Один из признаков настоящей литературы — многослойность. Хороший текст можно поворачивать так и этак, рассматривать в разных ракурсах, а текст от множества прочтений только заиграет новыми красками. И один из текстов, у которого огромное количество прочтений, — это «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова.

Мало того, что в романе перемешаны история и религия, мистика и сатира, быт и философия, так еще и сам текст Булгакова написан так, что позволяет несколько точек зрения на персонажей и события. И оттого количество трактовок романа, его ключевых идей и фраз, стремится в бесконечность (временами в дурную).

Конечно, часть идей легко проясняется из самого текста: никакой загадки нет ни в сатире на писателей, воплощенной в организации Массолит, ни в выступлении Воланда в Варьете (причины этого выступления персонаж озвучивает сам). Но некоторые фразы мало того что позволяют разные трактовки — так еще и как будто напрашиваются: критик, подкинь новую!

Например, взгляд на роман сквозь призму религии и мистики, который уже много раз пытаются воплотить буквально все — от диакона Андрея Кураева (признан иноагентом в РФ) до маститых литературоведов. При этом точки зрения на роман получаются едва ли не противоположными. Одни авторы пытаются трактовать ключевые моменты романа с точки зрения христианской веры и символики. Другие — исключительно с точки зрения политики и взаимоотношения Булгакова с советской властью: это та когорта критиков и обзорщиков, которая в прототипы Воланда записывает то Сталина, то Ленина, а коммунистов делает внезапными бойцами с князем тьмы. Третьи утверждают, что Булгаков положил в основу романа едва ли не сатанизм. Оттого-то и трактовка глав про Ершалаим, общение Левия Матвея и Воланда, сцен бала и, наконец, прощания героев получается исключительно разной. Например, очень часто можно увидеть утверждения, что Воланд в романе служит едва ли не посланцем небес — этакий вершитель справедливости и персонаж вполне себе положительный. Распространена теория и о том, что для мастера и его возлюбленной все кончилось отнюдь не счастливо — мол, покой, в котором они остаются, что-то вроде католического лимба (место пребывания душ, не попавших в рай или чистилище). Это застывший, лишенный жизни и творчества покой — нечто вроде бесконечного «дня сурка» в ожидании Страшного суда (не зря же на «Прощайте» Маргариты Воланд отвечает «До свидания»).

На все это критики имеют полное право — ибо право читателя смотреть на роман со своей точки зрения. Но пробовал ли кто-то взглянуть на роман с точки зрения автора? И задаться вопросом: а во что верил сам Булгаков?

Был ли Михаил Афанасьевич христианином в прямом и ясном смысле, в смысле своего отца, богослова и церковного историка? Нет. Сестра Булгакова Надежда пишет о нем: «Окончательно, по-видимому, решил для себя вопрос о религии — неверие. Увлечен Дарвином». Булгаков не носил крест, не молился, не посещал церковь и не причащался (не забудем и об абортах, которые М.А. Булгаков сам делал первой жене). Он был против того, чтобы его хоронили с отпеванием, и достаточно резко отзывался об обрядах Православной Церкви.

Однако был ли Булгаков при этом атеистом или богоборцем? Снова нет. Он не брался писать антирелигиозных пьес и возмущался статьями в «Безбожнике». В письме 1923 года он пишет: «Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ». А в черновиках романа «Мастер и Маргарита» Булгаков оставил надпись на полях: «Помоги, Господи, кончить роман».

Но что же это тогда — какая-то граница между верой и неверием? Жена Булгакова Елена пишет: «Верил ли он? Верил, но, конечно, не по-церковному, а по-своему. Во всяком случае, когда болел, верил — за это я могу поручиться».

По-своему — это как? Это в духе русской интеллигенции. Нельзя забывать, что Булгаков впитал дух и идеалы Серебряного века русской литературы, пропитанного мистицизмом, идеей творческого прозрения, символикой, суевериями... И не зря Булгаков полагал своим наставником Гоголя и в письме к Сталину буквально кричал: «Я — мистический писатель». Булгаков был мистиком — человеком, который выстраивает свое представление о потустороннем на эмоциях, ощущениях, творческих прозрениях. Кроме того, он был все-таки русским интеллигентом — а многие представители интеллектуальной элиты образца начала ХХ века считали, что они не нуждаются в канонах Церкви, и попросту конструировали веру по себе. Фактически перед нами классическое «что-то такое есть, и я верю так, как чувствую», — некая интеллигентская разновидность веры, густо замешанная на мистицизме и суевериях.

