Талант для ковбоя

Татьяна Лунная-Ким окончила Первую национальную школу телевидения и сценарные курсы Академии коммуникации WORDSHOP (мастерская Ю.Короткова). Студентка Высших литературных курсов Литературного института имени А.М. Горького. Режиссер монтажа театрально-музыкальных постановок, а также рекламных роликов для телеканала «Культура», сценарист. Публиковалась в журнале «Художественное слово». Автор книги для детей «Адыгэ Хабзэ для маленьких». Живет в г. Одинцово.
Глава 1
Миниатюрные боксерские перчатки, прикрепленные к зеркалу заднего вида, бешено раскачивались в разные стороны. «Газель» неслась по ухабам не хуже отечественных автокаров на ралли Париж — Дакар. В салоне Елена Дмитриевна пыталась усидеть на месте и не дать свалиться собранным по узелочкам вещам. «А впереди еще три дня и три ночи, и шашлычок под коньячок — вкусно очень», — орало во все горло радио. Миша почесал ухо и поморщился.
— Что, сынок? — тут же на его движения отреагировала мать.
— Мам, попроси сделать потише.
Елена Дмитриевна сразу же наклонилась вперед к водителю:
— Ди-и-им, сделай потише!
— Чё? Не слышу!
— Сделай, говорю, потише!
— Чё, сыночку не нравится? — Водитель, не сбавляя скорости, обернулся к женщине и криво улыбнулся, обнажая передние золотые фиксы. — Не барыня. Потерпит. — И выкрутил звук на максимум.
Миша недовольно посмотрел на мать: ничего не может добиться от мужчин.
— Мишаня, уже скоро приедем. — Женщина сделала попытку погладить по голове тринадцатилетнего сына-подростка. — И вправду, потерпи чуть-чуть.
Мишаня резко отдернул голову. Впереди показалась деревня.
В населенный пункт въезжали так же разухабисто, не сбавляя скорости, распугивая местных кур. Дважды на повороте попадались магазины музыкальных инструментов. А когда проезжали центр, в глаза бросились белоснежные колонны недавно отреставрированного Дома культуры. Афиша на доске объявлений приглашала всех желающих на конкурс пианистов. Ближе к дому на самой окраине деревни скорость пришлось сбросить: разбитая дорога обещала разнести подвеску автомобиля в пух и прах, если не включить мозги.
— Все, хозяйка, приехали. — «Газель» остановилась перед скромным одноэтажным дощатым зеленым домиком. — Давай выгружайся.
Елена Дмитриевна не без труда открыла дверь маршрутки и попыталась вытащить за собой огромный баул с вещами.
— Кореш, ты чего сидишь? — обратился водитель к подростку. — Матери подсоби!
Мишаня неохотно предпринял попытку помочь матери.
— Оставь, я сама. — Мать замахала на сына. — Ничего не трогай, иди лучше калитку открой. — Она протянула ему связку ключей. — И стой там.
Мальчик взял ключи и послушно поплелся открывать калитку их нового дома.
Димон закурил и презрительно сплюнул.
— Слушай, Елена, ну кого ты растишь? Не стыдно? Сама без мужика и из парня девку делаешь.
— Музыканта, Димочка, музыканта. Руки Мише берегу.
Елена Дмитриевна по узелку переносила вещи из машины к дому. Складывала перед калиткой. Димон, как и Миша, не торопился помогать женщине, которая, видимо, решила поработать за троих.
— Свихнулись вы все на этой музыке. Лавры Жигана покоя не дают?
Елена Дмитриевна сделала передышку, чтобы лишний раз полюбоваться сыном, который стоял со скучающим лицом и задумчиво отбивал пальцами какую-то мелодию по обшарпанному зеленому забору.
— А чем мы хуже? Тем более у Миши талант.
— Ну да, здесь все таланты. Видел, понаоткрывали магазинов. Если все пианины покупать начнут, кто работать будет?
— Найдутся, ты не переживай.
— Как скажешь. Все выгрузила? Мне еще обратно ехать.
Елена Дмитриевна внимательно осмотрела внутренности «Газели».
— Кажется, все.
— Тогда рассчитаемся?
Елена Дмитриевна достала из сумки полупустой кошелек. Отсчитала пять сотен.
— Как договаривались. — И протянула водителю. — И ты обещал ничего не говорить мужу.
— Могила! — Димон взял деньги и со словами «Не потоните тут, музыканты» последний раз презрительно сплюнул в сторону подростка и укатил. «А впереди еще три дня и три ночи...»
К дому и вправду местами было не пробраться: слякотно. Наверное, где-то прорвало трубу, вот и развезло. Но Елена по-быстрому отыскала рядом с домом доски и соорудила дорожку. Дверь долго не хотела открываться — видимо, дверной замок заржавел. Все время, пока мать суетилась, Миша оставался безучастным. Только два раза пересел с одного баула на другой, сравнивая их ветхое жилище с соседскими крепко срубленными хоромами. Их дом с тонкими, видавшими виды стенами в клубах пыли и опавших листьев отдавали за бесценок, и мать уцепилась за возможность сбежать от мужа-алкоголика и дать возможность сыну учиться в местной музыкальной школе.
Это была необычная деревня. Мировая знаменитость пианист Валера Цыганков, по прозвищу Жиган, родился и вырос именно здесь. Даже став известным человеком, Валера не забывал и не стыдился своей родины — отремонтировал в деревне Дом культуры, открыл и продолжал спонсировать музыкальную школу. Он же учредил ежегодный конкурс пианистов. Победители в качестве приза получали возможность учиться бесплатно в музыкальных школах столицы: им оплачивали проживание в общежитии и даже выдавали стипендию. Музыка для жителей деревни стала своеобразной путевкой, лотерейным билетом в лучшую жизнь, а конкурс — отправной точкой к покорению мира. «Если у Жигана получилось, то чем мы хуже?» — думали местные мамаши и натаскивали своих детей кто на аккордеоне да баяне, а кто на пианино или — в самых редких случаях — на скрипке.
У Миши интерес к музыке проснулся рано. В пять лет он вовсю уже играл на балалайке. Единственный доступный в их семье инструмент. Потом три года сосед учил его играть на баяне. Этот же сосед сказал, что «у Мишутки музыкальные способности» и «надо развивать». И рассказал про чудо-деревню, которая находилась в трех часах езды. После очередных мужниных побоев и запоя робкая в душе Елена Дмитриевна поняла: надо бежать. Стала искать незаметно от мужа жилье и когда нашла, то просто собрала какие могла вещи, взяла заём в местной конторе, забрала сына и уехала.
И вот теперь она ковыряется в замке, стараясь открыть дверь, а сын сидит сложа ручки и думает о том, какая жизнь его ждет впереди.
Наконец замок поддался, дверь с протяжным вздохом скрипнула, и мать с сыном смогли зайти в дом. Прошли по трескучим половицам прямо в комнату. Несмотря на ветхость, дом внутри был симпатичным, но требовал генеральной уборки. Повсюду валялись загнившие яблоки, паутина разрослась до размеров всемирной, грустили по углам пустые бутылки из-под водки, минимум мебели, драматично присыпанной слоями пыли. И все это скромное богатство освещалось природным софитом послеполуденного солнца. Оно светило через хорошо сохранившееся двухрамное окно и ярким пятном освещало центр комнаты.
— Здесь мы поставим пианино! Прямо в самом центре! — Елену охватила волна предвкушения, как будто она разглядела прекрасное будущее. Она стала тормошить сына. — Ты рад? Скажи, ты рад?
Слова про пианино вывели Мишу из задумчивости. Желая сделать маме приятное, он выдавил из себя:
— Рад. Конечно, я рад. Когда же его привезут? Ты точно на сегодня договорилась?
Елена посмотрела на часы:
— Должны уже быть.
В ту же секунду за окном раздался резкий и протяжный гудок.
— Мишаня, идем скорее, привезли!
Елена с сыном выбежали навстречу грузовику, из которого вальяжно вылезали водитель и его напарник, сорокалетний мужчина с недовольным, грубоватым лицом.
— Пьяно вам?
— Нам, нам! — радостно закричала Елена Дмитриевна и бросилась к кузову.
— Полегче, — осадил ее напарник, — наиграетесь еще!
Он сдвинул с кузова скобы и опустил бортик. Запрыгнул вовнутрь кузова. Миша от нетерпения заскочил следом, скорее заглянуть под покрывало, где стояло оно — гладкое, коричневое. Миша сдернул с инструмента покрывало. Не новое, со следами пользования, но такое долгожданное. Он нежно провел рукой по крышке, ощущая на поверхности легкие шероховатости, и внутри у него все задрожало от волнения.
— Мальчик, дома налюбуешься, думаешь, мы тут до вечера будем торчать? Посторонись.
Мужчина чуть ли не оттолкнул Мишу от инструмента, схватил покрывало за концы и завязал над крышкой внушительный узел. В кузов запрыгнул водитель, и вдвоем они начали спускать пианино на землю. Торжественной процессией понесли в дом. Миша шел следом, то и дело поправляя покрывало. Елена шла впереди, показывая, куда нести и ставить. Расплатилась. Денег оставалось совсем ничего. На день-два хватит, а потом надо будет что-то делать.
Наконец все посторонние ушли. Мать и сын остались одни. Солнце почти совсем спряталось за горизонтом. Елена вышла на кухню и вернулась с кособокой табуреткой. Сиденье было обито войлоком и пованивало кошачьей мочой.
— Сыграй, Мишань, сыграй.
Миша сел на краешек табуретки, поднял крышку, погладил клавиши, которые оказались не белыми, а слегка бежевыми, цвета пожившей слоновой кости, а черные, наоборот, выцвели и были белесоватыми. Он мягко взял пару аккордов, как будто еще не веря, что все получилось, что он получил то, что хотел. Жизнь дает ему шанс, теперь главное — постараться, мама рядом, она на все готова ради него, а уж он-то талант, он пробьется, он сможет. Миша улыбнулся и смелее заиграл самое любимое из того, что когда-то подобрал на слух. Он еще не знал, что играет «Марш» из балета Чайковского «Щелкунчик», пам-па-ра-рам-пам-пам-па-па. Солнце окончательно закатилось, в комнате стало темно. Елена, прислонившись к дверному косяку, не сводила глаз с сына. «Триста рублей, полгода кредита, Валентине вернуть, тете Маше вернуть, найти работу, развестись, работа, неужели это я его родила, Господи, только не подведи, только не подведи, Господи...» Пам-па-ра-рам-пам-па-па-па.
Глава 2
Миша проснулся ни свет ни заря. Рассвет только занимался. Солнце стояло на низком старте и нехотя набирало обороты. Как будто потягивалось перед тем, как вынырнуть в новый день. Миша оглядел свое новое пространство, где ему предстояло жить. Небольшая проходная комнатка между коридором и кухней. Места как раз достаточно, чтобы разместились диван, пианино и рабочий столик. Рядом совсем крохотная спаленка для матери. Сколько они здесь пробудут? Пройдут ли годы, или уже на следующий год он сможет... Дальше он запретил себе думать, побоялся сглазить. Нельзя сказать, что судьба не баловала его, но лучше не загадывать, не дразнить ее излишними ожиданиями. Он считал, лучше один раз попросить у судьбы верняк, крупный куш, чем размениваться по мелочам. Откуда он взял эту идею — бог ведает. Может, как многие одаренные дети, интуичил. А был ли он на самом деле одаренным ребенком? Он сам часто задумывался над этим. Вот и сейчас, перед тем как встать с дивана, который выделили ему в качестве кровати, он, вытянув вперед свои красивые и утонченные пальцы, снова задумался о своем предназначении. У него действительно были красивые руки. Длинные пальцы с мягкими, еще не натруженными долгой игрой костяшками. Тонкий мизинец, аккуратные лунки и блестящие ногти размером почти во всю верхнюю фалангу. Руки явно не трудовые, да и не созданные для тяжелого труда. Любуясь своими пальцами, он легким движением наиграл в воздухе невидимую и только ему одному слышимую мелодию. Глядя на пианино, полуприкрыв правый глаз, он провел кистью, как будто смахивая с глянцевой поверхности за ночь налетевшую пыль. Он должен обязательно, во что бы то ни стало вырваться отсюда. Эта обстановка явно не для него — живого, тонко чувствующего музыканта почти со стеклянной, легко ранимой душой. Он бы и дальше так лежал, витая в облаках и наигрывая пальцами мелодии по воздуху, но на кухне упала кастрюля и вернула своим неблагозвучием в реальный мир, который требовал к себе нестерпимо. Пора вставать.
Сунув ноги в ветхие тапочки, он поплелся на кухню, на ходу поднял крышку пианино и сыграл пару аккордов, оповещая мир, что главный человек в семье проснулся. Сейчас мать от звуков встрепенется и что-нибудь придумает, задаст ориентир, и жизнь перестанет расползаться, как лизун, в нечто пугающе бесформенное и снова соберется в пучок.
— Встал? А я вот уже вожусь, — показывая на ведро с водой и тряпками, встретила сына на кухне мать. — Есть хочешь?
Миша, как все дети и мужчины, заходя на кухню, задрал майку и почесал живот:
— Съел бы что-нибудь.
— Надо будет сходить за хлебом, сына.
Миша поморщился. Только не это.
— Я не знаю, где здесь хлебный.
— Так я тоже не знаю. — Елена Дмитриевна села на табуретку. Она выглядела озабоченной. — Миша, ты знаешь, я всю ночь думала. Нам надо серьезно поговорить.
— Ма, может, сначала чай хоть попьем?
— Да, да, конечно. Я сейчас. — Она бросилась ставить на плиту чайник. — Здесь тугая колонка, пока сам не зажигай. Еще пожар устроишь.
Миша сел за пустой стол и увидел, что есть совершенно нечего.
— Ладно. Схожу за хлебом.
— Ты мой сынуля. — Елена Дмитриевна бросилась целовать Мишу в макушку.
Он не сопротивлялся. Иногда ему приятна была мамина любовь и поддержка. А поддержка сейчас была нужна. Будучи по природе стеснительным, он ненавидел незнакомые места, незнакомых людей и выходить на улицу. Но иногда в нем просыпалась даже не совесть, а порыв «сделать одолжение», как он сам это про себя называл. Ему нравилось «делать одолжение» матери, как будто таким образом он платил ей за то, что она живет его жизнью. Видя себя большим музыкантом, он не хотел быть неблагодарным.
Глава 3
— Будешь проходить мимо соседей, может, зайдешь узнаешь, где продуктовый?
Миша поморщился, но угукнул. С неохотой натянул на себя вчерашнюю рубашку, пропахшую сигаретным дымом и «Газелью», и мятые брюки. Гардероб был скудным. Хорошо, что зима еще нескоро и пару месяцев можно протянуть. Напоследок еще раз погладив гладкие бока и зеркальные прожилки музыкального друга, Миша вышел во двор.
