Улица в небо

В дни, когда не выходят газеты, а в редакциях молчат телефоны, пришла новость, которой никто не ждал. Возле Родопского бульвара собралась группа горожан. Оставить привычные дела заставил слух, что уже завтра их улица будет переименована.

Никто из жильцов толком не имел понятия о государственном деятеле, в честь которого собирались назвать улицу. Еще меньше знали о том, чью фамилию она носила прежде — напоминала не то еврейскую, не то немецкую. Ее обладатель вроде совершил перед революцией какой-то подвиг на корабле, прибывшем в Петровск-порт, а возможно, был известным промышленником, построившим в Петровске фабрику. Казалось бы, тревожиться не из-за чего.

А началось все так. Проживающая в квартире на втором этаже 32-го дома (под которой сейчас располагается магазин свадебных платьев) Зюма, а точнее, Зинаида Вебербаум вспомнила легенду о Тихой улице. Это почти забытая горожанами история об улице, будто бы существовавшей между Маркова и Оскара.

Рассказывали, что на одной стороне этой улицы даже в дождливые дни было солнечно, а другая всегда оставалась в тени. Нумерация домов была запутанной: под номером вторым значился дом, стоящий 10-м, а за ним мог стоять 5-й. Зайдя в любой дом с парадного входа, выходили по коридорам в собственный двор, даже если до него было несколько кварталов. Начиналась она где-то в районе моста, шла вдоль побережья, поднимаясь на Анжи-горку и теряясь на вершине. Это была одна из тех улиц, что уходят в небо.

В советские годы, вскоре после переименования, Тихая улица пропала вместе с жителями. Навсегда исчезли лавки, где торговали фруктами и рыбой, дом из желтого кирпича с птицами на фасаде, исчезла тень большой акации, под которой дети играли в классики. Из распахнутого настежь окна больше не доносились стоны фортепиано, терзаемого соседской девочкой, не звучал с балкона второго этажа голос оперного певца, жившего в начале улицы. Не стало всегда сидящей у ворот зябнущей древней Луизы, кутающейся в поеденный молью и временем плед. Исчезла улица, словно никогда и не было.

Вебербаум уверяла, что нынешняя Оскара состоит на самом деле из двух улиц, а ее начало и конец не связаны друг с другом. Скептикам она предлагала пройти улицу целиком, утверждая, что это невозможно. Любой человек где-то между Стальского и 26 Бакинских чем-то отвлечется, запутается и окажется на соседней улице. Среди ее выдумок была и такая: будто бы конец улицы Оскара, где сейчас находится здание ФСБ, — кусок той, исчезнувшей.

Если спускаться к морю по Горького от Оскара, то следующей улицей будет Маркова. Но так было не всегда. Среди старых домов между двух улиц есть зазор, который расширяется в определенное время. Переход охраняет часовщик в старой темно-зеленой будке. Никто точно не знает, но ходят слухи, что он последний из тех, кто жил на той самой Тихой улице. Когда ему было 10 лет, он заигрался с соседским мальчишкой со Стальского и так и не вернулся на улицу своего детства.

Еще поговаривают, будто бы ему известен секрет, как ее увидеть. В последние дни августа, в послеобеденные часы, встаньте в тень и смотрите вдоль улицы. Возможно, вы увидите, как в дрожащем мареве проступают старые дома, телега с лошадью заворачивает за угол и кто-то усатый и в кепке удивленно щурится на вас оттуда.

Никто давно уже не видел Тихую улицу — ни на старых картах, ни в документах из архивов. Но рассказы Вебербаум то и дело подхватывали жильцы из других домов. Придумывали иногда совсем уже небылицы. Например, что в прошлом веке на Тихой улице пропадали неугодные советской власти люди. А в 30-е здесь якобы случилось событие, после которого в течение пяти дней снесли целый квартал, а про живших здесь людей запретили говорить. Впрочем, были и те, кто в легенду не верил. Они утверждали, что люди с той улицы на самом деле никуда не пропали, что дядя Жора из 45-го дома давно живет в Израиле, а виолончелист Михаил Стрецков работает в Москве и его внучка в прошлом году вышла замуж.

Говорили, что, перед тем как исчезнуть, Тихая улица получила новое имя, в переводе с персидского оно означало «человек, владеющий ключами от Ворот». По другой версии, это было множественное число от слова, что на русский переводится как «колодец, не имеющий дна».

Над рассказами Вебербаум жители в очередной раз посмеялись и разошлись по домам. Уже к вечеру того же дня о слухе забыли. На улице текла обычная суетливая жизнь, и только старуха Вебербаум чуяла в вечернем воздухе, в запахе, принесенном с моря, недобрые перемены. Первое, что она увидела, проснувшись на следующее утро, — как сверкнула на солнце новая ярко-синяя табличка на стене дома напротив.

Легенда о готическом соборе

Когда Каспийское море отступает, обнажаются вершины древнего города, скрытого под водой. Я не помню его названия, не помню имен людей, но кажется, что я жил среди них. Эти воспоминания настолько смутные, что ни в одном нельзя быть уверенным до конца. Но иногда в реальном мире встречаю людей, которые рассказывают о том, что я видел во сне. И тогда море возвращается — принося из глубин древние улицы, дома, целые кварталы. Они оживают, наполняются шумом, голосами, цветами и запахами.

Недавно на городском пляже я познакомился с Петром, по виду приезжим. Оказалось, он махачкалинец, католик, жил в Дагестане, а в 90-е вместе с семьей переехал в Польшу.

