Дар случайный

Владимир Михайлович Крюков родился в 1949 г. в селе Пудине на севере Томской области. Окончил историко-филологический факультет Томского государственного университета. Работал учителем в сельских школах, в школе колонии строгого режима, сторожем, в газетах города Томска. Автор нескольких сборников стихотворений, книг прозы «Мальчик и другие истории», «Промежуток», книги воспоминаний «Заметки о нашем времени». Печатался в столичных и региональных журналах, два рассказа были опубликованы в журнале «Москва». Стихи вошли в антологию «Пламень. Современная русская поэзия» (Москва, 2009). Член Союза российских писателей. Живет в селе Тимирязевском под Томском.
Едва часы протечь успели,
Хаоса в бездну улетели,
И весь, как сон, прошел твой век.
Г.Державин
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
А.Пушкин
Я стоял в ритуальном зале и смотрел на сухонького и опрятного старика в гробу. Аккуратно лежала седая борода, в которую он обычно запускал пальцы, взъерошивал, когда подыскивал правильное слово.
Смерть — завершение жизни, на протяжении которой мы пытаемся понять, что связывает ее различные эпизоды. Случайность? Замысел? А если замысел — то чей: собственный или неизбежный, предопределенный кем-то? Можно ли понять его? Мы живем здесь и сейчас, а наши предки, отступившие в прошлое, но все еще близкие, помогают обрести некий порядок посреди хаоса времени. И тогда мы тоже становимся звеньями этой цепи...
Городская старина была одной из тем, которую я принял, что называется, по наследству от Владимира Сергеевича. Долгие годы он вел свою программу «Из плена лет». Любопытные факты, наши современники — достойные люди, связанные незримой нитью со своими дедами и прадедами. Прощаясь со студией, напутствовал:
— У тебя все получится. Я ведь вижу, что тебе интересно. А это главное. Помощники будут.
Среди таких помощников обнаружился и Старик. Впрочем, он был Стариком, лишь когда я мимолетно видел его в коридоре телестудии. А когда началось наше сотрудничество, он уже стал Александр Францевич.
Сейчас, в ритуальном зале, вспоминал я и последнюю встречу. Старик поймал меня прямо на выходе из краеведческого музея. Я утрясал там детали записи: стендапы и прочее. Старик искренне обрадовался. Говорил бодро, почти утвердительно, хотя и спрашивал:
— Не спешишь, надеюсь? Деньги свободные есть? Ты меня знаешь — верну в лучшем виде.
Просил он в счет будущего гонорара и безукоризненно отдавал при выплате. А тут упросил посидеть с ним в скверике возле музея, шустро сгонял за бутылкой аперитива «Степного», и мы ее на скамейке приговорили. Александр Францевич в этот раз был особенно словоохотлив. Он в подробностях рассказывал мне историю своей семьи.
По семейному преданию, его дед, Фридрих Генрихович Лакс, намеревался назвать сына Карл, но мать, тоже имевшая право голоса, убедила, что это будет некоторый перебор: оставим Маркса в покое. И сын получил имя Франц. Он окончил московский медицинский вуз, начинал хирургом в больнице города Энгельса — столицы автономной республики немцев Поволжья. Рано потеряв родителей, Франц вырос самостоятельным, независимого характера человеком.
Началась война с фашистской Германией. Автономная республика немцев Поволжья была ликвидирована. Указом от 28 августа 1941 года полмиллиона человек подлежали выселению в Казахстан и Сибирь.
Депортированному Францу, можно сказать, повезло. Его прибило к старому сибирскому городу. Да, первая зима показалась холодной, но следом пришло лето с густой листвой, сиренью и мальвой в палисадниках бывших купеческих домов в два этажа, поставленных на крепкий фундамент. Теперь в них были выгорожены квартиры для советских служащих. А в двух шагах от этих заповедных улочек утвердился главный проспект с красивыми старинными корпусами университета, политехнического и медицинского институтов.
