В июле 1943 года Сергей Михалков, вернувшись с фронта (где он находился в качестве военного корреспондента), как-то зашел в ресторан «Арагви» на улице Горького, д. 6 — там было организовано питание для пребывающих в столице деятелей культуры (кстати, кормили отлично — Леонид Утесов позднее вспоминал, что вкуснее он нигде потом не ел). Михалков узнал, что объявлен конкурс на новый государственный гимн. Но его не пригласили, тогда он решил проявить инициативу и вместе со своим другом Эль-Регистаном (псевдоним Габриэля Урекляна) принялся сочинять гимн. Начали прямо утром следующего дня. Сочиняли в том числе и в номере гостиницы «Москва» в Охотном Ряду, где остановился Эль-Регистан. Михалков писал, а его соавтор редактировал. Закончив, послали текст Дмитрию Шостаковичу, а потом вновь уехали на фронт. Прошло несколько месяцев, когда маршал Климент Ворошилов вызвал их и обрадовал: «Вот что, товарищи, вы очень не зазнавайтесь, но товарищ Сталин обратил внимание на ваши слова, и с вами будем работать, а с остальными — нет». В итоге в первый день нового, 1944 года по радио прозвучал новый советский гимн, одним из авторов которого и стал Сергей Михалков.

Так совпало, что именно в доме, где раньше работал ресторан «Арагви» (ныне закрытый), и находилась квартира, где с 1939 года жил Сергей Михалков. Это был комфортабельный и новый так называемый сталинский дом на главной московской улице, жить в котором считалось престижно и в те, да и в нынешние времена. Отличие лишь в том, что тогда многих жителей улицы Горького народ знал в лицо — это были известные артисты, знаменитые художники, выдающиеся ученые, прославленные герои.

В новую квартиру на улице Горького семья Михалковых переехала из Нащокинского переулка. Благодаря старшему сыну поэта Андрею Кончаловскому остался в истории такой эпизод:

«Помню, как в 1943 году позвонили из Кремля. Отец в тот момент мылся в ванной, а я ездил по квартире на трехколесном велосипеде. Квартира была двухкомнатная (тогда мы еще жили в д. 6 по улице Горького), но для моей езды места хватало. Зазвонил телефон, стоявший на тумбочке-этажерке. Мама сняла трубку, потом пошла к ванной:

— Сережа, тебя к телефону.

— Я моюсь, пускай перезвонят.

— Подойди.

Отец вышел абсолютно голый, весь в пене, прошлепал к телефону. Голого отца, расхаживающего по квартире, я никогда не видел: это меня поразило, наверное, потому и запомнилось. Он стоял около тумбочки, под ним от сползающей пены растекалась лужа. Не возьмусь воспроизвести, что говорил отец, но что-то в памяти осталось — мне все-таки было уже шесть лет.

— Меня вызывают в Кремль. Быстро — собираться!

Мама принялась гладить рубашку, чистить гимнастерку, мне отец поручил сапоги. Как сейчас вижу себя сидящим на полу и намазывающим их ваксой сверху донизу, включая подошвы. Старался изо всех сил. Так старался, что заработал подзатыльник. Других новых сапог у отца не было, на высокие государственные этажи пришлось ехать в старых».

В этом доме жили и некоторые коллеги. Например, Корней Чуковский, к которому можно было зайти вечерком. Да и сам Корней Иванович заглядывал к Михалковым. 1 января 1944 года он записал: «Был вчера у Михалкова, он всю ночь провел у Иос. Вис. — вернулся домой в несказанном восторге. Он читал Сталину много стихов, прочел даже шуточные, откровенно сказал вождю: “Я, И.В., человек необразованный и часто пишу очень плохие стихи”. Про гимн М. говорит: “Ну что ж, все гимны такие. Здесь критерии искусства неприменимы! Но зато другие стихи я буду писать — во!” И действительно, его стихи превосходны — особенно о старике, продававшем корову». Речь идет об уморительном стихотворении «Как старик корову продавал», увидевшем свет в 1944 году. А гораздо позже, в 1980 году, оно было экранизировано в виде мультфильма, всех персонажей которого озвучил Вячеслав Невинный.

