Поэтическое обозрение журнала «Москва» (№ 11. 2023)

Бесконечно разнообразная, своеобразно пахучая, умиротворяющая и дарующая радость специфического движения зима раскрывается по-своему в созвучиях каждого поэта, и картины, что нарисованы Ольгой Качановой, достаточно впечатляют:

Какая странная погода,

Какая странная зима...

Дома плывут, как пароходы,

И пароходы — как дома.

И отличаются немногим

Иллюминатор и окно,

В них чувства дома и дороги

Соединяются в одно.

Впрочем, и метафизика здесь вспыхивает ярко и ясно: вровень с необычностью увиденного — ведь окно, превращенное в иллюминатор, соответствует изменению движения, в котором, как известно, жизнь.

Из сердцевины сердца, из потаенной глубины идут созвучия, посвященные маме:

Бедное мое сердце

плачет о тебе, мама.

Вот уже и солнце село,

только мне дня мало.

Мало мне ночи душной,

год прошел — а мне мало...

Я прижмусь щекой к подушке,

вышитой тобой, мама.

Здесь искренность приобретает окрас трагедии, и нежное вращение стиха клубится дымчато, вливаясь в океаны человеческого горя, за которыми — так хочется верить — открываются бездны света.

Поэзией Качановой открывается ноябрьский номер «Москвы».

«Счастье бренное» — знаковое название подборки Кристины Крюковой, и то, как нарисован образ-остров счастья, составленный из мечтаний и конкретики, отливает янтарным уютом:

Я мечтаю: отельчик маленький,

Снегом улочки занесены,

Зимний вечер,
                           диванчик старенький,

Никого вокруг, только мы.

И глотать эту новь бездонную:

Даугавы, залива, огней,

Где-то бодрую, где-то сонную

Меланхолию рижских дней.

Счастье — вершина человеческих устремлений, и ведь не так уж разнообразно оно: самореализация, положенная в основу оного, трактуется вовсе не столь многими полюсами.

Крюкова размышляет:

Счастье бренное-бренное

Проливалось, как сок.

Время пенное-пенное

Уходило в песок.

И дышать — не дышать

Мне на этом пути,

И бежать — не бежать,

И идти — не идти.

Небо синее-синее

Над моей головой,

И белесую линию

Выдыхает прибой.

И пейзаж порой соответствует счастью — бренному-пенному-тленному... всякому, хоть и с одним стержнем.

Картины от обратного, рисуемые словом Михаила Попова, свидетельствуют о специфике метафизического восприятия мира поэтом и прозаиком:

Ужасное несчастье —
                                        справедливость,

Аж нагоняет на меня сонливость,

И все живут по Библии вокруг,

Нет богатеев, даже нищих нету,

И, сколько ни ходи по белу свету,

Ничто тебя не возмутит, мой друг.

«Утопия» стихотворения, постепенно превращаемая в антиутопию, по мере развития вспыхивает огнями авторской мысли, заставляя работать читательскую на повышенных оборотах.

Интересно обращаются в поэзию воспоминания — обращаются, используя градус мысли, раскалывающий историю, чтобы добыть код оной:

Помнишь, дружище, уроки антички,

Когда в институт мы брели
                                               по привычке,

При всякой войне и при всякой
                                                           погоде,

И каменный смех золотой
                                                   Тахо-Годи!

При всей своей лени, при всей
                                                 своей стуже

Россия имела античностью ту же

Эпоху, что древние римляне, греки.

Отсюда пошли все на свете огрехи.

Вновь возникает тема счастья — в данном случае в поэзии Владимира Теплякова:

Счастливый миг
                     как драгоценный камень:

темна его искрящаяся суть.

Потрогай счастье голыми руками —

и будешь до конца на пальцы дуть...

И то, что искрящаяся суть оказывается темной, свидетельствует о зыбкости феномена человеческих перспектив.

Интересно — со своеобразием юмора — работает мысль поэта, крепко связанная со звукописью, игра которой подчеркивает важность говоримого:

Губам труднее стать устами.

Белеть устали паруса.

Нет сил парить под небесами —

Пегасы требуют овса.

В ноябрьском номере «Москвы» представлена поэзия разная, напитанная и насыщенная индивидуальностью судеб и голосов, но всегда ее определяет подлинность — звука, чувства, мысли...