Здесь, в глубоком тылу, с началом войны было развернуто немало госпиталей. Францу не потребовалось много времени на обустройство. Комната скромных размеров при одном из больших госпиталей вполне его устроила. Он умел многое, был хорошим специалистом. Коллеги-врачи, люди грамотные, давно величали земляков Лакса «русские немцы», потому искать среди них врагов и шпионов в голову нашим врачам не приходило. Впрочем, для такого бдительного догляда есть специальные люди. Но и те смекали: не нужно лишнего рвения, когда любой умелый доктор на счету, когда поставлена задача излечить бойца, вернуть в строй. Франц Лакс тоже не заморачивался насчет какой-то слежки или проверки на верность родине. Однако надо было являться раз в месяц в военную комендатуру и отмечаться из-за национальности. Немец. Да, он воспринял это как унижение, но все-таки взял себя в руки и укротил свой гордый нрав. «Спокойно, спокойно, Франц, — говорил он себе, посматривая в большое старинное зеркало в ординаторской и видя там высокого молодого человека, сухое лицо с выразительными синими глазами. — Куда денешься с такой арийской внешностью».
Впрочем, кого здесь только не повидали в эти годы. Были доктора из Прибалтики, опытные медсестры из Бессарабии. Работы хватало на всех.
Первый университет в Сибири уже вырастил тут просвещенную публику, отчасти даже династийную, наследственную. Франц свел знакомство не только с медиками. Культурная жизнь в городе вполне себе существовала. Сюда был эвакуирован настоящий столичный театр в полном составе — не одни лишь актеры и постановщики, но и незаменимые работники сцены — бутафоры, оформители. Пьесы ставили, понятно, самого актуального содержания — «Фронт», «Русские люди», — но из классического репертуара тоже что-то показывали. Франц полагал составляющей культурного человека знание литературной и театральной классики, а еще и просто любил театр.
Театральная публика была разностильна. Партработники высокого ранга в своих добротных костюмах как в неких футлярах. Их жены в строгих, без излишества нарядах с белыми отложными воротничками. Преподаватели вузов — универсалы, политехники, медики — могли позволить некоторое отступление от стандарта, появлялись в пуловерах. В серьгах их спутниц вспыхивали огоньком драгоценные камушки — либо наследие из семейных шкатулок, либо подарок благодарных пациентов, сохранивших остатки своих фамильных ценностей. Разнообразили партикулярную одежду военные мундиры. В них появлялись выздоравливающие офицеры, которых уже ожидал фронт.
И вот однажды в антракте глазам Франца предстала интересная, непохожая на других молодая женщина. На ней был пиджак, напоминавший покроем военный китель, прямая юбка, высокие сапоги. Голова была повязана красной косынкой. Косынка закрывала лоб в стиле нынешней банданы. Взгляд ее красивых серых глаз независимый, может быть, даже дерзкий. И это его приятно поразило. Он уже почти привык, что люди вокруг смотрят сдержанно и спокойно.
История особы, что привлекла внимание Франца, достойна внимания.
Профессор медицины Константин Федорович Гуковский и его жена Марина Андреевна, заведующая кафедрой в том же медицинском институте, не имели своих детей. Незадолго до Первой мировой профессору выпала продолжительная командировка в Европу для изучения методов новой медицины — в частности, лечения бесплодия. Специализацией Гуковского были акушерство и гинекология. Профессор и его жена использовали поездку и в личных целях — для возможного решения своей проблемы. Они посетили знаменитых докторов Берлина, Вены и Варшавы. Увы, медицинские светила не смогли им помочь. Надо сказать, профессор, учитывая полученные знания, разработал ряд методик, которыми и до сих пор пользуются врачи.
Вернувшись в свой сибирский университетский город, Гуковские купили верхний этаж в двухэтажном деревянном доме на тихой старой улочке. Ежедневная прогулка до главной улицы города, где стоял корпус медицинского института, не занимала много времени, а возвращение со службы позволяло ненадолго отрешиться от врачебных забот.
Из Петербурга был выписан замечательный инструмент высокого класса — фортепьяно фабрики «C.M. SHRÖDER». Гуковские сначала навели справки, узнали, что по качеству звучания и работы клавишного механизма фортепьяно сравнимо с инструментами таких именитых фирм, как «Стейнвей» или «Бехштейн». «Шрёдер» проделал долгий путь по Транссибирской магистрали, прежде чем угнездиться в одной из комнат профессорского этажа.