По рассказам его прабабушки, здесь еще шесть веков назад возвели настоящий готический собор. Как гласит семейная легенда, строил его в начале XIV века выдающийся зодчий из Константинополя Вацхат аль-Марджани, прозванный белым арабом из-за внешности — ярких светло-голубых глаз на смуглом лице. Он был учеником легендарного немца Мастера Герхарда, архитектора Кёльнского собора. Неясно, кто заказал эту постройку в Дагестане, но она была не единственной на Кавказе, хотя, похоже, единственной из уцелевших. Есть информация о небольшой церкви в готическом стиле, построенной аль-Марджани на территории современного Тбилиси, в XVII веке она превратилась в руины, предположительно из-за ошибки в расчетах самого архитектора.

Интересно, что упоминания о махачкалинском соборе, устремленном в небо, можно найти в разных исторических источниках. В хронике «Дербенд-наме» говорится о некоем христианском храме на берегу Каспийского моря, к востоку от Семендера. Собор в те времена в самом деле стоял практически на берегу. В рукописях арабских ученых Средневековья встречается информация, что вдоль побережья Каспия жила большая община христиан, центром которой был сходный по описанию собор. В XIV веке место для церкви выбрали не случайно — здесь с древних времен находились культовые сооружения хазар. Лев Гумилёв считал, что большая часть их скрыта под водами Каспийского моря, однако отдельные храмы можно обнаружить на побережье Дагестана. Таким образом, существование собора является косвенным подтверждением его гипотезы.

Один из предков Петра служил в этом соборе священником. Его бабушки любили рассказывать, что готический собор выделялся не только красотой и необычной для этих мест архитектурой, но и высотой. Хорошо заметный с моря, он служил ориентиром для кораблей. Внутренняя часть арочных сводов собора была расписана библейскими сюжетами, а стены и витражи — картинами из апокрифов. Ровно в два часа дня яркий луч света пронзал восточное окно, и пространство в храме переливалось разными цветами, будто в калейдоскопе. Всякий, кто входил в эту церковь, выходил из нее обновленным. Чтобы увидеть монументальное творение и его реликвии, в Дагестан приезжали паломники с разных уголков света, европейские зодчие изучали на его примере готическое искусство.

Трагическая страница в судьбе шедевра началась в ХХ веке. Возможно, священнослужители и католики в Порт-Петровске понимали, что сохранить церковь при новой власти будет невозможно. Но как спрятать ее в центре города? Приняли трудное решение — демонтировали красивейшие устремленные вверх пинакли, вынули цветные витражи из окон, храмовую утварь перенесли в подвалы. От прежнего сооружения остались только стены, часть сводов и контрфорсы. Здание переделали под швейную фабрику. Возможно, здесь где-то в подвалах шли богослужения. Фабрика проработала на этом месте до перестройки. В середине 90-х здание выкупили за бесценок. С этих пор это место было спрятано от горожан высокими заборами. Более 20 лет никто даже не интересовался, что за ними скрыто. Про него просто забыли. Городские власти игнорировали его, словно его никогда и не было на карте Махачкалы. У здания до сих пор нет даже своего номера. Уже в новое время стали пытаться восстановить прежний облик уникального храма.

Мы договорились встретиться с Петром следующим утром на море — он обещал показать мне место собора. Но на следующий день не пришел. Больше я его не видел. Вернется ли он в Махачкалу и как его найти, мне неизвестно.

Как он рассказывал, несмотря на добрые намерения, различные странные происшествия все больше отдаляют момент открытия собора. Реставрационные работы, которые планировали выполнить за год, растянулись почти на десятилетие. Первый архитектор, приехавший из Парижа, погиб через месяц при попытке провести измерения главного свода храма. Затем более двух лет бригада строителей искала по всему свету краску, подходящую для внутренних работ, обычная просто не держалась на стенах, стекая на пол. В прошлом году из подвалов украли главную реликвию храма — меч, участник трех Крестовых походов, обладавший, по христианской легенде, магическим свойством наделять воина гигантской силой и выносливостью. Нашли его на аукционе в Берлине. Петр уверен, что это не последний сюрприз, который ожидает, прежде чем собор окончательно восстановят. Словно само это здание, священное место, надолго забытое всеми, теперь сопротивляется встрече с людьми, растягивая время до бесконечности.

Легендарный аварский поэт

В здании Театра поэзии раньше была библиотека имени Пушкина. Она работала там еще с 30-х годов. Во время разрушения одной из стен рабочие наткнулись на спрятанный чемодан. Кроме прочих запрещенных в советское время книг, в нем обнаружились отпечатанные на машинке стихи гениального аварского поэта, исчезнувшего в конце 30-х. Сейчас о нем практически никто не помнит. В советские годы были уничтожены все его рукописи и переводы его стихов.

Исчезли даже имя и фамилия этого уникального человека. Известно, что он писал на аварском и русском языках. Только единицы в Махачкале (в основном в литературных кругах) знают, что он существовал, но и у тех сведения строятся по большей части на легендах и непроверенных фактах.

Уровень дарования этого аварского поэта был невероятным. Его называли дагестанским Хлебниковым. В его стихах находили отсылки к немецким романтикам, испанской поэзии, Маяковскому, Фрейду. Во многом он предвосхитил эксперименты с поэтическим синтаксисом и рифмами, каковые мы встречаем у Бродского.

В 30-е годы имел популярность среди махачкалинской молодежи и интеллигенции. Любил курить травяные смеси и читать стихи. Рассказывали, что вокруг поэта быстро собирались люди и завороженно слушали его голос: у мужчин от стихов мурашки пробегали по спине, а женщины забывали мужей и возлюбленных и еще дня три после этого уверяли, что они не женщины, а тающее на солнце мороженое. И это притом что большей частью свои стихи поэт читал по-аварски.

