Храм Юрия Нагибина

Любовь Владимировна Рыжкова-Гришина родилась в городе Небит-Даге, Туркмения. С отличием окончила факультет русской филологии Государственного университета имени А.М. Горького (Ашхабад) и Государственный институт русского языка имени А.С. Пушкина (Москва). Кандидат педагогических наук. Основатель научной школы по русскому языку и развитию речи. Профессор РАЕН. Поэт, прозаик, филолог, лексикограф. Работает проректором по научной работе Регионального института бизнеса и управления. Автор тысячи научных исследований и публикаций в области филологии и педагогики, а также книг, среди которых поэтические сборники, книги прозы, книги для детей и юношества, переводы и др. Лауреат международных и всероссийских литературных и научных конкурсов. Член Союза писателей России. Живет в Рязани.
Эйфория или оголтелое обвинение?
Впасть в эйфорию от прочитанного легко — стоит лишь увлечься книгой и дать волю эмоциям. И вы словно полетите на волнах своих чувств, нимало этому не сопротивляясь. Точно так же легко впасть в другую крайность — оголтелое обвинение автора, если не попытаться хоть сколько-нибудь понять, что им двигало в том или ином случае. Что ж, все люди разные, с индивидуальным восприятием, и у каждого своя точка зрения. Редко когда встречаются люди цельные, способные к объемному, стереоскопическому мышлению, могущие абстрагироваться от личных пристрастий и быть, насколько это возможно, объективными. Чаще всего человек, ограниченный кругом своих интересов, остается на позиции, ему близкой, понятной и доступной. И тогда он ищет единомышленников в надежде услышать схожие мысли и рассуждения.
Что говорят о творчестве писателя Юрия Нагибина? Разное говорят, кто-то его принимает, кто-то нет; одни видят его со щитом, другие рады бы видеть его только на щите; его принимают либералы-западники и сторонятся консерваторы-патриоты; за тонкую стилистику его любят эстеты и сдержанно отзываются о его творчестве почвенники. Так было при его жизни, так осталось и после его смерти, хотя прошло достаточно времени. Особенно нашумел в свое время его «Дневник», кому-то показавшийся злым, вызывающим, обнажающим неприглядные стороны писательской души. Однако все сходятся в одном: он подлинный и редкостный талант, хотя и весьма противоречивый, несдержанный, вырывающийся за все мыслимые и немыслимые рамки, какой-то недозволенный, неприглаженный, пронзительный. Да, он пронзал словом так, что после его произведений надолго оставалось созданное им настроение и виделся живым сотворенный им мир. Его герои становились нашими героями — друзьями и врагами, его переживания ложились нам в сердце, полностью овладевая им.
Раннее восприятие творчества Нагибина
Давно замечено, что в нашей жизни творчество одних писателей становится проходным и незаметным; книги других овладевают нашим сознанием лишь на какое-то время, найдя отклик в душе отдельными мотивами; творчество же третьих почему-то задевает, шокирует, потрясает, возмущает, пугает, вызывает трепет, заставляет переживать и волноваться и остается с нами навсегда. Так получилось, что творчество Юрия Нагибина для меня стало очень важным буквально с юности. Его колдовской язык очаровывал, уводил в неведомый мир, обволакивал душу каким-то мягким облаком...
Прочтя два нагибинских рассказа — «Замолчавшая весна» и «Лунный свет», я поразилась насыщенности маленького жанра новеллы, вплоть до того, что хотелось даже облечь это в термин «нагибинская насыщенность».
В 1982 году Ю.Нагибин потряс рассказом «Терпение», где проблематику, что называется, глазом не охватишь: и любовь, и дети — хищники, и загадка женской души, вернее, женского терпения, умения ждать.
Потом были «любопытная вещица» «Дорожное происшествие», повесть «В те юные годы», познакомившись с которой, я окончательно поняла, что никогда не смогу спокойно относиться к литературе, — все по А.С. Пушкину: «Над вымыслом слезами обольюсь...» В его произведениях многое оказывалось близким, выраженным точно и метко, как того желалось душе, мечтающей о гармоничном мире, а что-то даже выписывалось в заветную тетрадку. Вот из «Реки Гераклита»: «Ночью — я сплю у открытого окна — изрыгающие красное пламя драконы проходят так низко, что я вжимаюсь в подушку. Нет тишины, нет неба, нельзя же считать небом ту истерическую высь, загаженную и провонявшую не меньше земли, где моторный рёв давно погасил музыку сфер» [4, 427].
Прочитав рассказ «Учитель словесности», я твердо поняла, что Юрий Нагибин — классик, и, может быть, даже последний, хотя это далеко не так — по той причине, что русская литература, как никакая другая, изобиловала и изобилует гениальными именами, ведь она — отражение вечно живой души русского народа, а на душу никто посягать не может, ею распоряжаются высшие силы. Но тогда вновь подумалось: да, он умел писать. Он знал, как это делать, как словом воздействовать на человека, и хорошо чувствовал силу этого слова. Кажется, он владел этим искусством в совершенстве, как древний шептун, чародей, знахарь.
Не меньшее воздействие оказали и его повести «Остров любви», «Квасник и Буженинова», а повесть «Беглец» о Василии Тредьяковском, его мечущейся, чистой и поэтичной душе, буквально повергла в замешательство. Чем? Конечно, описанием судьбы русского поэта. Но еще и умением проникать в глубину языка, мастерским расположением слов в тексте, то есть все тем же знанием секретов словесного искусства.
Было очень жаль, когда писатель умер, ведь больше в нашей литературе так не писал никто. Есть способные литераторы, твердые профессионалы, тонкие лирики, возвышенные прозаики, смелые публицисты, но таких писателей, пишущих с такой силой проникновения в душу читателя, действительно мало.
Писатель-беллетрист и писатель-исповедник
Что было потом? Потом был его «Дневник», где увиделось многомыслие! И здесь на многое хотелось просто закрыть глаза, что, собственно, и делалось. Но я и сейчас не готова говорить о его «Дневнике», это слишком большая и серьезная тема.
Дело в том, что в каждом писателе словно живут два существа: писатель-беллетрист, выдумщик, использующий художественный вымысел, и писатель-исповедник, пишущий об интимном, лично пережитом, и оба они уживаются в одном человеке. Когда мы знакомимся с художественным творчеством какого-то конкретного писателя — мы сталкиваемся с миром его фантазий, грёз и тем, каким в его представлениях должен быть мир или, наоборот, каким он быть не должен. Но когда мы знакомимся с его же дневниковыми записями — на нас обрушивается реальная личность со всеми ее невыдуманными метаниями и переживаниями, неприкрытыми страстями, радостями и бедами. Не скрою, творчество Ю.Нагибина дорого мне именно своей художественностью, а не дневниковой исповедальностью. Более того, интимная сторона жизни писателя меня интересует мало. Другое дело — его политические взгляды, но об этом позднее.
Тем не менее творчество Юрия Нагибина слишком близко и дорого мне, причем до такой степени, что каким-то образом выныривало из литературного пространства в важные моменты жизни. Прошу прощения, но я вынуждена привести сейчас довольно большой фрагмент собственного эссе «Покаяние», написанного в 1999 го-ду, но до некоторых пор по личным соображениям не опубликованного. И делаю это даже не для того, чтобы подтвердить эту мысль, а скорее чтобы напомнить себе об этой странной параллели.
«В тот день, когда умерла моя мама, я сидела у себя дома и читала “Рассказ синего лягушонка” Юрия Нагибина. Я не знала, что в это самое время моя мама умирает.
Было ли предчувствие? Наверное, нет. Правда, когда я вошла зачем-то в зал, к окну подлетела синичка. Но они и раньше часто прилетали. Они таскают у нас из окон паклю — наверное, для своих домиков. Кроме того, на балконе мы повесили для них кормушку.
Синичка присела на верхний край окна, потом пересела на другой. Я подумала: “Только бы не стукнула клювом”. И она не стукнула, а тут же послушно улетела.
Я открыла книгу Нагибина.
Перед рассказом я добросовестнейшим образом прочитала интервью, которое Нагибин дал незадолго перед своей смертью. Это было откровенное интервью. Писатель говорил о своей большой любви к последней жене, с которой он прожил последние тридцать лет и с которой сроднился, слился в духовном единстве. И о том, как он ужаснулся мысли, что однажды он умрет и лишится этой любви. Ему показалось это страшным. Так у него начал вызревать замысел “Рассказа синего лягушонка”.
Почему Нагибин так назвал этот рассказ? Он подробно объяснил. Однажды где-то на отдыхе он увидел в траве красивые синие огоньки. Оказалось, это лягушки-самцы. Во время брачных игр, дабы привлечь внимание самочек, они принимают такую необычную окраску.
И тогда писательское воображение нарисовало картину: после смерти он превращается в синего лягушонка, свою же любимую он увидел в образе прекрасной косули. После смерти они встречаются снова, испытывая радость и блаженство, но затем снова погибают.
Фантазия автора? Несомненно. Дерзкий художественный вымысел? Разумеется. Но за этим — настоящая жизнь. И настоящая смерть. И настоящая любовь.
“Рассказ синего лягушонка” поверг меня в шок. Я была потрясена. Вернее, я почувствовала внутренний взрыв. Я расплакалась, сидя на кухне. Вот так сидела, подперев голову руками, и лила слезы. Я еще не знала, что в это время умирает моя мама. Просто со мной что-то происходило.
История взаимоотношений двух людей, ставших после смерти лягушонком и косулей, тронула до самых глубин. Размышления писателя о своей утраченной любимой, о невозможности жить без нее, о страшной душевной тоске, о встрече в новом облике и новой гибели почему-то взволновали меня до крайности.
Собственно, о чем был этот рассказ? О любви и смерти. О высокой любви и всех примиряющей смерти. О красивой любви и все-таки пугающей нас смерти.
Сам Нагибин считал этот рассказ одним из лучших. Это действительно так. Рассказ превосходный. Он замечательный русский писатель и принадлежит России уже потому, что его творчество гармонично влилось в русло великой российской словесности. Он продолжил ее прекрасные традиции, не нарушив их ни в коей мере и не оскорбив русского языка дерзновенным насилием. Я его очень люблю. Однако эти размышления не совсем по теме.
