22 декабря 2023 года народному артисту России Олегу Погудину исполнилось 55 лет, из которых на большой сцене он 36, а с учетом выступлений в детском хоре — 39.

Погудин — фигура неординарная. На его московские концерты едут из Рязани и Волгограда и летят из Омска и Владивостока, на спектакль в Тарханах мчатся из Москвы и Петербурга.

Обожаемый зрителями, заваливаемый цветами, все годы работы собирающий аншлаги на всех сценах. Народный артист России, обладатель множества премий — от Царскосельской до Всероссийской литературной премии имени Дементьева, — упорно «невидимый» критиками, не входящий ни в одну тусовку, игнорируемый телевидением. Прославленный не по программе. И несомненно, заслуживающий самого пристального внимания как явление культуры. А его юбилей дает возможность поговорить и о пути артиста в современной России, и о бытовании в ней жанров, неразрывно связанных с отечественной словесностью.

Автор понимает, что достаточно смело взяться за очерк творчества артиста, который выступает на большой сцене дольше, чем ты живешь...

Но в этом есть и свои плюсы: понимание этого позволяет избегать и категоричных оценок, и панибратства. А дистанция и умение держать ее — вообще одна из главных предпосылок того, что у автора получится объективное исследование.

Очерк о творчестве любого мастера по законам жанра обращен прежде всего к вопросам ремесла. Но поскольку личность любого большого артиста всегда проецируется на его художественное делание, а оно предельно психологично, то становится ясно, что грань между описанием личности и анализом художественного делания довольно зыбкая и зависит от авторского волевого решения.

И автор берет на себя смелость сосредоточиться именно на истории художественного делания артиста, оставляя в стороне биографические, да и вообще личные моменты из раздела «любимое блюдо» и «хобби».

Погудина трудно сравнивать с другими исполнителями, поскольку как артист он единствен в своем роде и сравнениям не подлежит.

Но при этом вдумчивому исследователю сразу будут видны черты, связывающие его работу с поэзией, литературой в целом, живописью.

Однако авторам байопиков рекомендуется двигаться в хронологическом порядке. Будем придерживаться этого правила.

Детство

Олег Погудин родился в Ленинграде 22 декабря 1968 года. С шести лет жил в его пригороде — Красном Селе. В 1979–1982 годах был солистом детского хора Ленинградского радио под управлением Ю.М. Славнитского. Факт этот вызывает непреходящее умиление журналистов и поклонников, однако его постоянное обсуждение уже давно вызывает у артиста грусть.

В одном из интервью на вопрос: «Не могли бы вы сказать несколько слов о детском хоре?» — он ответит: «Мог бы, но... не стану. Не стану еще и потому, что, как только артист превращается в мемуариста, который кочует из газеты в газету с рассказами о том, как “старик Державин нас заметил”, он как артист заканчивается... А у меня, кроме прошлого с детским хором, очень много планов: актерских, режиссерских и даже научных».

Удивительно, но никто из журналистов, умиляясь хору, не подумал о том, что мальчик, поющий в хоре, — это всегда драма. Голос после мутации может сохраниться, а может и исчезнуть. Написать, что «везет не всем», — приукрасить действительность, и очень сильно. Тех певцов, чьи голоса пережили возрастную мутацию, совсем немного: Михаил Александрович, Макс Ценчич, Олег Погудин. Вообще, вундеркинд — это игра с судьбой, вспомним Сережу Парамонова или Нику Турбину.

Самая известная запись Погудина-ребенка — «Ты слышишь, море?» со словами

След мой волною смоет,

А я на берег с утра приду опять, —

и если ее послушать, то станет ясно, что ничего детского в его исполнении нет, зато видны трагический темперамент и рано сформировавшаяся личность. Видимо, эта серьезность не по годам и убережет юного артиста от многого.

