Александр Шуралёв. Мапантёнок и мир чудес: Стихи

Не так уж часто приходится откликаться критикам на выход книг, адресованных аудитории, не умеющей читать. Точнее — пока не умеющей. Да, да, вы совершенно правы — речь идет о дошкольниках. Читать не умеют, зато слушать готовы с утра до вечера. Отдуваться приходится родителям. (У бабушки уже и зрение не то, да и дикция оставляет желать лучшего.)

Хорошие писатели обязательно учитывают «специфику производства». Стараются сочинять таким образом, чтобы взрослые, читающие своим маленьким отпрыскам, не считали это занятие обузой, а делали это с искренним интересом.

Порой складывается впечатление, будто автор нового сборника Александр Шуралёв опасается, что равномерное чтение способно усыпить и слушателя, и чтеца. Поэтому он время от времени пытается взбодрить обстановку. Для этого он вставляет в текст непонятные малышам слова. Тогда в этом месте наверняка последует вопрос: что такое вираж, что такое пике? Электродрель, круиз, вира, майна, батискаф, апробировать... Таким манером автор прозрачно намекает на то, что с младенчества нужно дружить с толковым словарем и пополнять словарный запас.

Как встретится новое слово,

с которым еще не знаком,

так сразу же снова и снова

общаюсь я со словарем.

(«Надежный помощник»)

Сборник состоит из нескольких разделов, в каждом произведения скомпонованы по тематическому признаку. «Щедрые дары родной природы», «Самые-пресамые» и т.д. Но есть одно качество, присущее почти всем стихотворениям уфимского поэта, — это хорошее знание башкирского фольклора, мифов и легенд родного края, который славится не только медом, но и пещерой Шульган-Таш, горящей горой Янгантау, источником Кургазак и многим другим. География таких познаний во втором разделе расширяется до планетарных просторов. Подобное обстоятельство, разумеется, лучшим образом отразилось на творчестве Шуралёва. Он находит поддержку у мифологических персонажей, это его верные помощники. Он только формулирует идейное содержание стихов в эффектной поэтической форме. А их истинность подтверждена веками. Самая красивая река? Безусловно, Каньо-Кристалес. Самые необычные озёра? Вулкана Келимуту. Самый необычный медведь? Тут и думать нечего, разумеется, Бинтуронг. Примеры можно приводить бесконечно. Не случайно издатели отнесли стихи к редко встречающейся в литературе категории познавательно-развивающих.

В аннотации сборника указано, что «это не совсем обычная книга». И это действительно так. Перед нами фактически одновременно сборник стихов и занимательный учебник зоологии, ботаники и географии, легко читаемый, воспринимаемый и хорошо запоминающийся.

Кто на самом первом месте

по громадности стоит?

Дружно скажем все мы вместе:

«Ну конечно, синий кит!»

Эта глыба достигает

веса в полтораста тонн.

В этом очень помогает

поглощаемый планктон.

(«Самое большое животное»)

Как скоростной аэроплан,

летает в вышине сапсан.

По быстроте полета он

среди пернатых чемпион.

Всем орнитологам известно:

у беркута — второе место.

Хоть по размерам и малыш,

на третьем месте — юркий стриж.

(«Самые быстрые птицы»)

После прочтения этих разделов книги дети не только многое узнают о фауне и флоре планеты, но и, хочется на это надеяться, незаметно проникнутся пониманием того, что природа — это друг.

В лугах душистых и в саду,

у родника и на пруду,

в лесу, полях и огороде

Сережа ближе стал к природе

и чутким сердцем ощутил

живительность природных сил.

(«Каникулы в деревне»)

В 2022 году за стихи о природе, вошедшие в этот сборник, автор получил почетный диплом Николая Дроздова и был удостоен звания лауреата национальной литературной премии «Золотое перо Руси». На этот международный конкурс поступило более пятнадцати тысяч произведений, и то, что стихи Александра Шуралёва в этом громадном потоке конкурсных работ не затерялись, были замечены и отмечены членами жюри, о чем-то говорит.