Поэзия Расула Гамзатова, появившаяся позднее, безусловно, уступала творчеству легендарного гения. Некорректно даже сравнивать их. Это были люди совершенно разные по масштабу. Предшественник Гамзатова был не просто поэтом, это был бродяга. Его помнят с длинной черной бородой, гуляющим по улицам Пушкина и Буйнакского. Когда он курил, то показывал на дым и говорил: «Вот дух мой. И этим духом пропитаются эти стены, эти улицы и этот город, и не исчезнет». Его часто принимали за бездомного или пьяницу. Для него запросто было сказать любому встречному все, что думает. Мог легко ввязаться в драку. Не признавал социальных, пространственных, временных границ, жил по законам метафизики, известным лишь ему. Не состоял ни в Союзе писателей, ни в каких-либо литобъединениях. При этом не боролся против советского режима: для него это было как легкая заноза, которую не замечал. Он был против устройства мира в принципе.

Расул Гамзатов в молодые годы рассказывал о поэте друзьям те немногие факты, что слышал от отца, но по прошествии многих лет, видимо, и сам забыл. Память хитрая штука: когда никто и ничто не напоминает нам о человеке, само собой кажется, что его и не было.

Известно, что с переводами его стихов были знакомы многие в Москве и Ленинграде, где он прожил два года. Так, например, есть мнение, что ослепляющие яркостью метафоры в стихах Пастернака 30–40-х годов — следствие подражания аварскому гению. Можно представить себе, как сильны были оригинальные тексты. Еще существует легенда, что поэт бывал у Ахматовой, но та прогнала его, сочтя слишком наглым и самовлюбленным. Ей же принадлежат слова «После Есенина литературу превратили в отхожее место», возможно сказанные под впечатлением от дагестанского поэта.

В 30-е годы в Махачкале достать стихи свободолюбивого поэта можно было только по специальным адресам. Одним из таких мест, вероятно, и была библиотека имени Пушкина, где работницы по условному знаку или слову брали стихи из тайника. В конце 30-х годов поэт исчез. Предположительно был расстрелян. Во всяком случае, вся информация о нем и его тексты были изъяты и уничтожены. Возможно, в это время в библиотеку позвонили и предупредили о готовящейся проверке. Тайник загородили несколькими стеллажами архивов. Чемодан не нашли, но, опасаясь более серьезных проверок, проем в стене залили бетоном. Позже библиотекари менялись, и о тайнике забыли.

И тут такая находка. Рукописи со стихами поэта передали на изучение в Институт языка и литературы ДНЦ РАН. Однако не прошло и недели, как кто-то украл листы из лаборатории. Велика вероятность, что стихи не уничтожены. Скорее всего, они хранятся у одного из дагестанских поэтов, который решил выдать их за свои. Думаем, очень скоро при публикации они легко обнаружатся среди прочих произведений такого автора. А пока судьба их неизвестна. К счастью, в институте все же успели переписать несколько отрывков. Их мы и предлагаем нашим читателям.

Сегодня утром по улице Инженерной,

где восседает Он,

от серой стены отвалилась краска.

И пошла кровь.

Она была кирпичного цвета.

* * *

Все запахи видны,

все прелести слышны.

Не прикасайся к этой коже взглядом!

* * *

Пустота тиха.

Тишина пуста. <...>

* * *

...[город] этот ни трезв, ни пьян,

засыпает под «ян переходит в инь,

Инь переходит в ян».

«Ваш дом будет расселен»

Ты медленно сходишь с ума. Этот процесс необратим. Тебе уже сообщили, что дом будет снесен, а жильцов расселят не позднее января 2017 года. Мысли в твоей голове больше никогда не улягутся на свои места, потому что у них больше нет своего места. Мечутся они по коридорам, потом, устав, немигающим взором смотрят в стены.

В одном конце твоей головы чемоданное настроение, в другом — спешные сборы и пир горой, застолье и веселое прощание с опостылевшей жизнью. А посередине — потерянные жильцы, бредущие из комнаты в комнату, собирающие и переставляющие пожитки — посуду и старый хлам, который уже не понадобится. Они переставляют его без остановки с места на место, не различая границ собственных владений, и вот уже жилец из угловой квартиры, забывшись, ночует в конце коридора.

Отныне дом живет по сумасшедшему распорядку, будто заведенные часы со сломавшимся механизмом. Наполняется то гвалтом голосов, бранью и спорами, в которых никто никого не слышит, то тишиной, от которой хочется выбежать на улицу.

Там, на втором этаже, воздух особенно гнется, искажая всякие пропорции: потолки достигают высоты двух этажей, комнаты сужаются до размеров кровати, а сами квартиры кажутся бесконечными тоннелями из спален и прихожих. Время, проникнув вместе со сквозняком через форточки, обманывает, берет в плен.

Даже молодые из жильцов бывают застигнуты врасплох бликами минувшего в дверных проемах, в темных закутках, под лестницей. Единственное спасение для молодого ума — выбежать на улицу, смешаться с потоком людей, машин и больше не возвращаться в этот дом. Единственный способ уберечь душу от болезни — навсегда расстаться с этим местом. Быть в разводе, запечатать прошлое в сердце своем. Уходя, уйти.

А однажды случайно посетив его, не выдать себя ни словом, ни взглядом.

Кочевники

Муравьи появились в домах махачкалинцев в конце весны. Это были крохотные, почти прозрачные создания, похожие на тоненькие черные проводки. Горожане со всех концов столицы рассказывали друг другу о насекомых в своих жилищах. Уже к середине лета стало понятно, что избавиться от них невозможно.

Шутили, что их занесло ветром, дувшим с противоположного берега Каспия. Кто-то из горожан будто бы видел, как в определенные часы муравьи выстраиваются в буквы арабского алфавита и составляют послание. Были и те, кто говорил, что насекомые пришли из города, существовавшего на территории Дагестана. В нем, на окраинах, время текло медленнее, чем в центре, а жители бродили в полдень по тротуарам и видели сны наяву. Другие же утверждали, что, наоборот, у муравьев на самом деле никогда не было своего места обитания, что они как знамение приходят всякий раз, когда маленький город навсегда превращается в крупный мегаполис, а затем, построив маршрут, перемещаются дальше по планете.