Учеба

В 1985 году Погудин поступил в Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии, ныне РГИСИ. Его педагогами были Александр Николаевич Куницын и Галина Андреевна Барышева. Впоследствии артист будет говорить: «Именно Александр Николаевич воспитал в нас любовь к родной речи — даже не к речи, к Слову в высшем, почти божественном его понимании».

Ну а Галина Андреевна Барышева — ученица Василия Осиповича Топоркова, последователя и друга Станиславского. Удивительно, но МХАТ, основоположники, Серебряный век и вся великая театральная культура прошлого оказались на расстоянии вытянутой руки.

Уже в студенческие годы станет виден художественный интерес артиста прежде всего к слову (потом он скажет: «Я выхожу на сцену как поэт»), постоянство его интересов, последовательность художественного делания.

В ЛГИТМиКе Погудин сделал учебную работу по Гумилёву и вынес потом стихи Гумилёва на сцену Государственного Кремлевского дворца.

Артист неоднократно говорил о своей любви к поэзии Ахматовой (и получил ее статуэтку как зримое выражение Царскосельской художественной премии) и включил ее стихи в два больших концерта-спектакля «Серебряный век» и «Ар-деко».

Говорил о своей любви к Мандельштаму и тоже «вывел» его стихи на огромные концертные площадки, открыв для многих зрителей.

И это не просто достойный выбор поэтов. Это выбор видения и художественной своей судьбы. Ахматова, Гумилёв, Мандельштам — акмеисты, поэты того направления, в котором базовыми концептами являются темы созидания, строительства храма или собора, мастерства.

Для акмеистов поэт ассоциировался с зодчим («Будьте искусным зодчим», — призывал Кузмин), стихотворение — с памятником архитектуры. Материал поэзии — слово — камень. Как зодчий воздвигает собор, используя камни, так и поэт выстраивает свое художественное мироздание посредством слов. И работа Погудина это именно мастерство созидания — в его работах не увидишь модной «деконструкции», «постмодернистских прочтений», «ломки нарратива», о которых так любят писать театральные журналы. Все, что он делает, это ре-конструкция, поиск, восстановление, возвращение в культурный обиход... это тяжелый труд... вечное ахматовское «Когда б вы знали, из какого сора...».

Тогда же обозначается одна из основных тем его творчества — жизнь, реализация и трагедия таланта в ХХ веке. Начиная с выпускного спектакля «Я — Артист», посвященного Александру Вертинскому, Погудин будет говорить об этом и в «Песнях Булата Окуджавы», «Чайковском», «Трагическом теноре эпохи».

Романс

Первый «взрослый» сольный концерт Олега Погудина состоялся в 1987 году. Поклонники появились сразу же, и уже 36 лет все концерты артиста сопровождают аншлаги. Но тогда же «критики» сформулировали и первые претензии к исполнителю. И претензии эти тоже сопровождают артиста почти сорок лет. Когда в 2018 году я написал свою первую рецензию на его концерт, доброхоты сразу же сообщили мне, что артиста нельзя хвалить, потому что он поет в микрофон и у него возрастная аудитория. На мое недоумение — ведь все не оперные певцы поют в микрофон, а на камерные музыкальные концерты люди ходят прежде всего на исполнителя, на единство музыки и слова, художественную целостность, драматургию жеста и так далее, и при этом любой филармонический исполнитель «обречен» на взрослую аудиторию просто онтологически — по природе зала и репертуара, — я получил несколько километров текста о том, что ничего не понимаю в искусстве.

Кстати, претензии по поводу возрастной аудитории постоянно высказывали еще двум исполнителям: Вертинскому и Рихтеру.

Про Вертинского поэт Фоняков даже написал стихи:

Я помню: в клубный зал пришли

Изящные старушки.

Я помню платья до земли

И на вуалях — мушки.

Так что артист Погудин в прекрасной компании.

Ну а суть этих претензий, видимо, в другом, в том, что «критикам» трудно вербализовать. Во внутренней независимости артиста, в неискательности, как говорили в старину, характера, в чувстве собственного достоинства, которое многих раздражает.