Разделы книги «Кто быстрее вырастет?» и «Сочинилки и смешилки» — это тоже своеобразный учебник, но уже психологии, в котором поэтически отражено множество психологических нюансов взаимодействия маленького растущего человечка с окружающей действительностью через игру, фантазию, труд, то есть через активную умственную и физическую деятельность. Создается впечатление, что автор, сам являющийся педагогом с большим стажем и даже доктором педагогических наук, рискнул перевести на поэтический язык и адаптировать для непосредственного детского восприятия магистральную стратегию современной педагогики — системно-деятельностный подход, причем начисто лишив его какого-либо дидактического нажима и назидательности.

Завелась в поленьях лень:

на земле лежат весь день,

на земле лежат всю ночь.

Как поленьям не помочь!

Я с поленьями дружу,

их в поленницу сложу.

Выросла поленница.

Кто еще тут ленится?

(«Поленья»)

Практически все стихи сборника не статичны, а динамичны и сюжетны, что для детей особенно привлекательно.

Надеваю рукавицы,

щит и палицу беру

и иду с драконом биться

спозаранку по двору.

Только жаль, что испугался

он решимости моей

и на всех парах умчался

прочь за тридевять земель.

(«Богатырь»)

Завершающий раздел «Добрые цветы» является не только добротным учебником ботаники, но и учебником эстетики. Примула, Медуница, Гиацинты, Гладиолус, Ирландские колокольчики, Бальзамин, Гортензия, Хризантема и многие другие цветы раскрываются перед читателями во всей своей красе и неповторимой индивидуальности.

Что за чудо? Море красок,

пышных украшений, масок

разливается кругом.

Настоящий самбадром —

в нашем маленьком саду.

Я скорей туда иду

любоваться с удивленьем

этим ярким представленьем.

Отмечая новоселье,

заразила всех весельем,

сотворив не просто бал,

а волшебный карнавал,

краснокожая смуглянка,

огненная бразильянка,

хохотунья и плясунья —

длинноногая Петунья.

(«Карнавал»)

Большинство стихов не только этого раздела, но и всей книги — это еще и яркие, красочные, запоминающиеся картинки.

На стекле оконном — иней.

Выйдешь утром из дверей —

вместо ягод на рябине

россыпь красных снегирей.

(«Зимняя зарядка»)

Смотрю в окно и вижу:

весь в бриллиантах снег.

Быстрей встаю на лыжи

и начинаю бег.

(«Лыжная прогулка»)

Синий дым над белой крышей

на малиновой заре

поднимается все выше,

словно путник по горе.

(«По дороге в школу»)

Впечатление от этих картинок визуально закреплено удачно сочетающимися со стихами иллюстрациями художницы Лианы Нигаметзяновой.

Также по страницам книги щедрой авторской рукой рассыпано немало юморинок, каламбуринок и прочих вкусняшек.

Мы беседуем с котом

и об этом, и о том...

Каждое кошачье «мяу»

хорошо я пониМЯУ.

(«Собеседники»)

Умноженье уважаю,

уваженье умножаю.

(«Таблица умножения»)

Приходилось вам встречаться

с разъяренным... комаром,

от него бежать-спасаться,

соревнуясь с ветерком?

(«Замечательное звание»)

Понеслась куда-то прытко,

обгоняя всех, улитка,

а за ней с большим размахом

поспешила черепаха...

(«Скороходы»)

Я закрыл тихонько глазки

и придумываю сказки.

Лишь придумал: «Жили-были...» —

тут меня и разбудили.

(«Сказочник»)

И еще один союзник имеется у Шуралёва — это постоянно крепнущее поэтическое мастерство, придающее его стихам особую убедительность.

Ну а что за таинственное существо, вынесенное в заголовок? Элементарно, Ватсон! Его придумал и нарисовал мальчик Андрюша.

С волосами — это мамонт,

с длинными усами — папонт,

а ушастенький слоненок —

их ребенок МАПАнтёнок.