Марина Андреевна вполне недурно играла на нем Шопена и Листа. Знала она и несколько европейских языков. Летом выходила в небольшой закрытый зеленый дворик с иностранным романом в руках, садилась на скамейку и читала. Была она изящна, по-старинному обходительна и приветлива.
И все-таки они скучали по детям.
После революции семью Гуковских уплотнили, однако за ними осталась довольно большая квартира. Они решили удочерить девочку из приюта. Недостатка в осиротевших детях тогда не было: отшумевшая Гражданская война оставила после себя нищету и голод. Гуковские дали девочке свою фамилию и имя Надежда. Конечно, они надеялись, что доброта и любовь помогут им хорошо воспитать приемную дочь.
Девочкой Надя была непростой. Еще подростком пристрастилась к курению. Была не очень послушной и даже строптивой. Более того, в том же юном возрасте она участвовала в банде так называемых «шапошников». Была в тридцатых годах в этом просвещенном городе группа подростков и рисковых юношей, готовых порезвиться и подзаработать. Сначала надо было высмотреть среди горожан подгулявшего гражданина в дорогой шапке. Далее нужно было проследовать за ним, дождаться, когда его одинокий путь проляжет неосвещенной улицей. И, наконец, дело техники: ловко сшибить с него или сорвать с головы шапку. На запоздалого прохожего налетали стайкой, он не успевал ничего понять. Пробовал преследовать налетчика, но под ноги ему кидался ловкий подросток, тут же ускользающий. Компания с похищенной шапкой быстро исчезала в темных окраинных переулках, которые считались укромными и недосягаемыми для милиции.
Однако же милиционеры постарались и смогли поймать ловкачей. Вот тут и выяснилось, что одной из подельниц (говоря языком угрозыска) была дочь профессора Гуковского. Однако, как было установлено, Надежда не принимала участия в дележке денег, вырученных за проданные шапки. Она ни в чем не нуждалась. Что же ее влекло к ночным грабителям? Как простодушно призналась участница дерзких налетов, это было весело и увлекательно. Скандал удалось замять. Но вскоре профессор Гуковский неожиданно умер — он не мог предвидеть, что во вполне здоровом организме такую смертельную проделку устроит ему тромб.
Непослушная Надежда при всем при том была прилежной и способной ученицей. Благодаря матери знала три языка. После школы получила диплом Института иностранных языков, пройдя курс обучения заочно и сдав учебные сессии в основном на отлично. Она стала одним из университетских преподавателей. С ее странным стилем в одежде вполне мирились. Гораздо важнее были ее знание предмета и умение работать со студентами.
Надежда Константиновна, не стесняясь молодых людей и юных девушек, курила в перерыве папиросы с длинным мундштуком. Было забавно, когда она, дав письменное задание, открывала очередную книжечку и погружалась в чтение. Это были романы на английском языке из домашней библиотеки...
Франц заметил за собой: приходя на спектакли, он ищет среди зрителей эту необычную женщину. И когда наконец вновь увидел ее, сердечный ритм его участился. Итак, он увлекся Надеждой и решился познакомиться. Еще более его расположила к ней независимость, свобода поведения. Женщины-коллеги проявляли определенную осторожность, сохраняли некоторую дистанцию, что называется, держались на расстоянии. А она ничуть не насторожилась, узнав его историю.
Они познакомились. И она откликнулась на его любовь. Полюбила ли в ответ или была признательна за порыв? Наверное, полюбила. Он был скромен, надежен, его отличало спокойное достоинство. В конце концов они решили пожениться. Надежда привела его в родительский дом, они жили там вдвоем с удочерившей ее матерью. Марине Андреевне зять понравился. Она не преминула разузнать о нем у медиков. Отзывы были превосходны. Знаменитый хирург, товарищ покойного мужа, считал его своим самым способным учеником. Франц много оперировал, стал заведующим хирургическим отделением, занимался научной работой. Надежда вскоре после окончания войны родила сына. Марина Андреевна обрадовалась новорожденному и приняла участие в уходе за ним, в его воспитании.
Меж тем Франц стал известен в Сибири и за ее пределами. Постоянно со всех концов страны к нему приезжали пациенты. И один из них в благодарность за непростую, блестяще проведенную операцию подарил ему щенка восточноевропейской овчарки, из которого выросла красивая и умная собака. Овчарка побеждала на собачьих выставках, у нее были награды, медали. Надежда, не потерявшая стати и привлекательности, выводила прогуливать собаку, и эта великолепная пара привлекала внимание прохожих.