Но где же был сосед Чуковского? Неужели прямо в гостях у Сталина? На даче или в кремлевской квартире? Историческая встреча происходила в Большом театре, и поныне находящемся на Театральной площади. 30 декабря 1943 года здесь состоялось прослушивание текста и музыки утвержденного Государственного гимна Советского Союза в исполнении симфонического оркестра ГАБТа под управлением Александра Мелик-Пашаева и Краснознаменного ансамбля Красной армии под руководством Александра Александрова. В половине двенадцатого авторов текста — Сергея Михалкова с Эль-Регистаном, а также композитора Александрова приглашают в гостиную правительственной ложи, а там уже стол ломится от вин и яств. Киндзмараули, цинандали, водка и коньяк. Сталин во главе, по левую и правую руку от него садятся счастливые поэты, затем дирижер Мелик-Пашаев, композиторы Чернецкий, Александров, Шостакович. Напротив них — члены Политбюро Молотов, Ворошилов, Микоян, Берия, Калинин, Хрущев... «Товарищи, по старому русскому обычаю надо обмыть принятый гимн!» — провозглашает Сталин. Все пьют. И вдруг ни с того ни с сего угодливый Регистан решил положить на тарелку Сталину кусок ветчины: «Разрешите за вами поухаживать, товарищ Сталин?» Вождю не нравится; отодвинув тарелку, он парирует: «Это я за вами должен ухаживать, а не вы за мной. Здесь я хозяин... Кстати, кто вы по национальности?» — «Армянин». — «А почему вы Эль-Регистан? Вы кому подчиняетесь? Муфтию или католикосу?» — «Католикосу, товарищ Сталин!» — «А я думал, муфтию...»

Об этом и рассказал Михалков Чуковскому. Вообще, кажется, что Корней Иванович из всех своих коллег особенно его привечал, годившегося по возрасту в сыновья. Неслучайно, что в дневнике он даже называет его «милым». То ли младший коллега на мгновение пробудил в нем отцовские чувства, то ли еще что, но по сравнению с Маршаком и Барто к Михалкову он относился более тепло. «Когда-то писали: “Чуковский, Маршак и друг”. Потом “Маршак, Чуковский и другие”. Потом “Маршак, Михалков, Чуковский и друг”. Потом — “Маршак, Михалков, Барто, Кассиль и другие”, причем под этим последним словом разумеют меня, и все это не имеет для меня никакого значения. Но горько, горько, что я уже не чувствую в себе никакого таланта, что та власть над стихом, которая дала мне возможность шутя написать “Муху-Цокотуху”, “Мойдодыра” и т.д., совершенно покинула меня, и я действительно стал “и другие”», — позже, 17 марта 1947 года, с сожалением отметил Корней Иванович.

А 9 апреля 1944 года к Чуковским заглянула супруга Сергея Михалкова, что засвидетельствовала в своем дневнике Лидия Чуковская: «Вечером к папе пришла Кончаловская Наталья Петровна, о которой я слышала много хорошего... Мне хотелось к ней присмотреться и прислушаться, потому что то, что ею написано, — не банально, не барышнино, а как-то очень органично, хотя иногда и нехорошо. Переводы ее мне тоже нравились... Ведет она себя очень умно, тактично, по виду искренне — в той мере, в какой эта искренность уместна... Светская женщина вполне. Очень смешно, верно и зло ругала Эль-Регистана, который вполне завладел ее Сережей: они вместе пьют, вместе делают шашлыки и, что еще хуже, вместе пишут. Берутся за сценарии, либретто и пр., и все обязательно: “Сталинская будет наша!” С возмущением... задуманный ими: “За что советская страна / Дает поэтам ордена”. — Это Регистан, я узнаю его! Писать нужно о человеке, о его подвиге — и как результат — орден, а тут всё наоборот!.. Этот человек залез в мою жизнь всеми лапами, меня он ненавидит, потому что боится, а Сережа считает, что у него нет и не было лучшего друга». Наталья Петровна прочла отрывки из будущей книги «Наша древняя столица», которая выйдет в 1947 году.

Спустя неделю Лидия Корнеевна решила навестить захворавшую Наталью Петровну и увидела там... загостившегося Александра Фадеева, еще одного жителя улицы Горького: «Она, большая, тяжелая, лежала на кровати. Скоро пришла Лина Степанова — красивая, но какая-то уже слишком для меня светская. Оказалось, что в соседней комнате лежит Фадеев, которому стало плохо после вчерашней выпивки, и Лина приехала за ним». Фадеева увезли...