Словом, я сидела и ревела, сама не зная почему. Состояние было ужасное. Делать я ничего не могла. Все валилось из рук. А потом я ушла из дома.
Но успокоение не приходило. Я нервничала по любому поводу, раздражаясь буквально всем. Наконец я поняла, что в такой день нужно оставить все дела, потому что все равно ничего хорошего не выйдет, и вернулась домой. И тут неожиданно вернулся с работы муж. Он был как-то торжественно спокоен.
— Что случилось? — с порога спросила я.
— Случилось, — ответил он.
На работу ему позвонила моя сестра, с которой мама жила в то время, и сообщила о смерти мамы».
Вот такой фрагмент... Странно устроена наша жизнь, и сколько в ней неясного, непознанного, того, что называют мистикой, хотя это никакая не мистика, а просто нечто неизвестное нам. Пугает, что это неизвестное, возможно, так и не откроется нам никогда и жизнь пройдет в метаниях и поисках, заблуждениях и редких радостях, а смысл, главный смысл всего сущего так и останется за границами нашего понимания мира. Так и хочется риторически воскликнуть: «Почему, Господи?»
И почему-то запомнились на всю жизнь слова Юрия Нагибина: «Литература — это храм на крови». Конечно, это так, ведь настоящий писатель всегда пишет кровью своего сердца — счастливого ли, израненного, больного... и всегда остается искренним в своих поисках и выражениях чувств.
Прошло много лет, прежде чем я взялась вновь за чтение великолепной нагибинской прозы, так получалось, что в это время у меня были другие интересы и писались иные книги. И вот передо мной повесть Ю.Нагибина с пугающим названием «Тьма в конце туннеля», опубликованная в 1994 году. Едва начав ее читать, я поняла, что разверзлась тьма...
Открывшаяся тьма... Конфликт социальный, а не национальный
Сложная повесть «Тьма в конце туннеля», как сложно все творчество Юрия Нагибина. Здесь поднято много тем, но главная — судьба страны, это ее путь с 1917 года до момента падения СССР через призму судьбы собственной. И здесь звучит не столько тема еврейства, которая волновала писателя, сколько тема неприятия писателем социального строя, установленного в результате революции 1917 года и конфликта разных общественных сред, слоев, культур. Я не буду говорить сейчас о том, кто совершал эту революцию, кто ее вдохновлял, финансировал и т.д., а главное — кто воспользовался ее результатами. Речь пойдет о содержании и сюжетной канве лишь этой нагибинской повести, и на примере его творческой судьбы попытаемся понять суть непримиримых социальных конфликтов.
Конфликты в жизни писателя Ю.Нагибина начались в самом детстве. Напряженные отношения со сверстниками в детстве, ощущение себя «чужаком» для них возникало не от его мнимой принадлежности к еврейству, а именно от его иного социального происхождения и принадлежности к «их благородию». И потому речь в повести идет не о национальном вопросе, а о классовом, социальном.
Что касается национального вопроса, то Ю.Нагибин во многом был дезориентирован.
Во-первых, самим фактом своей национальной принадлежности, поскольку считал себя наполовину (по отцу) евреем, так как его мать скрыла от него его погибшего русского отца —дворянина Кирилла Нагибина. Выдав его за сына еврея Левенталя, она стремилась уберечь и уберегла его от преследований большевиков и последующих репрессий, прекрасно зная, что революция 1917 года не просто лояльно относилась к евреям, но они были наиболее активными ее участниками. Именно поэтому фамилия Левенталь в революционной России была оберегом для человека, особенно русского, к тому же дворянина по классовой принадлежности.
Во-вторых, у Ю.Нагибина словно были перепутаны некоторые понятия: он говорит об антисемитизме в России, между тем здесь его никогда не было, хотя бы по той причине, что здесь испокон веков практически не было самих семитов. Они появились в России с революцией 1917 года, ставшей для них действительно величайшим и счастливейшим событием, так как была отменена черта оседлости, запрещающая им жить в столицах и крупных городах России. Кроме того, антисемитизма в России не было и по причине генетического человеколюбия, добродушия, сердечности, сострадательности русского человека, которому свойственно стремление помочь другому, оказать содействие и даже возвысить его, но не унизить. Милость к падшим — национальная черта русского человека.
Об отсутствии антисемитизма в России
Нагибин поднимал серьезные темы в своем произведении, без экивоков и недомолвок. Если евреи поначалу и чувствовали себя в России «недочеловеками», что, по мнению писателя, есть их национальная черта, то впоследствии она стала ослабевать, ведь в России они получили кров, постоянное место жительства, рабочие места и прочие блага. Кроме того, они не просто укрепились в России, но заняли ключевые позиции в обществе. И если уж и появилось в России неприятие евреев, то оно скорее было присуще не столько «босякам», сколько интеллигенции, больше и глубже понимающей суть исторических процессов, и в числе их были гениальные русские писатели Ф.М. Достоевский, Н.С. Лесков, В.И. Даль, М.О. Меньшиков, А.И. Куприн, гениальные русские ученые — энциклопедист Д.И. Менделеев, академик И.М. Виноградов, крупнейший математик XX века академик Л.С. Понтрягин и многие другие.
Что касается советского времени, то при чем тут вообще какой-то антисемитизм, когда и слова такого никто не произносил. К тому же в этот период они, так же как и после революции 1917 года, находились на самых разных постах, в том числе и руководящих, что являлось следствием не антисемитизма, а скорее его отсутствия, и опять же по причине природного великодушия русского человека. Ю.Нагибин сам приводит подобный пример — с судьбой некой Хайкиной, оказавшейся в свое время у руля ЦК комсомола. Ю.Нагибин здесь противоречит сам себе, он пишет об этой начальнице Хайкиной, прекрасно устроенной в советской Москве и неожиданно пригласившей его на работу, где он почему-то не получал «ни копейки»: «Денег мне не платили и даже указали на бестактность подписи под материалами. Надо было довольствоваться сознанием, что ты включен в большое конспиративное дело. Я понимаю, зачем это было нужно Хайкиной, ее начальнику, начальнику ее начальника и все выше, и выше, и выше, они получали за это оклад, паёк, некомплектное обмундирование, личное оружие и боеприпас, но зачем это было нужно мне, так и осталось тайной» [5, 82]. Но ведь очевидно, что он не получал ни копейки именно потому, что она и иже с нею получали в это же самое время рубли!
Необходимо уточнить, о какой Хайкиной идет речь. Известна российская революционерка Фрума Ефимовна Хайкина (1897–1977), жена революционера Щорса, которая сначала «осуществляла зачистку», потом служила в Наркомате просвещения, а после гибели мужа работала «вдовой Щорса». Но у Ю.Нагибина говорится не о ней. Была другая Хайкина — Дора Григорьевна Хайкина (настоящее имя — Дебора Гирш-Калмановна Хайкина) (1913–2006), еврейская поэтесса, работавшая в Киеве... в Институте пролетарской еврейской литературы АН УССР. Примечательно, что это учреждение существовало в Киеве с 1926 по 1949 год. Живя в советской Украине, она издала множество книг... на языке идиш и в переводе на украинский... Можно ли после этого вообще говорить о каком-то антисемитизме в советской России? В 1993 году она эмигрировала в Израиль, умерла в Хайфе.
Видимо, Ю.Нагибин имел в виду именно ее, заметив, что она дожила до преклонных лет, став «плачущей еврейской бабушкой», и уехала из страны — и вовсе не потому, что «антисемитизм доконал-таки эту комсомольскую Жанну д’Арк», а потому что ушли силы или же, вдоволь навластвовавшись на чиновничьем месте, она решила уйти на покой.
Думается, что Ю.Нагибин не до конца разобрался в национальном вопросе, а если бы разобрался, то правдивых и колких слов для этого не пожалел бы, ведь его стилистика, согласимся, иногда шокировала.
Да он и сам признавал фактическое отсутствие антисемитизма в России, вот что он писал: «Я читал в каких-то зарубежных изданиях, что подспудный антисемитизм начинался во время войны в армии. Но, очевидно, это касалось высших этажей командного состава, ни на передовой, ни во втором эшелоне я ничего подобного не наблюдал» [5, 84]. Другими словами, он признавал его на словах, а на деле не мог найти доказательства, потому что его, по сути, никогда не было, и русскому народу всегда было свойственно уважение к другим народам, миролюбивое отношение к ним. Для него всегда гораздо важнее была порядочность, а не национальность.
Заблуждения Юрия Нагибина... о судьбе национальных республик
Нелепо смотрятся и слушаются утверждения Ю.Нагибина об «утрате национальной самостоятельности» республик Союза ССР, что говорит или о его некомпетентности и незнании фактов, или о его участии в хоре либеральной «пятой колонны». Об этом свидетельствуют следующие его строки: «Все остальные народы, населяющие четырнадцать союзных республик, для этих целей непригодны, а держать их на привязи можно с помощью уже действующей, отлаженной системы угнетения, ослабляя удавку лишь на “дни культуры” в Большом театре, когда беспрерывный гопак, или удары локтем по бубну, или заунывный вздёрг струны дутара, зурны, или протяжная дойна компенсируют колониальному народу утрату национальной самостоятельности» [5, 86]. Что за странная, даже дикая лексика: «система угнетения», «удавка», «колониальный народ»! Это о ком вообще идет речь? И от кого мы это слышим? От советского писателя, знающего, что такое лавры славы и финансовое благополучие, полученные им от страны, которую он так смачно охаял.
Во-первых, в Советском Союзе никакого угнетения союзных республик не было, а было если не их процветание, то сытая, спокойная и стабильная жизнь, где просматривались прекрасные ориентиры; люди жили в достатке, с бесплатным образованием, бесплатной медициной, бесплатными квартирами, символичной квартплатой, профсоюзными путевками, опять же стабильным рублем и т.д. и т.п. И к тому же — с хорошими дотациями из Москвы, чего никогда не видели русские люди у себя в России. Лично мне, родившейся в Туркмении, это известно хорошо, так как уровень жизни в национальных республиках заметно отличался от уровня жизни русской глубинки, где стены в домах одиноких, изработавшихся пенсионерок от недостатка средств иногда оклеивались старыми газетами (видела своими глазами).