(«Рисунок»)

Очень приятно познакомиться. Всем спасибо за компанию. Особенно автору книжки.

Александр Хорт

Поэзия русского мира в акварелях Г.А. Скотиной: Альбом

В помещении Нижегородской областной организации Союза писателей России на стенах висят большие картины, привлекающие к себе всеобщее внимание своей красотой и радостностью восприятия мира. Автор полотен — художник Галина Алексеевна Скотина.

Необычность видения мира автором отмечается всеми. Есть в живописной манере Скотиной что-то от русской былинности, от иконописи. Это проступает как бы исподволь, ненавязчиво, как основа мировоззрения художника. Потому не залюбоваться этими произведениями, пройти мимо, эмоционально не откликнувшись на них, — невозможно.

Это картины, дарящие осознание жизни как великого и не случайного дара.

Для меня имя художника Скотиной известно давно, а вот познакомились мы, впервые увиделись совсем недавно, только осенью 2022 года. Бывает же такое.

Хотя еще в 2014 году Галина Алексеевна делала рисунки и оформляла обложку к моей книге «Говорящее дерево». Но тогда все происходило через посредничество замечательного нижегородского графика Н.П. Мидова. Однако и это произошло намного позже первого узнавания творчества Скотиной.

Когда мои дочери были совсем крошками, я покупал для них с раннего детства разные книжки издательства «Малыш».

Маленькие, ярко разукрашенные сказочными сюжетами, они одновременно представляли собой и имеющие содержание книжки (стихи, загадки, пословицы, короткие сказки), и игрушки, с которыми детям было так приятно и интересно проводить время.

Вот тогда впервые я и прочитал имя художника, автора увлекательных картинок для детей: Г.А. Скотина. И оно мне запомнилось на многие десятилетия.

Не зная еще Галину Алексеевну лично, я был наслышан от ее коллег, с которыми со временем познакомился и даже подружился (Н.П. Мидова и Е.Д. Юшкова), о том, как они вместе то расписывали, то реставрировали росписи в церквях Нижегородской, Ивановской и Владимирской областей.

Со временем работы Скотиной все чаще и чаще стали украшать обложку литературно-художественного журнала «Вертикаль. ХХI век».

Все шло к тому, что должны мы наконец познакомиться воочию.

Поиски в Интернете дали довольно много информации о Галине Алексеевне как иллюстраторе книг, но из сайта в сайт кочует одна и та же фотография, на которой голова молодой девушки туго повязана платочком, оставляя открытым только лицо. Позже, рассказывая о себе, Галина Алексеевна скажет между делом: «Я почти всю жизнь хожу в платке. Ага. Никогда по-другому не было».

В первый свой приезд в гости к Скотиной, в ее небольшую квартирку в Балахне, больше напоминающую мастерскую художника, чем привычное для большинства населения жилое помещение, я расспросил Галину Алексеевну: откуда она родом, кто ее родители, как она попала в этот городок, что расположен недалеко от Нижнего Новгорода, как вышло, что девочка из заволжской глухомани стала художником?

Родилась Г.А. Скотина в деревне Селягузихе, что ютилась на небольшой возвышенности около санатория «Городецкий» на левом берегу Волги. С трех лет, как себя помнит, вместо куклы у нее был карандаш, который она и пеленала. Но вскоре семья переехала на правый берег Волги, в Балахну, и этот город для художника стал родным.

Здесь Галине открылись первые красоты окружающего мира: «Вышла на крыльцо и увидела, как все желто от цветущих одуванчиков. Дорога тогда была выложена булыжниками, и все они разноцветные».

Рисовала постоянно. Девочке купили краски. В то время продавали приклеенные на картонную палитру кружки разноцветной сухой акварели. Нужно было макать кисточку в воду, затем разводить этой водой кружок краски и рисовать на листах бумаги.

Учась в школе, Галина сочинила однажды повесть. Только не записала ее, а нарисовала: в тетрадке на каждом листе создала свой сюжет. По этим картинкам и рассказывала содержание повести подружкам. Позже одна из одноклассниц забрала тетрадку себе на память.