Оглянулся. Их дом был самым последним и самым сутулым на улице.
Ближайший соседский стоял метрах в пятидесяти. Это был добротный дом из сруба за высоким железным забором. «Наверняка во дворе злая собака, — подумал Миша. — Ненавижу собак». Миша робко постучал, но никто в ответ не выскочил и не бросился на него с лаем. Тогда он слегка осмелел и тронул дверь калитки. Она открылась. Просунув голову во двор, Миша крикнул:
— Есть кто дома? Дома есть кто?
И тут появились собаки. Бесшумно из-за дома выскочили два тигровых мастифа. В два прыжка они пересекли ухоженные, покрытые гравием дорожки и оказались прямо перед Мишей. От страха он лишился дара речи и возможности бежать. Ноги буквально приросли к земле.
— Фу, фу, я сказал! — Следом за мастифами из-за угла дома показался хозяин, мужчина средних лет, в трико и белой майке.
Легко поигрывая десятикилограммовой гирей, он направился к застывшему подростку.
— Ты чей? Что здесь забыл? Не слышу.
Мужчина подошел совсем близко:
— Ты немой? А-а. — По тому, как Миша не сводил с собак широко раскрытых глаз, хозяин догадался, что мальчик сильно напуган. — Не бойся, не укусят. Но ты тоже... Зачем вошел без стука? А ну, пошли отсюда!
Мужчина поставил на землю гирю, достал из кармана теннисный мячик и что есть силы кинул. Мастифы сорвались с места как два метеора и наперегонки бросились за трофеем.
— Ку-ку, очнись, они ушли. — Сосед потряс Мишу за плечо. — Что же ты такой трусливый? Хотя... мало кто бы не испугался... Ты чей?
Тормошение подействовало, Миша стал приходить в себя.
— Я ваш новый сосед. Иду за хлебом.
— А, видел вчера тут «Газель», так это вы приехали. А женщина с тобой была это кто? Мать?
— Да, это мама.
— Красивая она у тебя.
Миша сразу и не понял, о чем говорит сосед. Мать у него красивая? Вечно занятая — да, суетливая — да. Но чтоб красивая...
— Вы не подскажете, где здесь у вас продуктовый?
— А, да, за хлебом. Это тебе до конца улицы, а там повернешь налево и сразу увидишь. Почти с километр. А велик у тебя есть?
— Я так дойду.
— Хорошо. А что, мама сейчас одна?
— Да.
Сосед достал из кармана денег:
— Купи еще там колбасы. Для меня. Приноси все домой, я пойду мать твою навещу. Вдруг ей помощь какая нужна? Отец у тебя есть?
Миша на секунду задумался.
— Так что, есть отец?
— Не, нету. Спился.
— Понятно. Тем более пойду, по-соседски поздороваюсь.
Уже закрывая дверь, сосед, видимо что-то вспомнив, крикнул напоследок:
— В конце улицы иди аккуратней, там рядом коровник. Коров не сбей, ковбой!
Миша остался стоять на улице. В этом месте она была достаточно пустынна. Какая-то вялая жизнь начиналась метров через двести, которые нужно было пройти. Но у Миши после слов соседа окончательно пропали силы.
Еще больше, чем собак, он ненавидел и боялся коров. До жути, до икоты. Мычащая в лицо корова напоминала дракона из фильма ужасов. Однажды в детстве мама оставила на улице маленького Мишу на каких-то пару минут, и они стали роковыми. К мальчику, сидящему на корточках в дорожной пыли, сзади незаметно подошла корова и лизнула его. На всю жизнь запомнил Миша это слюнявое, шершавое, омерзительное прикосновение. Когда мама вернулась, она нашла сына лежащим в обмороке.
После этого деревенская жизнь стала кошмаром. Спасало только то, что поголовье рогатого скота на их прежнем месте жительства было незначительно. И если Миша видел, что неподалеку паслась ко... он просто обходил это место за километр. А тут выясняется, что целый коровник, главный коровник деревни, находится в конце его улицы, по которой ему придется каждый день ходить в школу и за хлебом! Миша стоял и не решался сделать шаг в сторону магазина. «Черт побери эту деревню!»
Наверное, он бы еще так долго стоял, но вдруг в его в голове заиграла музыка. Когда-то он услышал ее у соседей по телевизору, своего, несмотря на начало двадцать первого столетия, не было. Тогда под эту мелодию на сцене дружно и весело маршировали юные оловянные солдатики. И он сразу очаровался ею, запомнил, можно сказать, на всю жизнь. А потом, когда дорвался до древнего пианино в старом брошенном доме, подобрал ее на слух, и с тех пор она часто звучала у него в голове. Как призыв, как марш, как путеводная звезда. «Пам-пара-ра-рам-пам-пам-пам-па». В тот момент он еще понятия не имел про Петра Ильича Чайковского и «Щелкунчика». Миша был хоть и одарен музыкально, но о музыке не знал почти ничего.
Немного приободрившись, мальчик огляделся по сторонам, снова вспомнил о мечте вырваться отсюда и приказал себе: «Иди, иди, тряпка, трус!»
Оказалось, это совсем не страшно — просто иди вперед по пыльной проселочной дороге. Метров через двести улица, как и ожидалось, стала оживленнее. Из-за заборов, гогоча, выходили гуси, за ними, размахивая прутиками, бежали босоногие девчонки, топали, переговариваясь, бабы с ведрами, шатаясь, ковыляли мимо полупьяные мужики. Все были при деле, и мало кто обращал внимание на худенького паренька, торопливо семенившего по кромке дороги и глазевшего по сторонам. Иногда через открытые окна деревянных домов доносились чьи-то неумелые потуги сыграть пассаж. Миша морщился, но в душе радовался, что, может, окажется так, что и конкуренции здесь у него не будет и он с легкостью выиграет главный конкурс. От этой мысли он совсем повеселел и ускорил шаг. Он почти дошел до заветного поворота, когда его нагнал грузовик и засигналил прямо в спину. Миша от неожиданности бросился вперед и тут же увидел перед собой надвигающееся прямо на него стадо. Одновременно коров тридцать плотным клином надвигалось на Мишу и захватывало в плотное живое кольцо. Мычание, казалось, разорвет барабанные перепонки и бедное сердце не выдержит двести ударов в секунду. «Пампа-рара...» — Миша пробовал начать про себя проигрывать спасительную мелодию, но она не помогала. Не хватало решимости взять себя в руки. Мишу накрыло чувство паники, и он в ужасе, закрыв глаза, закричал:
— Мама!
На обочине дороги, пропуская стадо, стояли два подростка с велосипедами. Они с любопытством наблюдали за сценой с Мишей.
— Лёх, смотри, больной какой-то на голову. Чё он орет?
— Не слышишь, что ли, мамкину сиську зовет.
— Что вы ржёте? Мальца сейчас коровы потопчут. — Позади ребят оказался мужчина и дал одному из ребят подзатыльник. — А ну, расступись!
Он поднял с земли палку и, работая волнорезом, направился прямиком в глубину стада.
— А ну, пошли, пошли отсюда, рогатые!
— Те чё, жить надоело? Малахольный! Хватит орать. — Наконец мужик добрался до Миши и схватил его за рукав. — Стой теперь твердо, а то снесут и затопчут.
Всхлипывая, Миша ухватился за руку своего спасителя. Так они стояли вдвоем, пока стадо коров, подобно течению реки, не прошло сквозь них.
Зрелище закончилось. Все, кто наблюдал за происходящим, как будто вспомнили, куда шли, и возобновили движение. Мальчишки на велосипеде, подъехав к Мише поближе, сделали вокруг него пару кругов.
— Дядь Вась, круто ты!
Дядя Вася поднял с земли авоську и засунул ее Мише за ремень.
— Идти можешь? Куда ты шел? Рожа вся испачкалась. — Ладонью он вытер Мише слезы, оставляя на лице мальчика грязные разводы. Похлопал по плечу. — Считай, в рубашке родился, сучонок.
Глава 4
Первое, что он услышал, когда вернулся, — звуки музыки: кто-то играл на пианино. На ЕГО пианино. Забежав в гостиную, Миша увидел соседа, тот сидел за пианино и играл. Рядом стояла мать и внимательно слушала. Они не сразу обратили внимание, что Миша вернулся.
— Это что? Мама! Почему? Мое!
Миша подбежал к инструменту и закрыл крышку. Сосед едва успел убрать руки.
— Миша, как ты себя ведешь? — Елена Дмитриевна была в ужасе от поведения сына. Она никогда не видела его таким. — Что с тобой? Почему ты такой грязный? Где ты был?
— А-а, ковбой. — Сосед, наоборот, совсем не выглядел смущенным. — Твой инструмент?
— Мишань, а где хлеб?
— Мама, какой хлеб? Там были коровы! — закричал Миша.
Елена Дмитриевна растерялась еще больше.
— Миша, успокойся, как ты себя ведешь? Валера, Валерий Максимович, вы простите. Миша, да что же такое? — Елена Дмитриевна бросилась наконец к сыну. — Что с тобой? — Она стала тормошить его, разглядывать со всех сторон. — Смотри, тебе Валерий Максимович учебники по музыке принес. — Она схватила с пианино пару книг и стала их показывать сыну.
— Не трогай меня! — Миша, возможно, впервые почувствовал ярость. Еще детскую, но довольно жестокую. Ту, которую он часто наблюдал у отца, когда тот бросался с кулаками на мать. Он сам испугался этой злости и оттого стал еще грубее. — Не трогай меня! Предательница! Ненавижу тебя! — И выбежал вон из комнаты.
Он просидел за сараем, пока солнце не начало клониться к закату. Призывно замычали коровы, требуя к себе доярок на вечернюю дойку, громче стали голоса подвыпивших односельчан. Где-то даже заиграла гармонь, видимо приглашая отдохнуть деревенских от дневных забот, к звукам музыки присоединились звонкие женские голоса, хохочущие и напористые мужские.
Миша был растерян. Раньше стоило ему, обидевшись на мать, уйти из дома, как через десять минут она сломя голову носилась в поисках, расспрашивая всех соседей. Сейчас же прошло почти три часа, а входная дверь даже не скрипнула. В какой-то момент Миша даже забыл о собственной печали и захотел вернуться в дом. Но упрямый, привыкший к тому, что мать перед ним заискивает, он решил, что будет сидеть хоть всю ночь, но первым на мировую не пойдет. К голоду он был привыкший: когда отец был не в духе и гонялся за матерью, Миша часто отсиживался где-нибудь в сарае, напевая себе под нос, и обходился без еды и питья. Он мог сидеть так очень долго, постукивая пальцами по дощатой стене и слушая одному ему единственному слышимую мелодию. И он дождался. С появлением первой звезды на ночном небе дверь скрипнула, и в проеме показались две фигуры. Мать прощалась с соседом.
— И не слишком балуй его, Лена, ради него самого же.
Миша видел, как сосед наклонился и поцеловал Елене Дмитриевне руку.
— Вот увидишь, он скоро вернется. Негде здесь пропасть, поверь моему слову.
Сосед зашагал в сторону своего дома. Мать смотрела ему вслед и не торопилась уходить.
Когда вокруг все затихло и ненавистная фигура скрылась за своим забором, Миша вышел из укрытия. Увидев сына, мать вскинула руки к лицу, но не запричитала, как бывало раньше, а, наоборот, даже затолкала себе в рот подол фартука, лишь бы не сказать лишнего слова. Миша был окончательно сбит с толку. Прошел всего лишь день, а мать как будто подменили. Молча он прошел мимо матери и резко дернул плечом, когда она хотела его приобнять. Зашел в комнату и бросился на диван.
— Ты же голоден. Целый день не ел, — попробовала Елена Дмитриевна поговорить со спиной сына.
И конечно, не получила никакого ответа. Мать подошла к пианино и открыла крышку.
— Может, хочешь сыграть? — Она не смела даже прикоснуться к клавишам, только гипнотизировала их, чтобы хоть они заставили сына встать с дивана.
И кажется, подействовало. Миша повернулся к ней лицом. Не теряя времени, пока он еще не убежал в свой внутренний мир, Елена Дмитриевна присела перед сыном на корточки.
— Миша... — Еле удержалась, чтобы не погладить сына по голове, — Миша, нам надо поговорить. Валерий Максимович... он, оказывается, знаешь, не последний человек здесь, в деревне. И он мне обещал, что позвонит директору здесь в школе и тебя возьмут в шестой класс. Ты бы слышал, как он надо мной смеялся, что я, все бросив, приехала сюда без денег и знакомств. А я сама только сейчас подумала: как бы я тебя устраивала в школу, а? Вот мы с тобой авантюристы. — Она засмеялась, но осеклась. — Но ты знаешь, он поставил условия. Он позвонит, один раз тебе поможет, и всё. И мне запретил тебе во всем помогать. Он говорит, если я хочу, чтобы ты чего-нибудь добился в жизни, то ты должен сам прилагать усилия. А еще он даст мне работу, чтобы я смогла выплатить кредит. Я обещала ему слушаться. Мы пропадем без его помощи, слышишь? Миша, ты слышишь?
Миша продолжал лежать и слушать с отсутствующим взглядом, упиваясь горькими мыслями о том, как родная мать только что отказалась от него — а он так рассчитывал на ее помощь. Она сейчас плачет. Интересно, по кому и по чему она сейчас плачет. Ему вот плакать совсем не хочется. И даже марш в голове не звучит. В голове абсолютная тишина. Только, пожалуй, часы тикают. Откуда в доме взялись часы?
— Завтра к десяти часам ты пойдешь к Валерию Максимовичу, и он тебя подкинет до школы. — Мать вытерла слезы, а вместе с ними как будто стерла с лица прежнее выражение всегда любящей и заботливой матери.
Глава 5
В половине десятого Миша, одетый в самое лучшее, что нашлось в доме, — в белую рубашку и серые джинсы, стоял перед знакомой железной калиткой. Громко постучал. Через какое-то время услышал громкое сопение по ту сторону забора, и еще минут через десять ворота автоматически открылись, и появился сосед на темном «Чероки».
— Садись в машину! — через открытое окно прокричал сосед, останавливаясь. — Да вперед садись, я тебе не таксист.
Миша послушно сел на переднее сиденье.
— Пристегивайся.
Машина понеслась. Видимо, отсутствие асфальтированных дорог в деревне подзадоривало водителей ездить как бог на душу положит. Валерий Максимович беспечно вдавил педаль газа. А что до домашней птицы, которая мирно паслась на обочине, то это были ее проблемы. В деревне правила простые: не будь дурой и не попадешь ни под нож, ни под колеса.
— Как мать? — первое, что спросил Валерий Максимович.
— Нормально, — отвернувшись в окно, равнодушно ответил Миша.