Александр Фадеев и Сергей Михалков крепко дружили. «В самые ответственные моменты Саша, как мы привыкли называть его в нашей семье, мог на несколько дней исчезнуть из поля зрения кремлевского начальства, и тогда чекисты искали его по всей Москве. Иной раз он мог завалиться к нам на ул. Горького посреди ночи, и моя жена Наташа укладывала его спать в маленькой комнате при кухне. Я не знаю, мучила ли его совесть, подписывал ли он, как руководитель Союза писателей СССР, какие-либо документы, давая согласие на арест оклеветанных писателей, но его явно постоянно что-то тревожило, бередило его память, и в какой-то момент он скрывался — ему надо было забыться», — вспоминал Сергей Владимирович.

Примечательно, что самого Михалкова не отнесешь к выпивохам — иначе бы не прожил «мафусаилов век». Тогда что же сблизило его с Фадеевым? «Мои первые стихи для детей сразу обратили на себя внимание. Он взял на себя негласное шефство над молодым детским писателем и в 1938 году выступил в “Правде” со статьей “Стихи С.Михалкова”, в которой с большой убежденностью поддерживал мои опыты в новом для меня жанре детской поэзии». Вот и опять везение: когда стихи хвалит главный писатель Страны Советов, критиковать их желающих не много найдется.

Советские дворяне не изменяли своим привычкам и при Сталине. Как убивали время на досуге Облонские и Ростовы? Правильно, ездили на охоту. «Мы часто бывали на охоте. Ездили обычно одной и той же компанией: художник, актер, доктор и еще один-два человека из близких знакомых. Это были незабываемые поездки! Фадеев полностью отключался от городской сумятицы с ее нескончаемыми совещаниями и заседаниями, растворялся в природе, и не было веселее собеседника за чайным столом в натопленной избе, когда наступает традиционная минута охотничьих рассказов, забористых шуток и непосредственных воспоминаний», — пишет Сергей Михалков. Он часто бывал у Фадеева дома, на улице Горького, ныне это Тверская улица, д. 27, стр. 2.

А самого Сергея Владимировича во время войны дома не застать — он приезжает время от времени с фронта. Многие известные советские писатели, получив офицерские звания, служат в качестве военных корреспондентов в различных армейских газетах. Михалков, в частности, пишет для газет «Во славу Родины» Южного фронта (1941–1942) и «Сталинский сокол» Военно-воздушных сил (1942–1946), потому и носит фуражку с «крыльями» и голубым околышем. Приезжая с фронта на побывку, он не забывает и соседей. «Михалков сегодня из Крыма. Немцы страшно бомбили Симферополь, он там чуть не погиб. Люди лежали прямо носами в землю, на улицах», — отметила Лидия Чуковская 30 апреля 1944 года. Ему опять повезло: на войне его, военного корреспондента, только контузило. Он остался жив.

К концу 1944 года ходить в гости к Чуковским стало сложнее, «самая счастливая семья» — так ее назвал в своем дневнике Михаил Пришвин — переехала в соседний дом — современный адрес: Тверская улица, д. 8. Андрей Кончаловский рассказывает: «Мы жили на пятом этаже. У нас была трехкомнатная квартира, вещь по тем временам почти нереальная. Правда, и нас уже было немало: папа, мама, трое детей, няня-испанка, из коммунистов-испанцев». В нашем подъезде жил Николай Хмелёв. Он был женат на Ляле Черной, знаменитой актрисе из цыганского театра “Ромэн”. Она любила веселье, чуть не каждый вечер у них собирался целый цыганский хор, на весь подъезд неслось пение. Напротив Хмелёва жил дирижер Большого театра Арий Пазовский. В соседнем подъезде жил генерал армии Черняховский». В доме также имели квартиры Илья Эренбург, Демьян Бедный, Вячеслав Шишков. В общем, хорошая компания. И соседи тоже интеллигентные.