Во-вторых, в Советском Союзе существовала государственная программа поддержки национальных языков и национальных культур, и надо сказать, ни одна нация и ни одна народность в советский период не исчезла с лица земли, не лишилась своей территории и не была загнана в резервации, как это, например, произошло в Америке.
И чем так плохи были «дни культуры», когда в Большом ли театре или в каком другом проводили прекрасные, многокрасочные и запоминающиеся концерты представителей всех национальностей, проживающих в нашей стране, и каждый народ с гордостью показывал свои культурные достижения? Разве это дурной тон? Или это похоже на ту похабщину, что ныне демонстрируют по центральным каналам: с полуголыми тетками, обнимающимися мужиками, сценами насилия и убийств и матерными текстами? Кстати сказать, в свое время, будучи членом Общественной палаты при губернаторе Рязанской области, в самом начале ее создания, когда она еще была по-настоящему общественной и где работали представители самых разных общественных организаций и объединений, мы проводили дни национальных культур, и как же это было прекрасно! Потом Общественную палату (в том составе) быстренько свернут, сделав ее карманной и оставив в ней только своих людей, в основном чиновных, тех, которые помалкивают и не рыпаются.
В-третьих, ныне, в XXI веке, сами народы после четверти века жизни без советской (читай — русской) поддержки, хлебнув якобы независимости, все чаще выражают желание вернуться в Советский Союз! К этому вопросу Юрий Нагибин еще вернется на страницах своей повести, как вернемся к нему и мы.
Какой свободы не хватало писателю Ю.Нагибину?
Ошибочно понимал Нагибин и свободу, или, вернее, он сетовал на некое ее отсутствие. Вот что он об этом писал: «Но ничего существенного дать народу, предназначенному на беспрерывное заклание, Сталин не мог: ни земли, ни жилища, ни еды, ни одежды, ни предметов быта, ни тем паче свободы, да и кому она нужна?» [5, 87]. Но возразим на это и со своей стороны зададим вопрос: какой свободы и кому не хватало в советский период? Бездельникам, пьяницам, словоблудам, врагам? Да, им свободы действительно не хватало, потому что бездельников заставляли трудиться, пьяницам был объявлен бой, от словоблудов требовали результатов деятельности, а врагов наказывали — те же органы госбезопасности! Михаил Задорнов как-то сказал, что у него нет ни одного знакомого, кого бы посадили при советском строе, а если кого и сажали, так за дело — за тунеядство, казнокрадство, распутство и т.д., то есть за нарушение законов, правил и норм нормальной жизни! Так это и правильно!
И потом, в этих словах Ю.Нагибина — явный оговор: земля у народа была, жилище имелось, одежда и предметы быта тоже были (хотя здесь требовалась реформа), а уж еда в Советском Союзе была самая что ни на есть настоящая, натуральная, качественная, гостовская, тысячи раз проверенная всякими инстанциями — санитарными инспекциями, народным контролем и пр. Лекарства в аптеках были настоящие, а не поддельные, и дешевые, а не по астрономическим ценам. Думается, если бы писатель не умер в 1994 году, читатели услышали бы от него отповедь всем реформаторам-либералам! Он просто не успел дожить до нынешних «светлых дней».
И уж совершенно заблуждался Нагибин, говоря, что «в нашей стране никогда не было ни права, ни закона». Это он зря сказал, но думается, в запальчивости. Вспомним самих себя и собственный раж в начале девяностых годов, когда нам казалось, что грядут светлые перемены и светлые времена! Надежды не оправдались даже у тех, кто был либералом в значительно большей степени, чем, например, лично мы. Тот же Михаил Задорнов, приветствуя эти демократические реформы, постепенно понял их разрушительную суть и поменял свои взгляды на здорово-консервативные, став их горячим пропагандистом.
Похвала железному занавесу и советской цензуре
Скажу еще несколько слов о свободе. Некоторые ярые противники социалистического образа жизни, но сторонники «социально ориентированного государства» (вот где истинное словоблудие!) как величайшее зло вспоминают советский так называемый железный занавес, который препятствовал проникновению в нашу страну либерально-западнических идей. И слава богу, что он был, этот занавес! От скольких гадостей и мерзостей, которые мы вкушаем ныне в реальной жизни и созерцаем на телевизионных экранах, на эстраде, в театре, кино и даже в литературе, мы были застрахованы!
Юрий Нагибин хотел свободы? Но что бы он сказал сегодня, ознакомившись с бестселлерами некоторых авторов, «раскрученных» за деньги и напрочь лишенных какого бы то ни было литературного дарования? Это в советскую пору велись дискуссии о содержании и форме, жанровом своеобразии, смене литературных стилей, национальном и самобытном, художественных особенностях, народности и проблематике литературы и т.д., а нынче все просто: у кого деньги — у того и писательская слава, книги, журналы и полные залы с приглашенными «звездными» ведущими. А литературные дискуссии стали прерогативой маленькой кучки литераторов, которых становится все меньше и меньше. А журналы, бывшие органами Союза писателей СССР, ныне в частных руках: что хочу — то и ворочу, кого хочу — того и печатаю. И литературный процесс как целостное явление, кажется, перестал существовать, он разрознен, разорван, раздерган; нет единого скрепляющего центра, стержня, который бы все эти частные явления собирал вместе.
Сразу скажу: замечательно, что у нас появились частные журналы, и пусть их будет больше, ведь это означает лишь, что у писателей появляется больший выбор. Но те «толстые» журналы, к которым мы привыкли, на которые всегда ориентировались, где печатались качественные произведения и которые были своеобразным мерилом этого качества и художественного вкуса, должно было сохранить именно в прежнем статусе. Увы...
Какое счастье, что в советской стране была цензура и этот сдерживающий всякую нечисть занавес! От скольких бед он уберег! И да будь благословенна советская цензура, не пропускающая в печать сквернословие, скабрезность и всяческую пошлость! По сути, она стояла на страже нравственного здоровья нации.
Еще говорят, что советским людям трудно было выехать за рубеж. Но опять же трудно было выехать кому? Хулиганам, пьяницам, тунеядцам и пр. Правильно — нечего было позорить страну; исправляйся, живи нормальным человеком — тогда и поезжай.
К тому же и в советское время за рубеж выезжали много и часто, и нечего наводить тень на плетень. Нужны примеры? Извольте: из жизни самого писателя Юрия Нагибина, который так упрекал свою советскую Родину в отсутствии мифической свободы. Так вот, Ю.Нагибин многажды (sic!) был за границей, причем даже не счесть, сколько раз! И не счесть стран, где он побывал: Австрия, Франция, Норвегия, Бельгия, Италия, Люксембург, Дания, Греция, Турция, Египет, Нигерия, Конго, Габон, Сингапур, Индия, Япония, Сирия, Ливан, Бирма, Израиль и т.д. Не говоря уже о странах социалистического лагеря: Польше, Чехословакии, Болгарии, ГДР, Венгрии, Румынии, Югославии. Он был даже в Австралии, читал лекции в США, а последние годы жизни провел в Италии!
Так какой свободы не хватало Ю.Нагибину в советской стране, давшей ему всё — славу, деньги, книги, любовь читателей, в стране, где огромными тиражами печатались его книги, где снимались фильмы по его сценариям, откуда он свободно выезжал за рубеж, посетив огромное количество стран, и т.д.? Дело, видимо, в том, что мифической свободы в Советском Союзе действительно не было — у нас была свобода настоящая.
Сейчас любят говорить, что писателю пришлось дорого заплатить за теплое место под солнцем в советской системе. Интересно — кому и чем? Этими многочисленными зарубежными поездками, огромными гонорарами, миллионными тиражами книг и удобством жизни? Многие выдающиеся русские писатели не имели и десятой доли того, что имел Юрий Нагибин, а то и вовсе испытывали нужду и гонения. В их числе Николай Заболоцкий, Сергей Марков, Николай Рубцов...
Не так давно я написала статью «Литература и сублитература: о векторе поэтического творчества», где, в частности, речь шла и о творчестве В.С. Высоцкого, о котором также любят говорить, что он был гоним в советской стране (?). Приведу сейчас цитату из этой статьи, опубликованной в «Российском научном журнале»: «Но главное в другом — в том, что в это же самое время многие русские поэты претерпевали значительно большие трудности: например, Николай Рубцов жил в очень скромных условиях, вспомним хотя бы его трагично-душераздирающее стихотворение “Фиалки” и его последние строчки “О... Купите фуфайку. Я отдам — за червонец”. Трудную жизнь прожил и мало печатался при жизни Анатолий Передреев; почти не печатался Сергей Морозов. Почему никто не вспоминает Юлию Друнину, отважную женщину, прошедшую Великую Отечественную войну и не выдержавшую “гримас” перестроечного времени? Много ли мы знаем о жизни и творчестве Алексея Шадринова, Вячеслава Кондратьева, Ивана Лысцова, Дмитрия Фролова, Бориса Примерова? Все эти люди — при огромном таланте — не имели и десятой доли тех благ и преимуществ, какие имел В.С. Высоцкий, но только они свою страну любили и свою эпоху “безвременьем” не называли, женщин — превозносили, друзей — уважали и никого не обвиняли в том, что от горестей жизни им кто-то “вливал водку”, хотя горести, конечно, были» [7, 176].
Да, горести были, и никто их не отрицает, но их надо устранять, а не чернить огульно общество, в котором ты живешь. И не уподобляться крыловской свинье, что ест желуди и не замечает, где они растут.