Самый близкий друг всю жизнь — старший брат Витечка. Иначе как уменьшительно-ласкательно Скотина его имя не произносит.

Брат оберегал сестру как только мог. Водил гулять, придерживая за шиворот.

— Во время войны, когда мама пешком уходила в поселок Работки вниз по Волге, на правый берег реки, чтобы что-то из вещей поменять на продукты, я, малолетняя, оставалась на попечении Витечки. Он меня кормил: сварит одну свеклу или морковь, а мне этого есть не хочется. Сижу на печке. Тогда он начнет меня развлекать: на полу положит валенок и ждет, когда в него забежит мышь, чтобы ее поймать. Но мышь в валенок забегать не хотела. А еще вслух читал книжки — «Былины», «Конька-Горбунка». Был терпеливым мальчиком. Когда я с чем-то не соглашалась, не сердился. И вообще был очень общительным, веселым, любил петь. Легко с людьми знакомился. Бывало, идет где-то, его еще не видно, а уже слышно, как поет.

Брат тоже рисовал, первым записался во все кружки Дома культуры Бумажного комбината. В том числе и рисования, которым в то время руководил профессиональный живописец Дмитрий Николаевич Никитин. Привел в кружок сестру, а сам вскоре бросил в него ходить, увлекся радио: в комнате дым столбом, все что-то паял. У Галины же с Никитиным сложились долгие добрые отношения, как ученицы с наставником.

— Я ему из-за Волги привезла деревянную солоницу, и Дмитрий Николаевич написал натюрморт: связанный петух и солоница. Красивая получилась картина. У него вообще вся большая квартира была в картинах. Я со временем перестала ходить в кружок, а приходила заниматься к нему домой. Никитин показывал книги, рисунки — очень хорошо было.

— И все-таки сразу не решились посвятить себя живописи?..

— Страшно было из дома уезжать. Поступила в Правдинске в техникум у железной дороги. Помню, идешь вечером — и такие звезды на небе... Ночь черная-черная, а звезды светлые...

— Видимо, поэтому в ваших работах так много звезд, так вы любите их рисовать — особенно в графике?

— Наверно. Окончив техникум, попросилась по распределению на Дальний Восток. Жила там полгода, продолжала рисовать, переписывалась с художником Никитиным, посылала ему рисунки. Дмитрий Николаевич отвечал хорошими письмами, критиковал, что нет у меня в рисунках первого плана. Много я всего насмотрелась на Дальнем Востоке — ягоды, травы разные, ездила однажды с мужиками лучить рыбу. Они в лодке жгли покрышки, рыба на свет выходила, и они ее добывали. Мне тоже большую щуку дали. Я ее на плече несла.

— Почему вернулись обратно в Балахну?

— Хотела дальше учиться. Сразу не получилось поступить, пришлось поработать на местном заводе. Но после сдала экзамены в Московский педагогический институт имени В.И. Ленина. Там была у меня подружка Нина Косорукова, она меня везде водила — по театрам, библиотекам, музеям, кладбищам, церквям... Но не молиться, а смотреть и удивляться, восхищаться красоте росписей и икон. Очень она умела восхищаться. Сильный живописец — домик деревянный нарисует так, что, смотря на него, наплачешься. Нам преподавал художник Борис Михайлович Неменский из студии Грекова. В 2023 году ему исполнилось сто лет. Как бы мне хотелось ему позвонить и поздравить, но номер телефона найти не удалось.

— Институт окончили?

— Нет, сколько-то проучилась и бросила, вернулась домой.

— Что так?

— Потому что папа умер... Видно, не судьба мне жить в большом городе. А тут, на Волге, в огороде, у старицы в лугах, — все одно чудо, одно цветение...