В Российском государственном архиве литературы и искусства я обнаружил личное дело Сергея Михалкова в бытность его работы в Центральном детском театре, находившемся тогда по адресу: площадь Свердлова, д. 2 (нынешняя Театральная площадь). В 1946 году Сергей Владимирович подвизался там в солидной и ответственной должности заместителя художественного руководителя по репертуару с оплатой 2000 рублей в месяц (с 01.07.1946 согласно штатному расписанию). Долго он там не задержался — уже 1 марта 1948 года от работы в театре его освободили, наделив обязанностями «консультанта по вопросам репертуара без оплаты». Тоже почетно. Но это не самое главное. В пожелтевшей папке содержится «Личный листок по учету кадров», стандартный документ, заполнявшийся лично и непосредственно каждым советским гражданином. Почерк Михалкова — мелкий, убористый, аккуратный. В листке 39 пунктов, в том числе весьма необычные, если мерить рамками сегодняшнего дня. Например, «Был ли за границей». Михалков подробно перечисляет: «1944–1945. Бухарест, Будапешт, Вена — с войсками Красной Армии», «1946. Лондон, Гибралтар, Ла-Валетта, Кардиф — с кораблями Черноморского флота». На другие пункты анкеты, типа «Был ли в плену», «Служил ли в войсках или учреждениях белых правительств», «Находился ли на территории, временно оккупированной немцами», майор Михалков — его военное звание на 28 августа 1946 года — отвечает «нет».

«Социальное происхождение» он не скрывает: «из дворян», «отец — профессор, мать — учительница». Годы учебы в Литинституте указывает «1935–1938», а вот и еще один специфический вуз: «Институт марксизма-ленинизма при Союзе советских писателей», где он проучился с 1938 по 1939 год. Пункт «Ученое звание или степень» он заполняет, скорее всего, с иронией: «Дважды лауреат Сталинской премии». А вот и «Участие в выборных органах». Ого! С 1939 года он уже самый молодой депутат Моссовета за всю его историю, с 1944 года — член правления Союза советских писателей. Странным выглядит ответ на знание иностранных языков: «Немецкий, слабо». А напротив «Языков народностей СССР» вообще стоит прочерк. Но как же он тогда переводил стихи зарубежных поэтов? А их было опубликовано в переводе Сергея Михалкова немало. Разве только уже в поздние годы выучил... «Последняя высшая должность» в Красной армии обозначена им как «писатель». О состоянии здоровья указано: «Контужен в Одессе, 1941 г.». Венчает анкету перечисление состава семьи. Еще и домашний адрес: улица Горького, д. 8, квартира 65[1].

А вот и не менее ценный документ — отпечатанная на машинке и совсем не выцветшая «Моя автобиография» от 7 августа 1946 года, в которой автор пишет, как «семнадцатилетним юношей, мечтая только о литературной деятельности, не имея в Москве ни квартиры, ни пристанища, приехал я в столицу». Подробно о жене: «Дочь народного художника РСФСР П.П. Кончаловского, внучка великого русского художника В.И. Сурикова». Необходимая страница в личном деле гражданина — характеристика. Здесь такая имеется — исключительно положительная — и подписана парторгом Центрального детского театра. А вот и приказ директора Шах-Азизова с персональной благодарностью за пьесу «Красный галстук», написанную Михалковым в 1946 году и двумя годами позже экранизированную.

30 сентября 1950 года Михаил Пришвин столкнулся с Михалковым в Театре имени Ермоловой: «Давали Пушкина, актер, игравший Пушкина, имел большой успех. Пьеса сделана очень плохо, разбивается на картинки, растянута, жалко обставлена, но актер играл Пушкина хорошо, и смотрели на него, как в паноптикуме на восковую фигуру. Михалков через уплотнение стал казаться выше. Поздоровался и прошел было, но, вспомнив что-то, вернулся и спросил меня: “Ну как охота?”  “Я не охочусь”, — ответил я...» Спектакль этот так и назывался — «Пушкин», а великого поэта играл Всеволод Якут. Театр имени Ермоловой по сей день находится на Тверской улице, д. 5. За свою долгую жизнь Сергей Михалков побывал, пожалуй, во всех московских театрах — в качестве драматурга, автора более тридцати пьес. Где их только не ставили — во МХАТе, в Театре кукол, в Театре Советской армии и даже в Большом театре (оперы на его либретто). Пожалуй, немного найдется в истории русской литературы столь плодовитых драматургов, разве только Александр Островский...