Bah! Sei tu forse un uom?

Tu se’ Pagliaccio![1] —

хочется сказать некоторым, но не получается, поэтому приходится выдумывать «недостатки».

Тогда же журналисты придумали вопрос, который тоже будет сопровождать артиста почти всю сценическую жизнь. Звучит он так: «А почему вы выбрали романс, а не рок?»[2]

Сначала Погудин терпеливо объяснял, что романс подходит ему по психофизике, что он чувствует свое эмоциональное и духовное родство с его лирическим героем, что он сам выходит на сцену как поэт, и наконец в интервью «Литературной газете» не выдержал: «Что странного в том, что русский артист в России выступает с исконно русским репертуаром?»[3]

Артист говорит о романсе много, утверждая, что «каждый романс рассказывает какую-то историю. Пусть незатейливую, но очень тонкую и жизненную, берущую за живое. И поэтому каждый романс может быть не только спет. В принципе там нет никаких немыслимых вокальных трудностей, но он может и должен быть сыгран, а если по-хорошему, то и прожит. Вот как у Шекспира есть сердцевина сердца, так, наверное, можно сказать, что романс в какой-то степени — театр театра. Там нет декораций, костюмов, грима — ты создаешь образы из текстов и мелодий, ты маг и волшебник, как в песне Азнавура...».

Именно его усилиями романс вышел на серьезные филармонические и огромные концертные площадки и последние лет двадцать этот жанр у нас в стране вполне востребован и коммерчески успешен. Сложилась целая генерация певцов, достаточно профессиональных и «раскрученных», которые транслируют и клишируют мягкий, «проникновенный» и комфортный для слушателя вариант презентации романсового материала. По аналогии с поперой* его можно было бы назвать попомансом**.

Но все это очень далеко от того, что делает на своих концертах Погудин. Его исполнение идет прежде всего от текста, что сразу позволяет артисту выделить четыре базовых концепта романсного текста — встречу, разлуку, судьбу, память. Ни один из них легкого отношения к себе не предполагает...

И вот тут мы вступаем в область неизведанного. В 1999 году Погудин получает Царскосельскую художественную премию. Статуэтка Ахматовой вручается ему с формулировкой «За постижение души русского романса». Одновременно с ним премию получают Ростропович, Любимов, Гергиев, Камбурова. На вручении премии Галина Вишневская сравнивает голос артиста со звучанием серебряного колокольчика, эпитет «Серебряный голос России» начинает сопровождать почти каждое упоминание о его концерте. И впереди вырисовывается путь славный и ведущий к наградам и званиям. Признанный исполнитель романсов, знаток и ценитель камерной вокальной лирики русских композиторов, несомненный мастер.

Однако происходит нечто, не до конца понятное даже многим поклонникам. «Романсист» делает программы, посвященные французской и итальянской песне, извлекает из омута забвения имя Владимира Сабинина, поет Окуджаву, ставит как режиссер огромные эпические полотна о судьбе искусства на переломе эпох «Золотой век» — «Серебряный век» — «Ар-деко» и спектакль по греческой песне-рембетико[4], на который третий год не достать билеты в театрах двух столиц, собирает вокруг себя коллектив, который называет ТРОП — Театр романса Олега Погудина, — вновь играя словом.

Где та точка бифуркации, где тот заветный поворот, который ищет каждый творческий человек: от профессионализма и признания к славе и всенародной любви? Каждый ли артист может выйти за границу амплуа и рамки жанра? Какими качествами надо обладать для этого?

Возможно, для ответа на этот вопрос стоит присмотреться еще к одному исполнителю, с которым творческая жизнь Олега Евгеньевича связана уже 35 лет.

Речь идет об Александре Вертинском.