Но домашними делами Надежда совершенно не занималась. Приходила с работы, ложилась на диван, курила и читала свои английские детективы. Домашнее хозяйство вела Марина Андреевна. Время шло, она старела, а потом тихо скончалась. Надежда еще пыталась поверх школьных уроков обучать сына Александра английскому, но системы в этом не было, и в обучении она не продвинулась и не преуспела. Так получилось, что мальчик был предоставлен самому себе. Некому стало заниматься приготовлением пищи, уходом за домом. Франц в это время, как всегда, много работал, поздно приходил в неуютный дом. Он вообще старался питаться вне дома.
В конце концов случилось то, что должно было случиться. Франц ближе познакомился со своей пациенткой, Лидией Ильиничной, а затем и вовсе сошелся с ней. Она дала ему все, чего он был лишен: уход, вкусные обеды, чистые рубашки. А главное — женское внимание и заботу. Александр, получая приличные карманные деньги, жил вполне самостоятельной жизнью. И однажды поздним вечером Франц Фридрихович решил поговорить со своей женой. Разговор был длинный. Доктор все не решался подступиться к самому главному. Уже около четырех часов утра он объявил о своем уходе. После этого собрал вещи в старый чемодан, извинительно пообещал, что придет еще раз, и покинул дом. Наступило утро, но Надежда не встала с постели. Она умерла, выпив большую дозу снотворного.
Тело на вскрытие привезли в анатомический корпус медицинского института. Франц работал в соседнем. Вечером он пришел к служителям морга, попросил разрешения проститься с женой. Его впустили и оставили одного. Он долго стоял у тела Надежды. Что он чувствовал? Наверняка переживал свою вину перед ней...
Александр поступил в политехнический, но уже в конце первого курса учебу оставил. Недолго побыл лаборантом на кафедре, но и эту работу бросил. Франц Фридрихович, разговаривая с ним, не мог понять, что интересует сына, чем бы он хотел заняться. В поведении Александра он, как медик, подмечал некоторые странности и мягко настоял на психиатрическом обследовании. Диагноз не был убийственным, но шизофренические проявления врачи отметили. Это позволило Александру избежать армии, и это заставило Франца Фридриховича отказаться от всяких попыток дать сыну высшее образование и вообще учить его жить. Да и сам он не зажился на этом свете. На здании медицинского института среди барельефов выдающихся врачей есть и его.
Домом культуры большого городского завода заведовала Наталья Борисовна — маленькая, изящная, как статуэтка, красавица. В ранней юности она мечтала о карьере актрисы, занималась в драматической студии при городском театре. Ей даже давали здесь небольшие роли. Но вдруг она передумала поступать в театральный вуз. Усомнилась ли в силе своего таланта? Не надеялась стать первой, а рядовой при ее темпераменте быть не хотела? Стала студенткой-заочницей института культуры, а когда ей предложили поднять заводскую самодеятельность, с энтузиазмом взялась за это дело. И основала в ДК завода не просто привычные кружки по интересам, но и кое-что небывалое. Убедила руководство, что заводу не повредит собственная любительская киностудия. Это была идея Виктора Ивановича, оператора студии телевидения, которому хотелось большей самостоятельности. К этой киностудии прибился и Александр. Тут ему стало интересно. Этот интерес умело подогрел Виктор Иванович. Вполне покладистый Александр признавал главенство своего наставника и с удовольствием учился. Они делали фильмы, с которыми ездили на конкурсы, и нередко становились там лауреатами.
Удерживало Александра в Доме культуры еще и то, что он влюбился в свою начальницу. Сначала робко, а потом настойчивее ухаживал за ней. Дарил цветы, читал стихи, которые неожиданно для себя полюбил несколько лет назад. Он привел ее в профессорскую квартиру, в свой своеобразный салон. Сюда приходило много народу — пели под гитару, играли на фортепьяно, пили вино, обсуждали книги, бранили советскую власть. Для Натальи Борисовны началась интересная, насыщенная жизнь. Вскоре Александр предложил ей стать женой. Она согласилась.