Эта теория отлично объясняет спорные моменты романа: и внезапные беседы пророка Левия Матвея с князем тьмы, и власть, которую Воланд обретает в атеистической Москве, и воздаяние, положенное героям... И даже роман мастера, который изначально назывался «Евангелием от Воланда» и начало которого мы буквально слышим из уст князя тьмы при встрече на Патриарших. Подобно своему мастеру — которого он сделал пророком Воланда, — Булгаков считал писателя абсолютным пророком, который может пронзить творческим взором время и пространство и понять — как там и что там было.

Есть ли в романе христианская символика? Определенно. Она прочитывается даже в искаженном виде — например, легко читается сцена «обратного причастия», когда Маргарита делает глоток крови предателя из чаши — черепа атеиста. И голоса шепчут ей: «...кровь давно ушла в землю, и там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья». Претворение крови в вино — обратное претворению вина в кровь, которое происходит во время главного христианского таинства.

Однако глупо было бы применять к ключевым моментам романа «Мастер и Маргарита» чисто христианскую мерку. Булгаков просто не мог писать по законам, которые сам не признавал. В его произведении действуют законы не христианские, но булгаковские. И логика произведения выстроена на булгаковианстве, если можно так выразиться, — на том отношении с потусторонним, которое принимает сам автор. Это и понимание ада и рая, и видение Евангелия, и размышления о грехах и воздаянии; буквально вся религия романа — это религия автора, его глубоко личные мистические проживания.

Бог в этой религии — олицетворение справедливости, но не милосердия (а именно так, по свидетельствам жены, и представлял Булгаков Бога). А Воланд из подчиненного небесам (каковым он был в первых редакциях романа) превратился в фигуру равновесную, карающую. При этом его уж никак нельзя назвать положительным персонажем: он, как и полагается князю тьмы, изрядный софист и неизлечимо болен гордыней. При всей своей «фаустскости» и при всей «булгаковости» все-таки во многом остается самим собой. Это можно понять, если взглянуть на первую фразу, которую мы наметили для своего рассмотрения.

Итак, бал окончен, закончен ужин в тесной компании при свечах, Маргарита хочет уходить и сделать это собирается, не попросив ничего взамен за свои услуги на балу.

И здесь внезапно начинается испытание в духе «Морозко» («Тепло ли тебе, ведьмочка?»), то есть: «Может быть, что-нибудь хотите сказать на прощанье?» А Маргарита, как и положено Настеньке из сказки, вздыхает («Ой, горячо, дедушка»): «Я ничуть не устала и очень веселилась на балу». А в это время...

«Попросить, что ли, самой, как искушающе советовал Азазелло в Александровском саду? “Нет, ни за что”, — сказала она себе.

— Всего хорошего, мессир, — произнесла она вслух, а сама подумала: “Только бы выбраться отсюда, а там уж я дойду до реки и утоплюсь”».

И вот Воланд сажает героиню рядом с собой и говорит: «Мы вас испытывали, никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут!» И вот вопрос к уважаемым читателям: а на что испытывали Маргариту? Тест на скромность, может быть? На неумение просить? На стойкость? Но ведь ответ Воланд дает: «Садитесь, гордая женщина!» Да и отвечает Маргарита «с гордостью», после чего Воланд кричит: «Верно! <...> Так и надо!» Это был тест на гордыню — «любимый» смертный грех князя тьмы, из-за которого пал он сам. Маргарита, лишь бы не просить («не унижаться»), готова была на самоубийство — окончательную погибель души по христианским канонам. Она готова была загубить и мастера (кто знает, что с ним и насколько он нуждается в помощи), и себя — лишь бы не просить «у тех, кто сильнее». Что говорит нам по этому поводу Евангелие? «Просите — и дано будет вам».

И вот тут все становится еще интереснее. Про какое «просите» говорится в Евангелии? Речь об общении с начальством? С сильными мира сего? Речь о богообщении, о молитве. А к каким «тем, кто сильнее вас», относится фраза Воланда? Кому-то действительно кажется, что это универсальный совет для жизни среди людей и что здесь разумелось какое-то начальство, партия, еще что-то? Довольно забавно было бы видеть такую трактовку в устах Булгакова, который просить ничуть не стыдился — только вот получил мало что. И «сами» ему не предложили и не дали ровным счетом ничего, так что в таком случае теория была бы полностью нежизнеспособной с точки зрения биографии самого автора!