Как бы там ни было, никто не знал, что с ними делать.

Со временем муравьи стали обнаруживать себя везде, в самых неожиданных местах. Сначала это были кухни горожан, источавшие разные ароматы. Чуть только заходило солнце, как они с азартом набрасывались на сахарницы, конфеты, забытые на столе, на сладкие дорожки, оставшиеся от чая. Потом их начали находить в шкафах облепившими мешки с мукой и пакеты с рисом. Они собирались у мусорных корзин и тонкой струйкой стремились на запах.

От муравьев нельзя было скрыться нигде. Они с одинаковой последовательностью брали в плен частные дома и квартиры в многоэтажках, старые здания и новостройки. Шли по обоям и карнизам, вылезали из-под плинтусов и поднимались по ножкам столов, пробегали между строк на экране ноутбука и изучали корешки книг. Их ловили повсюду — в постели и в ванной, в кладовках и на антресолях.

Долгое время с ними никто не боролся — люди просто выжидали, будто тибетцы, оккупированные китайцами. Потом применяли отравляющие средства — в ход шли дихлофос и мелки, порошки и отравленная еда. Служба дезинфекции не справлялась с заявками. На время эти меры останавливали муравьев. Щели, обработанные отравой, переставали пользоваться популярностью, но насекомые находили новые места для ночных тусовок. Каждый вечер муравьи появлялись вновь и не исчезали до прихода утра. Неслышные и практически неразличимые, они не причиняли больших неприятностей. Но делить с ними жилище и пищу было невозможно, горожане перестали чувствовать себя хозяевами, словно оказались под неведомым игом.

Прошло лето, и начались первые холодные дни осени. Муравьи не уходили. К тому времени жители Махачкалы уже перепробовали все известные науке способы.

Однажды бывший смотритель маяка с улицы Краснофлотской увидел странный сон. Снилось ему, что он плывет на парусной триере то ли под финикийскими, то ли под римскими флагами, а маяк подает кораблю необычный сигнал. Проснувшись, он записал последовательность вспышек света на бумаге, и получились координаты. На географической карте Дагестана, висевшей на стене, он нашел это место и обозначил точкой.На следующий день тонкой черной ниткой муравьи стали спускаться по стене в доме смотрителя. С узорчатых обоев они попадали прямо на географическую карту. Один за другим муравьи заползали на синеву Каспийского моря и устремлялись к суше. Они шли с разных краев — с севера и востока. Первые достигали острова Чечень и, словно почуяв почву, круто меняли курс и устремлялись к отмеченной точке.

Пришедшие с моря держали путь вдоль побережья, почти не сворачивая, — через улицы Махачкалы и Каспийска, сквозь едва отмеченные на карте строения Семендера, проходя пригородные поселки Турали и Новый Хушет. Те, что держали путь с запада, миновали Южно-Сухокумск и Кочубей, оставили позади синюю полоску Терека.

Другие шли по дорогам вдоль несущихся вниз вод Аварского Койсу и Сулака, мимо цветущих садов Гергебиля и лесов Гуниба. То сливаясь с городами и селами, то вновь обнаруженные, они ползли по Гимринскому хребту, устремляясь к пункту назначения.

Муравьи огибали одни скалы и задерживались на других. Кружили как завороженные вокруг Куруша, замирали над Шалбуздагом и спускались по зеленым долинам Докузпары. Мгновения, пока они шли по карте, превращались в сутки и месяцы пути. Долгие переходы под жарким солнцем сменялись ночными привалами под звездным небом. Затем, будто проснувшись, путники собирались в цепочку и длинной вереницей устремлялись на юг.

Там, в районе Дербента, они все и исчезли, проваливаясь в невидимую дыру — в населенный пункт, не существующий на карте. Было ли там когда-то продолжение крепостной стены, или иудейский храм, магал, в котором легко скрыться от преследователей, или тайные ворота, ведущие из города, — неизвестно. Они прибывали и прибывали туда со всех концов столицы, словно бесконечный караван, пока последний муравей не исчез на карте.

* * *

День начался с трупа по адресу: Чаринова, 55.

— Плохая примета, — сказала работница скорой Мафизат и плюнула через левое плечо.

Нелепая смерть алкоголика во время ночной пьянки была только первым дуновением ветра. Марево чертовщины медленно надвигалось с Каспийского моря и до обеда накрыло без боя сдавшуюся Анжи-горку. В течение часа в тюрьме из красного кирпича произошли сразу три попытки самоубийства, в подвале на улице Маячной бесследно испарилась демозапись новой песни махачкалинской рок-группы, а оператор РГВК не вернулся с перекура и первым автобусом выехал в Крым.

После полудня странные вещи стали происходить уже в центральной части города. Причем показания жителей перпендикулярно расположенных улиц были прямо противоположными. Так, завсегдатаи кофеен на Советской и Ленина утверждали, что по улицам ходили и говорили необычными голосами люди, одетые в кольчуги и маски пальтаров. Жители дворов с Горького и Дахадаева, напротив, уверяли, что к трем часам дня город накрыл небывалый ливень, а улицы Буйнакского и Пушкина полностью оказались под водой.

Худрук чеченского танцевального ансамбля, дававшего в этот вечер концерт, проснулся в гостинице с сильной головной болью и срочно собрал пресс-конференцию, чтобы сообщить журналистам, что все остальные виды искусства есть «лишь побочные продукты танца». Выступление ансамбля, задержавшееся на час, все-таки состоялось. Но, по рассказам зрителей, едва не было сорвано, когда во время третьего номера из рук двух танцоров прямо на сцене исчезли сабли.