В 1949 году Сергей Михалков должен был получить очередную Сталинскую премию. На этот раз за либретто к опере «Проданная невеста» Сметаны, что была поставлена Борисом Покровским в Большом театре Союза ССР (так тогда писали). Он вообще стал ходить в Большой театр на площади Свердлова (совр. Театральная площадь, д. 1) как в дом родной. В частности, Михалков «улучшил» либретто оперы «Борис Годунов» в послевоенной постановке 1948 года и «сочинил» приветствие Большого театра к юбилею МХАТа (то самое, с участием Сергея Лемешева и Ивана Козловского, поющих перед Ольгой Книппер-Чеховой). Написал он и русский текст для «Проданной невесты» Сметаны. Эта опера ставилась к 30-летию Чехословацкой Республики в 1948 году. Дирижировал Кирилл Кондрашин, чрезвычайно высоко оценивший способности Михалкова к подтекстовке: «Михалков очень талантливый человек. Он, конечно, держит нос по ветру, но тогда он любил работать. И мы с ним сидели месяц каждый вечер. Что мы делали? Я давал Михалкову ритм: “та-тарам”, он находил новую рифму, используя подстрочник. Мы начинали фантазировать, и получался великолепный текст. Наступал повтор, мы писали то же самое, но другими словами или развивали какие-то варианты. Получился блистательный текст. Причем чехи, большие поклонники Сметаны, хорошо знающие русский язык, говорили, что этот текст лучше оригинала, интересней. Это лучший спектакль, пожалуй, из всех, которые я делал в Большом театре: по тщательности, по слитности режиссерской и музыкальной работы, по силам, которые там были заняты: Масленникова, великолепный Щегольков и хорошо себя показавший Нэлепп». Но все аплодисменты достались исполнителю главной роли Вашека — Анатолию Орфенову, удостоившемуся Сталинской премии. Михалков остался без премии — Фадеев отклонил его кандидатуру на заседании комитета по премиям. А та постановка стала легендарной, на долгое время задержавшись в афише Большого театра...

«Там, где дом стоит высотный, / Есть высотный постовой!» В 1951 году Сергей Михалков вновь переехал с семьей на новую квартиру в только что отстроенном доме на углу улиц Воровского и Чайковского, неподалеку от американского посольства и от высотного дома на площади Восстания, которая нынче зовется Кудринской («Шли ребята мимо зданья, / Что на площади Восстанья»). Теперь это вновь Новинский бульвар, д. 28/35, на углу с Поварской. Эффектный, оформленный всякого рода «архитектурными излишествами» — эркерами, пилястрами, треугольными фронтонами — дом нельзя не заметить и сегодня. Возводился он отнюдь не для писателей, а для ученых и специалистов Гидрометеослужбы. Но ведь даже среди тех, кто предсказывает погоду, должен был присутствовать хотя бы один человек, для которого они ее предсказывают! Им и оказался автор советского гимна. Такое вот очередное совпадение. Благодаря Сергею Михалкову дом стал знаменит. «Горели фонари на улице Воровского, весь в светящихся окнах, возвышался дом, в котором живет Михалков» — так пишет Юрий Олеша.

Андрей Кончаловский рассказывает: «Мы теперь жили на углу улицы Воровского (ныне Поварской) и Садового кольца. Квартира для советской действительности была нереально большой. Был кабинет у папы, была своя комната у мамы, была столовая и еще две комнаты — в одной жила Катя с Никитиной няней, в другой — я с Никитой». Катя — это дочь Натальи Кончаловской от первого брака, падчерица Сергея Михалкова. Впоследствии она выйдет замуж за Юлиана Семенова, автора эпопеи о советском разведчике Штирлице.

Квартира была очень удобно расположена, рядом с местом работы, то есть Союзом писателей СССР. Перейди Поварскую на другую сторону — и вот он, родной кабинет, кстати, до сих пор сохранившийся в неприкосновенности. Много должностей в разное время занимал Сергей Михалков, входя в писательскую номенклатуру: секретарь правления Союза писателей СССР и РСФСР, первый секретарь правления Московской городской организации Союза писателей РСФСР, наконец, председатель правления Союза писателей РСФСР. Кроме того, руководил Иностранной комиссией в Союзе писателей, ведая выездом собратьев по перу за границу. Успешная карьера писателя-функционера дала повод к многочисленным упрекам в его чрезмерной лояльности к власти. А еще он был депутатом Верховного Совета СССР, членом Комитета по Ленинским и Государственным премиям при Совмине СССР и всяких общественных организаций, положенных по статусу. Но была у Сергея Михалкова еще одна должность, название которой трудно сформулировать одним словом, зато легче объяснить трудностями советской жизни. В Советском Союзе были такие люди, которые немалую часть своей жизни «торговали лицом». Ради других, порой и не друзей, и не приятелей, и вообще незнакомых граждан. Это выражение — «торговать лицом» — часто употреблял, например, артист Лев Константинович Дуров, отправлявшийся в гости к бюрократам «выбивать» квартиру — но не для себя, конечно, а для других.