Приведу еще один красноречивый пример «гонений», какие испытывали советские писатели в СССР, о чем свидетельствовал сам Ю.Нагибин, описывая свою жизнь: «Мы вели наш разговор на даче, которую построили из моего первого киношного заработка, кругом были наши деревья и кусты, наши цветы и трава, наши клубника, малина, яблони, сливы, все это было для нас с отчимом ново и непривычно, а для матери наоборот — возвращение к старому, к собственности, пусть в очень скромном виде. И теперь у нее было главное — челядь: шофер, две домработницы, садовник, их можно считать дворовыми, а были еще оброчные: молочница, электрик, газовщик и “навсеруки” — он брался починить часы, сложить печь, принять ребенка, ни о чем, естественно, не имея понятия» [5, 107]. Любопытно спросить: кто-нибудь из учителей, врачей, инженеров, сельских тружеников, научных работников, даже заслуженных, имеющих звания, имел подобное в своей жизни во времена СССР? Нет, конечно, хотя очень высокопоставленные имели водителя, но не двух домработниц с садовником и прочей домашней челядью, а вот «гонимый» писатель Юрий Нагибин имел, за что и отблагодарил свою Родину — социалистическую, заметим, Родину.
В завершение темы скажу еще несколько слово о поездках за рубеж и подчеркну, что сейчас многие «наелись» этих поездок и уже, слава богу, не испытывают того «трепета» перед заграницей, увидев ее неожиданную подоплёку — с неряшливо одетыми и дурно причесанными женщинами, прижимистостью и даже скупостью иностранцев, их малообразованностью и узостью взглядов, отсутствием юмора и пр. Наши люди неожиданно увидели, что они живут более насыщенной жизнью, их окружает богатая природа, у них интересные собеседники. И все же среди любителей заграницы нашлись ее верные почитатели — из птенцов «гнезда Петрова», которые на всякий случай заимели двойное гражданство: мало ли что.
Заодно замечу, что в советские времена люди очень много ездили по родной стране, которую и за всю жизнь объездить сложно. И стоило это дешево, было доступно всем, даже студентам, ведь студенческой стипендии хватало, к примеру, на самолет от Москвы до Ашхабада, поездку на море «дикарем», не говоря уж о веселых туристических путешествиях.
И маленький штрих: недавно российский актер Михаил Боярский призвал вернуть худсоветы, которые ставили бы заслон антихудожественности в театре и на музыкальной сцене. Да и певец Дима Билан высказал мысль ввести музыкальную цензуру из-за царящей вседозволенности, добавив, что «должны быть структуры, которые будут просеивать всё это» [8].
Нагибин о псевдонимах
Нагибин коснулся и темы псевдонимов, за которыми по каким-то причинам скрывались и скрываются литераторы, и это давно уже факт нашей литературной жизни и жизни искусства. Ни в кои веки в России не было такого массового количества псевдонимов, как в советские времена, — значит, у этих прячущихся людей были причины скрывать свои лица за личинами, а подлинные имена — за вымышленными фамилиями. Нагибин даже писал: «Оказалось, что наша литература поражена смертельно опасным грибком, имя которому космополитизм — раболепное преклонение перед Западом, и распространяют этот грибок люди, прикрывшиеся русскими фамилиями. Есть, конечно, и вовсе бесстыжие, вроде театральных критиков Юзовского и Гурвича, но подавляющее большинство из трусости или коварства замаскировались под русских» [5, 88].
Конечно, это была именно «маскировка под русских», так что писатель здесь попал в точку. Зачем — другой вопрос, и нам не хочется говорить об этом. Достаточно сказать, какой бы резонанс это вызвало в обществе, если бы все деятели революции назвали себя подлинными именами и все публикации были подписаны настоящими фамилиями (и тогда, и ныне), так и замелькали бы на страницах: Дзюбан, Иехиел-Лейб Файнзильберг, Штальбаум, Вагенгейм, Рабинович, Эпштейн, Гинзбург, Шейнкман, Эдельман, Шамис, Гомберг, Левинсон, Либерович, Зильбер, Лидес, Аронов, Кауфман, Баккис, Гангнус, Штейнбок, Мендель, Лифшиц, Гершенбаум и др. А ведь это писатели, более известные по псевдонимам: Эдуард Багрицкий, Илья Ильф, Николай Асеев, Константин Вагинов, Леонид Волынский, Михаил Голодный, Лазарь Лагин, Михаил Светлов, Юрий Дмитриев, Морис Симашко, Владимир Лидин, Михаил Жестев, Юрий Либединский, Вениамин Каверин, Леонид Лиходеев, Анатолий Рыбаков, Давид Самойлов, Григорий Бакланов, Евгений Евтушенко, Аркадий Арканов, Наум Коржавин, Александр Володин, Иосиф Герасимов и др.
Сразу встал бы вопрос: а почему в русской литературе появились эти имена? Кто в таком случае управляет отечественной культурой? И кто стоит у руля самой России?
Сталина ненавидят те, кто ненавидит Россию?
Тяжело обманываться в писателе, наделенном огромным талантом. И как говаривала Анна (Уна) Казимировна Малевич, дочь Казимира Малевича, самое страшное — разочарование в человеке. Много лет прошло после ее смерти, а мне до сих пор памятны эти ее слова. Есть ли у меня разочарования в Ю.Нагибине? Скажу честно: трудно ответить на этот вопрос, ибо ответ будет так же двойствен и противоречив, как и само творчество писателя. Что, например, двигало его пером, когда он дурно писал о Сталине? Он обвинил его в том, что Сталин не был готов к войне с Гитлером и проявил некую растерянность.
Но это не так, никакой «растерянности» не было, это заблуждение Ю.Нагибина. Более того, «полководческий гений» Сталина имел место быть, иначе бы не было нашей Победы (это раз) и не было бы столь быстрого, если не сказать, стремительного восстановления народного хозяйства (это два), вплоть до наращивания атомной мощи страны, за которую в сталинском руководстве отвечал талантливый Л.П. Берия. Как без Сталина не было бы и подготовки космической программы, что развернулась в полную силу уже после его убийства, во времена Н.С. Хрущёва. И то, что космическая программа начала готовиться именно при нем, — факт!
Я не могу причислить себя к ярым сталинистам (равно и к марксистам, ленинистам, брежневистам), но не видеть очевидного нельзя. Самое удивительное — даже после кровопролитной Гражданской войны в стране не было такого хаоса, как, например, не так еще давно на Украине. Удивляет и тот факт, что после еще более кровопролитной Великой Отечественной войны страна смогла так быстро восстановить разрушенное хозяйство и за 8 лет (с 1945 по 1953 год, до гибели Сталина) стать величайшей и мощнейшей державой мира! Все познается в сравнении.
Давайте посмотрим, что было сделано при Сталине, как и чем при нем жила страна:
— природные богатства страны находились в государственной собственности;
— бурно развивалась промышленность, были построены 1500 индустриальных объектов; советская промышленность могла конкурировать с промышленностью западных стран;
— развивалось сельское хозяйство, было налажено производство натуральных и высококачественных продуктов;
— велось массовое жилое строительство;
— значительно улучшилась демография, с 1924 по 1953 год население страны увеличилось на 62 миллиона человек (и это притом что много народа погибло на войне!); для сравнения: в России с 2000 по 2018 год убыль населения составила 24 миллиона человек (мирное ли у нас время?);
— уделялось внимание социальной защищенности человека;
— человек труда (как физического, так и интеллектуального) пользовался почетом и уважением;
— литература и искусство рассматривались как мощный воспитательный фактор;
— соблюдались приоритет науки и поддержка научных кадров;
— имело место отсутствие безработицы;
— строилось и предоставлялось бесплатное жилье;
— предоставлялось бесплатное образование;
— народ пользовался бесплатной медициной;
— были организованы бесплатные и многочисленные кружки и секции для школьников — развивающие, образовательные, спортивные и т.д.;
— пенсионный возраст был ниже нынешнего, и была намечена установка на его снижение в дальнейшем;
— планировалось снижение рабочего дня до 6 часов;
— поддерживался высокий нравственный уровень населения;
— в стране практически отсутствовало взяточничество, и за него предусматривалась смертная казнь;
— отсутствовало резкое социальное и финансовое расслоение населения;
— выпускникам вузов и техникумов было гарантировано трудоустройство;
— имела место подлинная, а не декларируемая дружба народов;
— отсутствовала миграция населения;
— наблюдалось постоянное снижение цен и тарифов.
И это далеко не все то хорошее, что можно сказать о Сталине и его времени. Конечно, напряжение, в котором жила страна, было колоссальным, но так колоссальными были и темпы ее развития и роста. И еще более колоссальными были ее планы! Кстати сказать, наша семья тоже испытала на себе все тяжести времени (эмиграция, лишение дома, раскулачивание, бездомность, лагерь, долгое странствование, бедность, голод и холод, проживание в чужом и далеком краю и т.д.), но почему-то никогда в доме о Сталине плохо не говорили. И даже когда задавались прямые вопросы, ответы на них были не менее прямыми: при нем жизнь менялась к лучшему, постоянно снижались цены, шло бурное строительство, люди работали и т.д.
— А воронки? — задавала я неудобный вопрос.
— Нечего было лишнего болтать, — получала я вразумительный ответ.
Так что вывод напрашивается сам собой. Кто мог быть недоволен политикой Сталина? Тот, кто не желал нашей стране мощного развития и процветания.
О времени развитого социализма
Да, тяжело обманываться в писателе, которого ценишь за его необыкновенный, пронзительный талант. Особенно когда у него читаешь подобное: «Как бы потом ни колебалась линия партии, какие бы оттепели и перестройки ни тревожили стоячих вод нашего бытия, лишенного действительности, отношение к евреям — лакмусовая бумажка любой политики — не менялось, ибо неизменным оставалась основа — русский шовинизм. И никакой другой эта страна быть не может, не следует обманываться» [5, 90].
Следуя мысли Ю.Нагибина, в «русские шовинисты» следует записать и выдающегося русского генерала и патриота Михаила Дмитриевича Скобелева, сказавшего, что «Россия для русских». А заодно и М.О. Меньшикова, который заметил нечто подобное: «Россия — для русских и русские — для России. Довольно великой стране быть гостеприимным телом для паразитов» [3, 61]. Собственно, в этом утверждении как раз нет ничего странного, точно так же можно сказать, что Америка — для американцев, Франция — для французов, Англия — для англичан и т.д. И этому почему-то никто не сопротивляется. И потом, а если не для русских — то для кого же еще, позвольте полюбопытствовать?