Но нет. Линия Воланда мистична от начала до конца. Поэтому фраза Воланда, которую превозносят как какой-то невероятной мудрости афоризм, которая стала чуть ли не девизом творческой интеллигенции, — это всего-навсего формула «Никогда не молитесь» из уст сатаны. А «сами предложат и сами дадут» можно даже расценить как предупреждение, что ли. Потому что предлагает и дает сама — неизменно «та сторона». Но вот цена...

При всей своей харизматичности, при всей кажущейся справедливости булгаковский Воланд — повторим, все-таки тот, кем является. Он лукав и софистичен именно в той мере, насколько лукаво и софистично зло (вспомним софизм в беседе с Матвеем, где Воланд разговор о зле и тенях внутренних быстренько переводит во «внешний план» — и вот уже звучит правдоподобно, говоря об ужасах «голого света»). И проверка на гордость — это всего лишь окончательная проверка на «нужную сторону», которую Маргарита проходит с блеском.

Дальше происходит извлечение мастера, и вот уже звучит самая распространенная, популярная, постоянно упоминаемая и решительно крылатая фраза Воланда: «Рукописи не горят». Трактовок этой фразы действительно огромное количество. Посмотрим на некоторые из них, прежде чем добавить еще одну.

Некоторые исследователи видят здесь отсылку к средневековой легенде об августинце Доминике де Гусмане, который изложил на манускрипте все свои доводы по борьбе с ересью. Противники Доминика решили рукопись сжечь, однако огонь трижды отшатывался от страниц.

Основная трактовка — это вера в неодолимую силу искусства. «Если произведение настоящее, написано с душой, гениальным автором, то оно не исчезнет» — примерно так можно выразить эту формулу, то есть речь о том, что настоящее произведение не может кануть в бездну веков, уйти в забвение — оно будет жить в читателях и наполнять вдохновением других авторов.

Третья трактовка близка ко второй — она о неуничтожимости настоящей книги, поскольку книга — это идея, и сколько бы лет ей ни пришлось лежать на полке — она рано или поздно найдет путь в свет, отыщет своего читателя. Или слушателя — тут можно сделать явную отсылку к Иванушке Бездомному, которого заворожила идея романа и который остается единственным человеком, узнавшим его настоящую концовку.

А вот трактовка из словаря афоризмов: «Слово, живую человеческую мысль ни уничтожить, ни запретить нельзя».

Все эти трактовки замечательны — вот только они противоречат всего одному факту из текста романа «Мастер и Маргарита». Речь в нем идет о книге, которая никогда не найдет своих читателей, не будет издана и не останется в веках (по крайней мере, в нашем мире). Смотрим на текст:

«— О чем, о чем? О ком? — заговорил Воланд, перестав смеяться. — Вот теперь? Это потрясающе! И вы не могли найти другой темы? Дайте-ка посмотреть. — Воланд протянул руку ладонью кверху.

— Я, к сожалению, не могу этого сделать, — ответил мастер, — потому что я сжег его в печке.

— Простите, не поверю, — ответил Воланд, — этого быть не может. Рукописи не горят. — Он повернулся к Бегемоту и сказал: — Ну-ка, Бегемот, дай сюда роман».

В мире реальном романа не существует. Опубликован лишь его отрывок, а редактор романа не понял и, пожалуй, испугался. Читавшей роман Маргариты, да и самого мастера скоро не станет в мире живых. Роман исчезает из нашего мира даже несколько раз: первый — сожжение, второй — уход в мир иной автора, третий — уход единственного преданного читателя, Маргариты. Иванушка Бездомный уже почти излечился, и нельзя сказать, что рукопись мастера, например, вдохновила его и отразится уже в его произведениях, он ведь бросил писать.

Так где же «не горят» рукописи? О каком бессмертии искусства можно говорить, когда получается, что в нашем, земном мире, в реальной Москве это самое искусство вполне себе смертно и сжигаемо?

В нашем мире — ключевое выражение. Ценителями искусства Мастера оказываются те, кто к этому миру не принадлежит. Повествователь (вспомним, в первых черновиках главы про Ершалаим назывались именно «Евангелие от Воланда»). И главный герой. И рукопись возникает и существует не в этом мире. В том мире.