К вечеру сильно похолодало, и улицы опустели. Туманом заволокло все на расстоянии метра вокруг. И только странного человека в желтой одежде видели то в одной, то в другой части города.

Утверждали, что носки его туфель указывали на Мекку, а сам он двигался в сторону Дербента. Этого человека, одетого во все желтое и одиноко хромавшего в тумане по проспекту Петра, видели многие. Одни говорили, что на губах у него была злая усмешка, другие, наоборот, вспоминали, что он был в глубокой печали.

Разговоры о нем прекратились уже на следующий день, уступив место новому происшествию: вся центральная площадь города была исписана зигзагами, свастикой и кругами неизвестного происхождения.

К дому, к морю, к храму

Анна Берникова редкий гость в Махачкале. С тех пор, как много лет назад она переехала в Германию, визиты в родной город становятся все реже. Каждую осень, раз в два года, раз в пять лет... Словно маятник, когда-то запущенный, постепенно замедляется, чтобы однажды остановиться навсегда.

В каждый приезд я сопровождаю ее по одному и тому же маршруту. Он начинается на улице Леваневского, затем поворачивает на Котрова, оттуда на Дахадаева и спускается через Буйнакского к берегу моря. Выбирая самую неуютную погоду, Анна надеется увидеть на одной из улиц нечто такое, чего там нет уже несколько десятилетий. Я давно не задаю вопросов, а она все равно рассказывает историю про необычное свойство тумана в Махачкале, которую услышала в детстве от родителей.

Это бывает раз в несколько лет. Обычно осенью или ранней весной. В город приходит сильный туман, белые простыни накрывают ближайшие к морю улицы, словно саваном. Кажется, что туман прячет город от пыли времени, скрывая под чехлом, спасая от бури, которая вот-вот придет с моря. Улицы почему-то резко пустеют. Прохожие, если и попадаются, производят впечатление отрешенных путников, для которых Махачкала — транзитная точка. Пешком они проходят его от начала и до конца, нигде не задерживаясь. Машин почти нет. Затихает ветер. Город проваливается в тишину, от которой закладывает уши.

В такие дни, рассказывали ее родители, на главной площади города можно увидеть необычное атмосферное явление: в тумане медленно исчезает дом правительства. Сначала бледнеют флаги и герб, потом растворяются вытянутые вверх арочные своды и наконец сливаются с белизной стены. Дом исчезает весь.

Если повезет и солнце не выйдет, через несколько мгновений сквозь туман начинают проступать очертания Александро-Невского собора. Выглядит он точно таким же, каким был полвека назад, когда церковь сносили. Появляются большой купол, звонница с крестами на верхушках и крепкие стены. Последним у самой земли возникает вход в храм. Кажется, до него каких-то десять шагов, протянешь руку и коснешься дверей. Но сколько ни идешь, не доходишь. Он как будто висит в воздухе.

Жители соседних улиц, особенно снизу, с Буйнакского, рассказывают, что обычно оставляют домашние дела и выходят на улицу, когда видят, как махина собора возвышается на площади. Говорят, если стоять молча и вслушиваться в тишину, услышишь легкий колокольный звон, который то приближается, то отдаляется.

В это время ни связаться, ни каким-либо образом проникнуть в здание правительства невозможно. Его работники полностью отрезаны от окружающего мира. Внутри дома время как будто замирает. Отключается электричество, и в кабинетах возникает полумрак. Коридоры пустеют, и кажется, что здание все покинули. Если выглянуть в окно, говорят работники, на площади вместо гуляющих женщин с колясками виднеются в тумане ряды торговых палаток и странно одетые люди. Никто не может вспомнить, стояли ли эти палатки до тумана или появились из ниоткуда, но однажды в толпе возле одной из палаток видели человека в черкеске Махача Дахадаева.

Обычно это явление длится два-три часа, потом собор начинает терять четкость, и на его месте снова появляется дом правительства.

А еще она слышала, будто полвека назад храм до конца так и не смогли разрушить. В расчетах нового здания допустили неточность, и при закладке фундамента пришлось использовать остатки основания собора. С тех пор, говорит она, первоначальная ошибка периодически напоминает о себе, всякий раз заставляя замереть от удивления тех, кто окажется в этот момент на площади. И дефект этот ни скрыть, ни исправить уже невозможно. Как ни старайся.

Берникова не знает, верили сами родители в рассказанную ей в детстве историю или придумали, чтобы развлечь. Она медленно идет по улицам, сжимая замерзающими пальцами теплый платок, и вглядывается в затерянные между новыми постройками старые дворы. Видит ли она там что-то, неизвестно, но всякий раз наш путь заканчивается у моря. Как будто здесь, на берегу, еще могут оживать воспоминания.

Пакет

Летит черный пакет, поднятый ветром с мусорки на улице Ушакова. Пролетает бутики на 26 Бакинских, бьется в двери салонов сотовой связи, прилипает к окнам кофеен, разглядывая посетителей. Хватает за ноги прохожих, просит тридцать рублей на маршрутку. Поднимается высоко в небо, выше валюток и стадиона «Труд», и парит над улицей, затаив дыхание, впервые видя ее целиком — протянувшуюся от гор до самого моря.

Порыв ветра срывает пакет вниз и закидывает в переулок. Носит его по Стальского и Нурадилова, по Ермошкина, Малыгина и обратно, словно по заколдованному квадрату. Не пойманный, пакет выныривает из батыраевских тупиков. Прилипает к бочонку с квасом, разжалобив Хамис налить ему маленький стакан.

— Ты что здесь делаешь? Иди проси в другом месте.

Напуганный суровым голосом подошедшего мужчины, бросается пакет прочь.