Его куда больше интересовало, как его встретят новые одноклассники. А что мама? Мама она взрослая, не пропадет. Тем более у нее, похоже, и защитник нарисовался. Миша потрогал обивку двери.
— Ты ее вот что... не обижай. Нравится машина?
— Неплохая.
— «Неплохая»! Сто сорок лошадиных сил. Ты, наверное, ни на чем, кроме как на «Газели», не ездил. — Сосед прибавил газу. — Ничего, выучишься — купишь себе такую же, и матери заодно.
За таким ничего не значащим разговором доехали до школы. Пока ехали, Миша отмечал, как часто на дороге попадаются коровы, где какие магазины, снова мелькнул виденный прежде Дом культуры с афишей о конкурсе. Дорога заняла не больше десяти минут. Остановились прямо у ворот школы. Прибытие в школу на авто деревенским было в новинку, поэтому первый визит Миши в новую школу не остался незамеченным. Школьницы между собой переговаривались, стараясь угадать, кто же этот новый ученик, мальчишки же старались пройти равнодушно, не показывая виду.
— Ну, давай. С первым рабочим днем тебя, ковбой! — На худое плечо Миши легла крепкая мужская рука. — С директором я поговорил. Найдешь его на втором этаже. Скажи, от меня. Давай, я тебе тут помог, а дальше сам. Греби руками, шевели мозгами. Иди.
Валерий Максимович слегка подтолкнул Мишу из машины, как взрослая птица выталкивает едва оперившегося птенца из гнезда во взрослую жизнь.
Глава 6
В классе стоял привычный гул. Кто-то ведомый безудержной энергией подросткового возраста носился по партам, задевая всех, кого безнаказанно можно задеть. Девчонки взахлеб рассказывали друг другу последние новости, как будто расстались не вчера, а неделю назад. Кто-то остервенело тер доску сухой тряпкой, пытаясь избавиться от следов вчерашнего урока. Кто-то безуспешно пытался выспаться после бессонной ночи, проведенной за чтением.
Вдруг все резко притихли, и стало понятно, что в класс вошло лицо уважаемое. Но это был не учитель. Это был местный заводила, герой класса Лёха Гудинов. Он был племянником того самого Жигана, мировой знаменитости, которой гордилась вся деревня. Лёха тоже прекрасно играл на фортепиано, был музыкально одарен и имел все шансы пойти по стопам дяди. Внешне он был красивый парень, из тех, кому повезло и с ростом, и с лицом. Талант и красавчик в одном флаконе. И как часто это бывает, характер у мальчика был непростой, но влиять на его поведение уже мало кто мог.
Его вечной тенью и полной противоположностью был самый близкий друг Виталик. Мелкий, юркий и худощавый. Его дразнили «подпевалой», и не только за то, что пел в школьном хоре, но и за то, что во всем соглашался с другом.
— Видал новенького? — прямо с порога спросили одноклассники Лёху. Слухи по школе разлетаются мгновенно.
— Кто это на джипе приехал? Неужели не ты, Лёшенька? Как это возможно? — затрещали одноклассницы.
— Что за перец? Ты знаешь? — спросил Лёха у Виталика, как у своего оруженосца.
Последний только пожал плечами.
Прозвенел звонок.
В класс вошли трое. Учительница русского языка Лидия Владимировна, директор и Миша.
— Так, садитесь. Хочу вам представить нового ученика. — Директор сразу перешел к делу. — Михаил Козырев, ваш новый одноклассник. Прошу, как говорится, любить и жаловать.
— А чего сразу жаловать? — пискнул с последней парты Виталик.
— Сейчас тебя разжалуем. — Лёха дал Виталику подзатыльник. — Веди себя прилично при директоре.
— Ну, вы давайте тут сами, Лидия Владимировна. — Директор посчитал свою миссию выполненной и выказал желание побыстрее уйти, оставив дальнейшее знакомство на самих ребят и классного руководителя.
— Ну, может, Миша, ты расскажешь о себе? Откуда приехал? Где учился? — Лидия Владимировна прошла к своему рабочему столу, оставив Мишу стоять перед классом.
— На чем ты играешь? — спросила девочка с первой парты.
— На нервах, — не давая ответить новенькому, попытался пошутить Виталик.
— Не смешно.
— И шутки у тебя дурацкие.
— А это ты приехал на джипе? Откуда у тебя такая тачка?
На Мишу посыпался град вопросов от новых одноклассников, и он не знал, на что отвечать и что делать.
— Так, тихо! — Лидия Владимировна, видя растерянность мальчика, решила дать ему передышку. — Иди садись к Перепёлкиной.
Она показала на девочку за первой партой. Перепёлкина покраснела. Миша сделал вид, что не расслышал слова учителя, и направился к пустой парте в конце класса. Пока он шел, Виталик вдруг, толкнув Лёху, закричал:
— Слушай, это же тот парень, которого коровы чуть не затоптали вчера, помнишь? Дядя Вася его спас.
— Точно, — откликнулся Лёха, — точно он. А я смотрю, лицо знакомое. Вчерашняя доярка, значит.
Класс вместе с Лидией Владимировной взорвался смехом.
— Ну, добро пожаловать в класс, доярка. — Лёха самодовольно ухмыльнулся, и эта улыбка не обещала Мише ничего хорошего.
Глава 7
Первое занятие прошло более-менее гладко. Мишу ни о чем больше не спрашивали, и он сам не тянулся к общению. Периодически ловил косые взгляды, иногда Виталик строил ему рожи, как маленький. Лёха новенького игнорировал, посчитал пока достаточным, что наградил того прозвищем, от которого нелегко будет избавиться.
В классе было немного учеников, около пятнадцати. Почти вполовину меньше, чем когда Миша учился в старой школе. Почти все сидели по одному. Мише с задней парты было легко наблюдать за своими новыми одноклассниками. Кроме, Перепёлкиной, которая знала ответы на все вопросы, мало кто добровольно тянул руку, чтобы выйти к доске. Лёха хоть и не вызывался, но по его коротким репликам с места Миша понимал, кто у него здесь главный конкурент. Лёха был начитанный и пытался спорить с Лидией Владимировной по поводу прочитанного. Виталик, естественно, поддакивал своему Шерхану. Была еще пара подростков, на которых Миша обратил внимание: на второй парте сидели, по всей видимости, близнецы, Кузьма и Матфей Ерохины. Оба рыжие и конопатые. Еще была симпатичная и модно одетая девчонка Алла. Когда она отвечала, Лёха усиленно начинал сыпать остротами.
К концу урока Миша практически успокоился, решив, что он не хуже других и, когда окончательно освоится, окажется если не среди первых учеников, то не в конце точно. В старой школе главными предметами считались уроки русского языка и литературы, и если ты успевал по ним, то остальные как-то подтягивались или их подтягивали.
Но успокоился Миша рано. Главным предметом в этой школе были уроки музыки, которые спонсировались лично Жиганом. Предлагалось три инструмента на выбор — фортепиано, скрипка и флейта. Класс фортепиано вела вернувшаяся из Москвы Мария Викторовна Козлова. Поговаривали, что она была востребована в столице, но по семейным обстоятельствам вернулась в деревню, откуда была родом. Два раза уже ее ученики выигрывали конкурс и уезжали за лучшей жизнью.
В глаза Марию Викторовну хвалили, а за спиной говорили, что дети у нее выигрывают не просто так, а потому что у нее интрижка с братом Жигана, отцом Лёхи. Но отдать своих детей к ней на обучение все равно хотели многие.
Ее фаворитом и царем среди местных пианистов был Лёха. Это было заметно по тому, как он сел за фортепиано, не дожидаясь приглашения и даже звонка на урок, и по тому, как уверенно он играл, как легко бегали по клавишам его пальцы.
Миша не мог не оценить его музыкальность и артистичность; хоть он и не знал Лёхиного произведения, но понимал, что играет конкурент красиво, не придерешься. Он встал на пороге, засмотревшись и заслушавшись.
— Что стоишь, доярка? Класс не перепутал? — Лёха заметил Мишу в дверях.
— Хочешь сказать, тебе тоже сюда? Тебе, как доярке, пойдет рожок, — захихикал Виталик. — Может, пойдешь на флейту? Или на колокольчик?
Миша не успел ответить, сзади его подтолкнула в класс Мария Викторовна:
— У нас новенький?
Класс встал. Лёха продолжал сидеть на концертном стуле.
— Как тебя зовут? — обратилась учительница к Мише.
— Миша. Миша Козырев.
— Ты играешь?
— Немного.
— Хорошо, сядь за инструмент. Гудинов, иди на свое место.
Лёха нехотя встал, но, уходя, забрал с собой и стул:
— Это мой, если что.
Мария Викторовна пододвинула к Мише свой стул и встала рядом:
— Сыграй что хочешь.
Миша что-то прошептал себе под нос, втихую попробовал ногой педаль и заиграл то единственное, что хорошо знал. Сначала все слушали молча, но уже на второй минуте Лёха не выдержал и громко вынес вердикт:
— Мария Викторовна, он же фальшивит, доярка фальшивит, мимо нот играет.
Миша остановился.
— Достаточно. Да, Лёша, тебя не проведешь. Миша, а где ты учился?
Миша должен был признаться:
— Нигде.
— Как это нигде? А как ты к нам попал?
— Я учился сам... на баяне.
— Я же сказал, классом ошибся, Мария Викторовна!
— Виталик, сядь! Ты знаешь, — снова обращаясь к Мише, продолжала Мария Викторовна, — что ты сейчас играл? Откуда ты знаешь «Марш»? Ты знаешь, что это из балета «Щелкунчик»? Кто его автор?
— Не знаю, я подобрал на слух.
— То есть по нотам ты не читаешь?
— Нет.
— Недоделанный какой-то Щелкунчик, Мария Викторовна!
— И кто такой Чайковский, ты тоже не слышал?
— Нет. — Миша чувствовал, как резко теряет все накопленные с утра очки.
Он видел, как презрительно ухмыльнулись все в классе. Даже у Перепёлкиной глаза как будто стали шире и круглее от удивления. Только Мария Викторовна почему-то зажглась любопытством:
— Как интересно... И многое ты можешь подобрать на слух?
— Почти все. Все, что слышал.
Мария Викторовна аж потерла руки от предвкушения:
— Гудинов, давай за рояль со своим креслом. Сыграй что-нибудь несложное.
Миша встал и отошел в сторонку. По тому, как Лёха улыбнулся, похоже, он не собирался исполнять что-то «несложное» и заиграл Прокофьева «Танец рыцарей».
Мерной поступью тяжелой
вступили в зал
рыцари.
Вражда двух кланов
на острие клинков
тревожной музыкой звучит
Средневековья.
Вбивается пунктиром
ритм фанфарный[1].
На втором произведении Мария Викторовна его остановила:
— Достаточно. И что? Сможешь?
Миша каким-то шестым чувством понял: именно сейчас, в эту самую секунду, решается его судьба в этой школе, в этой деревне. Его будущее сейчас целиком зависело от него самого — как он схватит судьбу за рога и в какую повернет сторону.
Прежде чем заиграть, он несколько раз повторил в голове услышанное. Не касаясь клавиш, пробежался над ними пальцами, напевая себе под нос. Он даже не представлял, что со стороны выглядит неким факиром, который кончиками пальцев совершает в воздухе магические пассы, от которых должны ожить звуки. Судьбоносность момента передалась всем. Все замерли в ожидании, случится ли чудо или все-таки нет. Гений перед ними или нет.
Миша заиграл.
И чуда не произошло.
Напряженное ожидание класса сменилось громким вздохом разочарования. Громче всех выдохнул Лёха:
— А сказал «могу всё». Неуч.
— Гудинов, ты не прав. — Мария Викторовна заступилась за новенького. — Для первого раза, с нуля, только на слух...
Миша сидел прибитый позором. Мария Викторовна похлопала его по плечу.
— Это было потрясающе, — сказала она. — Никогда не видела среди учеников ничего подобного.
— Зачем вы это говорите? — Лёха внезапно проявил горячность. — Он же ужасно играл, вы что, не слышали? И далеко от того, что у меня было.
— Хорошо, давай тогда попробуем наоборот, — предложила Мария Викторовна. — Пусть Миша что-нибудь сыграет, а ты повтори.
— Да запросто! — Лёха встал в позу.
— Миша, давай, сыграй что-нибудь.
— Сыграй! — Внезапно Виталик забылся, против кого выступает, и тут же огреб за свою неосмотрительность.
— Ты кому говоришь? — Лёха дал Виталику подзатыльник.
— Так интересно же, все равно ты лучший, — вернулся Виталик в образ преданного оруженосца.
— Я не знаю, что сыграть. — Миша, опустив голову, пошел на попятную.
— Хорошо. — Мария Викторовна не стала настаивать. Видимо, понимала, что еще не пришло время для свержения признанных лидеров.
В конце занятия она поймала выходившего последним Мишу за рукав:
— Миша, извини, я не стала говорить это при всем классе, чтобы никого не настраивать против тебя, но то, что я услышала... Это действительно потрясающе. Да, ты играешь неверно. Но... как-то своеобразно. Как будто, я бы сказала, импровизируешь. Ты понимаешь, о чем я? — Она заметила, что мальчик смотрит на нее недоуменно.
— Если честно, не совсем.
— Чтобы так играть, надо знать материал и на его основе вносить свое. А ты импровизируешь, материала не зная. Я не могу утверждать, но как будто ты перепридумываешь музыку на лету. Хотя я могу ошибаться, — тут же себя поправила Мария Викторовна. — Не буду спешить с выводами, в любом случае тебе надо заниматься. Очень много. Я помогу тебе освоить нотную грамоту, догнать остальных. И может, даже... — Мария Викторовна хитро улыбнулась. — И может, даже кого-то обогнать. Ну, иди.
Она наконец-то отпустила Мишу и поспешила в учительскую рассказать о своей находке. Миша пошел на следующий урок. И никто из них не заметил свидетелей их разговора.
— Это кого они имели в виду обогнать? Тебя, что ли? — Виталик по привычке решил пошутить, но сразу осекся, увидев бледное от злости лицо друга.
— Значит, обогнать...
Виталик никогда не видел Лёху таким злым, а видел он многое, за его отцом не раз приезжала скорая, спасая от белой горячки.
— Хорошо, посмотрим, чья возьмет. Что смотришь? Пойдем, предатель!
Виталик в очередной раз получил от друга оплеуху.
Глава 8
Миша мог бы себя поздравить. Он все-таки сумел завоевать расположение учительницы музыки. До сих пор в его сердце эхом звучали ее слова «это было потрясающе». И с какой интонацией это было сказано! В голосе Марии Викторовны, как уловил тонкий слух Миши, слышалось... восхищение. На этот счет он не мог ошибаться. Она была им очарована. И это было главное. А Лёха... Он как коровы, которых стоит опасаться, не задирать и обходить стороной.