Когда училась в Москве — жить было негде. Папа устроил на квартиру, но я там находиться не могла. Хозяйка — женщина здоровенная, чистоплотная, все время стирала — и свое, и для подработки. Она совершенно не понимала, чем я занимаюсь, что мне надо. Да и столица тогда была другая: много грязи, старых, полуразвалившихся домов, в которых семьи жили в полуподвалах, — идешь по улице и в окнах видишь, кто чем занимается. Горожане большей частью одевались в черное, длинное. Ходили спокойно, без спешки. В метро народу мало — люди двигаются спокойно, размеренно. И даже запах город имел разнообразный, вкусный. Мы любили забегать в блинные, пирожковые, пельменные... Откуда только деньги брали. Вернее всего — дешево стоила эта еда.

— Вернулись вы сюда и как же попали в орбиту художественной жизни?

— В Москве я жила еще и у искусствоведа Елены Ивановны Житковой. Борис Михайлович Неменский устраивал мне какую-то выставку, а она приходила ее смотреть и забрала к себе жить. У них с мужем большая квартира, он у нее был профессором, конструктором по авиационным двигателям или еще чем-то связанным с самолетостроением. Вернувшись в Балахну, стала много рисовать. Взялась писать в маленькой комнатке ту большую картину, которая вам нравится («В лодке», 1974 год, х/темпера, 110х260 см, висит на стене в моем рабочем кабинете в Союзе писателей. — В.С.). Во вторую мама меня не пускала. Ругала, что все захламила. Это была самая первая моя большая работа... Когда мама умерла, я еще долго не использовала ее комнату для работы. Теперь уж все заставлено картинами, папками с рисунками.

— Создалась эта картина и вы, наверно, захотели ее где-то показать?

— Елена Ивановна постоянно пугала, что меня посадят в тюрьму за тунеядство, потому что нигде официально не работаю. Они с Борисом Михайловичем старались, чтобы меня приняли в члены Союза художников СССР. А для этого нужно организовать персональную выставку.

— Вот и спрашиваю: как вы вошли в круг горьковских художников?

— Приехала тогда с рекомендательными письмами от Елены Ивановны и Бориса Михайловича в местное отделение Союза художников. Там добавилась рекомендация от Дмитрия Арсенина. До этого в журнале «Юность» опубликовали черно-белые репродукции моих графических работ.

— Теперь понятно, зачем понадобилась выставка.

— Ее устроила в Доме архитекторов искусствовед Лариса Помыткина. Но мне сказали, что работ мало. А я все свои работы перед этим сожгла.

— Почему?

— Мешали, квартира маленькая, где хранить, а их больно много. Куда девать... Вот с Витечкой и повытаскивали их на огород. Там он занимался своим делом: копал землю, спиливал лишние ветки у яблонь, а я их сжигала вместе со своими работами.

— Так вы по рекомендациям связались с Помыткиной?

— Нет, пошла в Волго-Вятское книжное издательство, там познакомилась с Николаем Мидовым, графиком. Для издательства как художник оформила несколько книжек. Уж теперь не помню сколько. Николай познакомил с Женей Юшковым, Ларисой Помыткиной, Витей Тырдановым, Юрой Кузьминым, Тамарой Прусовой... И так все мы стали общаться. В мастерской Мидова с Юшковым (у них была она совместная на улице Свердлова, напротив Госбанка) я писала картины для стен церкви в городе Покрове.

— Как прошла выставка в Доме архитекторов?

— Меня сразу приняли в Союз художников СССР. Картина «В лодке» там тоже была показана. Писали про меня в газетах, репродукции моих картин публиковали. Кто-то приезжал сюда, чтобы про меня еще написать. А я этого не хотела. И мама тоже не хотела... Потом много показывала свои новые картины на выставках. Как-то знакомый Помыткиной купил мою картину — васильки и ромашки. Больше у меня ничего не покупали. Картину «Мальчики» тоже намеревались купить. Человек уезжал в Израиль, хотел забрать ее с собой, а я не отдала.

— Почему?

— Очень мало предлагал заплатить. Да и не захотела в Израиль отдавать.

— Как начали расписывать церкви?