Крутится пакет на столбе на проспекте Ленина, смотрит с высоты на идущих с учебы студентов. Замирает на светофоре на красный, вместе с пешеходами. Пока сменяются цифры, заглядывает в экраны смартфонов, читает переписки и новости из телеграм-каналов: «...принято решение назначить...»

Загорается зеленый. Несет пакет пойманную строчку, как птица в клюве, как кот добычу. Опускает слова на траву рядом с Национальной библиотекой. Подхваченная вихрем новость пересекает проспект и влетает на веранду кафе, в компанию спорящих мужчин.

Цепляется пакет за плохо приклеенную афишу спектакля «Все беды от любви», отрывает кусочек бумаги с именем режиссера и, поймав восходящий поток воздуха, забрасывает в распахнутое окно одного из классов музыкального училища.

Кружит пакет вокруг будки с шаурмой напротив Русского театра в надежде, что кто-то угостит. Виновато глядит исподлобья.

— С отцом поссорился, из дома ушел, — рассказывает шаурмист его историю покупателю.

Взмывает пакет над городом, выше гостиницы «Ленинград». Над всеми буквами и словами, над криками и молитвами, над гудками машин и скрипом тормозов. Видит с высоты море, пляж и маленькие фигурки людей. Летит пакет сквозь Родопский бульвар, вдыхая запах роз и танцуя с фонарями. Раздувается от воздуха, пропитанного сладкой ватой, и, опьяненный, падает на песок городского пляжа, зацепившись за деревяшку.

Лежит так с полчаса, слушая, как накатывают на берег сильные волны и кричат чайки. Солнце нагревает полиэтилен. Обгоревший, высушенный, заметенный было песком, пакет плетется к железной дороге. Пролетев по старому городу, выныривает из вокзальной площади и несется наперегонки с 9-й маршруткой по Орджоникидзе.

Где-то в районе первой Махачкалы заводит он новых друзей — и вот уже перекати-полем несутся пакеты по трассе, оставляя позади Красноармейск, в сторону Сулака. Смешиваются с перелетными птицами. Встречают вместе с ними закат в районе Терека, спят ночью на деревьях. На рассвете сами становятся птицами и летят вперед, вопреки намеченным людьми тропинкам и мостам, поселкам и полям, трассам и железнодорожным путям. Летят, не разбирая дороги, по одному только им известному маршруту.

Абзац

Если бы журналист Ахмедов знал заранее, что придется столько возиться с дверью, и начинать бы не стал. Но цель оказалась соблазнительно близка. Новый роман Пелевина «В ожидании Янцзы» должен был поступить в продажу только через неделю. А его распечатка случайно попала в Махачкалу, в номер на пятнадцатом этаже гостиницы «Ленинград», где остановилась литературный критик Полина Немирович, приехавшая на книжную ярмарку.

Ходили слухи, что в новой книге легендарный писатель наконец вернулся к стилю своих первых шедевров и вновь заговорил о зыбких границах реальности. Говорили, будто бы немногие читавшие его не могут объяснить, как автору удалось это написать.

На самом деле, текст ожидаемого всеми романа издательство хранило в строжайшей тайне. Кроме редактора и главного литературного критика страны, его не видел еще никто. Так получилось, что рецензию на книгу Немирович заканчивала уже по дороге в Махачкалу. Приехав, она оставила распечатку издательства лежать в номере гостиницы. Об этом Полина Немирович неосторожно рассказала на встрече с читателями.

Ахмедову оставалось только опередить конкурентов. Добыть любым путем хотя бы несколько страниц заветной рукописи, а потом продать сенсацию одному из интернет-изданий, вроде «Ленты» или «Афиши».

Узнав, что Немирович до обеда загорает на пляже еще теплого сентябрьского моря, журналист задумался. Пробраться на пятнадцатый этаж гостиницы под убедительным предлогом ничего не стоило. Сложнее было узнать номер, где остановилась критик, и проникнуть внутрь.

Первую проблему он решил, сверкнув перед знакомым охранником редакционным удостоверением и с важным видом сообщив, что хочет лично оставить в двери известной гостьи приглашение на интервью. Охранник гостиницы не знал ни о разгромных рецензиях Немирович, ни о романах Пелевина, он вообще в жизни держал в руках всего две книги. Зато каждую пятницу читал религиозную страницу в газете, где работал Ахмедов. Он дружески похлопал последнего по плечу, выведал на ресепшене номер и громко посоветовал воспользоваться лифтом.

Воровских навыков, кроме как для кражи чужих мыслей и идей, у журналиста не было. Но он доверился своим знаниям и удаче. Гостиница не ремонтировалась с тех времен, когда после землетрясения в 70-х годах прошлого века ее построили ленинградские рабочие. Двери были хлипкими, замок едва держал их на месте, а через щель в коридор проникал свет из окна номера. У Ахмедова ушло минут десять, чтобы понять, как попасть внутрь, не взламывая ни замок, ни дверь. За это время он успел покрыться потом, все время опасаясь, что хозяйка номера вернется раньше времени. Наконец дверь поддалась и от легкого нажатия открылась.

Увесистая папка с плохо распечатанным текстом лежала прямо на кровати. Роман был открыт где-то на середине. Оставалось только переснять на смартфон несколько страниц и побыстрее убраться. Но Ахмедов сел читать. Так обычно начинают читать названия магазинов, глядя в окно в маршрутке. Глаза скользят по словам автоматически, а в голове сам собой складывается текст. Ахмедов прочел сначала одну страницу, потом взял вторую, дав себе обещание, что дочитает абзац до конца и займется съемкой. Но абзац не заканчивался. Не закончился он даже тогда, когда журналист, не сознавая, что делает, покинул номер, так ничего и не сняв. Он спустился на лифте в фойе гостиницы и вышел на улицу. Абзац продолжал звучать в голове Ахмедова, слова складывались в предложения, обрастая запятыми и причастными оборотами. Словно задав в самом начале метафору, автор расширял и расширял ее, не в силах остановиться, находя новые уточнения и подробности. Абзац разрастался, грозя поглотить все вокруг.