Дома Мишу ждала записка от матери. Она поздравляла сына с первым учебным днем и сообщала, что вернется поздно. «Ложись спать, если будет совсем поздно. Целую. Мама». Миша сел за фортепиано и попытался наиграть мелодию, которую услышал в классе. Было уже совсем темно, только в их покосившейся избе горел свет, из окна навстречу припозднившейся Елене Дмитриевне скользили в танце рыцари.
Вражда двух кланов...
Бал начался,
в котором Ромео узнал
свою Джульетту.
Так она и застала сына — играющего хоть и небезупречно, но так, как слышал музыку только он.
Глава 9
Перед тем как начался урок, Мария Викторовна зашла в класс и положила перед Мишей стопку книг.
— Здесь тебе на первое время. Будем гранить твой талант, — сказала она с большим вдохновением.
Мысль, что она, возможно, нашла своего ученика-гения, будоражила. Видимо, это мечта каждого преподавателя, и Мария Викторовна не стала исключением.
— Первый раз в первый класс, — не забыл пошутить Виталик.
— Если в первый, то придется тебе скакать в последующие галопом, Миша, потому что... — Мария Викторовна встала перед всем классом. — Потому что, ребята, начинаются отборочные туры. Да, вот так незаметно они и подкрались.
— Что будут отбирать? — Виталик был в своем репертуаре.
— Не что, а кого. Будут отбирать для участия в конкурсе. За эти годы конкурс стал популярным, и желающих участвовать слишком много. Поэтому организаторы приняли решение, что сначала проведут два отборочных тура. А финалисты уже добро пожаловать на сам конкурс. Поэтому готовиться начинаем уже с сегодняшнего дня. Подумайте над репертуаром.
— А что нужно?
— А как долго?
— А можно отрывок?
— А участвовать могут все?
Марию Викторовну закидали вопросами.
— Берите то, в чем уверены. Что играете лучше всего. Не советую брать новое, можете не успеть выучить. Если нужна моя помощь, то приходите ко мне, будем вместе выбирать. Кто уже определился? Лёша, ты можешь взять все, что хочешь. Миша, дома посмотри то, что я тебе дала. Может, успеешь что-то выучить. Давайте дома вы хорошенько подумаете, а пока кто хочет нам что-нибудь сыграть в качестве разминки?
Глава 10
Дома уже привычно никого не было. Остывшие блинчики только говорили о том, что мама забегала в обед, чтобы приготовить еду на вечер и снова убежать на работу до позднего вечера. Чем она занималась, Миша так и не понял, да и не было особого желания вникать. С момента переезда у них было не так много времени на совместные посиделки, они виделись урывками. Раньше Елена Дмитриевна была домохозяйкой, была прикована к дому, к сыну, к мужу. Новая жизнь дала шанс не только Мише расширить горизонты, но, похоже, и женщине, которая не меньше, чем Миша, познавала новый мир, новых людей. Внезапно оказалось, что, кроме таланта Миши, на котором раньше было сосредоточено все материнское внимание, есть еще жизнь, которая раньше была недоступна. Но, кроме радости новизны, были и долги, которые надо было отдавать. Так что с утра до вечера Елена Дмитриевна была охвачена заботами, и Миша впервые оказался предоставлен самому себе, без навязчивой опеки матери и придирчивого глаза отца. И ему это начинало нравиться — что он один в пустом доме, куда не доносились деревенские звуки, где не было раздражающей школьной и людской суеты, которая к концу дня выматывала, никто не приставал с расспросами о делах, и он в кои веки был предоставлен самому себе. У него появилась возможность целиком погружаться в учебу, в изучение нотной грамоты.
На дополнительных занятиях с Марией Викторовной он слушал рассказы о великих композиторах, и ему не терпелось поскорей разобраться и начать играть то, что они написали. Моцарт, Чайковский, Вивальди. Миша чуть ли не покрывался сыпью от нетерпения — так сильно ему хотелось сыграть уже наутро весь мировой репертуар. Мария Викторовна находила весьма успешными его достижения и скорость поглощения материала. У него оказалась действительно на редкость цепкая музыкальная память. Ее вдохновение и вера в него как в музыканта окрыляла и его. Он еще сильнее влюблялся в музыку и еще сильнее верил в свой талант и светлое будущее, которое не за горами. Вера и страсть оказались спасением, скрашивали его ежедневные школьные будни, стали его защитой от постоянных нападок Лёхи с Виталиком и лелеяли чувство избранности.
Погружаясь в мелодию, он уносился в будущее. Весь огромный мир, который он еще толком не знал, в музыке становился осязаем. Надо только играть. Вот этими руками он пробьет себе дорогу, он сможет...
Блинчики оставались нетронутыми. Мать, приходя поздно, часто заставала сына спящим в одежде. Выпавшие из рук ноты говорили сами за себя. Чтобы не разбудить, она не трогала сына, только стояла в темноте и часто плакала.
Связанные одной нитью, мать и сын несли каждый свою ношу. Она — чтобы обеспечить ему тыл, а он — маленький бравый оловянный солдатик на передовой. И хотя Валера, с которым она как-то быстро сблизилась, часто напоминал ей, что ее сын уже мужчина, она все еще видела в тонкой кости шейных позвонков, ключиц и запястья, каким беззащитным может быть ее Мишастик. И плакала, чувствуя, что не может более защитить его, не может пройти его путь вместо него, что не оказывает ему поддержки. И как душит безденежье, и как хочется еще и для себя хоть самую малую капельку женского счастья, которое, как оказалось, может быть таким упоительным и всеохватывающим, не меньше, чем материнская любовь.
— Как твои успехи? Можно уже спрашивать?
Это было одно из редких утр, когда мать и сын завтракали вместе.
— Продвигается.
— Сыграешь что-нибудь?
— Ма, не успею.
— Хорошо, хорошо. А то давно не слышала. Соскучилась.
— Слушай, мам, тут такое дело... У нас скоро будет отборочный тур. И для выступления нужен костюм. Пиджак. Есть у меня такой?
Елена Дмитриевна побежала к неразобранным узлам, стала что-то доставать. По тому, как торопливо она это делала, стало почему-то понятно, что костюма нет, неоткуда ему взяться. А то, что она в конце концов принесла, оказалось безнадежно мало. Досадное недоразумение.
— Ты не переживай, Мишань, иди в школу, я что-нибудь придумаю. Попрошу Валеру. Может, у него найдется.
У него действительно нашлось. Достал откуда-то давно не ношенный пиджак, коричневый в светлую клетку. Если где-то и были следы носки, то незаметные, и в целом это был прекрасный пиджак, просто на несколько размеров больше, чем Мишин.
— Главное, нашли, а ушить... — уверенно сказала Елена Дмитриевна, слабо справляющаяся даже с простой штопкой. Руки у нее были к шитью непривычными. — Может, попрошу кого-нибудь. Ты, главное, репетируй.
Глава 11
А репетиции шли своим ходом. Мария Викторовна с головой ушла в обучение Миши, поверив, что может сделать из него нового Жигана. Пришлось даже отменить занятия с Лёхой Гудиновым.
— Алексей, ты же понимаешь. Репертуар ты себе уже выбрал, я тебе мало для чего нужна, — объясняла она своему бывшему фавориту. — Достаточно, что я буду слушать тебя пару раз в неделю, отмечать, как ты продвигаешься. А Мишу надо подтягивать. Ежедневно. И потом... Сколько раз я тебе говорила: для профессионала нужен конкурент. Я тебя им обеспечу. Или ты хочешь легкой победы?
— Вы серьезно? Он еще ни разу не сыграл правильно.
— Дело техники. Он быстро схватывает.
— Вы еще скажите, что я ему должен помогать!
— А ты хотел бы?
— Пусть не рассчитывает на победу.
— Я им отомщу, обоим, — делился своими мыслями Лёха с верным оруженосцем.
— Это как?
— Пока не знаю. Но отомщу. Ты со мной, Виталь?
— Конечно, обожаю смотреть, как корабль идет на дно.
— Миша, я боюсь, что практики у тебя все-таки было недостаточно. — Мария Викторовна пыталась найти верные слова. — Даже то, что ты за неделю выучил ноты, — этого недостаточно. У тебя феноменальная музыкальная память, но это все не то, если пальцы не музицируют. Ты и сам это чувствуешь.
Миша разглядывал свои непослушные пальцы.
— У тебя есть месяц, чтобы максимально натренироваться. Но это практика день и ночь, ты понимаешь? — настойчиво продолжала Мария Викторовна.
Миша не находил, что ответить, оставалось только проникаться одержимостью учительницы и самому от этого становиться одержимым. Он не знал, что Мария Викторовна каждый день в учительской рассказывает о Мише как о феномене. И доказывает всем, что чудо возможно. Самородок пробьется, ему надо только немного помочь, поддержать в самом начале, а потом он засияет всеми гранями.
Директор не разделял фанатизма учительницы, у Миши страдали остальные предметы, но, так как конкурс не вечен, он временно смирился. «Не должно страдать общее развитие, я против однобокости, — в конце концов резюмировал директор. — У вас есть время только до первого отборочного. Если Миша дальше не пройдет, перейдет на общее образование». Мария Викторовна поставила на Мишу, как на элитную лошадку, и очень боялась, что она не придет первой. Она сама не заметила, в какой момент целиком отдалась своей мечте сделать из Миши великого пианиста, о котором узнает весь мир. Возможно, она хотела таким образом и о себе оставить след в истории, она не задумывалась так глубоко об этом, а просто отдалась тому, что предложила ей жизнь в этом захолустье.
Глава 12
— Ты знаешь, я, похоже, нашла, что тебе играть на отборочном. — Мария Викторовна раскрыла перед Мишей ноты. — «Лесной царь» Шуберта. Это баллада, полная драматизма. Представь себе ночь, сумерки. Старый отец спасает своего ребенка от лесного демона.
Мария Викторовна села за инструмент и наиграла триоли.
— Эта безостановочная октавная дробь — подражание топоту коня. Слышишь? Да и вообще все произведение полно драматизма. Я думаю, это впечатлит жюри. Главное, поработай с правой рукой. Тебе не придется много учить, главное, техника. Будешь работать над техникой.
Миша попробовал наиграть.
— Чувствуешь? Быстро устает рука?
— Да, — неохотно согласился Миша, потряхивая кистями.
— Ничего страшного. Это потому что зажимаешь и напрягаешься. — Она протянула Мише два карандаша. — Давай как я тебя учила пораскатывай. Хорошо снимает напряжение.
Миша взял карандаши, зажал подушечками указательного и большого пальца и закрутил их вокруг оси, вперед-назад.
— Ничего, поскачет у тебя еще лошадка.
— Поскачет еще лошадка, — передразнил учительницу Лёха, подслушивающий за дверью.
— Алексей, а ты что здесь делаешь? — В коридоре показался директор школы, и Лёху как ветром сдуло.
Директор вошел в класс:
— Это и есть наше юное дарование?
Мария Викторовна встала, Миша остался сидеть, продолжая крутить карандаши.
— Да. Разучиваем Шуберта.
— Может, покажешь, что уже выучили?
— Миша, сыграй для Павла Андреевича.
Миша заиграл, как мог стараясь.
— М-да... — Директор выглядел разочарованным. — Значит, правду говорят. Вам не кажется, Мария Викторовна, что дурью занимаетесь? Вбили себе в голову...
— Кто говорит?
— Неважно. Лучший ученик слоняется без дела, караулит дверь. А вы? Зачем вам это надо? Подрываете авторитет школы.
— Но, Павел Андреевич, я же вам говорила. Дайте нам еще немного времени. Мы справимся. Правда, Миша?
— Нет у вас времени! Конкурс на носу. На меня давят уважаемые люди. Забыли, кто дядя у Гудинова? Родители жалуются, что мальчик остался без преподавателя.
— Хорошо, я буду заниматься с обоими.
— Даю неделю. Через неделю снова послушаю. Если прогресса не будет, кандидатуру Миши снимем. Не обессудь, парень.
Директор похлопал Мишу по плечу и удалился.
— Ты понял, что все очень серьезно? — Мария Викторовна сидела напротив Миши и заглядывала ему в глаза. — Мы не имеем права облажаться. Прости, провалиться. — Учительница положила свою руку на руку Миши. — Я в тебя верю. Не подведи меня.
— А что это вы тут делаете? — В класс внезапно зашел Лёха. — Виталь, смотри, что делается.
Мария Викторовна резко встала:
— Гудинов, это ты что здесь делаешь?
— А я все видел. Мы с Виталиком всё видели.
— Что вы видели?
— А ничего, потом всё узнаете. Давай, доярка, дуй отсюда. — Лёха навис над Мишей. — Занято тут.
Мише пришлось уступить. Не вступать же с ним в драку. Лёха уселся за инструмент:
— Меня Павел Андреич послал, сказал, что вы будете со мной снова заниматься. Я решил, буду играть «Трансцендентные этюды».
— Хорошо. Давай сыграй. Послушаем.
Несмотря на свой мерзкий характер, Лёха играл не без чувства. Красиво, уверенно. Пятикрылой бабочкой порхали его руки от левого края фортепиано к правому. Миша заслушался игрой соперника.
— Что стоишь, доярка? Учись. «Трансцендентные этюды». Ты и слов таких, наверное, не знаешь. Неуч.
— Ты давай топай лучше отсюда, — прошептал Виталик Мише на ухо, — не занимай партер. Без тебя тут тесно.
Глава 13
Вместо того чтобы идти домой и разучивать балладу, Миша, ведомый каким-то странным чувством, пошел на конный завод — посмотреть на лошадок. Топот копыт, услышанный в произведении Шуберта, не давал покоя. Мише почему-то казалось, если он увидит реальные скачки, то поймет замысел композитора. А там и сыграет. Должен же быть способ обскакать Лёху. То, что музыка могла рассказывать звуками о природных явлениях, для Миши было полным откровением, от которого он не мог отойти. Но слышать — одно, а как все это передать? Возможно ли за неделю натренировать пальцы так, чтобы они порхали над клавишами, вернее, неслись галопом, как конь у Шуберта? Миша подвигал конечностями. Руки быстро уставали. Напрягались от неуверенности.
На конюшне было тихо, ни одной лошадки не паслось рядом.
— Тебе что надо? — спросил у мальчика подвыпивший мужик, похожий на сторожа.
— На лошадей пришел посмотреть.
— Ты придурок? Тебе тут что, цирк? Работают лошади. В поле все.
— Мне бы посмотреть, как лошади бегают.
— Реально малахольный. Иди отсюда. На лошадей он пришел посмотреть! Почему посторонние здесь? — Мужик замахал на Мишу.
И тому пришлось ретироваться. Уже уходя, он заметил, как сторож направился в сторону стойла.
Убедившись, что вокруг никого нет, Миша незаметно пошел следом за мужиком. Тот действительно вошел в стойло, к одинокой пегой лошадке, которую Миша сначала даже принял за худую корову — такой странный был у нее окрас.