— У отца Евгения Юшкова есть брат, отец Геннадий, который жил здесь в поселке, прозванном в народе Кавказ. Он служил в местном храме. Вот они, умеешь не умеешь, начали заставлять: давай делай. Стала научаться. А у Витечки в московском научно-исследовательском институте, где он работал, продавались книги об иконах. Он их покупал для меня, я читала, рассматривала, училась, пробовала сама что-то сделать.

— Когда осознали себя человеком верующим, православным?

— Все опять через Витечку... Сызмальства меня никогда не причащали. Родители об этом ничего не говорили. Все же боялись! Вот и Николай Мидов тоже был испуганным. Хоть с мамой и ходил в церковь, но она его строго предупреждала, чтобы молчал, никому об этом не говорил. А я ни разу не ходила. И мама у меня тоже. Искала ответа в книгах. Заходили с Витечкой в Сретенскую церковь. Но вот однажды вдруг такой страх на меня напал, что поняла: без веры жить нельзя.

— Как начали сотрудничать с издательством «Малыш»?

— Продолжала ездить к Елене Ивановне. Иногда подолгу жила у нее. Ходили с ней на Новодевичье кладбище. Там похоронен ее первый муж. Вот она и Борис Михайлович помогли — мне стали давать работу: такую, русскую. Много книжек оформила в «Малыше», нравилось работать для детей. Это при советской власти. И церкви расписывала при советской власти — батюшка Наум из Троице-Сергиевой лавры посылал к своим духовным чадам, молодым священникам. Мы с Женей Юшковым, Мидовым и Тырдановым ездили в отдаленные села. Затем тырдановские и юшковские дети присоединились.

— Расскажите о той грандиозной работе, которую сотворили в Спасском храме, написав в течение двадцати лет все иконы для большого пятиярусного иконостаса.

— Иконы стала писать тоже при советской власти. Еще со страхом. Меня вызывали в исполком, заставили подписать какую-то угрозную бумагу. Чтобы не рисовала ничего религиозного. Приходилось прятать свои работы. Являлась Зина, работница исполкома, проверяла, почему всем этим неодобрительным занимаюсь. Я ей книги показывала, объясняла: изучаю древнюю живопись... Страшно было.

— Иконы тогда писали для людей или храмов?

— И для людей, и реставрировала старые иконы для храмов.

— Расскажите о своем духовном отце Науме.

— Я когда приезжала в лавру, все просила батюшку: хочу, чтобы вы были моим духовным отцом. Он отвечает: «Далеко живешь». А я все равно езжу. Нарисую какую-нибудь икону и ему принесу. Так со временем все и устроилось. Потом батюшка заказал подготовить к изданию книгу про Киприана и Иустинию. Роман Захаров написал текст, я нарисовала картинки. Издательство Московской Патриархии ее издало.

— С этим издательством вы тоже много сотрудничали?

— Да нет, немного. С отцом Артемием Владимировым сделали две книги. Были еще какие-то. Уж теперь не помню.

Я уезжал от Г.А. Скотиной не с пустыми руками. Увозил на память ею написанную икону — образ Покрова Пресвятой Богородицы.

При расставании в тесной прихожей Галина Алексеевна остановила меня, уже было взявшегося за дверную ручку:

— Постой, я тебя благословлю.

Я наклонил голову.

Твердой, натруженной рукой Скотина запечатлела на мне крестное знамение. Дабы не оставлял, хранил меня Господь.

Таково было мое первое посещение дома Галины Алексеевны, за которым последовали другие. Я люблю бывать в этом теплом и гостеприимном доме, наполненном чувством веры и творчества. Картины на мольберте и у стен, акварели в бесчисленных папках, рисунки во множестве умело сделанных самой хозяйкой альбомов и записных книжек, большие и малые, тяжелые и высохшие до черноты старые иконные доски с почти законченными или только начатыми ликами...

Все это рассматриваешь не специально. Невольно обращаешь внимание, потому что куда ни отведи взгляд — в тесноте небольшой квартиры он наткнется на все это, а еще на стопки книг, на угол с дорогими для сердца хозяйки иконами, на старый расписанный сундук у окна, окованный металлическими полосами и набитый рисунками Скотиной...