Неужели мы должны сказать: Россия — для американцев? Или еще лучше — для всего мира? Наверное, именно этого от нас ждет закулиса вместе со своими верными слугами? Так что эти слова М.Д. Скобелева кажутся нам прекрасными, патриотичными и ничуть не унижающими чье-то национальное достоинство.
Самое интересное, что нормальные, порядочные люди совершенно правильно воспринимают эти слова и не видят в них ничего вызывающего или противоестественного. Россия — именно для русских, прежде всего — для русских, а уже потом для других наций и народностей, которые исторически проживали рядом с русским народом и были ему верными товарищами в мирное время и в трудные годы испытаний. Когда началась Великая Отечественная война, разве кто-то думал о своей национальности вообще, если нашему общему дому грозила беда? Все встали рядом с русскими, славянами, плечом к плечу, потому и победили. Встали татары, осетины, казахи, туркмены, калмыки, таджики, грузины... О малороссах (украинцах) и белорусах я вообще не говорю, ибо мы единокровны.
Кроме того, фраза «Россия — для русских» звучит, на мой взгляд, как универсальная, ибо кто такие русские люди? Светлые, солнечные люди, ведь корень -рус-, собственно, и означает светлый, а Русь — светлое, солнечное место. Значит, Россия — для светлых, чистых, солнечных людей... трудолюбивых, образованных, умных, честных, порядочных, радостных, любящих. Именно так мы воспринимаем замечательные слова М.Д. Скобелева «Россия для русских». Так что кто с нами — «за вешние плуги», как когда-то воскликнул еще один патриот России и выдающийся поэт Николай Тряпкин. Так кто же с нами?
Но обманываться все же действительно тяжело, особенно когда от талантливого писателя слышишь слова о «стоячих водах бытия», зная, что он имеет в виду советскую действительность и годы развитого социализма. Кстати сказать, словосочетание развитой социализм я пишу без кавычек и произношу его без тени иронии, поскольку считаю этот период именно таковым, характеризующимся выдающимися достижениями, которые перечислила выше. Так и хочется сказать: эх, повторить бы сейчас этот «застой», вернуть из него все самое лучшее, а главное — чувство уверенности в себе и стране, спокойствия за семью, возможность планировать будущее и воплощать самые грандиозные мечты. И еще — ощущение защищенности, которое окутывало всех нас, словно мягкое облачко. Мы действительно жили как у Христа за пазухой.
У кого только язык повернулся назвать эти прекрасные годы (да хотя бы с одними только бесплатными жильем, образованием и медициной) застоем? Видимо, у того, кто желал все это отменить, разрушить, уничтожить и самому воцариться на обломках былой мощи русского советского государства. А кто же воцарился?
Не так давно, а именно 6 января 2019 года, журналист В.Познер заявил, что Россия только тогда начнет развиваться, когда уйдут все те, кто помнит и знает, что такое Советский Союз, ей, дескать, мешают люди с советским менталитетом. Он так и заявил: «Пока не произойдет смена поколений, пока не придут те, которые вообще не знают, что такое Советский Союз, которые не испытали этого, которые совсем по-другому смотрят на жизнь, ничего не изменится» [9]. Другими словами, он считает, что в Советском Союзе развития не было (осваиваемый космос, ядерный щит государства, успехи в промышленном производстве, тысячи построенных заводов и фабрик, культурные достижения, мощная социальная защита и пр. для него не в счет, они им просто не рассматриваются).
Что касается союзных республик и других стран бывшего соцлагеря и людей с социалистическими взглядами, то об этом у журналиста тоже оригинальное мнение: «Их убрали, их просто убрали самым реальным образом. Там другие люди» [9]. Интересно, что он имел в виду?
Спешим разочаровать журналиста-западника, так как статистика показывает, что в последнее время значительно увеличилось число людей, которые хотели бы вернуть советские времена именно потому, что считают очень высокими достижения социализма. И самое главное — среди них много молодежи, которая не жила при социализме, но очень этого желает.
Несколько слов о Шафаревиче и Солженицыне
Прекраснодушные и пафосные речи — это одно, а действительность — другое, и потому вернемся к нагибинской повести. Можно сказать, настоящим оскорблением звучат слова Нагибина об академике Игоре Ростиславовиче Шафаревиче, которого он называет Шапаревичем и пишет о нем следующее:
«Встретился я там с личностью куда менее привлекательной — Игорем Шапаревичем, другом Любочки. Профессор и доктор математических наук в двадцать лет, он решал задачу Галуа, завещанную поколениям математиков юным французским гением, погибшим на дуэли. Шапаревич эту задачу блистательно решил, за что был увенчан академическими лаврами, высшей премией, после чего, устав от формул и вычислений, на какое-то время стал активным участником правозащитного движения, сподвижником и другом Солженицына, автором замечательной книги “Социализм как воля к смерти”. Но завершил свои духовные искания самым неожиданным образом, превратившись в теоретика еврейского погрома и одного из самых яростных юдофобов страны. Вот чем успокоилось его сердце, как говорят в карточном гадании. Прохоровы объясняли падение их друга, отца Любочкиной дочери, тем, что он был учеником слепого математика Понтрягина, зоологического антисемита, а тот прошел науку у академика Виноградова, отца новой математической школы и дедушки нового антисемитизма. Игорь (в доме Прохоровых его звали ласково Ирочка) подхватил эстафету своих учителей. Почему в России математический гений переплетен с жидоедством, мне непонятно. Шапаревичу евреи обязаны прозвищем “малый народ”. Он создал теорию, согласно которой малый народ проник в утробу большому народу, как хорёк в медведя, и выгрызает его изнутри. Если медведь — Россия не спохватится и не задушит в своем чреве хорька — жида, ей конец.
Шапаревич, чернявый, темноглазый и смугловатый, выдает себя за белоруса, но мне кажется, он является типичным подтверждением закона Вейнингера: антисемитами обычно бывают люди, несущие еврея в себе. Если даже так, то “Память” и все черносотенное движение закрывают на это глаза, счастливые иметь в своих непросвещенных рядах такого теоретика» [5, 96].
Думается, неужели никто из близких И.Р. Шафаревичу людей не высказал своего возмущения этими словами писателя? А может быть, и высказал, как знать.
Остается надежда, что Ю.Нагибин все же изменил свое мнение. В самом деле, писал же он о своей матери, что она пересмотрела свое отношение к национальному вопросу: «Думаю, что мать и сама за истекшие мрачные годы пересмотрела свое беспечное отношение к национальному вопросу, говоря языком газет» [5, 107].
Что касается А.И. Солженицына, то мы все в нем обманывались, а если не все, то многие. Это было именно тогда, в те же перестроечные годы, когда он выступил со своим «Архипелагом...» и прочей публицистикой, и нам в самом деле показалось, что «правда обрушилась водопадом». Нам даже понравились эти его слова. А это была не правда, а изощренная ложь, долго вынашиваемая злобной душой, со всей силой этой злобы обрушившаяся на страну, его вскормившую и воспитавшую. Во все времена это называлось предательством.
Убаюканные долгой сытой и спокойной жизнью при социализме, мы как-то вдруг поверили этим диким провокационным речам, вероятно, от нехватки адреналина и острых переживаний. И заохали над судьбой автора этих пасквильных антисоветских сочинений. Но мы многого не знали об этом человеке и своей доверчивой русской душой пожалели его, горемычного, слабого и тщедушного страдальца, как в России всегда жалеют сирых и убогих, ведь милость к падшему у нас в крови.
Откуда тогда нам было знать, что за этой «сиростью» кроются змеиное жало и ненависть, которой он будет безжалостно хлестать нашу страну и справедливейший на земле общественный строй — социализм, который он цинично назовет «волей к смерти»?
Игорь Ростиславович Шафаревич и Александр Исаакиевич Солженицын — антиподы, две противоположности, с той лишь разницей, что первый в своих сочинениях, в частности в книге «Русофобия», рассказал, как в течение веков культивировалась ненависть к русским людям, а второй — похерил все достижения советского строя и оплевал воспитавшую его страну.
Юрий Нагибин оказался сторонником А.И. Солженицына и противником И.Р. Шафаревича. Что ж, каждому свое.
Нагибин не считал кино искусством
Совершенно неожиданно, но очень близкими оказались мне слова Юрия Нагибина о «кино, которое не искусство», с ними отчасти согласна. Я всегда была уверена в этом, и если не произносила этого вслух, так только лишь по той причине, что не было подходящего случая.
Конечно, кино не вполне искусство и даже не театральное лицедейство, которое хоть как-то отмечено живинкой, а скорее монтаж, техническое действо, набор специальных приемов. Здесь почти нет жизни, затраченной душевной энергии и творчества как такового, а есть череда определенных задач, дублей. И часто кино отупляет, расслабляет, отрывает человека от дела, приковывает его к дивану, не давая ему развиваться.
Положа руку на сердце, много ли мы знаем высокохудожественных фильмов? Вероятно, только те, в основе которых классическая литература, тогда они могут пробудить в нас подлинные чувства. В основном же это либо идеологическая муть (чем сильно грешило советское кино, что шло во вред всей системе); либо нынешняя жалкая, наспех сляпанная поделка, где актеры отрабатывают спонсорские деньги; либо сериал о жизни богатых и несчастных персонажей, заряженный на долгий и нудный просмотр бездельниками и тетками-домохозяйками. Все эти фильмы предсказуемы, сюжеты их заранее известны, идеи нет, мысли нет, игры нет, актеры похожи на заводных кукол, и никакого тебе блеска ума, искрометности мысли, подтекста, второго плана, раскрывающего авторский замысел.
Современное кино призвано не развивать, а развлекать, и этим оно страшно. Оно служит не творческому росту человека, а его усыплению, стагнации и даже умерщвлению в нем духовной жизни.
Нам могут возразить, что это не совсем так, привести массу примеров кинематографических удач, и мы даже согласимся с некоторыми из этих доводов. Но ведь к этой мысли склонялся и Ю.Нагибин — человек, хорошо знающий кино, ведь им написан не один сценарий, по которым снят не один фильм. Он близко общался с киношниками, потому и писал об «искусственном актерском радушии», зная ему цену. И все-таки высказывал мысль, что «кино не искусство». Писатель вообще делил искусство и ремесло, в одном видя творчество, в другом — возможность заработка.