— Ну что, Пистолет, стоишь горюешь? — Мужик полез с ласками к животному. — А давай мы с тобой погуляем. Все про нас забыли. — Он накинул на лошадь уздечку и седло и вывел на задний двор, который был кое-как оборудован для езды. — Эх, где мои семнадцать лет?
Мужик влез в седло и начал неторопливо нарезать круги. Лошадь шла спокойно — видно, была приучена к наездникам. Миша осмелел и вылез из укрытия. Всадник его заметил:
— Ты все еще здесь, придурошный? Я же сказал... Эх... — Мужик с досадой махнул рукой. — Ну, смотри, коли пришел. — Пьяная удаль, видимо, ударила мужику в голову. Он подтянулся, натянул поводья и ударил лошадь в бока. — Давай, Пистолет, покажи, на что способен!
Но не так-то легко зажечь пожилого коня. Пистолет упирался и не торопился переходить в галоп. Дядьку это лошадиное упрямство заводило похлеще любой нагайки.
— Ах, ты так! Решил тягаться со мной. Я тебе покажу, старый хрыч. Кобыла стоеросовая. Забыл, кто здесь хозяин. Все, видать, забыли, списали, в расход пустили, сволочи! — И так пришпорил коня, что Пистолет помчался как бешеный.
Миша в ужасе следил за тем, как лошадь несется по кругу, вглядывался в ее стремительно бегущие все еще стройные и мускулистые черно-белые ноги, в вытянутую, напряженную шею. Вслушивался в глухие удары копыт о сухие опилки. В голове как будто издалека зазвучали триоли Шуберта.
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой[2].
Лесной царь пустился в погоню. Миша прикрыл глаза, прислушиваясь к нарастающим звукам, зашевелил легонько пальцами и не заметил, в какой момент конь взбрыкнул и скинул седока. Раздался только крик: «Шельма!»
Когда Миша открыл глаза, он увидел только, как пьяный наездник безвольным мешком болтается под ногами сдуревшей лошади. Она не смогла вовремя остановиться и волокла за собой то, что только что было живым человеком. А когда все-таки остановилась, Миша, как под гипнозом, не сводил глаз с белых пятен, которые были белками немигающих глаз на побитом копытами лице сторожа.
Увиденная трагедия потрясла Мишу так, как ничто ранее. И когда он прибежал домой, то сразу бросился к пианино и стал исступленно стучать по клавишам, лишь бы только заглушить в себе увиденное, прогнать из себя весь этот ужас громкими хаотичными звуками. И, сам того не замечая, вдруг заиграл Шуберта, быстро, стремительно, в такт бешеному сердечному ритму. Он никогда не думал, что может играть так быстро и с такой силой. Эмоции накрывали с головой так, что последние аккорды он сыграл так, словно хотел проломить клавишами инструмент.
Последние два аккорда, как выпущенные орудием два снаряда, сотрясли воздух, и все стихло. Руки дрожали. Дрожало все внутри. «Это и есть музыка? Значит, вот ты какая?» Миша смотрел перед собой, смутно догадываясь, что, видимо, в этот момент навсегда и бесповоротно отравился музыкой, потому что таких сильных эмоций он не испытывал никогда. Они одновременно и пугали, и были такими приятными, как будто внутри, в районе живота, жили живые реснички и теперь они дрожали от удовольствия. Чувства, которые делали его живым и... всемогущим. «Я все могу! Я все смогу!» — это было непривычное и невероятное ощущение для подростка.
На следующие занятия Миша шел уже перерожденным. Глубоко внутри он чувствовал себя героем. Когда в деревне заговорили о трагедии на конном заводе, он ни словом не обмолвился, что был тому свидетель. Тайна как будто возвышала его над одноклассниками. Он в какой-то момент даже позволил себе смотреть на Лёху свысока. Тому оставалось лишь гадать о резкой перемене «доярки». Мария Викторовна тоже отметила, насколько совершеннее стала техника игры у Миши, и радовалась в душе, что все-таки была права, ее ученик неординарная личность. А после повторного прослушивания у директора, когда тот в восхищении лишь молча развел руками, вера Марии Викторовны в Мишу взвилась до небес. Как будто они уже выиграли все конкурсы. Их охватила эйфория. До первого отборочного тура оставалась пара дней.
Глава 14
— Как, ты забыла про пиджак?! — кричал Миша на мать. — Ты совсем забыла про меня! У меня завтра отборочный тур!
Миша тряс пиджаком, который все время лежал на одном и том же месте с тех пор, как попал в дом. Это было немыслимо, и в это было трудно поверить. Елена Дмитриевна не могла подобрать слов. На нее, видимо, напало какое-то затмение.
— Я действительно, Мишенька... Не кричи так. Забегалась, сейчас все сделаю.
Часы показывали половину двенадцатого ночи. Куда сейчас бежать за помощью?
Миша рыдал от бессилия, от обиды, что все это время, пока он как проклятый репетировал, мать его поддерживала только оладьями да супами.
Она и сама не знала, как еще ему помочь. На ласки он грубил, отпихивал материнскую руку, желающую приголубить. Она научилась ходить на цыпочках, быть незаметной. Приходила и уходила, пока он спал, и была уверена, что этим помогает сыну. А теперь он обвиняет ее в равнодушии. Как же это несправедливо! Но она была готова ради сына на все и терпела любые его слова, даже если они были так обидно несправедливы. Но как же она могла забыть про этот пиджак! Так сильно переживала внутри, что совсем забыла, что творится снаружи.
— Мишенька, ложись спать, тебе надо выспаться к завтрашнему дню! Я все сделаю. Хороший мой, я же тебя никогда не подводила, ну...
Еле-еле ей удалось его успокоить. Совсем обессиленный, он лег спать. А Елена Дмитриевна, собрав все, что нашлось в доме из инструментов для шитья, села колдовать над пиджаком, совсем не имея к этому никаких способностей.
Можно было отдать в ателье, но сейчас уже поздно, да и ателье — это снова деньги. Где взять деньги на всё? Она запретила себе плакать. Разложив на полу спальни пиджак, она гадала, с какой же стороны приступить, и не нашла ничего лучше, чем распороть рукава, затем по контуру отрезала сантиметров десять, подобрала края плеч и на двойную нитку вернула рукава на место. А по талии просто собрала пару сантиметров с внутренней стороны и прошлась неровными длинными стежками. Визуально пиджак стал меньше, но деформировался. И что бы она ни делала для улучшения ситуации, пиджак кособочился все больше. Она провозилась так до рассвета, пока петухи не оповестили деревню о начале нового дня. Мишу пришлось будить, он спал невероятно глубоко, подергивая во сне пальцами. «Даже во сне играет, — с нежностью подумала мать о сыне. — Боже, дай ему на сегодня сил». Она зарылась лицом в пиджак, который слегка отдавал запахом Валеры.
— Миша, Мишаня, вставай, — потрясла Елена Дмитриевна сына. — Опоздаешь...
Пару секунд Миша смотрел на мать затуманенным от сна взглядом, но, как только проснулось сознание, он, уже вскакивая, первым делом спросил:
— Где пиджак?
Мать протянула ему ушитую за ночь поделку. Миша тут же накинул ее на голые плечи и побежал рассматривать себя в зеркало.
«Это надо просто пережить, на это просто надо закрыть глаза, главное — мастерство, одежда неважна... неважна», — пытался убедить себя Миша, глядя на скомороха в зеркале. Пиджак сидел криво, как покосившаяся избушка, терзаемая ветрами и временем. Кривые плечи, разной длины рукава, ушитая неравномерно талия.
— Если надеть рубашку, будет не так страшно, — уверенно сказала Елена Дмитриевна, — это ты на голое тело — поэтому. Худенький. И брюки надень. Ой, что же я! Я же тебе еще галстук выпросила. — И она побежала за галстуком.
Миша без всякой надежды начал переодеваться.
— Ну вот, уже лучше. — Мать потрепала сына по волосам. — Беги чаю выпей, я тебе бутерброды сделала. — Это даже сейчас модно, — продолжала она трещать за столом, — широкие плечи. А ты закатай еще рукава — и вообще пижон. Давай я тебе лаком волосы побрызгаю. Ну вот! Совсем стиляга.
Миша не стал перед выходом на себя смотреть: лучше уже не будет. Переживания за внешний вид уступили переживаниям за само выступление. Времени пробежаться по клавишам уже не оставалось. Мать что-то говорила не замолкая. А он все пытался услышать музыку, которую предстояло играть. Она ускользала, как воздушный шарик, который необходимо было поймать за ниточку и крепко привязать к себе. Топот, топот, главное, топот копыт и мертвое лицо сторожа, которое невозможно забыть. И плач ребенка, так похожий на его собственный, когда от обиды хочется разбить себе лоб. Миша напоследок перед выходом схватил карандаш, крутанул в пальцах и выбежал из дома, забыв о матери, как будто ее никогда не существовало.
Глава 15
Миша давно нашел тропинку до школы в обход, по которой не ходили коровы и мало кто ходил из деревенских. Тропинка наполовину заросла борщевиком и местами крапивой, кое-где приходилось идти напролом, расчищая себе дорогу из зарослей. Но это было лучше, чем сталкиваться и каждый раз робеть перед стадом жвачных. И на этой тропинке маловероятно встретить кого-либо из одноклассников. Еще неизвестно, кто хуже. Миша бежал, подгоняемый страхом опоздать, и не заметил, как рукав зацепился за ветку какого-то особенно цепкого растения и у пиджака в районе плеча разошелся шов. Нитки громко треснули. Мало ему было испытаний в виде злых одноклассников, матери-предательницы, смерти сторожа, ежедневной игры до онемения в пальцах по пять, а то и по восемь часов без перерыва. Теперь еще это. Миша схватил оторванный рукав и бросился стегать им растения, пока не закончились силы и гнев не отступил. Совершенно опустошенный, Миша как мог прицепил рукав на место и обреченно пошел на соревнование. Будь что будет. Пусть победит сильнейший. Сил на эмоции не осталось.
— Миша, что с тобой?! — На входе в актовый зал дежурила Мария Викторовна. Как только увидела Мишу, сорвалась ему навстречу. — Что у тебя за вид?
— Пожалуйста, аккуратнее, прошу вас. — Миша придерживал рукав.
— Почему ты меня не предупредил? Тебе что, нечего было надеть?
— Я забыл.
Мария Викторовна сочувственно заметалась:
— Что же делать? Уже поздно куда-то бежать, надо идти в зал. Ты хотя бы отряхнись. Перепёлкина! — Мария Викторовна увидела Мишину одноклассницу. — Перепёлкина, пожалуйста, помоги Мише почиститься.
— Ну что, пойдем? — Перепёлкина подошла к Мише.
— Не трогай, я сам.
— Как знаешь.
Девочка уже собиралась уходить, когда к ним подошли Лёха с Виталиком.
— Опаньки! Это что еще за чучело? — обходя вокруг Миши, загоготал Виталик. — О, пиджак от-кутюр!
И где таких выражений нахватался этот деревенский острослов?
— Ребята, да отстаньте вы от него, — попробовала заступиться за Мишу Перепёлкина. — Выступать скоро, идемте за кулисы.
— Давай чеши первая.
— Чтоб вам сегодня провалиться! — в сердцах брякнула девочка.
— Что сказала? — Виталик выхватил из рук Перепёлкиной папку с нотами и бросил к потолку. — Смотри сама не облажайся, очкастая.
Ноты подбитыми чайками разлетелись по полу.
— Что же вы делаете? Миша, что ты стоишь? — Девочка со слезами бросилась собирать ноты.
— Зачем вы это делаете? По... подонки. — Миша от страха стал заикаться, но и молчать уже не было сил.
— Что ты сказал? Придурок. Кто подонок? Лёха, он нас подонками обозвал, — не унимался Виталик, пока Лёха стоял и с интересом разглядывал собственные ногти.
— Подонки, — повторил Миша и сделал невероятное: бросился на Лёху и толкнул его в грудь.
— Ты офонарел?! — Лёха не ожидал такой подставы и даже слегка растерялся. Как будто комар попытался одолеть бегемота. — Думай, на кого руки распускаешь.
Красный от возмущения, Лёха подошел к Мише, схватил его за плечи и толкнул в ответ. Второй раз за день плечевой шов предательски треснул и в руках Лёхи оказался оторванный рукав.
— Это что такое? — со смеху прыснул Виталик.
Лёха с брезгливостью осмотрел оторванный лоскут и со словами «Какой ты все-таки недоделанный» бросил в лицо Миши рукав, как перчатку.
Виталик с диким хохотом подбежал к Мише и с легкостью сорвал с него второй рукав, который держался на честном слове.
— Угар! А-ха-ха-ха-ха-ха! — сложившись пополам, смеялся Виталик.
— Угомонись, пойдем уже. — Лёха вырвал из рук Виталика злосчастный рукав и кинул в сторону поверженного, как он уже считал, соперника. — Доярка.
Перепёлкина бросилась к Мише, подняв с пола ноты и оторванные рукава. Постаралась приделать их на место.
— Дай сюда, что ты здесь вертишься? Это все из-за тебя. — Миша выхватил рукава и пошел за кулисы.
Конкурс стартовал, уже были слышны первые исполнители. Играла Алла. Старательно, но ничего выдающегося. Потом по программе будет Перепёлкина, Виталик, потом Лёха и последним он, Миша. Есть еще время прийти в себя. Если залезть под парту, можно будет успокоиться. Миша всегда так делал, особенно когда отец буйствовал после выпивки. Сжаться комочком, посидеть с закрытыми глазами, напеть под нос любимый марш — и отпустит. Миша пошел искать пустой класс, но, как назло, все классы были закрыты. К счастью, недалеко от актового зала нашелся закуток, ниша в стене — как раз можно поместиться, если сесть сгорбившись. И главное, отсюда слышно, как играют, не пропустишь. Миша залез в нишу, обхватил руками колени и закрыл глаза.
Перепёлкина играла «Детские пьесы» Мендельсона, хорошо играла, чисто. Не хватало беглости. И если Алла старалась, когда играла, прямо выводила каждую ноту, то Перепёлкина, как птичка, будто прыгала с ветки на ветку. «А она же и есть птичка. Она же перепёлка». Миша посмеялся собственной шутке. И почувствовал, как его начало отпускать. Музыка все-таки оказывала на него магическое действие. Главное, что в ее силах было его утешить, когда накрывало чувство, что очутился на дне и нет сил выбраться, когда засасывало безнадежно болото, лишало почвы под ногами. Легкость Мендельсона давала надежду, что все будет так же легко. Миша почувствовал, как затекло тело, и захотелось размяться. Он даже сделал пару прыжков, чтобы размять ноги. Потряс кистями. Отряхнул брюки, пиджак. Как мог приладил, будь они неладны, рукава. И к моменту выступления главного соперника был готов.