Бродяга и артист

Погудин много раз вспоминал, что, когда ему в институте предложили поработать над песнями Вертинского, он был совершенно не в восторге. Ведь Вертинский тридцатилетней давности и Вертинский сейчас — это два разных образа. Полузабытый, немодный и вспоминаемый в основном в «кокаиновом» контексте тогда и «Пьеро всея Руси», великий артист сейчас.

Во время работы над песнями Вертинского очень молодому тогда артисту пришлось практически сражаться и за его память, и за души слушателей против «игриво-пряных ариеток», «кокаинового угара» и так далее.

Его Вертинский — утешитель (несмотря на часто злую иронию), и базовые концепты его творчества христианские.

Вряд ли Погудин в юности видел плакат Городецкого, на котором белый Пьеро призывал помочь голодающим. Но почувствовал.

Вряд ли знал о руках Вертинского у памятника Достоевскому на Божедомке. Но увидел сродство того, кто писал об униженных и оскорбленных, и того, кто сказал:

Я всегда был за тех, кому горше
                                                           и хуже,

Я всегда был для тех, кому жить
                                                       тяжело.

И в этих строчках во многом ответ на вопрос о том, как талантливый и профессиональный становится великим, имеющим право сказать: «Меня любит народ».

Стало общим местом писать, что Погудин не повторял исполнение Вертинского и внес в него новые краски. Но повторять было нечего: видеозаписей пения Александра Николаевича не сохранилось. Были только воспоминания педагога Погудина Галины Андреевны Барышевой о том, как Вертинский приходил к ним в институт и какие у него были руки.

Вертинский Погудина очень цельный, глубокий и всегда разный. И он всегда из всей великой русской литературы. И прежде всего из Чехова, из Булгакова, из театра.

Театр

В одной из своих рецензий я уже вспоминал, что когда-то Немирович-Данченко написал, что театр начинается тогда, когда выходят два актера и расстилают коврик. Погудину даже коврик не нужен. Он много лет творит свой театр без дорогостоящих сценических ухищрений. Как у Аксенова: «Я разобью театрик без рампы и кулис...»

Аксенов тут цитируется не просто так. В театре Олега Погудина очень много от эстетики театра шестидесятых, в котором все внимание сосредоточивается на актере и произносимом им слове. При этом есть и одно крайне существенное отличие. Если Любимов, например, в своих опытах шел от слова, то Погудин — и от музыки, и от слова одновременно. Он музыкант, и музыка на равных со словом составляет канву его концертов-спектаклей.

Их история началась с программы «За столом семи морей», потом появились «Трагический тенор эпохи», «Серебряный век», «Золотой век», «Эдемский вечер», «Вертинский+. Литературное кабаре», «Царскосельские лебеди», «Мелодия рассвета», «Ар-деко».

Как уже было сказано выше, жизнь, реализация и трагедия таланта в ХХ веке — это та «большая тема», которая волнует артиста на протяжении всего его творчества. Недаром, отвечая на вопрос журналиста: «Если бы он написал книгу, о чем бы она была?» — он ответил: «Однозначно о судьбе человека».

Но создание трилогии «Золотой век» — «Серебряный век» — «Ар-деко» это еще и рассказ о судьбах искусства на крутых поворотах истории, в соблазнах кровавой эпохи.

Если быть точным, то все началось в 2018 году с «Серебряного века», поставленного к пятидесятилетнему юбилею артиста. Блестящая мультиформа со звездами оперы и балетом, в которой, как больше ста лет назад написала театральная критика о блоковском «Балаганчике», «сквозь театральную игру виделась современная Россия, ее глухие углы, разгул, тревога, тоска».

«Серебряный век» был показан в сорока городах России, в Минске и Берлине.

Выпуск спектакля-концерта «Золотой век» в октябре 2021 года без преувеличения можно назвать гражданским подвигом. Во время пандемии, в условиях ограничений создавать огромный проект — это дорогого стоит. «Пушкин, Лермонтов, Глинка, Чайковский — это то, на что можно опираться в самые трудные времена. Там есть все: размах большой темы, судьба Отечества, любовь, самые тонкие душевные движения, смелость, новизна, верность традиции, вообще — всё», — скажет потом артист.