В Союзе писателей были свои незаменимые носители «знаменитого лица». Самым влиятельным в этом смысле человеком и был Сергей Михалков, который мог «выбить» для совершенно незнакомых людей не луну с неба, а более необходимые вещи: жилплощадь, прописку, телефон, путевку, место на престижном кладбище (зачем им луна, если на земле жить негде?). Вот почему на карте советской Москвы — «образцового коммунистического города» — адресов, по которым бывал Сергей Михалков, видимо-невидимо. Это не только школы и детские сады, дома пионеров и Дворец пионеров на Ленинских горах (ныне Воробьевых), Центральный дом работников искусств на Пушечной улице, но и всякие райкомы и райисполкомы, телефонные узлы и больницы.

Анатолий Рыбаков свидетельствует, что в своем начальственном кабинете на Поварской улице Сергей Владимирович «появлялся на полчаса в день, не снимая пальто, клал руку на трубку вертушки. Любил помогать людям, спрашивал: “Кому звонить?”» Как рассказывал сам стихотворец, обыкновенный звонок не обладал такой высокой эффективностью, как непосредственный визит в тот или иной высокий кабинет: «У бумаги должны быть ноги!» Вероятно, по этой-то причине Михалкова трудно было застать на рабочем месте, ибо в это время он ходил по учреждениям со всякими просьбами и челобитными бумагами. А в его кабинете стояла «вертушка» — кремлевская спецсвязь, по которой можно было напрямую поговорить с высшими чиновниками, занимающими весь номенклатурный пьедестал в СССР. Это было самой действенной мерой.

Многие из тех, кому помог Михалков, благодарны ему. Среди них и молодые тогда писатели. Например, Валентин Распутин, который рассказывал в 2009 году: «Когда я приехал в Москву из Сибири, то первым писателем, с кем я познакомился, был Сергей Михалков. Он тогда возглавлял Союз писателей России и очень по-доброму, по-отцовски относился к нам — молодой поросли. Он никогда не отказывался нас принять, всегда помогал печататься. В то время быть знакомым с именитым писателем много стоило. Я благодарен Михалкову за то, что он отстоял мою повесть “Прощание с Матёрой”, которую зарубила цензура».

Признательна Михалкову Виктория Токарева. За то, что однажды снял телефонную трубку и позвонил во ВГИК и ее, недобравшую один балл, зачислили на сценарный факультет. Однажды она заметила своему благодетелю:

«— Вас просто растаскивают на части. Зачем вам это?

— Ус-страиваю свою загробную жизнь.

— В каком смысле? — не поняла я.

— Там стоят весы. Надо, чтобы добро перевешивало. Вот я и кидаю на весы.

— Вы и тут хорошо живете, и ТАМ хотите устроиться. Хитрый.

— К-конечно, — согласился Михалков.

Я тогда не догадывалась, что Михалков — человек верующий. Он верил в Бога, что не принято было среди членов партии».

Рассказывая о годах своей молодости, Сергей Михалков называет фамилии поэтов, с которыми «водился» до войны. И уж они совсем не «монтируются» с обликом увенчанного золотой звездой Героя депутата Верховного Совета. Это обэриут[2] Александр Введенский и футурист Алексей Крученых. Введенского репрессировали в 1941 году, а Крученых как-то выжил. А день рождения отмечал в писательском доме в Лаврушинском переулке (д. 17) благодаря гостеприимству Лидии Либединской, в ее квартире. «21 февраля у нас накрывался стол и собирались все, кто с любовью и уважением относился к новорожденному... Кого только не бывало на этих обедах! Появились и постоянные посетители, приходившие из года в год. Так, начиная с военных лет и до последнего дня жизни Крученых завсегдатаем на обедах был Сергей Михалков. Он сердечно приветствовал новорожденного и приносил ему полезные и дорогие подарки — прекрасный теплый свитер, казавшийся в те годы неслыханной роскошью, мохеровый шарф, красивые рубашки и к тому же в конверте — деньги по числу лет новорожденного. Приходила с ним и Наталья Петровна Кончаловская», — рассказывала Либединская.