— Ференц Лист. «Трансцендентные этюды». Исполнитель — ученик шестого класса Алексей Гудинов.
Миша побежал за кулисы. «И почему нельзя просто дружить? Мы бы с Лёхой...»
Глава 16
Мысль прервалась, из зала послышался шум микрофона, кто-то слишком близко откашлялся, раздался резкий звук, а потом внезапно заговорил Лёха. Это было странно, так как выступающие сразу приступали к игре, никто не говорил вступительного слова.
Лёха извинялся за то, что будет исполнять не то произведение, которое указано в программе. Понятно, что Юпитеру позволено больше, чем простым смертным, но чтобы до такой степени... Затем без капли смущения Лёха отдал микрофон ведущему, а сам сел за рояль, чтобы исполнить... «Лесного царя».
Мише нужно было услышать всего две ноты, чтобы понять, что играет его оппонент. Наверное, так себя чувствуешь, когда из-под тебя выбивают табуретку, в то время как ты спокойно пьешь чай, и через секунду оказываешься на полу, потому что не был готов к такой подлости.
Миша был настолько ошеломлен, что моментально забыл и про разорванный пиджак, и что до сих пор один из рукавов держит в руке. Музыка. Она была прекрасна. Алексей играл действительно хорошо, и это было самым обидным. Его лошадь не просто неслась галопом, но и успевала наслаждаться бегом. Получалось как-то даже легко. Не как у Миши — с надрывом и отчаянием. Лёхина лошадь успевала заигрывать с лесным царем и, в отличие от старого отца, похоже, не собиралась спасать дитя. Миша не ожидал от Лёхи такой тонкой и необычной трактовки произведения. И от этого еще сильнее зажглась боль предательства, собственной никчемности, обиды на жизнь. Может, было бы легче, если бы Миша мог возненавидеть своего соперника. Но нет, он стоял и слушал, отмечая особенно удавшиеся моменты.
Миша немного пришел в себя, только когда затихли бурные аплодисменты. И вдруг услышал свое имя.
— Франц Шуберт. Переложение для фортепиано — Ференц Лист. «Лесной царь». Исполнитель — ученик шестого класса Михаил Козырев.
Мимо прошел Лёха с абсолютным триумфом на лице, прошел специально близко, чтобы лишний раз задеть плечом Мишу. Следом за ним спешила Мария Викторовна.
— Ну что ты, Миша, готов? Гудинов, как ты мог?!
— Но скажите, Мария Викторовна, что это было неплохо! — Лёха знал, что был хорош.
Но Мария Викторовна проигнорировала реплику самовлюбленного подростка.
— Миша, не переживай. Помни, как ты играл. У тебя просто будет по-другому. — Мария Викторовна выхватила из рук совершенно остолбеневшего Миши рукав и как могла затолкала конец в вихрастое от ниток отверстие пиджака. — Иди, ни пуха ни пера. — С этими словами она толкнула Мишу в сторону сцены.
Как часто Миша представлял себе первый выход. Репетировал в воображении. Но все равно почувствовал неловкость. Софиты освещали место на сцене, где стоял настоящий рояль, за которым удалось поиграть пару раз перед выступлением. Настоящий, блестящий, импортный, с превосходным звучанием. Настоящий рояльный стул, который необходимо еще не забыть подогнать под себя. Но Миша испугался, что лишние движения спровоцируют на честном слове закрепленные рукава, и не стал трогать сиденье.
Миша почувствовал, как начинает потеть. Моментально взмокли упавшие на лоб пряди волос, спина и ладони. И чем больше он волновался, тем сильнее покрывался потом. А когда занес руки над клавишами, то увидел, как они дрожат.
«Дыши про себя», — вспомнил он слова Марии Викторовны. Не помогло. Слишком сильна была паника. Нужно немедленно переключиться, уйти в себя, услышать музыку внутри себя. Миша попробовал воспроизвести в голове необходимый мотив, но не смог. Вернее, он слышал только что сыгранный вариант Алексея Гудинова. Где же мой собственный вариант? Если соперник хотел перебежать дорогу и выбить из седла, то у него это прекрасно получилось. Почувствовав, что не слышит своей мелодии, Миша практически был побежден как музыкант. «Играй, начни, хотя бы что-нибудь», — стал уговаривать он сам себя. «Миша, сосредоточься», — услышал он голос Марии Викторовны у себя за спиной. «Миша, ты сможешь», — услышал он ее шепот из-за кулис. В зале пару раз кашлянули. Миша опустил руки и заиграл как в омут головой, против воли, воспроизводя в точности то, что услышал минутами раньше. Но чем дальше он играл, тем увереннее становился. Его лошадка набирала силу и скорость. Если верить, что талант дает силы, то Миша был талантлив — по ходу игры он все больше раскрепощался, будто чувствовал энергетику одаренности, что все было неспроста. В голове проносились образы лошадиного бега, трагедии со сторожем, подхлестывало воображение, желание вырваться из нынешней жизни в новую, ту, которую он создаст сам. И этот настрой, это жгучее желание свободы ощутили в жюри, он дошел и за кулисы, заставив Алексея понервничать. Гудинов вышел на край сцены, все еще оставаясь в тени занавеса. На лице его читалось волнение. Возможно, он впервые усомнился, что может быть всегда первым, всегда лучшим. В зале стояла напряженная тишина.
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
Обняв, его держит и греет старик.
.......................................................................
«Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты мой».
— Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать[3].
Но когда до конца погони оставалось совсем немного, Миша, возможно испугавшись собственной дерзости, или от волнения, или от страха взять неверную ноту внезапно сделал резкое движение, и рукав начал свое предательское движение вниз. И чем медленнее сползал рукав, тем сильнее Мишу охватывало чувство бездарного провала и тотальной беспомощности. Никогда ему не победить, никогда не переломить судьбу. Чувство обиды, как Лесной царь, пожирающий младенца, затянуло Мишу с головой. Он не стал дотягивать до финала, оборвал последние аккорды и, сгорая со стыда, убежал прочь со сцены.
— Доярка сдохла. — Лёха позволил себе сделать пару аплодисментов вслед убегающему Мише. — А это было неплохо. Ты прикинь, — обратился он к Виталику, — я даже испугался.
— Все равно ему до тебя далеко, — не забыл умаслить друга Виталик.
— Что ты понимаешь в этом, музыкант?
Глава 17
Миша бежал, сквозь слезы не разбирая дороги. В голове все еще неслась погоня, и чувство провала заставляло бежать как можно дальше от места позора, дальше, насколько хватит сил.
Осенью темнело рано. Но в домах уже зажегся свет, и это немного освещало местность. Миша бежал и бежал, но невозможно было убежать от себя и от переполняющих чувств, и в какой-то момент он споткнулся и упал в траву.
Слезы давно кончились, и с падением куда-то улетучилось напряжение. Осталось только чувство огромной, вселенской пустоты. Так он и лежал лицом в землю, совершенно опустошенный. Ясное, сплошь усеянное звездами небо только подчеркивало внутреннюю бездну. Маленькая темная фигурка мальчика под огромным небосводом. Одна сломанная судьба маленького человека, ничтожная по сравнению с целым космосом. Миша чувствовал себя тем младенцем, который к концу бешеной погони от Лесного царя все-таки не спасся и умер.
Вдруг недалеко зашуршала трава, и кто-то большой подошел и наклонился над мальчиком. Миша чувствовал чье-то присутствие, нечеловеческое горячее дыхание. Он замер, но смог найти в себе силы и обернулся. Прямо над ним стояла корова и жевала розовыми волосатыми губами траву. Миша от неожиданности даже не смог закричать, только отполз от страшного животного насколько смог.
«Му-у-у-у», — замычала корова и затрясла головой.
Бежать было некуда, и Миша боялся оказаться спиной к врагу, оставалось только сидеть дальше и наблюдать, что будет. Корова продолжала стоять, кивать головой и жевать. Губастенькая буренка с оранжевой биркой на белом ухе беспрерывно работала челюстями и не проявляла никакой агрессии.
— Ты кто? — вдруг неожиданно для самого себя обратился Миша к корове с вопросом. — Как ты сюда попала?
«Му-у-у-у».
— Почему ты не дома? Ты не страшная?
«Му-у-у-у».
— Не обижайся. Я не хотел. Мне так плохо. — Миша подтянул ноги к подбородку и обнял колени. — Не обижай меня.
«Му-у-у-у-у».
Миша снова заплакал, но уже тихо, без истерики, как одинокий маленький мальчик, брошенный равнодушными взрослыми на произвол судьбы.
«Му-у-у». Корова на секунду прекратила свое увлекательное жевательное занятие, подошла к мальчику и пару раз лизнула его по волосам своим длинным синеватым языком. Отчего Миша заплакал еще горше.
Дома, судя по тому, что не горел свет, никого не было. Сегодня, когда не нужно было готовиться и оттачивать игру, Миша нуждался в компании, в тепле матери, которую не видел, кажется, целую вечность. Все это время дом был желанным местом для возвращения, потому что там его каждый вечер ждал гладко отполированный друг, который в момент встречи звучал нужными для души нотами. Но сегодня дом показался страшно чужим, нелюдимым, как будто его оставила надежда. Миша нехотя толкнул дверь и через силу вошел в темноту, но, к своему удивлению, заметил огонек в конце коридора. Оказывается, в доме отключили свет. Мать с соседом сидели на кухне при свечах. Валерий Максимович держал Мишину маму за руку и что-то тихо говорил. Они смеялись и поначалу не замечали его присутствия, но Мишина тень нависла над ними гигантским укором.
— Миша, ты давно здесь? — Елена Дмитриевна вскочила и бросилась к сыну. — Как ты, сынок? Как прошел вечер?
Видимо, темнота помешала женщине разглядеть, во что превратился ее сын, в рваном пиджаке, с заплаканным лицом со следами грязных разводов от травы и земли. Миша подошел к раковине, чтобы налить себе воды.
— Садись с нами, Миша, давай отметим твое выступление, — предложил сосед, разливая по стаканам вино. — Леночка, достань и Мише стакан.
— Не рановато ему?
— В самый раз. Миша, садись за стол, отпразднуем.
Миша был настолько опустошен и так нуждался в сочувствии, что не стал сопротивляться и сел за стол, хотя был глубоко обижен, что мать не одна и как будто и не ждала его. Ему до глубины души был противен сосед, как и Лёха, такой же самодовольный, уверенный в себе, успешный. Мишу передергивало, когда он думал, что есть люди, которым неведом страх, которые родились в других условиях или смогли чего-то достичь. Наверное, он им завидовал, а может, презирал — он был еще слишком молод, чтобы разбираться во всех хитросплетениях собственной души, чьи движения он, как и всякий творчески одаренный, явственно ощущал, но был не способен дать им точное название. И почему он сейчас сидит с ними, когда даже смотреть на них неприятно и хочется выплеснуть ему вино в лицо? Но сосед произнес:
— За твои успехи, ковбой!
И Миша послушно поднял бокал, чокнулся с соседом и с матерью и залпом выпил его, надеясь, что алкоголь, как он часто слышал от отца, заглушит в нем голос душевных ран.
— Ковбой, может, ты нам сыграешь? Мать говорит, ты гений.
— Миша, сыграй.
Миша не стал спорить, а послушно сел к инструменту и заиграл недавно выученный ноктюрн Шопена. В темноте, при свечах, когда силуэты предметов и людей едва угадывались в убогой обстановке, музыка звучала особенно тонко и грустно.
Каким же спасением для Миши была возможность убегать в иллюзорный мир, где звучала прекрасная музыка! Но жить приходилось здесь и сейчас, а память не заставишь ничего не видеть, не слышать и молчать. Миша вспомнил все, что произошло с ним сегодня, понял, что завалил шанс на участие в конкурсе, а вместе с ним и исполнение своей мечты. Руки моментально потеряли легкость, и в буквальном смысле опустились. Миша молча встал и пошел прилечь на диван. Елене Дмитриевне оставалось только накрыть его покрывалом.
— Давай не будем ему мешать, у него, кажется, был тяжелый день. — Мать на цыпочках вышла на кухню, увлекая за собой соседа.
Миша снова остался один в темноте. Спать не хотелось. Думать не хотелось. Механически он стал скрести ногтями по дощатой поверхности стен, отколупывая остатки краски. Монотонный звук вводил в транс. Но из кухни доносились приглушенные голоса, громкий смех Валеры, и снова раз за разом в душе мальчика поднималась волна ненависти и чувство поражения. Устав от эмоциональных качелей, Миша встал и на ощупь спустился в погреб, где лежал всякий хлам. Единственным более или менее прибранным пятачком было место, где стоял небольшой стол. Там же нашлась керосиновая лампа, которую Миша сразу зажег. Крохотное пространство погреба было все в паутине, в сваленных в кучу каких-то узлах, тут же стояли пустые и набитые просроченными солеными огурцами трехлитровые банки, отчего в погребе пахло сыростью и заброшенностью, как на старых деревенских кладбищах, где забытые могилы давно заросли травой.
Миша достал с неоструганной полки тяжелый молоток с чугунным навершием и сел с ним за стол. Выпитое вино кружило голову и путало сознание. Миша вытянул свою красивую кисть вдоль стола, разведя пальцы. Какое блаженство извлекать пальцами звуки, способные проникать в человеческие души! Миша смотрел, переводя взгляд, стараясь разглядеть в тусклом свете каждую линию, запомнить каждый изгиб собственных пальцев и рядом лежащий молоток, чуть тронутый ржавчиной. На фоне молотка пальцы выглядели особенно хрупкими. Тяжелый, неумолимый, решающий проблемы одним ударом судья. Миша взял молоток и занес его над своей беззащитной кистью...
— Миша, ты где? — прозвучал над головой взволнованный голос матери.
Молоток решительно опустился вниз.
— На тебе, на!
Прозвучали глухие удары, треск деревянной мебели, попавшей под горячую руку. Фитиль потух, и на этот раз Миша остался по-настоящему в кромешной темноте.
Глава 18
Наутро Миша проснулся с ощущением потери смысла жизни. Несмотря на то что в окно ярко светило солнце, в душе мальчика стояла поздняя, холодная осень. Как и прежде, едва открыв глаза, он увидел пианино, но сегодня сердце его не дрогнуло от предвкушения. Сегодня пианино выглядело бесполезным предметом, занимающим большую часть комнаты, самой бесполезной вещью в мире.
Мама, как ни странно, была дома, судя по звукам, доносившимся из кухни. И удивительно, у сына в голове стояла гробовая тишина, а мать, наоборот, что-то напевала. Увидев сына, петь она тут же перестала, но настроение у нее не изменилось. Она как будто светилась вместе с утренним солнцем.
— Мишустик, ты как? Выспался? На занятия не опоздаешь? — Мать прибирала со стола остатки вчерашнего застолья. — Захмелел вчера?