В 2023 году две первые части трилогии получили всероссийскую поэтическую премию имени Андрея Дементьева с формулировкой: «За вклад в развитие и популяризацию поэтического творчества».

25 февраля 2023 года состоялась премьера завершающей части триптиха: «Ар-деко».

Надо сказать, что творческие проблемы, связанные с художественным воплощением двадцатых–тридцатых, — одни из самых сложных. Не только потому, что моды и стили тогда менялись как в калейдоскопе, но и потому, — и это главное, — что относиться к этому времени sine irа et studiо[5] нам еще рано, да и практически невозможно.

Но Олегу Погудину и его единомышленникам и соратникам удалось сделать это «практически невозможное». И касается это и литературы, и театра.

К сожалению, в нашем литературоведении сложился стереотип, который отправляет почти всех поэтов, работавших в период ар-деко (а это, напомню, время между двумя мировыми войнами), в Серебряный век, отделяет их от читателя, превращает почти в раритеты.

Но именно ар-деко — период расцвета их творчества. Вертинский умер в 1957 году, Иванов — в 1958-м, Ахматова — в 1966-м, Адамович — в 1972-м. Это наши старшие современники.

И стихи их не просто современны, они остро актуальны.

И если бы «Ар-деко» просто (хотя это и совсем непросто) приблизил к нам этих поэтов — а нам их на двух премьерах, в Санкт-Петербурге и в Москве, зрителям просто подарили, — уже было бы можно говорить о бесспорной победе театра Олега Погудина.

Но там произошло еще и другое. В нашей культурной реальности от людей оказались закрыты не только «высокие» авторы, но и Петр Лещенко — «кабацкий певец», Александр Вертинский, который (и это цитата из научного журнала) был «популярен в богемно-ресторанном кругу», и многие-многие другие, которым не находилось места в «высоком» искусстве и элитарно-интеллектуальных исследованиях. Но ведь и жизнь такая, она, по словам Тэффи, «как беллетристика, страшно безвкусна. Красивый, яркий роман она может вдруг скомкать, смять, оборвать на самом смешном и нелепом положении, а маленькому дурацкому водевилю припишет конец из “Гамлета”».

Погудин сделал невероятное: он собрал заново картину культуры того времени, и она оказалась прекрасной. С высокой поэзией, музыкой Рахманинова, танго, фокстротами и песенкой про «Цветок душистый»*, потрясающим образом вставшими рядом со стихами про Александра Герцевича и песней «Мое последнее танго» и не отменяемым никаким режимом романсом «Гори, гори, моя звезда».

Георгий Адамович, чьи стихи звучат в спектакле, вспоминая своего учителя Иннокентия Анненского, писал о его «всепоглощающей жалости к людям, которым “от судеб защиты нет”».

Вот эта жалость и любовь к людям стала доминантой «Ар-деко».

И вот это то, что делает профессионала и мастера — великим артистом.

Олег Погудин — это уже самостоятельный жанр. И, как у всякого жанра, у него есть свои сильные стороны, привлекающие к нему множество людей, есть и ограничения. Но задаваться вопросом, почему он делает так или иначе, уже так же странно, как, к примеру, спрашивать, почему в белом балете танцуют на пуантах. Это нипочему. Это так.

Собственно говоря, что еще можно сказать об артисте, о котором зрители пишут: «Великий голос многострадальной России», — и искренне считают, что слова «трагический тенор эпохи» относятся к нему, а не к Александру Блоку...

— Быть знаменитым некрасиво? — спросил Олега Погудина журналист.

— Если не отступаться от лица — то нет, — ответил он.

...А «музыка играет так весело, так радостно, и кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем... Если бы знать, если бы знать!».