И именно «там» рукописи не могут гореть. Все, что написано автором, — сожжено оно или нет, отрекся ты от этого или нет — существует по ту сторону, и вычеркнуть это не под силу ни огню, ни запретам. Здесь, как мне кажется, Булгаков на мистическом уровне пытается решить важнейший для любого писателя вопрос: «А если меня вообще никогда никто не прочтет? Для чего я писал то, чего никогда не коснется взгляд читателя? И если мое произведение никогда не будет издано, а будет... сожжено, или арестовано, или, скажем, навеки запрещено, заперто в архивах — то существует ли это произведение? И существую ли тогда я — писатель? Я в таком случае вообще писатель или что-то иное?»

А теперь вспомним о времени написания «Мастера и Маргариты». Тридцатые годы с изыманием рукописей, запретами на публикации и постановки произведений... Разве это не лучшее время, чтобы задаться такими вопросами?

И Булгаков дает ответ, наверное, не только себе, но и всем тем, чьи произведения так и не дошли до читателей. Рукописи не горят. Каждая строка твоего произведения уже продублирована по ту сторону. И все, что ты вымучил, выстрадал из себя, все твои труды не были напрасны. Ты писатель. И если тебя что-то по-настоящему захватило — не обращай внимания на литературные тренды, запреты и моду. Даже если ты сломаешься и отречешься от своей книги — она все равно останется. «Там».

Здесь можно добавить, что и высокое звание мастера дают герою те, кто прочитал роман (или их посланцы), — например, Левий Матвей. Так что даже несуществующее в реальном мире произведение решает судьбу своего творца. Тот, кто сумел увидеть евангельские события глазами Воланда, обретает покой. И это не христианский покой, но покой булгаковский! Само это понятие было у Булгакова чуть ли не любимым. Так что можно обоснованно предположить, что в финале мы видим нечто вроде мечты издерганного, больного писателя о том, чего хотелось бы ему самому: дом, друзья, которые не взволнуют, спокойное общество рядом с той, которую любит. И сколько бы ни говорилось о «вечном засаленном колпаке», который мастер предположительно будет натягивать, что это шутовской колпак, что это наказание одним днем и т.д., сам тон, с которым написаны строки о «слушай беззвучие», не оставляет сомнений. Это действительно покой, заслуженный мастером и его подругой.

Но почему не свет? И здесь является третья фраза, которую, казалось бы, все давно поняли в совершенстве: «Он не заслужил света, он заслужил покой». Но выяснилось, что и у этой фразы множество трактовок, местами крайне странных: здесь и измена Маргариты, и «блудное сожительство», и продажа души, и «тот, кто любит, должен разделить...». А между тем все очевидно, и это мы видим, когда именно мастеру предлагают отпустить искупившего свой грех Пилата. Припомним, какой грех, то есть какой порок, называет автор напрямик самым страшным. Не гордыню, не убийство, не блуд, но трусость — самый страшный порок в булгаковской религии. Именно этим грешит мастер, ломаясь и отрекаясь от своего детища — романа. И от своей сущности — писателя. Здесь вполне можно увидеть реализацию фразы «Господь не любит боязливых»: свет предназначен для тех, кто не отрекся, не отвернулся. Это Булгаков, который сам писал до последнего, считал, что отрекаться от своего призвания, от того, на что ты годен, автор не имеет права. Никаких скатываний в «был неправ, обманули, завлекли», никакой ненависти к своему творчеству. Автор — до конца автор, без права отступить и струсить. К слову, эту концепцию Булгаков воплотил в жизнь уже на смертном одре: последними словами писателя были — «Чтобы знали...». Елена Булгакова полагала, что речь шла как раз о рукописи «Мастера и Маргариты».

Можно было бы даже сказать, что тремя своими фразами Булгаков выводит своеобразную творческую формулу для автора. Писать в пустоту или не писать? Писать. Молить ли кого-то на земле или на небе о милости? Не молить. А если будет тяжко, совсем прижмут, станет страшно — можно бояться и отрекаться от сделанного? Нельзя.

Этакое «не верь, не бойся, не проси» от Михаила Афанасьевича...

Можно ли ограничиваться только такой трактовкой? Вряд ли, ведь даже у читателей этой статьи наверняка найдется с десяток правдоподобных теорий об этих фразах, и не только о них. Я лишь попыталась сместить акцент с мировоззрения критика — на мировоззрение автора и, собственно, текст романа. Но настоящие произведения всегда оказываются глубже и шире любых трактовок. От этого-то они так хороши и от этого-то зовут все вновь и вновь анализировать их — пусть даже это всего лишь три фразы.