Она поставила перед Мишей чай и гречку, села рядом:
— Давно не завтракали вместе. Ешь.
Миша поковырял гречку.
— Что случилось с пиджаком? Я вчера нашла его в страшном виде.
— Мам, давай переедем отсюда?
— Как это? — Мать аж подскочила на стуле. — Миша, что случилось?
— Я... — не глядя на мать, тихо вымолвил Миша. — Я не прошел тур.
— Ох... — Елена Дмитриевна не знала, что сказать. Она так верила в гений сына. — Это окончательно? Может, можно что-то сделать?
— Что? Я сорвал концерт, это все из-за пиджака...
— Ну может, все не так страшно? Я поговорю с Валерой, может, удастся...
— Что?
— Не знаю, еще раз тебя послушать. Так не может быть, нельзя так, нельзя останавливаться. Я на тебя жизнь положила! — Последние слова мать почти выкрикнула и тут же пожалела о сказанном, хотя и чувствовала, что это правда.
Когда Елена Дмитриевна брала кредиты сначала на дом, потом на пианино и потом, когда день и ночь работала, она была уверена, что делает это для Мишиного будущего, которое, оказывается, еще под вопросом. Которого, оказывается, может вообще не быть. Женщина не хотела верить в то, что все было напрасно.
— Мы не должны так быстро сдаваться. Вспомни, что ты сам говорил, что сможешь, у тебя получится.
Миша молчал.
— Пожалуйста, я прошу тебя, не вешай нос, сына. — Она встала и обняла мальчика.
Впервые за все время, что они здесь жили, он не стал вырываться, избегать материнской ласки. Потому что ему уже было все равно, он как будто окаменел.
— Вспомни, — говорила она, покачивая сына, — вспомни свою любимую песенку. — Пам-пара-рам-пам-пам-пам-па, — довольно чисто напела мать «Марш» Чайковского. — Мы не можем сдаться, сына, не можем.
В классе было привычно шумно, как это бывает за пару минут до того, как прозвенит звонок, словно ребята стараются наиграться всласть, чтобы потом сидеть неподвижно сорок пять минут до следующего звонка, отпускающего на свободу. Мише повезло, и он оказался в классе за пару минут до того, как туда ввалился Лёха в сопровождении неизменного Виталика, так что удалось избежать издевок и насмешек: только они собрались поиздеваться над проигравшим, как прозвенел звонок и в класс вошла Мария Викторовна. Она начала с того, что сделала объявление:
— Я должна всем сказать, что мы, наш класс... благополучно завалил прослушивание. С чем я нас и поздравляю.
— Да ладно, не может быть! — крикнул Виталик с последней парты. — И Лёха тоже?
— А я-то почему? — Лёхе не удалось, как обычно, остаться невозмутимым. В душе он, видимо, уже отпраздновал победу.
— Ты изменил программу. Я настояла на том, чтобы тебя исключили из конкурса. Все-таки конкурс не предполагает такой самодеятельности.
— Ты об этом пожалеешь, — еле слышно себе под нос произнес Лёха.
— Миша, несмотря на твое замечательное начало, концовку ты завалил. И, соответственно, жюри сказало, что отбор ты не прошел. Я пыталась объяснить это волнением, но, к сожалению...
— Почему вы за него заступились, а за Лёху нет? — попытался встать за друга Виталик.
— А почему Алексей взял программу Миши? Что это было? Ты это нарочно сделал, Гудинов?
— А кто мне запретит? Вы, что ли, Мария Викторовна?
— Не понимаю, Алексей, ты же прекрасно играл этюды. Для чего тебе понадобилось портить самому себе результаты?
— А вы не переживайте так. Я-то точно не пропаду.
— Ну что ж, — Мария Викторовна посчитала на этом разговор оконченным, — мне очень жаль. А вот за Перепёлкину давайте порадуемся, она проходит во второй тур.
— Как же так, вы же сказали, что все провалились. — Алексей был вне себя от удивления. — Что это значит?
— Мне сообщили перед самым уроком, что жюри приняло такое решение. Перепёлкина, мы тебя поздравляем. Будешь представлять наш класс дальше.
Миша почти с ненавистью посмотрел на очкастую девочку за передней партой. А вот Лёха, наоборот, довольно откинулся на спинку стула и даже поаплодировал однокласснице:
— Браво, Перепёлкина!
Девочка покраснела.
После урока Мария Викторовна подошла к Мише и еще раз выразила сожаление:
— Мне очень жаль. Но не стоит бросать уроки.
— С чего вы решили, что я брошу уроки?
— По глазам вижу. Миша, это не конец света. У тебя еще будет шанс заявить о себе.
— Когда?
— Не знаю. Но в течение года все может измениться. Новое прослушивание, новый конкурс. Будущее часто преподносит приятные сюрпризы. Не расстраивайся раньше времени. Подумай, великими просто так не становятся. Берлиоз, Гайдн, Рахманинов... Обещаешь? Обещай не сдаваться. Обещай! — Она затрясла Мишу за руку.
— Не знаю. — Миша вырвался и пошел вон из школы.
Глава 19
Миша возвращался привычной дорогой через буреломы. Как внезапно перед ним оказались Лёха с Виталиком! Как будто они подкарауливали его. Миша напрягся, но убегать было уже поздно, да и смешно.
— Ну что, доярка, наигрался? А где твой костюмчик?
Виталик захихикал:
— Да, хорошенький был костюмчик.
— Ладно, не кисни. — Лёха решил от шуток перейти сразу к делу. — У меня к тебе деловое предложение.
Не дождавшись от Миши никакой реакции, Лёха продолжал:
— В общем, говорю как есть. Ты знаешь, кто мой отец. Ему очень не понравилось, что я пролетел с отбором. Он обещал все уладить, и я все равно попаду на конкурс, победа у меня считай в кармане. А вот насчет тебя — увы. Но... нравишься ты мне. Что, не веришь? А что? Да, лучше меня здесь никто не играет, а ты, может, и смог бы. Мне нужен напарник, фортепианные дуэты играть. Не с ним же играть. — Лёха махнул в сторону Виталика. — А ты бы, доярка, смог. Как думаешь?
— Наверное.
— Вот и лады, вот и я так думаю. Но есть одно условие. Я замолвлю за тебя словечко папане, но ты должен сделать одну вещь.
— Какую?
— Самую малость. Короче... ты должен пойти к директору и сказать, что Мария Викторовна тебя домогалась.
— Чего?
— Домогалась.
— Это как?
Виталик заржал:
— Лёх, вот он реально придурок. Ты чего, не понял? Лапала тебя, приставала.
— Мария Викторовна? — Миша совсем не понимал, что от него хотят.
— Да! Скажешь, что гладила по коленке, мы же всё видели, да, Виталь?
— Всё видели, — подтвердил, хихикая, Виталик.
— Но зачем?
— А затем. Ты хочешь участвовать в конкурсе или что? А если хочешь, то делай как я тебе говорю. Никто тебе не будет помогать просто так.
— Но ведь ее могут уволить?
— А тебе какая разница? Ну, уволят. Придет новая. Тебе не все равно, с кем здесь учиться? Ты-то все равно в Москву переедешь, дурень! Если сделаешь, как я тебе говорю.
Миша не знал, что ответить.
— Ну подумай, она что тебе — мать? Даже не смогла как следует тебе помочь выиграть. А я скажу отцу, тебе не придется даже напрягаться.
— Я думаю, это не очень хорошая идея. Я лучше пойду. — Миша собрался уходить.
— Эй, послушай, попробуй только рассказать кому-нибудь. — Виталик схватил Мишу за футболку.
— Пусти! — Миша начал вырываться.
Завязалась небольшая потасовка.
«Му-у-у-у-у-у». На дороге появилась знакомая корова. «Му-у-у-у-у...» Корова подошла совсем близко к ребятам.
Лёха отступил на пару шагов назад.
«Неужели и он боится коров?» — Миша про себя довольно улыбнулся. Приятно осознавать, что у твоих противников тоже есть слабости.
«Му-у-у-у-у», — не унималась корова.
— Ладно, — Лёха махнул Виталику, — уходим. Скажешь кому-нибудь про наш разговор, — обращаясь к Мише, — вылетишь из школы.
Миша дождался, пока ребята скроются за холмом, и подошел к корове.
— Спасибо тебе. — Миша настолько осмелел, что приобнял корову за шею. — Спасибо, буренка. Буренка-сестренка. — Миша засмеялся.
«Му-у-у-у-у». Корова закивала головой, довольная, а возможно, просто сгоняла с шеи надоедливых мух.
Безымянная пока еще буренка следовала за Мишей по пятам как будто слышала одной ей ведомую дудочку. Так они шли вдвоем, пока не дошли до конца улицы. Перед домом стояла знакомая «Газель» с боксерскими перчатками на лобовом. Мишу кольнуло неприятное предчувствие. Стоило открыть дверь, как он услышал дикий ор своего отца. Видимо, Димон-водитель, сдал их с потрохами.
— Думала, спрячешься от меня, не найду?! Давай собирай вещи! — орал отец. — Где этот недоумок ходит?
Миша показался в дверях.
— Легок на помине. — Отец в качестве приветствия отвесил Мише оплеуху. — Помогай матери!
— Привет, музыкант, — скалился золотым зубом Димон. — Как успехи? Когда в Европу?
— Какая Европа? Толбухина и пивзавод. Пойдет у меня ящики таскать. А ты что думал? Отец на заслуженную пенсию, а кто кормить будет?
— Это ты, Аркаша, правильно сообразил: настругал пацанчика — пусть теперь кормит, а не дурью мается. — Димон открыл крышку пианино и пальцем постучал по клавишам.
— Не надо! — Рефлекторно Миша бросился защищать самое дорогое.
— Ты на кого голос повышаешь? Это вы из-за этой дряни уехали? — Отец стал рыскать глазами по комнате — видимо, пытался что-то найти. Что-то тяжелое. Не найдя, решил просто ударить кулаком по раскрытым беззащитным клавишам и со всей дури долбанул по глянцевому корпусу. Пианино издало звук надломленного позвоночника.
— Папа, не надо! — Миша бросился к отцу и повис у него на руке.
— Отстань, щенок! Убирайся!
— Аркадий, пожалуйста, оно очень дорогое, — заступилась за пианино мать.
— Так это за него ты взяла кредит, дура?
— Аркаша, ты понимаешь, это наш общий кредит. Я все еще твоя жена.
— Хорошо, что помнишь.
— Пожалуйста, не надо портить инструмент. Нам за него еще платить.
— Тебе, дура! Не надо меня вовлекать в это. — Но бить по клавишам перестал, только напоследок хлопнул крышкой.
— Я про это тебе и говорю. Я все сама выплачу, только дай время, мы сейчас не можем уехать. У меня тут хорошая работа. Я буду, я буду часть денег тебе присылать. Ну, пожалуйста. Миша здесь учится, он поедет в город. За концерты очень хорошо платят, он будет давать уроки. Правда, Миша? — Елена Дмитриевна опустилась перед мужем на колени, схватила его за руки. — Аркаша, я прошу, дай сыну шанс! Тебе же лучше, на старости лет будет сын знаменитым. Это много денег. Спроси у Димы, сколько Жиган зарабатывает, его знает весь мир.
— Не надо весь мир. — Аркаша сплюнул прямо на пол. — Будут знать в деревне — уже хорошо. А если устроит пиво бесплатное... В кафе будет играть на Лесной, понятно? Короче, даю время до конца учебного года. Деньги мне будешь присылать каждый месяц.
Отец подошел к Мише:
— Понял, что говорю? Шанс тебе даю. Чтобы потом не говорил, что фуфло у тебя отец, подонок. Но потом ноги будешь мне мыть, если человеком не станешь, понял?! Я за тебя перед друганами краснеть не хочу. И матери будешь помогать долг отдать. Я сына делал, а не девку, понял?
Миша стоял перед отцом, глядя в пол, не веря, что тот согласился на время оставить их в покое.
— Ленка, что расселась, иди на стол накрой, потом вспомнишь, что супружница моя. Дашь по-быстрому — и поедем с Димоном, времени в обрез. Узнаю, что изменяла, убью. Выпить у тебя есть что? Или всухую живешь?
Взрослые ушли на кухню, Миша остался в комнате один. Под острым углом даже от света тусклой лампочки на корпусе музыкального друга была видна вмятина от отцовского кулака. Миша коснулся щеки, а потом трещины на лаковом покрытии. Отвоевали мы себе время, но что же дальше?
Мать проводила непрошеных гостей, вернулась, присела к Мише на диван. Сын делал вид, что спит, отвернувшись к стене.
— Мишустик, не спишь? — Мать осторожно погладила сына по голове. — Знаю, что не спишь. Посмотри на меня.
Миша с неохотой повернулся. О чем говорить?
— Ты все сам слышал. Как твои успехи? Нам надо отдавать деньги за пианино, отправлять отцу, за дом. Или нам придется вернуться. Слышишь, сына? Что делать?
Когда это случилось, что теперь мать спрашивает сына, что делать дальше? Совсем недавно она тряслась над ним, как над хрупким фарфором, но вдруг одним махом переложила общий груз на его детские плечи. Но почему-то Миша не выглядел подавленным. Он смотрел на мать даже с некоторой решительностью. Правда, в его серых глазах под редкими тонкими ресницами почти не осталось ничего от ее Миши, капризного, избалованного мальчика. Куда он исчез? Когда? Почему она этого даже не заметила? Когда она потеряла сына? Когда она захотела для себя личного счастья? Неужели Валера прав и мальчики от трудностей растут быстро?
— Ма, я устал, давай спать.
— Да, да, конечно, ты устал. — Мать наклонилась к сыну, но так и не решилась поцеловать его в макушку. Только поправила на его плече одеяло. Выключила свет и, уходя, перекрестила.
Глава 20
Миша нашел Лёху в столовой. Был четверг, и в этот день неплохо кормили, приезжали из соседней деревни с беляшами. Обычно брезгующий столовской едой, любимец класса в четверг себя баловал кулинарными изысками.
— Что стоишь? Садись, раз пришел. — Лёха указал Мише на место напротив себя. — Беляш будешь?
Миша не успел ответить, как Виталик перехватил предложенный беляш:
— Обойдется, не заслужил еще. — И засунул в себя беляш почти целиком.
— С чем пришел? — Лёха вытер масляный рот салфеткой.
Мишу замутило и от вида жареного теста, и от масляного Лёхиного лица, но больше всего от того, что ему предстояло сказать и сделать.
— Я согласен.
— Чего? Не понял.
— Я согласен. То есть Мария Викторовна... — сбивчиво пытался объяснить Миша свою мысль, избегая говорить прямо.
— А-а-а-а. Ну что ж, молодец. — Лёха поднял стакан компота цвета дубовой коры, на дне которого плавали скукоженные сухофрукты. — Чокнемся?