Вот уже внутрь него попал проспект Ленина вместе с потоком машин и прохожими. Русский театр, музыкальное училище, кафе и рестораны с сидящими на верандах людьми — все втягивалось в расширявшийся до невероятных пределов текст. Ахмедов словно завороженный шагал по проспекту к площади, а в глазах, затянутых галлюциногенной пеленой, отражались буквы вывесок и реклам. Незаметно здание Театра поэзии и магазинчики кубачинских изделий провалились в роман, как в бездну. Прожорливое полотно вбирало в себя все, что видел и слышал Ахмедов. Дойдя до перекрестка, он стал спускаться по Дахадаева к улице Буйнакского.

Где-то на самой границе сознания он понимал, что очень скоро весь город, в котором прожил жизнь, все любимые им улицы и места станут частью пелевинского романа. И не мог этому сопротивляться. Он поднялся на мост, и гравитационное поле истории мгновенно захватило в себя и старое здание филармонии, и пронесшийся под ним по железной дороге поезд. Затем он спустился по лестнице и направился к морю, вдыхая чистый воздух у берега так, будто приехал откуда-то издалека и делал это впервые.

Никто не обратил внимания на отрешенно бредущего по песку человека в черных очках, уходящего все дальше от городского пляжа. Волны сомкнулись над его головой, как две половины захлопнувшейся книги.

Борода

Один молодой человек по прозвищу Махмуд Стекло потерял свою бороду. Без шуток. Лишился в течение минуты.

Дело было в Махачкале, на рынке, накануне праздника. Повсюду сновали толпы народа, все что-то продавали или покупали. В суматохе Махмуд не сразу заметил, как его борода отделилась и начала жить собственной жизнью. Обнаружив пропажу, он сначала удивился. «Чё за суета», — пронеслось в голове. Он еще раз провел ладонью по щекам, но щетины как не бывало. Пробравшись сквозь толпу к выходу, Махмуд с ужасом увидел, как борода села в первую попавшуюся маршрутку и уехала. Как ему тогда казалось, навсегда.

На следующий день бороду видели в ресторане, где Махмуд обычно обедал. Рассказывали, что она сидела за столиком с другой бородой, и даже достоверно известно, о чем они говорили. Речь шла об обувном цехе. Борода Махмуда при этом уверенным тоном возражала, неся что-то про бычков и способы их кормления. А еще все время звонила то с одного, то с другого телефона.

Узнав об этом, Махмуд обеспокоился. Он хотел встретиться с бородой, но не решался появиться перед знакомыми в таком виде. Несколько дней он вообще избегал людных улиц.

Очень мрачные мысли приходили в голову Махмуда. «Кто я теперь без бороды? — думал он. — Комар, пацан! Что в тухуме начнут говорить? “Лучше б ты женщиной родился, — скажут. — Плохой, — скажут, — стал человек”. А друзья? Магомед здороваться перестанет. “Где твоя сила? — спросит. — Где твоя дурная бородка, уци?” Одним словом, был человек — и нет человека».

Смотрясь в зеркало по утрам, Махмуд с удивлением замечал, что без щетины лицо приобретало какое-то глупое, наивное выражение. Оно стало безукоризненно чистым, гладким, как стекло. Он понимал, что это дело привычки, и все-таки ему было не по себе, когда знакомые люди меняли свое отношение. Жена стала чаще спорить и проявлять недовольство. Партнеры по бизнесу сперва смотрели на Махмуда с подозрением, а потом и вовсе начали проводить сделки без его участия, словно он стал пустым местом, ничтожеством.

О бороде шли разные слухи. То говорили, что она занялась перепродажей машин, то намекали на связь с криминалом. Были и те, кто утверждал, будто бы борода работает на площади, чуть ли не в самой мэрии. Как бы там ни было, дела ее шли хорошо. Спустя два месяца после бегства она уже разъезжала по городу на белой «приоре», а через полгода купила «хаммер» за 4,5 миллиона. Бороду часто видели в ресторанах с красивыми женщинами и известными спортсменами. В любой компании ее принимали с уважением. Еще говорили, что борода недавно летала в Москву и теперь собирается открыть в городе несколько торговых точек.

Как-то вечером Махмуд Стекло шел по улице 26 Бакинских Комиссаров, то с завистью, то с грустью заглядывая в освещенные окна магазинов и кафе. Видя там мужчин с бородками, он предавался мечтам и воспоминаниям о недавней жизни.

— Ассаламу алейкум, — неожиданно раздалось за спиной.

Махмуд обернулся. Перед ним стояла его бывшая борода. На ней были спортивные штаны, простая с виду футболка, на ногах — шлепки. Со стороны можно было подумать, что это какой-то безработный бродяга, выбежавший из спортзала, или рабочий со стройки, но никак не владелец припаркованного рядом черного «лексуса».

— Как жизнь? — заговорила борода с легким акцентом. — Чё без настроения? Тебе надо чуток раскрутиться. У тебя же есть машина, Махмуд, продай, вложи деньги. Один мой знакомый кричит, можно пол-ляма вытягивать. Вкладываешь, кричит, одну машину, а через пару месяцев получаешь две. Реальная тема, кричит. Подумай...

В этот момент бороде кто-то позвонил на айфон, она отвлеклась и забыла о Махмуде.