Да, в этом доме хорошо душе, тепло, уютно. А еще по-особенному вдохновенно рассматриваются акварели хозяйки.

Не спеша перебираю листы — и такое ощущение, что читаю замечательные стихи, пронизанные русским духом, мировоззрением, особым пониманием и восприятием окружающего мира. Это особый поэтический мир русской жизни, запечатленный не словом, а красками.

Поработала на своем веку Галина Алексеевна столько — что дай Бог кому еще так же потрудиться во славу Его. И при этом неизменно себя укоряет за леность.

Я давно заметил такую закономерность: люди, связавшие свою жизнь с искусством или с каким-то иным значимым общественным служением (жертвенным, в подавляющем случае бескорыстным), чем больше делают, тем опять же им больше кажется, что они могли бы при старании совершить намного больше того, что совершили. Галина Скотина из этого числа творцов.

Мне трудно объяснить самому себе, почему судьба так щедро одаривает меня встречами и теплыми, небезразличными отношениями с талантливыми, значимыми, неординарными людьми. Как это случается, по какой закономерности?..

Но как же замечательно, что все эти люди были и есть в моей жизни! Одни ушли в мир иной, и их образы, слова, поступки бережно сохраняет моя благодарная память. Другие продолжают трудиться, творить добро, создавать много значимого для людей. Так хочется, чтобы их век длился и длился, чтобы не пресекалась вечная духовная и творческая красота особого русского мира.

Валерий Сдобняков

Роберт Харрис. Закон забвения

Перед нами классический исторический роман, беспримесный, без тени игры в альтернативную историю, разное там попадалово, и прочих новомодных, крайне утомительных штук.

О каком периоде идет речь?

Об Английской революции XVII века во главе с Оливером Кромвелем, когда по постановлению парламента был казнен король Карл I. А, собственно, сам роман посвящен уже той эпохе, когда частично была восстановлена королевская власть в Англии и теперь уже разыскивают убийц короля Карла I, чтобы подвергнуть казни, поскольку таково желание сына предыдущего короля, Карла соответственно II.

Написано солидно, неторопливо, в центре романа описание побега из Англии двух полковников, приближенных Кромвеля, в Новую Англию, что в Америке, и охота на них агента парламента Нейлера.

Особенно впечатляют в устах Роберта Харриса нравы XVII века, точнее, его  конца. Это у нас в России времена раннего Петра Великого, и обычно принято разного рода комментаторами указывать на кровавую брутальность отечественной власти. Книга талантливого англичанина дает пищу для сравнения. Мол, царь наш самолично рубил головы некоторым стрельцам после одноименного бунта.

Очень выразительно дана сцена эксгумации останков Оливера Кромвеля, как его на дерюге тащили к зданию парламента, надевали на пику голову, причем шея у трупа одеревенела, и палачу пришлось потрудиться, прежде чем ему удалось отделить ее от тела.

Но это еще что. Вот послушайте, какое приключение предстояло перенести людям, повинным в смерти Карла I: «По решению сего суда вы будете возвращены в то место, откуда пришли, а оттуда препровождены к месту казни, где будете повешены за шею, сняты заживо, детородный орган отсечен, внутренности извлечены из тела и сожжены у вас на глазах, голова отрублена, тело четвертовано и голова и тело переданы на усмотрение его королевского величества».

Вот это последнее замечание меня впечатлило особо. Зачем королю такие кровавые подарки? Как он собирается над ними лично куражиться?

Помнится, еще в институте я читал маленькую повесть Андрея Платонова «Епифанские шлюзы», там английский специалист претерпевает наказание в царских застенках после неудачной экспедиции.

Какое зверство, думалось мне тогда.

Если бы Джону Перри, герою «Епифанских шлюзов», пришлось выбирать между отечественным и русским способом воздаяния, теперь уже не сомневаюсь, что он выбрал бы.

А так, несомненно, рекомендую хорошую книгу хорошего писателя к прочтению.

Михаил Попов