и Театрального проезда. Оппонент Достоевского Толстой подселил к Дюссо героя «Анны Карениной», а совладелец современного ЦУМа Мюр назидательно советовал посетившему Москву писателю К.Льюису остановиться в тех же номерах. Увы, именно у Дюссо при невыясненных обстоятельствах скончался пользовавшийся огромной популярностью генерал Скобелев, расследования по делу которого освещал Гиляровский, а в наши дни — Б.Акунин. Ну а о кухне Дюссо в свое время писали Некрасов, Апухтин, Салтыков-Щедрин. По вкусу она пришлась и Чайковскому.

А вот Достоевский, как уроженец Москвы, кухню предпочитал московскую: уху, солянку, расстегаи — с тем он неизменно заглядывал к знаменитому Тестову. К последнему сразу же пригласил и Анну Григорьевну, с которой по первом же приезде с высоты Воробьевых гор обозревал Белокаменную. Побывали молодожены и в Оружейной палате Кремля, и в палатах бояр Романовых на Варварке. Многогранного Федора Михайловича влекла древность — он изучал драму русского церковного раскола, собрал целую библиотечку по истории старообрядчества.

Был он и переводчиком — известно, что первое у нас переложение с французского бальзаковской «Евгении Гранде» принадлежит именно ему. Был и отменным лектором, читал лекции в городской Думе и Императорском университете Петербурга. Являясь членом Славянского благотворительного общества, принимал активное участие в литературных и благотворительных вечерах в Благородном собрании у Полицейского моста, в зале Кредитного общества напротив Александринки, в женской Александровской гимназии столицы. Помимо прочего, оказался еще великолепным оратором, выступив в связи с открытием московского памятника Пушкину с потрясшей собравшихся речью в Дворянском собрании на Дмитровке. А еще ему довелось стать актером-любителем, участвуя в благотворительной «Женитьбе» — и также там выступил на высоте.

В Москве существует и иной околотеатральный адрес Достоевского — Волхонка, д. 6, дом Михалкова. Сюда перебрался выпускник Московского коммерческого училища А.Ушаков, известный как писатель и публицист Н.Скавронский. Уроженец московской купеческой семьи, он стажировался по торговому делу в Лондоне и Париже, но вернулся в родную Златоглавую и пристрастился к книжному делу. На Волхонке, д. 6, открыл книжную лавку и библиотеку с первой бесплатной читальней. Там и проходили знаменитые вечера с участием Достоевского, Плещеева, Садовского, Островского, Писемского, Горбунова. Завсегдатаем книжного магазина Ушакова являлся Одоевский. С согласия Достоевского Ушаков-Скавронский переработал для сцены «Преступление и наказание». Любопытно, что в наши дни часть первого этажа здания опять-таки занимал книжный магазин, а в подвале работала арт-галерея «Современный город».

Не знаю, насколько бы приняли нынешнюю Москву и Достоевский, и Ушаков, но к своему времени они притирались. Достаточно вспомнить, как из бывшего каторжника пошатнувшаяся царская власть решила сделать своеобразную духовно-идеологическую опору, вождя, лидера. Достоевский был зван в Зимний, Мраморный и прочие дворцы: приемы, обеды. Именно он предрек литературное будущее великому князю Константину Романову. А впоследствии Федор Михайлович вырос в учителя и объект подражания большого количества мировых светочей: Камю, Кафка, Манн, Бейль, Фицджеральд, Фолкнер, Цвейг. Им восхищались, ему отдавали безусловное первенство, начинали писать под его воздействием.

В своем творчестве Достоевский нередко прибегал к гротеску, даже абсурду — помните его балагура Лебедева, которому якобы оторвало ногу французским ядром и он отвез ее в Москву, на Ваганьковское кладбище, где ежегодно служил панихиды по утраченной конечности? В гиперболических применениях Достоевскому не откажешь, и думается, под натиском его преувеличенных, нелогичных, парадоксальных строк рождались многие абсурдисты.

Обратимся-ка к одному из ведущих представителей — французу Эжену Ионеско. Точнее, к его «Стульям», которые в свое время довелось увидеть в так называемом театре Леши Зайцева на сцене театра Станиславского.

Но «Стулья» театрального центра «Вишневый сад» затмили всё. Удивительное попадание в образы — особенно хорош С.Ковалев. Позже наблюдал за его игрой в спектакле «У Золотого озера». Тоже прекрасно. Хороша и прима «Вишневого сада», созданного и руководимого А.Вилькиным, О.Широкова. Между тем официально утвержденный как театр в 1991 году, «Вишневый сад» долго мыкался по различным площадкам, имея завидный репертуар — кстати, играли и Достоевского, и Чехова. Наконец театральному центру выстроили собственное двухзальное помещение на Сухаревской площади, что почти напротив нового здания «Табакерки», откуда, с их версии «Чайки», мы начинали наше нелегкое путешествие к творчеству.

Итак, великие имена гениев и людей попроще — наш круг замкнулся. Чехов, Достоевский, Некрасов — наши основные герои, наши творческие гении. «Гений подобен холму, растянувшемуся среди равнин», — определял место божественных дарований Козьма Прутков. Слава богу, талантами мое Отечество не обижено. Они признаны всем миром. Конечно, хочется, чтобы у нас их признавали при жизни. И не так, как писал Игорь Северянин: «Правительство, когда не чтит поэта Великого, не чтит себя само. И на себя накладывает вето <...> А общество, смотрящее спокойно на притесненье гениев своих, вандального правительства достойно. И не мечтать ему о днях иных...» Потому устремление к творчеству, раскрытие внутреннего и внешнего мира людей, причастных к замечательной категории гениев, мы и поставили нашей ведущей целью. И пусть гениальные личности бездонны — надеюсь, наша цель хотя бы частично достигнута...