Большая квартира была запущенной и обветшалой. Наталья Борисовна постаралась сделать жилище уютней: вымыла окна, побелила стены. Обнаружилось, что от Александра тут помощи ждать не стоит. Да, читать стихи, принимать гостей — это одно, а ремонт или даже походы в магазин — это ее забота. Она приняла на себя содержание дома. Тут случилось и рождение дочери, которую они оба очень любили.
Прошли годы, грянула перестройка. Кончился не только большой завод, но и его Дом культуры. Пришли трудные девяностые. Александр растерялся. Ничего не выдумал лучше для поддержания семьи на плаву, как распродажу семейного антиквариата, которым в былые времена так гордился. Из дома ушли старинные гравюры, столовое серебро, фарфоровые и бронзовые фигурки. Денег не хватало, работы не было. Как оказалось, и настоящих друзей, кто бы мог помочь, подсказать, тоже не было.
Наталья Борисовна потеряла свой темперамент, как-то внезапно устала, пошатнулось здоровье. С трудом ей удалось устроиться на платную автостоянку. Машины стояли ночью в огороженном и освещенном пространстве. Она принимала деньги, отворяла и запирала ворота. Автостоянка была на окраине города. Ночью Наталья Борисовна оставалась одна, ей было страшно, но надо было держаться и за эту работу. И стала она жертвой наркомана, который в поисках денег подкараулил ее, закрывающую большие железные створки, и несколько раз ткнул ножом.
Александр, никогда не чуравшийся выпивки, плотнее сдружился с алкоголем. И тут от погружения во тьму спасла взрослая дочь. Она смотрела по местному телевидению передачи из серии «Из плена лет». И как-то заставила отца посмотреть одну из них. А потом вытащила на стол из фамильного книжного шкафа альбомы старых фотографий. Слава богу, он не решился с ними расстаться.
И вот он приносил на телевидение старые снимки, дополняя их интересными рассказами. Сколько раз я уговаривал его написать об улицах, событиях, людях нашего города с большой историей. Он и не отказывался, говорил, что это постепенно накапливается и непременно воплотится в книгу. Он познакомил меня с кинооператором Виктором Ивановичем. У того нашлись уникальные кинокадры, которые хорошо вписывались в лирические этюды о городе...
Женщина в черном платке рядом с гробом — это наверняка дочь. Пожилой крепкий мужчина, вероятно, зять покойного. А чуть поодаль группка людей вполне преклонного возраста. Среди них и Виктор Иванович. Я кивнул ему. Он ответствовал полупоклоном. Прощание было недолгим, почти безмолвным. Лишь Виктор Иванович приблизился к гробу, сказал слова сочувствия дочери и, обернувшись к тем, кто стоял в сторонке, проговорил:
— Ну вот, ребята, еще меньше нас стало. Пусть земля ему будет пухом.
На выходе, оказавшись рядом, я спросил его:
— Что же случилось? Мы не так давно виделись, на здоровье не жаловался.
Виктор Иванович сказал со вздохом:
— Не жаловался. Паленой водкой с алкашней отравился. Да так крепко, что все трое там же, во дворе, концы отдали. Да что теперь...
На кладбище я не поехал. В полупустом троллейбусе по пути домой думал о том, что вот завершилась и еще одна жизнь. На его надгробии все будет как надо: тире разделит рождение и смерть. Пробовал ли он осмыслить свою жизнь? Или как-то обошелся без этого? Но вот при нашей последней встрече подробно вспоминал тех, благодаря кому он появился на земле.
Правда, как мне кажется, истории чужих жизней не помогают найти свою. Кому мы должны и перед кем виноваты — решать в конце концов нам самим, а всех мудрых советчиков можно послать куда подальше. И настоящее быстро становится прошлым. Как жаль, что оно так скоро становится никому не нужным.
Зачем-то захотелось ему там, во дворике музея, рассказать мне историю семьи. А надо ли мне предавать ее огласке? В доброй старой традиции, наверное, хорошо бы извлечь мораль, мягче сказать, урок. Нет, обойдусь без этого. Но я конечно же сделаю сюжет в память этого несчастного старика, с которым час назад простился в ритуальном зале.