Однако отметим, что в кино тоже есть по-настоящему талантливые и великие люди: Евгений Лебедев, Майя Булгакова, Вия Артмане — но их не так много.
Голос русского национального самосознания
Вероятно, Ю.Нагибин не был бы великим мастером слова, если бы в нем не проснулось русское национальное самосознание. Конечно, оно всегда жило в нем, но просыпалось постепенно, убаюканное ложью и дезориентированное, в том числе и мыслью об отце-еврее. Вот описанная им сцена в ЦДЛ с неким «метисом»: «Теперь я разглядел студента. На свету он не был похож на примерного пионера из Агнии Барто — плохой, совсем плохой мальчик, к тому же и не русский: нос приплюснут, плоское лицо, желток в узковатых глазах. Господи, с кем он связался, этот метис! За меня были сибирские реки, тайга, Жигули и астраханские плавни, за меня был Алтай, черт побери, Чусовая, Кама, медные Уральские горы. За него были лишь молодость, несытая литинститутская молодость, а за меня орловский чернозем, Северная Двина, кишащая сигами, Палех, Мстера и Федоскино, за меня вятская игрушка и новосибирские черносотенцы, Люберцы, Петергоф и Теплый Стан!» [5, 128]. Таким образом, он чувствовал в себе гордость от сознания своей принадлежности к величайшей в мире стране и великому народу. Он понимал это.
Иногда у Ю.Нагибина прорывались следующие строки: «При таком отношении к инородцам легко представить себе гнев, ярость, недоумение, растерянность великороссов, когда они обнаружили, что инородная нечисть пробралась в их собственный дом, пока они помогали другим народам избавиться от своей независимости. Без выстрелов и крови, со скрипочкой, с коробом разного товара, да и с водочкой в шинке — будто своих кабаков, трактиров, кружал, пивных не хватало, — с аршином портного, “козьей ножкой” зубодёра прокрался супостат. Это мирное и поначалу малочисленное нашествие ничем не грозило, скорее помогало бытовому комфорту коренного населения, но разве думает о выгоде русский человек!» [5, 160].
Подобные прозрения писателя были редки и, казалось, контрастировали с общим тоном повествования. И тем не менее они были. И в такие минуты он словно вторил Ф.М. Достоевскому, Н.С. Лескову, М.О. Меньшикову, но длилось это недолго, и космополитический туман вновь закрывал от него реальность.
Отчасти, но только отчасти, я согласна и с его отношением к таким писателям, как В.Г. Распутин и В.П. Астафьев: «...гордую стаю победно вели два вожака: Астафьев и Распутин. Но именно в эту пору наивысшего преуспеяния выяснилось, что их кряжистость, независимость духа, земляная силушка — не более чем личина, все оказались невероятно чувствительны, ранимы, нетерпимы даже к самой слабой критике...» [5, 149]. Думается, эти слова очень не понравятся нашим писателям-патриотам, и на нас обрушится шквал негодования. Однако вспомним ту истину и согласимся с ней, что писатель в России всегда был не только учителем жизни, но и нравственным мерилом, с которым сверяли свои жизни миллионы людей. И потому русские писатели всегда чувствовали моральную ответственность не только за каждое слово, но и за свой образ жизни. Другое дело — всегда ли и всем ли из них удавалось держать эту высокую планку.
Прав Ю.Нагибин в своих рассуждениях о религиозности русского народа, вот его строки об этом: «Едва ли найдется на свете другой народ, столь чуждый истинному религиозному чувству, как русский. Тепло верующих всю жизнь искал Лесков и находил лишь в бедных чудаках, теперь бы он и таких не нашел. Вместо веры какая-то холодная, остервенелая церковность, сухая страсть к обряду, без Бога в душе. Неверующие люди, выламываясь друг перед другом, крестят детей, освящают все, что можно и нельзя: магазины, клубы, конторы, жульнические банки, блудодейные сауны, кабаки, игорные дома» [5, 163].
Увы... Но этого Ю.Нагибин, видимо, не понимал, у него не было тех глубинных знаний русской и мировой истории, чтобы понять это. К сожалению, он видел только следствие, а не причины. Невероятно жаль, что писатель такого дарования заблуждался и не разобрался до конца в таком сложном вопросе.
Еще раз о национальном вопросе и союзных республиках
Юрий Нагибин очень разный — противоречивый, неуспокоенный, ищущий, пытающийся понять суть вещей, ни на минуту не останавливающийся в своих поисках... Но ошибочность его размышлений часто видится очевидной — именно потому, что точно такими же ошибочными были и наши собственные заблуждения, особенно касающиеся перестроечного времени, прихода М.С. Горбачева. Он писал: «Как ночь обнажает мироздание, скрытое за голубой завесой дня, так восемьдесят пятый год сдернул “ткань благодатную покрова” с нашей страны, народа, общества, с каждого отдельного человека. Обнажилась истинная сущность власти, институций, всего нашего тщательно замаскированного бытия. Из-под всеразъедающей фальши стали проступать подлинность, всамделишность обстоятельств и лиц» [5, 154]. Но разве многие из нас, в том числе и мы, поначалу не рассуждали точно так же? Разве не видели блага в начавшейся перестройке?
Однако тут же Ю.Нагибин вновь говорит о национальных республиках, их якобы печальной и зависимой участи в советские годы: «Было немало открытий, самое удивительное то, что русский народ — фикция, его не существует. Это особенно ясно стало, когда на останках рухнувшей коммунистической империи возникли самостоятельные республики и высветились задавленные народы: украинцы, казахи, грузины, азербайджанцы, армяне, татары и прочие, не видно и не слышно лишь русского народа, ибо он не определил себя ни целью — пусть ошибочной, ни замахом — хоть на что-то, ни объединяющим чувством. Есть население, жители, а народа нет» [5, 154]. Горько слышать подобные строки от русского писателя, не понимающего и не могущего понять, что русский народ стал терять свою энергию и пассионарность после многовековой бойни, которая началась много веков назад, с постепенным внедрением рабской психологии, с лукавым приходом нерусских царей и борьбой за русский трон, со всеми последующими войнами с самыми разными захватчиками, с революцией, развязыванием невиданной Гражданской войны с потоками, реками крови и смертями, смертями, смертями лучших русских людей.
Как писатель не мог понять и то, что украинцев как таковых не существует и не существовало никогда, были малороссы, то есть русские люди, проживающие на краю, окраине большой России (Великороссии), в ее приграничных районах? Неужели он не читал Н.В. Гоголя, И.И. Тёроха, не знакомился с трудами М.О. Меньшикова, Л.Нидерле, Е.И. Классена? Тот же Михаил Осипович Меньшиков писал: «Российское государство не есть великорусское, оно в той же степени малорусское и белорусское государство. И правительство русское состоит, как и парламент наш и суд, не только из великороссов, но и из малороссов и белорусов. Уже целые века спаянные в одном стволе, родные друг другу ветви Святой Руси — не отдельные земли, а одна земля» [3, 296].
Как мог он не знать, что Малая Русь, Малороссия, — историческая, географическая, природная и экономическая часть России, расположенная на юго-западе европейской части России, на окраине (окрайне, украйне), на краю Великой Руси, на ее границе, рубеже, отсюда ее современное название Украина, что говорит о ее принадлежности к единому обществу (России), связанному территорией, историей, языком, культурой и традициями? И сколько ёрничества и откровенной издевки слышится в этих словах писателя: «За всеми этими делами почти забыли о первородине, но потом вспомнили, пристегнули к стремени и нарекли Малороссией или Украиной, то бишь малой окраиной великой Руси. И стали великороссами, сами так себя назвав» [5, 159]. Так и хочется спросить: да русский ли человек это писал?
Как он мог говорить о «задавленности» проживающих в дружном Советском Союзе самых разных народов — казахов, грузин, армян, азербайджанцев и тем более татар, которые наши, совсем наши... О какой «задавленности» вообще можно было вести речь, если все эти республики получали дотации от Москвы, а русские люди — на своей собственной территории такой помощи никогда не знали и даже не имели русских республиканских министерств, которые бы занимались только их вопросами и проблемами?
И как он мог писать о том, что русского народа нет, а «есть население, жители»? Неужели не мог понять, что в течение веков делалось все, чтобы истребить русский дух, заставить его замолчать навеки?
Представляем, как радовались и радуются либеральные витии, читая эти признания писателя Юрия Нагибина! Как раздувают щеки от гордости и сознания собственной временной победы! Как торжествуют на останках разбитого государства!
Ошибки писателя Ю.Нагибина и нападки на русский народ
Юрий Нагибин не дожил до позорных лет, что переживаем сейчас мы, в первой четверти XXI века. С одной стороны, он как будто беспокоился за судьбу крестьянства, рабочего люда, городских служащих, но даже в страшном сне он не мог представить того положения, в каком окажется его любимая, несмотря ни на что, страна! Он констатировал то, что видел: «От забитости и неверия в лучшее они тоже самоустранились, выпали из общественной жизни: достают еду, ходят на службу или в парк, торчат у говорливых деревянных ящиков, злобствуют на всех и вся, не проявляя никакой гражданской активности». И далее: «Мирное же население либо вовсе самоустранилось, либо равнодушно сдало свои полномочия трибунам-добровольцам, преследующим лишь собственные корыстные цели — власть и обогащение» [5, 155].
Эх, сейчас бы острое перо Юрия Марковича, вернее, по родному отцу — Кирилловича! И его возможное прозрение — хотя, может быть, его и не произошло бы, можно только гипотетически рассуждать об этом. Кажется, писатель все чаще склонялся к ужасающим выводам о своем народе, к которому он принадлежал кровно, — великом русском народе! Унизительно и постыдно, будучи русским писателем и пользуясь всеми благами советского строя, считать, что только «два заветных трехбуквенных слова и родимое “...твою мать!” объединяют разбросанное по огромному пространству население в целостность» [5, 157].