Кажется, это была единственная встреча Махмуда Стекло со своей бородой. Что было дальше, мне неизвестно. Если послушать разговоры продавцов на рынке, еще можно услышать, как они нет-нет да и поспорят об этой истории. На работе, как только выдается свободная минута, кто-нибудь обязательно вспомнит про Махмуда и давай делиться последними слухами. А мне хочется надеяться, что он вернул себе бороду и сейчас у него все хорошо.

Человек на опыте

В музее одной северокавказской республики было оживленно. Обыкновенную тишину и полудрему нарушило небывалое событие — отбор кандидатов на роль нового директора.

Месяц назад бывший директор музея пошел на встречу в правительство и пропал. Прошла неделя, за ней следующая, а его все не могли найти. Искали дома, внутри и за пределами республики — словно в преисподнюю провалился.

Месяц руководить музеем приходилось его заму — человеку ответственному и интеллигентному, но, видимо, историю и археологию он знал глубже, чем человеческие души и сердца. Неделю назад в профильном министерстве объявили конкурс на должность директора, а сегодня сам министр явился отбирать кандидатов.

В фойе музея, у входа в кабинет, где проходил отбор, кого только не было: руководители предприятий и начальники отделов всевозможных ведомств, владелец автомойки и хозяин кофейни, таксист, кандидат исторических наук и даже один академик ММА. Одним словом, цвет управленчества республики.

Среди них на диванчике сидел и Махмуд. В синей официального вида рубашке из бутика на 26-ти, в брюках и туфлях с восточного рынка. Китайская копия часов «Аль-Фаджр» на руке показывала время намаза.

Дверь кабинета распахнулась, и оттуда вышел бывший знакомый Махмуда по городской администрации, через которого не раз приходилось передавать подарки.

— Не взяли, — выдохнул знакомый и заторопился к выходу, где его ждала «тойота камри».

Тем временем соседи по дивану обсуждали бывшего директора. Одни говорили, что тот уже за границей, другие уверяли, что видели его на днях в одном из управлений, якобы в качестве советника.

«Вот придурки, чего только не придумают», — пронеслось в голове Махмуда. Тут пришла его очередь.

В кабинете сидели двое — замдиректора музея и министр. Лица у обоих выглядели уже сильно уставшими.

— Итак, Махмуд, — начал зам, — расскажите о вашем опыте.

— Я работал директором предприятия по переработке мусора.

Министр вспомнил утреннюю груду мусора возле своего особняка в Семендере, вздохнул и указал на папку кандидата:

— А вот тут написано, что на прошлом месте работы вас поймали на взятке в 200 тысяч рублей. Это как же так произошло?

— Господин министр, это была ошибка, меня подставили. Я продал иномарку и возместил ущерб.

Министр нахмурился.

— И больше я этим не занимаюсь. Хожу в мечеть по пятницам, — добавил зачем-то Махмуд.

— Ходите? — спросил министр. — Это хорошо. Только видите ли, у нас крупный музей, и нужен кристально чистый человек. — Он вспомнил, как недавно подарил жене ожерелье из кристаллов. — Одним словом, нам бы управленца, в котором мы бы не сомневались. Так сказать, человека на опыте. Понимаете?

С этими словами министр захлопнул папку Махмуда и отложил в сторону.

— Понимаю, — ответил Махмуд и вышел.

Прошло два часа, кандидаты один за другим покидали кабинет ни с чем.

— Эх!.. — Министр потянулся в кресле. — Сколько талантливых людей в республике, а одного достойного человека найти не можем! Следующий!

В кабинет вошла борода, потерянная когда-то Махмудом.

— Ассаламу алейкум, — произнесла борода.

На ней была мятая футболка, спортивки и шлепанцы. Борода плохо соображала. Вчера она вышла из изолятора после драки с официанткой в кальянной. Бороду сразу позвали друзья на берег моря, и выспаться не удалось.

— Садитесь, — сказал зам и поперхнулся от перегара. — Итак, вас уволили с должности директора школы за присвоение 700 тысяч рублей, выделенных на школьное питание. Потом руководили отделом целевых программ. На обоих местах вы нанесли ущерб государству в размере свыше пяти миллионов рублей. Расскажите о своем последнем месте работы.

Борода задумалась, восстанавливая в голове хронологию прошедших дней и лет.

— А, это был туристический объект «Синица», бывший «Журавль», его еще прошлый мэр начал делать, помнишь? Я пришел туда — там ничего нет, даже фундамента. А впереди туристический сезон. Я к знакомому депутату — нет денег, к министру — нет денег. Иду к главе, кричу: «Дай двадцать лямов, я закрою тему!» Еле-еле нашли пятнадцать. Вот жадные люди... А потом я уехал в Москву лечиться. А когда прилетел, в аэропорту меня повязали. Так бывает, что ли? Я по поручению главы дела делаю.

— Беспредел, — кивнул министр.

— Я им кричу: «Э, я откуда знаю, где ваши четырнадцать миллионов? Идите ищите моего бухгалтера!» — Борода наклонилась к министру. — Это мой сельчанин, если чё.

— Так-так, — заулыбался министр. — Ну а дальше?

— А дальше мне предложили в новом министерстве возглавить отдел по патриотическому воспитанию молодежи.

— Ну и как вам там сейчас?

— Честно говоря, не мое место. Скучно.

— Не те масштабы, — кивнул министр.

— Не те, — прищурила глаз борода.

Министр поглядел в окно, вспомнил ожерелье жены и удивленно воскликнул:

— А ведь вы нам подходите! Как думаете, с понедельника сможете приступить?

Борода усмехнулась:

— Без проблем. Только я в музее вообще впервые, надо осмотреться. Культурный вайб[1] поймать.

Министр поднялся и заключил бороду в братские объятия:

— Не волнуйтесь. У нас крупный музей, но мы вам все покажем, всему научим. Работы предстоит много.