На Поварской улице, в д. 29, Сергей Михалков тоже однажды побывал — в гостях у Ильи Глазунова. И обязан он был Михалкову по гроб жизни, ибо, не приди Михалков на помощь, неизвестно, как сложилась бы судьба Глазунова, пытавшегося любыми путями зацепиться в Москве. Благодаря ему художник-ленинградец стал москвичом. Случилась их судьбоносная встреча в 1957 году, после успешной выставки Глазунова в Центральном доме работников искусств (ЦДРИ), где демонстрировались в том числе иллюстрации к романам Достоевского. Глазунов тогда подрабатывал грузчиком на Рижском вокзале, ютился в кладовке коммунальной квартиры бывшего доходного дома на Поварской: «Дверь кладовки, в которой мы разместились с [женой] Ниночкой, выходила прямо в кухню, и нас, живущих впроголодь, с утра до вечера душили ароматы варимых жильцами супов и жарящихся котлет, которыми словно были пропитаны стены нашей кладовки. Большинство обитателей коммуналки были люди преклонного возраста. Мы погрузились в атмосферу угрюмой недоброжелательности, столь характерную для коммунальных квартир. На всю жизнь я убедился в том, что коммунальные квартиры — одно из средств разложения общества на ненавидящих друг друга людей».

И вот в один прекрасный день на пороге кладовки появился долговязый Михалков с сыном Андреем — он-то и привел папу к своему новому другу, поведав ему о скитаниях талантливого живописца, которому уже тогда совали палки в колеса все кому не лень. Михалков поговорил с кем нужно, то есть с Екатериной Фурцевой, первым секретарем Московского городского комитета КПСС, и Глазунова прописали в столице, дали однушку в Филях. Автор «Дяди Степы» свел художника и с нужными людьми, помог получить заказы на иллюстрации к произведениям Лермонтова. И не забывал наставлять, как надо вести себя во властных кабинетах, с кем дружить, а кого игнорировать. Он стал для Глазунова почти крестным отцом в Москве, в определенном смысле повлияв на формирование некоторых черт его личности. Уроки Михалкова не прошли даром: через несколько лет Глазунов уже сам, набравшись храбрости, попросил у Фурцевой (уже министра культуры СССР) выделить мастерскую. Так и поселился Глазунов в Калашном переулке, д. 2/10, где также не раз бывал Сергей Михалков, которого художник прилюдно называл «мой покровитель», а в своих мемуарах «Россия распятая» написал о нем ни много ни мало как о «великом человеке».

А вот снова Тверская (бывшая улица Горького), д. 17. «Встретил вчера “у Яшки” Михалкова... У Михалкова круглое, с выцветшим румянцем лицо, седина в волосах, усы седые. Рядом золотистая бутылка с коньяком», — читаем у Юрия Олеши запись от 17 февраля 1955 года. Надо теперь объяснять молодым читателям, что это за «Яшка» такой. Речь идет о Якове Даниловиче Розентале — многолетнем метрдотеле многих ресторанов творческой интеллигенции, прототипе Арчибальда Арчибальдовича из булгаковского романа «Мастер и Маргарита». В то время «Яшка» трудился в ресторане ВТО при Доме актера, ныне уже существующем по новому адресу. Сергей Владимирович пил, скорее всего, с горя: именно с 1955 года перестали петь слова из его гимна. Музыку исполняли «вхолостую». Оно и понятно: сомнительное умозаключение «Нас вырастил Сталин — на верность народу» шло вразрез с новой линией партии.

Интересно, что бы сказал в этот раз Михаил Пришвин, всегда удивлявшийся удачливости Сергея Михалкова. Но Михаил Михайлович умер в 1954-м. А уже в декабре 1955-го решили в ЦК КПСС, что нужен новый гимн. И конкурс объявили, в котором приняли участие почти семьдесят поэтов. И снова в финал вышел Сергей Михалков, музыку сочинил Шостакович. Но до официального утверждения нового гимна дело так и не дошло. Не раз и не два предпринимались попытки создания нового гимна — до 1977 года, когда вновь зазвучали слова старого, еще сталинского гимна, но с исправлениями, внесенными Сергеем Михалковым...