По моему глубокому убеждению, население становится народом совсем по иным причинам, и скрепляют его прежде всего родовые традиции. Но возможно, этого он никогда бы не понял и считал бы иначе: «На свет извлекается старое, дореволюционное, давно иступившееся, проржавевшее — да иного нету! — оружие: жандармская липа — протоколы сионских мудрецов, мировой жидомасонский заговор, ритуальные убийства...» [5, 158].
И вовсе не «на берегу Днепра, под ласковым солнцем Киева» возникла Древняя Русь, это случилось гораздо раньше, но он как будто не слышит фактов и разумных доводов и твердит свое: «Заодно обзавелись предками — славянами, исконными обитателями тех земель, где зачалась Русь. Никаких славян в помине не было, а были словеньские племена, пришедшие из Центральной Европы» [5, 159].
Вся Европа знает, кто населял ее территории до того, как укрепились здесь нынешние народы; это знают Германия и Австрия, Италия и Греция, да и все остальные, не говоря уже о непосредственно славянских странах. Французы знают, что Париж основан племенем паризиев и первоначально носил имя Лютеция — опять же по названию славянского племени лютичей. Немцы сохраняют, хотя несколько видоизменяют русские названия городов, сёл, озер и рек; археологи находят здесь славянские поселения и охраняют их как культурное наследие. А русский писатель говорит иное, видимо, повторяя за кем-то дурно состряпанную, но широко разрекламированную ложь.
И уж коли писатель берется говорить на тему древности, следует ее детально изучить, чтобы не ошибаться самому и не тиражировать свои ошибки миру и людям. То же самое касается и «монголо-татарского ига», которое упоминает Ю.Нагибин, и тот факт, что его не было, сейчас известен, наверное, и школьнику. Так что, прежде чем писать, следовало бы изучить эту тему, обратиться к многочисленным источникам и познакомиться с различными взглядами на ее проблематику. На эту тему есть великолепное, аргументированное исследование доктора технических наук, профессора Петра Михайловича Хомякова «Россия против Руси», вышедшее в 2004 году, Юрия Нагибина тогда уже не было в живых.
Поразительно, как мог русский человек так писать о своем народе и своей стране, что она «стала зариться на окружающие земли, обуянная страстью к расширению. И стала Московской Русью, еще более загребистой. Ведь расширяться, захватывая то, что тебе не принадлежит, куда веселее, вольготнее и слаще, нежели достигать преуспеяния на ограниченном материале собственных возможностей» [5, 159]. Другой бы открыто радовался расширению своей страны, но никак не ее ограниченному пространству. Всегда, во все времена для каждого человека, не только русского — любого, была священна, дорога, бесценна даже малая пядь его земли — это даже не обсуждается, это аксиома. А здесь — какое-то то ли самобичевание, то ли самоуничижение, то ли посыпание головы пеплом, то ли жалкое актерство, лицедейство и позёрство. Неужели из желания прослыть оригинальным? Или в надежде, что «пятая колонна» примет за своего и осыплет щедротами? Или что?
Это вообще писал русский человек, друг Руси–России или ее злостный вражина, коллаборационист, предатель?
И когда наша страна «зарилась» на чьи-то земли? Это всевозможные враги всю жизнь скрежетали зубами от зависти, глядя на необозримые русские пространства. Хотя бы единожды писатель взглянул на старинные географические карты, где великая Скифия раскинулась во всю ширь с запада до востока, а Северный Ледовитый океан даже назывался Скифским.
И как бы ни относились к художественному творчеству Юрия Нагибина, назвать его сыном родного русского Отечества после этих слов не поворачивается язык. Даже как-то совестно читать у него подобное: «Уйдя от места своего рождения и пересидев татарское нашествие, Русь с освеженной силой ринулась во все стороны света, но мощнее всего на восток, покоряя, истребляя, развращая другие народы, дорвалась до океана и сменила направление главного удара: бросок на юг, в “рынь-пески” и Кавказские горы. Менее удачным было продвижение на запад, но и тут достигнуты немалые успехи: Россия присоединила Финляндию, Прибалтику, вторглась в сердце Польши» [5, 159]. Как говорится, опять двадцать пять, опять то же «татарское нашествие» и то же изображение Руси–России как захватнической, алчной, агрессивной страны. Такое ощущение, что это написано не русским писателем, а коллегой и соратником Алена Даллеса.
Факты свидетельствуют о другом, и они говорят о том, что за все время своего существования русский народ не только не истребил какой-то другой дружественный (или даже недружественный) народ, но и помогал им выжить, сохранить язык и культуру, и мы об этом уже говорили. Как известно, в Советском Союзе действовали самые разные программы по сбережению этих народов. Как когда-то говорил Михаил Задорнов, иностранцы упрекают русских в агрессии и спрашивают: зачем вы разгромили шведов под Полтавой? Но спрашивается: а как они там оказались, эти шведы, под славянской Полтавой, и кто на кого напал?
Да, иногда писатель начинал высказывать здравые политические мысли; иногда у Ю.Нагибина прорывалось иное отношение к национальному вопросу, но снова и снова он обвинял Россию в вымышленных грехах. Кажется, что это не просто тешило его самосознание — это питало его, давало силы. И не потому ли он удивлялся тому, что, оказывается, израильские евреи любят Россию: «Но никто нас не любит, кроме евреев, которые, даже оказавшись в безопасности, на земле своих предков, продолжают изнывать от неразделенной любви к России. Эта преданная, до стона и до бормотания, не то бабья, не то рабья любовь была единственным, что меня раздражало в Израиле» [5, 161]. Но только в одном ошибся писатель: Израиль не является исторической родиной евреев, это общеизвестно, он изначально был заселен другим народом, и основателем Иерусалима являются иевусеи — доеврейское арийское население города. Сам же город назывался Русалим, Ур-Салим, просто Салим. Это совершенно открытая, общеизвестная информация, имеющая одну лишь тонкость — ее не принято подчеркивать.
Совестно за писателя
Неудобно и совестно за Ю.Нагибина, когда читаем у него и следующие строки о России: «У совкового гиганта — вся таблица Менделеева в недрах, самый мощный на свете пласт чернозема и самые обширные леса, все климатические пояса — от Арктики до субтропиков, а люди нищенствуют, разлагаются, злобствуют друг на друга, скопом — на весь остальной мир» [5, 164].
Да думал ли он, что говорил? Понимал ли, что люди нищенствуют не по своей воле и желанию, а по воле тех хищников, за гроши скупивших богатства России в результате приватизации и ставших в мгновение ока олигархами? К тому же в советские времена народ далеко не нищенствовал — это раз, а по-настоящему нищенствовать он стал сейчас, в первой четверти XXI века, — это два. Оправдывает его лишь то, что он не дожил до наших дней, не увидел полного разгула «демократии», которой он так жаждал.
И потом, не кажется ли нам странным, что в далекие и не такие технически развитые шестидесятые, семидесятые годы люди с энтузиазмом думали о том, что уж в XXI веке они точно полетят и на Марс, на Луну и, может быть, куда-то еще, по крайней мере, будут осваивать далекий космос, а тут мы вдруг видим «достижения» совершенно иные: всем нам разрешили бесплатно собирать хворост в лесу. Интересно, как бы к этому отнесся Юрий Нагибин с его прямотой и отсутствием экивоков в речи и поведении? Одновременно с этим наши ракеты падают, а станция «Мир» утоплена в океане.
О зловещих событиях 1991 года писатель отзывался чуть ли не с восторгом: «Затем случилось то, что заставило было поверить: не все пропало, есть народ, есть, он просто сбился с пути, потерялся, но вот он — горячие лица, сверкающие глаза, упругие движения, чистые шеи. Я говорю об августе девяносто первого года. Как ни усердствовали сторонники проигравшей стороны в попытках скомпрометировать это событие, оно навсегда останется золотым взблеском в черной мгле проклятой нашей жизни. Бездарность, нерешительность и несостоятельность бунтовщиков ничуть не снижают героического порыва москвичей, в первую очередь молодежи, ставших в буквальном смысле слова, а не в агитационном грудью против танков» [5, 164].
Так может, с пути сбился сам писатель, считая эти события неким «золотым взблеском»? События, когда танки расстреливали русскую власть? Когда временщики развалили страну? Когда кулуарно было принято решение о распаде советской страны, несмотря на то что народ в результате референдума проголосовал за ее сохранение? И как можно называть этот народ — свой народ — такими словами: «Люмпены — да, быдло — да, бомжи — да, охлос — да, тина, поднявшаяся со дна взбаламученного российского пруда» [5, 165], при этом патриота Виктора Анпилова называть «косомордым трибуном», а Егора Гайдара, зачинщика и вдохновителя страшных антинародных реформ, приведших к массовому обнищанию и появлению кучки нерусских олигархов, «мужественным и умным»?
Кому в таком случае служил Юрий Нагибин? Сам он признался: «Я хочу назад в евреи. Там светлее и человечней» [5, 167].
Звучит у него и мотив покаяния, только касается он не его лично, он говорит о покаянии немцев. Вот что он пишет: «Немецкий народ осознал свою общую вину, покаялся в ней, вновь обретя нравственное достоинство» [5, 168]. Однако следует сказать, что то, что сотворил немецкий народ, было сотворено не собственно народом, а теми, кто его вел, то есть кучкой, группой политиков, о которых мы до сих пор мало что знаем. Так же мало, как и о причинах Второй мировой войны и войны Великой Отечественной, хотя об этом написаны тонны книг. Мы же знаем только то, что вел его невидимый вражина, столкнувший в этой бойне два народа, изначально родственных друг другу, — это тоже забывать не следует.
Эмоции движут Ю.Нагибиным, и признаюсь как на духу: восхищаясь Нагибиным-писателем, душа не принимает Нагибина-публициста. Слишком велики перепады его настроения, слишком малы знания, и слишком далеко было ему до выводов, которые он не успел сделать.
Какой храм построил Юрий Нагибин?