Миша нехотя поднял стакан.
— Не дрейфь. — Лёха подмигнул своему новому напарнику. — Мы с тобой тут порвем всех. Наши фортепианные дуэты все услышат.
— Как мы будем готовиться без...
— А-а-а, об этом даже не думай. Отец сразу найдет замену. У него таких Марий Викторовных... Любая согласится. Ты уже думал, что будешь играть? Да скажи, не бойся. Не украду.
— «Миниатюры» Рахманинова... То есть «Моменты», четвертый.
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
— Понятно. Сплошь драмы, доярка. Живи ярче.
Миша направился к выходу.
Лёха продолжал:
— Но перед этим не забудь к директору зайти, да? Как договорились?
Миша не ответил.
— Думаешь, сможет? — глядя вслед уходящему Мише, спросил Виталик у друга, доедая третий беляш.
— А что ему еще делать? Готовенький.
— Тебе совсем ее не жалко? Ее же уволят.
— Ты что, беляшей переел? Не надо с Гудиновым связываться, понял? Заруби себе на носу.
На следующий день все узнали, что Мария Викторовна Козлова ушла из школы по собственному желанию. Никто не знал правды, огласке поступок не предали, и мало кто обращал внимание на Мишу, который теперь передвигался по школьному коридору тише воды, ниже травы. Он и до этого был необщительным и интерес вызывал только со слов ушедшей Козловой, которая уверяла всех, что он гений, но сам по себе Миша не успел себя зарекомендовать. Порой он чувствовал на себе пристальные взгляды учителей, но никто ничего не говорил.
Мише было неуютно, и, если бы не подготовка ко второму туру прослушивания, он вообще не показывался бы в школе, пока не стихнет эта волна. Вопреки Лёхиным словам, школа не торопилась нанимать нового преподавателя, и подготовка шла стихийно. Собирались в классе, дурачились, играли друг для друга пьески. С Лёхой действительно стали разучивать пьесу в четыре руки. Два темперамента удачно складывались в сильный дуэт.
Миша старался справиться с чувством вины, потому что, после того как Мишу вернули во второй тур, со слов Лёхи, Перепёлкину пришлось из программы выкинуть. Чувство вины цепями сковывало руки, приходилось много репетировать, отвлекаться от мыслей, чтобы руки как прежде летали по клавишам.
Спасибо хоть Перепёлкина вела себя как ни в чем не бывало, что-то репетировала, была приветлива. В ней не было и намека на то, что она чем-то недовольна или обижена. Но Миша ее избегал. Думал о том, что если бы он не подставил Перепёлкину, эту нелепую, бесталанную девочку, то пришлось бы возвращаться к отцу и на музыкальной карьере ставить крест. И мать жалко. Миша уговаривал себя, что поступил правильно. Каждый на его месте поступил бы точно так же. Жаль только, что все реже в голове звучал «Марш» из «Щелкунчика», как будто безупречные солдатики не хотели маршировать в атмосфере чувства вины.
Впрочем, оказалось, что играть с Лёхой огромное удовольствие. Вначале Миша вел себя скованно, но потом стал смелее, живее, разговорчивей, мог предложить новую вариацию игры. И часто по вечерам, засыпая, думал, что бы сделать такого, чтобы понравиться бывшему неприятелю.
День второго тура неизбежно приближался. Осень махнула во вторую свою половину, ту, которая вся в ярких желто-красных красках, когда деревья при малейшем дуновении ветра роняют листву. Когда все еще тепло, но погода уже намекает, что серые, морозные дни не за горами. Дома достали одеяла потеплее. Мама познакомилась с соседями, и те подарили ей пару теплых покрывал, сшитых из цветных лоскутов. Из окон по вечерам сквозило, не спасали плохо подогнанные, отсыревшие, хотя и двойные рамы. Зато каждый вечер деревню накрывали шикарные закаты, небо окрашивалось в невероятные оранжевые, красные, желтые цвета и напоминало разноцветные срезы полудрагоценных камней — агата, сердолика. Каждый вечер на одном и том же месте Мишу поджидала знакомая буренка и, как верная подруга, провожала мальчика до дома. Пока они шли, Миша напевал рогатой спутнице новые выученные мелодии. А она мычала в ответ.
Глава 21
Дома Миша узнал от матери, что отец пожелал присутствовать при выступлении. Приедет специально в этот день. Даже подкинул каких-то деньжат, чтобы мать купила на развале приличный, хотя и поношенный пиджак для сына. Миша был готов, одет. Протекция со стороны Лёхиного отца давала какую-то гарантию не остаться на этот раз за бортом. Тем более Миша все для этого сделал согласно уговору. Новый кумир Рахманинов, подперев кулаком подбородок, пристально взирал на собиравшегося Мишу с небольшой афиши, которую удалось купить на том же развале, что и пиджак. Миша считал это знаком. Разучиваемое им произведение Рахманинова и сам композитор провожали его в новый путь.
Миша успел оценить, каково это — когда собираешься на концерт и голова не занята проблемами что надеть, что поесть; мать все приготовила и поехала на автобусную станцию встречать отца, оттуда они должны сразу поехать в школу. Какое счастье не видеть его до выступления. Можно всецело отдаться будущей игре, проиграть в голове то, с чем через пару часов надо будет выступать в зале. Миша даже пару мест напел вслух, чтобы мелодия окончательно закрепилась в голове и в нужный момент ее можно было бы легко извлечь на свет Божий.
Следующим хорошим предзнаменованием Миша посчитал встречу с безымянной буренкой. Обычно она поджидала его вечером, но сейчас паслась недалеко от школы. Миша поторопился с ней поздороваться и по привычке обнять за шею. Корова также по привычке промычала и покивала одобрительно головой. Миша потрогал буренку за абсолютно белоснежное ухо, он каждый раз удивлялся, до чего же коровье ухо мягкое на ощупь. И как далеко то время, когда он до смерти боялся коров.
К школе уже стекались ученики с родителями, учителя. Миша украдкой поискал глазами Марию Викторовну. Чем черт не шутит. Хотя он и сам не знал, хотел бы он ее видеть или наоборот. Но Марии Викторовны в толпе не оказалось. А вот Перепёлкину он заметил сразу. Миша даже удивился, что отстраненная от следующего тура девочка шла как ни в чем не бывало и несла с собой, как и в прошлый раз, папку с нотами.
— Привет. — Она помахала Мише.
— При-и-вет. — Миша был смущен.
— Хорошо, что ты пришел. Будешь слушать?
— В каком смысле слушать? — не понял Миша.
— Ну как в каком? Как зритель. Ты пришел как зритель?
О чем говорит эта ненормальная?
— Какой зритель? Ты о чем?
— Послушать концерт, говорю, пришел?
— Почему слушать? А ты зачем пришла?
— Так я буду играть.
— А ты разве... — Миша окончательно был сбит с толку. — Как играть? А ты разве... А я?
— Ты же не прошел? Миша, какой ты странный. Нам же Козлова на следующий день объявила, что вы с Лёхой завалили тур. Правда, Лёха, кажется, выкрутился. — Перепёлкина вздохнула. — Он снова будет играть. Значит, у меня нет шансов. Но ничего...
— Ты говоришь, будет Лёха... и ты?
— Ну да. Миша, подожди.
Но Миша уже бежал в актовый зал, надеясь найти Лёху и прояснить ситуацию. Видимо, Перепёлкина не в курсе. Бедная девочка! Оказывается, она все это время не знала, что Миша ее подвинул. Узнает только сейчас. А может... это его подвинули? И тогда получается, тогда получается... Нет, не может такого быть. Лёха же обещал. Они же готовили фортепианный дуэт. Он же обещал дружбу и совместные выступления. И обещал, что отец замолвит за Мишу словечко перед Жиганом, если Миша...
Миша бежал наверх по красной дорожке, которую в честь концерта выкатили и укрепили медными спицами на главной лестнице школьного фойе. К сожалению, закрепили неосновательно, и под ногами бежавшего Миши дорожка поехала, унося мальчика за собой. Больно ударившись подбородком, Миша прикусил язык и, мыча от боли, скатился вниз, к подножию лестницы. Тут же окружающие бросились на помощь. Предлагали платок, вытирали сочившуюся изо рта кровь. Когда шок от падения прошел, Миша увидел на втором этаже Лёху. Поразительно нарядного в черном фраке. Изящным движением он поправил бабочку, отряхнул невидимые пылинки с рукава на головы поднимавшихся зрителей и направился в глубь коридора. В фойе поднялась легкая суматоха, так как всех стали зазывать в зал. Мише помогли сесть на скамейку и оставили одного. Через пару минут он услышал аплодисменты в актовом зале и ведущего, зачитывающего список участников. Миша все еще надеялся, что произошло досадное недоразумение. Это ОН должен играть, а не Перепёлкина, бестолочь очкастая. Он изо всей силы напрягал слух, чтобы, не дай бог, не пропустить свою фамилию. Как бы ни болели язык и подбородок, он в силах пойти и сыграть. Но список закончился, в зале зааплодировали первому выступающему, а фамилия Миши так и не была произнесена. На сцене сегодня от их класса выступали Алексей Гудинов и Екатерина Перепёлкина. Оказывается, у этой курицы есть имя.
Что он высиживал, он не знал. Возможно, хотел еще раз послушать, как играет его лютый враг, стать свидетелем его триумфа или, наоборот, поражения, или просто его все еще мутило от падения, но Миша сидел и не двигался.
В фойе появился Виталик. При виде Миши походка у него тут же изменилась — стала прыгучей, как у задиристого петушка. Возможно, он им и был когда-то, в прошлой жизни.
— Ну что, доярка, теперь ты понял, где твое место? В яме. Думаешь, оркестровой? Нет! В му-сор-ной.
— Зачем вы это сделали?
На лице Виталика появилось удивление.
— Почему мы? Это же вроде ты сделал — училку подставил.
— Я про концерт, про тур! Лёха же сказал...
— Ну ты совсем, что ли, тупой? И ты поверил, что так можно?
— А как же Лёха прошел?
— Ты, Чебурашка, себя с ним не сравнивай. Ты вообще никто, понял? Ну сам посуди, зачем Лёхе конкурент? Перепёлкину он обыграет. А тебя... — Виталик наклонился к Мишиному уху. — А тебя он побаивается... Только тебе я этого не говорил.
Виталик собирался еще что-то добавить, но на лестнице появились мужчина с женщиной. Мужчина широкими шагами спускался вниз, женщина за ним едва поспевала. Мужчина, судя по перекошенному лицу, был в бешенстве.
— Это здесь он должен был выступать? И где он? — Стены вибрировали от раскатистого голоса, полного ярости и негодования. — На хрена я сюда тащился?!
Отец увидел Мишу и направился к нему. Виталика как ветром сдуло.
— Ты где был, ублюдок? Саранча!
Его не смутила запекшаяся кровь на лице сына. Он широкой ладонью с размаху ударил мальчика по уху. Елена Дмитриевна повисла на руке мужа:
— Аркадий, я прошу, не надо в школе.
Аркадий, не выпуская сына из рук, поволок его к выходу:
— Марш домой, щенок!
На улице он толкнул Мишу к матери:
— Идите домой и собирайте вещи. Вернусь — чтобы были готовы. Поедете со мной. — И направился в сторону близлежащего магазина за спиртным.
Миша с матерью покорно поплелись в сторону дома. Им вслед долго смотрел Виталик. У него дома был такой же бешеный и скорый на руку отец. Где-то в сердце кольнуло что-то похожее на сочувствие, но тут же исчезло. Сострадать другим в этом мире — это значит самому рыть себе могилу. Виталик давно запретил себе сострадать.
Глава 22
— Что будем делать? — первое, что спросила у Миши мать, когда они вдвоем оказались дома.
Ей, как и Мише, не хотелось уезжать, но придумать повод остаться было невозможно. Отец, по его словам, пережил такой позор, который никогда не забудет. Станет попрекать и деньгами, выданными на одежду. Заработать на старом месте не получится, а значит, придут кредиторы. Мать была в такой растерянности, что не заметила, как присела на стул и облокотилась на пианино. Она свято относилась к этому месту и никогда не позволяла себе сидеть за инструментом. Но, похоже, теперь это все в прошлом. Игра в новое счастливое будущее закончилась, не продержавшись и трех месяцев. Миша стоял на входе в комнату и думал о том, что время идет, через пару часов, а может, уже и раньше придет отец и надо собираться. Или бежать? Снова бежать, но куда? Можно ли остаться здесь после всего, что произошло?
— Миша, да очнись ты, наконец! — В голосе матери появились новые нотки.
Она его о чем-то умоляет. Непонятно только о чем.
«Му-у-у-у, — раздалось за окном. — Му-у-у-у».
Миша сначала подумал, что почудилось, но мама тоже слышала:
— Корова? Откуда?
Странный вопрос, если они живут в деревне, где каждый день по улицам бродят коровы.
«Кто же будет коров доить, если все на пиянино играть будут?» — вспомнил Миша слова Димона-водителя. «Смотрите, кто к нам пришел! Доярка!» — перед глазами проковылял, ухмыляясь, Лёха. «Греби руками, шевели мозгами, ковбой», — наставлял Валерий Максимович.
Нахлынули вдруг воспоминания, как тогда, в учительской, он врал о том, что Мария Викторовна к нему приставала. Что-то бубнил себе под нос, не поднимая на директора глаз. Мялся, заикался, краснел. И мечтал провалиться сквозь землю. Думал ли он когда-нибудь раньше, что способен на такое? Так что же он собой представляет на самом деле и чего стоит его талант?
Миша принял решение. Но как же непросто было о нем сообщить! Тем более маме, которая больше всех верила в его будущее. В другую, прекрасную жизнь. Да он и сам еще пару часов назад в нее верил...
— Ма-ам... Мам, мы скажем папе, что я не буду больше пианистом. Я пойду работать.
— Что? — Мать спросила так, будто не расслышала.
— Я пойду работать. На ферму.
«Му-у-у-у-у», — снова раздалось знакомое мычание.
— Как это ты пойдешь на ферму? А музыка, Миша? А школа?
— Пойду в другую или брошу.
— Ты что это такое говоришь?
— Мам, я не буду больше пианистом. Всё. С меня хватит.
— Миша...
— Мам, я устал, честно. Скоро папа вернется. Ты можешь ему сама сказать? Я пойду работать, деньги будем присылать. Пианино... продадим. Я не хочу возвращаться. Сможешь его уговорить?
— Я думаю... смогу... но ты точно решил? Подумай!
— Он не оставит нас здесь. Ты можешь даже ехать с ним.
— С ним, Миша? — Елена Дмитриевна бросилась к сыну. — Миша, ты же останешься совсем один.
Она не заметила, что сын в это время смотрел в окно на корову.
— Не совсем, — улыбнулся Миша своим мыслям. — И не один.
Зима 2024