Свой последний советский орден — Трудового Красного Знамени — Сергей Михалков получил в 1988 году, на семидесятипятилетие. «Приближался его юбилей, и он надеялся, что, по советской традиции, ему вручат еще один орден Ленина или что-то подобное», — рассказывает в интервью внук писателя Егор Михалков-Кончаловский. Действительно, орден явно не соответствовал статусу юбиляра. Советская власть заканчивалась. Надвигались иные времена... Девяностые. «Это было как раз то время, когда он был всеми забыт, недавно потерял все свои сбережения, еще не встретил Юлю (вторую супругу. — А.В.) и жил один в этой своей огромной квартире», — продолжает внук. А по радио зазвучала музыка совсем другого гимна, российского, на музыку Михаила Глинки. На нее слова Сергея Михалкова не ложились...

Да и некоторые собратья по перу уже не скрывали своего истинного отношения. Вероятно, Сергею Владимировичу было трудно понять — а с чего это? Почему? Он ведь так много людям сделал добра, даже малознакомым... И в этом чувствуется даже некоторая детская наивность человека, прекрасно знающего законы — и тайные, и явные — своего творческого цеха. И теперь уже ему самому приходилось взывать о помощи. Например, у Виктории Токаревой, к которой Сергей Михалков обратился с личной просьбой: унять Эдуарда Успенского, то тут, то там не отказывавшего себе в удовольствии побольнее «куснуть» уже совсем не влиятельного и сильно старого автора «Дяди Степы». Это был крик души: «В-виктория! Помоги мне. Меня обижают». Наступило время сведения счетов...

«Я пришла в театр “Современник”, увидела там Эдуарда Успенского.

— Ты чего Михалкова травишь? — строго спросила я.

— А тебе-то что?

— Он очень хороший человек.

— Это с тобой он хороший человек. Ты не знаешь, как он зажимал детскую литературу, по принципу: топи котят, пока слепые.

— Что было, то прошло, — возразила я. — А сейчас он старый. Ему восемьдесят шесть лет. Не стыдно лягать старого льва?

— Подлость возраста не имеет, — сказал Успенский.

— А чего тебе не хватает? Ты богат, знаменит, молод. Живи и радуйся. Будь мужчиной, в конце концов.

Свет потух. Начался спектакль. Через какое-то время я посмотрела на Успенского. Он сидел и смотрел в пол. Видимо, обдумывал мои слова. Может быть, его и зажимали в кулак, но он брызнул из-под кулака во все стороны. Его Чебурашка обошел весь мир. Успенский талантлив, но ведь и Михалков талантлив. Можно мстить бездарности, но не таланту. Я написала статью в журнал “Огонек”. Это была статья о моем Михалкове. Она называлась “А врать нехорошо!”. Журнал вышел. Сергей Владимирович позвонил мне и поблагодарил: ”Спасибо, Викочка”», — вспоминает Виктория Токарева.

Сергей Михалков по-прежнему жил в квартире на Поварской, писал мемуары, в которых усматривается попытка покаяния: «Чувствую ли я свою вину в том, что подчас шел на поводу у “инстанций”? Шел не один, а со многими вместе. В первую очередь вспоминаю Бориса Пастернака. В атмосфере морального террора, развязанного вокруг имени этого выдающегося поэта современности, многие писатели, в том числе и я, не нашли в себе мужества противостоять и проголосовали за исключение Пастернака из Союза писателей. Сегодня стыдно и горько об этом вспоминать. Искренне сожалею, что вместе с теми литераторами, кто сегодня так превозносит Солженицына, в свое время и я выступал в его осуждение. Идеологический пресс Старой площади давал о себе знать!» Но куда интереснее было читать его стихи — теперь уже следующим поколениям детишек.

А на новый, 2001 год после кремлевских курантов граждане Российской Федерации вновь услышали знакомую мелодию советского гимна на новые слова Сергея Михалкова. Да уж, в России надо жить долго...

Скончался поэт 27 августа 2009 года, на 97-м году жизни. Его последними словами были: «Ну, хватит мне. До свидания». Прощались с ним все на той же Волхонке (его родной улице), в храме Христа Спасителя. Похороны прошли на Новодевичьем кладбище... В Москве открыт памятник Сергею Михалкову, есть памятная доска на доме, где он жил. Хотели даже переименовать улицу, но вовремя опомнились: на севере столицы уже давно есть Михалковская улица. Думается, что лучшим памятником поэту останутся его стихи — для кого-то «Дядя Степа» или «А что у вас?», а для кого-то и Гимн Российской Федерации... А по данным Книжной палаты РФ за 2023 год, в двадцатку самых издаваемых детских писателей входят и Корней Чуковский, и Эдуард Успенский, и Агния Барто, и Самуил Маршак, и Сергей Михалков...