Юрия Нагибина нет с нами уже почти тридцать лет. Более четверти века прошли на земле без него, без его вдохновенного слова, что для человеческой жизни — вечность, а для вечности — малость. В 2020 году исполнилось сто лет со дня его рождения, в 2024-м — тридцать лет со дня его смерти.
Вспомним снова его слова: «Литература — это храм на крови». Когда-то мне они очень нравились, вплоть до того, что в 1998 году родилось стихотворение «Литература», где эти строки взяты эпиграфом, вот оно.
Эти строфы наши грустные,
эти строки наши чистые,
ах, поэты златоустые
и прозаики речистые...
Все, что только сердцем создано,
все испытанное шкурою —
я зову высокой Прозою,
истинной Литературою.
Все, что на крови замешено,
балансируя на лезвии,
я зову святой, святейшею,
августейшею Поэзией.
Всяк оглядывает прошлое,
кто хотел дружить бы с Музою.
Что же сделал он хорошего
и не стал ли ей обузою?
Что за чудо — храм таинственный?
Сразу видно — не теперешний.
Для меня один-единственный,
на крови стоит всамделишной.
[6, 63–64].
Да, когда-то мне нравились эти слова о литературе, которая есть храм на крови, но сейчас я так не думаю. Почему именно страдание и печаль, горести и беды должны становиться основой литературного творчества? Почему непременно негатив должен питать душу писателя? Почему только несчастье и переживания достойны художественного воплощения? Да, все мы помним слова Н.С. Гумилёва:
У муки столько струн на лютне,
У счастья нету ни одной... [1, 215].
Но это далеко не так. Это не так хотя бы потому, что любая эмоция — отрицательная или положительная — требует выхода, и для писателя это его творчество. Конечно, горе, «мука» как отрицательная эмоция должна выплеснуться наружу в каком-то виде, но ведь и положительные эмоции нуждаются в таком же выплеске. А уж у кого что будет рождаться из-под пера — зависит от самого человека, вектора его творчества, характера внутреннего мира, его идеалов и устремленности. Одни стремятся постичь Небеса, другим интересно Пекельное царство. Одни всю жизнь воспевают унижения и боль, другие строят свой мир на любви к нему.
Вектор устремленности во тьму был, как известно, у Серебряного века, что отчасти объясняется характером эпохи, временем разрушения, упадка культуры, крушением идеалов, сменой ценностей и т.д. Вектор литературы социалистического реализма был совершенно иным — и дело даже не в том, что таков был политический курс страны, а в самом настрое общества и каждого человека на позитив, радость, победу.
Теперь думается: а чем, собственно, был так плох соцреализм? Он не разрушал, а строил. Он не уничтожал, а создавал. Он не сеял уныние, а давал людям надежду. Между прочим, Николай Заболоцкий, которого пытались обвинить в искусственном оптимизме, написал прекрасный и глубокий ответ своим обвинителям в заметке «Почему я не пессимист», с которой он выступал в Италии. Как утверждают современники, итальянцы его бравурную речь восприняли как типично советскую, политизированную браваду, но оптимизм Н.А. Заболоцкого был не поддельным, а подлинным. Он писал: «Путешествуя в мире очаровательных тайн, истинный художник снимает с вещей и явлений пленку повседневности и говорит своему читателю: “То, что ты привык видеть ежедневно, то, по чему ты скользишь равнодушным и привычным взором”, — на самом деле не обыденно, не буднично, но полно неизъяснимой прелести, большого внутреннего содержания, и в этом смысле — таинственно. Вот я снимаю пленку с твоих глаз: смотри на мир, работай в нем и радуйся, что ты — человек! Вот почему я и не пессимист» [2, 288].
Когда в оптимизме кого бы то ни было начинают находить политическую подоплеку, это неверно и даже ошибочно. Точно так же неверно, что быть пессимистом — это нормально. Конечно, в советские годы были идеологические перегибы, никто не спорит, и появлялись строки на потребу времени, но ведь была и другая причина их появления — искренняя вера в то, что в мире и в самом деле все должно устраиваться к лучшему.
Хотим напомнить, что столь часто цитируемые строки Н.С. Гумилёва о множестве струн у муки имеют не менее замечательное продолжение, и оно звучит так:
Мне вдруг почудилось, что нем,
Изранен, наг, лежу я в чаще,
И стал я плакать надо всем
Слезами радости кипящей [1, 216].
Так может быть, «радость кипящая» — более естественная для человека, и совсем неважно, в какую эпоху он живет? И потому, думается, свой храм можно возводить и на слезах счастья. Так какой же храм построил Юрий Нагибин? И почему в конце своего туннеля он увидел тьму, а не свет?
В плену заблуждений
Мне становится все яснее и яснее мысль о том, что писатель просто находился в плену своих заблуждений — тех же самых, в которых находились все мы в начале перестроечных лет. Пролистаем свои дневниковые записи и вспомним себя, свои восторженные речи и взгляды при виде молодого генсека М.С. Горбачева, жизнерадостного и активного на первых порах Б.Н. Ельцина. Наверное, у всех нас была эйфория — наконец-то на трибуне мавзолея не «серые глиняные изваяния» (по словам С.Довлатова), а живые люди!
Нам казалось, что грядут перемены к лучшему. Мы даже поверили А.И. Солженицыну, увидев в нем правдолюбца. Но мы же не знали, что он, живя в Америке, во всеуслышание призывал американцев уничтожить Советский Союз. Мы же не знали, что где-то в кулуарах властных структур уже был подготовлен план по уничтожению России, изъятию у нас нашей земли со всеми ее природными богатствами — нефтью и газом, золотом и алмазами, никелем и медью, лесами и полями, морями и реками — и передачей их в частные, читай — чужие руки. Мы же не ожидали такой подлости от родного перестроечного правительства, которое, как выяснилось, нам не было родным, поскольку все это транслировалось ему «западными партнерами».
И уж конечно мы не могли допустить, что эти перемены означают отмену бесплатного образования и медицины, обнищание народа, резкую убыль населения, редкостное социальное расслоение, гибель тысяч деревень, уничтожение заводов и фабрик, безработицу, появление работающих бедных, культ торгашеской психологии, навязывание потребительства и жажды развлечений, смену идеологической парадигмы и того, что называют культурным кодом нации.
Читая эту повесть Ю.Нагибина, я часто ловила себя на мысли, что писатель словно поет с чужого голоса. Думается, так оно и было — он часто пел с чужого голоса, и вот почему.
С чужого голоса, или Между двумя жерновами
Есть такое понятие — «судьбы России». Не «судьба», а именно «судьбы», предполагающее двойственность, множественность путей развития. И есть разные люди со своими индивидуальными судьбами, но вместе словно сливающиеся с общей российской жизнью, находящиеся в ее русле, по-другому жить не могущие. Разным было и русское дворянство: одни беззаветно служили Отечеству, другие с щенячьей тоской заглядывались на Запад. Почему они подпадали под чужое влияние, сказать трудно — возможно, причиной тому было смешение крови, недостатки воспитания, слабость воли и др. И почему-то думается, что мятущаяся судьба писателя Ю.Нагибина — это, возможно, судьба русского человека, дворянина, отравленного западными идеями либерализма и не освободившегося от этого разъедающего душу чувства. Слава богу, что у нас были и другие дворяне — славянофилы и почвенники, преданные русской идее и идущие по этому пути твердо и убежденно.
Юрий Нагибин, конечно, не был почвенником, но его нельзя назвать и западником в чистом виде. Безусловно, он патриот, но патриот мятущийся, с болезненной душой, по-своему переживающий за свою Родину, желающий видеть ее гармоничной и процветающей, но перед его глазами вставали иные картины — картины реальной жизни, не всегда ласкающие взор, и он не мог простить ей этого несовершенства. Он не смог понять, увидеть глубинных причин, не смог обнаружить тайных пружин, движущих судьбами государств и людей, как не смог он разрешить для себя вечной дилеммы и вечного вопроса: кто виноват? Думается, что он просто не успел этого сделать. Он словно оказался между двумя жерновами или завис во времени, оставив нам свои талантливые произведения-размышления, написанные с мастерством высочайшей пробы и все-таки жаждой счастья своему Отечеству.
«Бесы вернутся в преисподнюю...»
У Ю.Нагибина есть строчка: «Жизнь непредсказуема, вдруг кончится наваждение, и бесы вернутся в преисподнюю», — правда, она касалась иного времени — революционного и под бесами имелись в виду большевики. Писатель, вкладывая эти слова в уста своего отца, выразил неверие в то, что это случится.
Странно устроена жизнь, и еще страннее идет и повторяется история — давно нет ни большевиков, ни меньшевиков, ни красных, ни белых, зато по-прежнему есть друзья и враги Руси–России. И есть бесы, только теперь они под другой личиной — псевдодемократической.
И мне хочется повторить эту нагибинскую строчку в конце своего повествования, и я повторю ее: да, жизнь действительно непредсказуема, но я выражаю надежду, что рано или поздно бесы в преисподнюю все же вернутся.
Литература
1. Гумилёв Н.С. Стихи. Письма о русской поэзии. М.: Худож. лит., 1989. 447 с. (Сер. «Забытая книга».)
2. Заболоцкий Н.А. Избранные произведения: В 2 т. М.: Худож. лит., 1972. Т. 2. 320 с.
3. Меньшиков М.О. Письма к русской нации. М.: Изд-во журн. «Москва», 1999. 558 с.
4. Нагибин Ю.М. Избранное. М.: ТЕРРА, 1994. 624 с.
5. Нагибин Ю.М. Тьма в конце туннеля. М.: ПИК, 1994. С. 5–170.
6. Рыжкова-Гришина Л.В. Зарифмованный дворец: Стихотворения и поэмы. М.: Флинта, 2004. 368 с.
7. Рыжкова-Гришина Л.В. Литература и сублитература: О векторе поэтического творчества // Российский научный журнал. 2018. № 1 (58). С. 164–180.
8. Дима Билан предложил ввести в России музыкальную цензуру. https://www.gazeta.ru/culture/2019/ 01/09/a_12122107.shtml
9. Владимир Познер: мы будем топтаться на месте, пока не сменится поколение СССР. URL: https://dzen.ru/a/XIgTFde_hQCz7OjW