Предлагаем вниманию читателей стихи Анастасии Сукгоевой, Юлии Шкуратовой, Леонида Карпова, а также рассказы Юлии Лещук и Андрея Герасимова — участников двух проектов АСПИР: «Литературные резиденции» и «Мастерские».

Анастасия Сукгоева

Анастасия Михайловна Сукгоева родилась в с. Шошка Сыктывдинского района Республики Коми. Окончила Кировский филиал Московской финансово-юридической академии по специальности «юриспруденция». Работает в Управлении Федеральной антимонопольной службы по Республике Коми. Пишет стихи и прозу для детей на русском и коми языках, занимается художественным переводом. Печаталась в журналах «АРТ», «Радуга», «Юность», «Чердобряк», «Север», «Мурзилка», «Сибирячок», «Детское чтение для сердца и разума», «Войвыв кодзув», «Чушканзi», «Волга — XXI век», «Бельские просторы» и др., а также в сборниках «Новогодние сказки», «Моя самая-самая книга. Первые стихи и истории», «Сундучок новогодних чудес», «Энциклопедия превращений», «Алиса-2021», «Инструкция по выращиванию взрослых». Автор и соавтор более 15 книг для детей на русском и коми языках. Участница Международного форума молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья «Липки», литературной мастерской АСПИР. Член Союза писателей России. Член ТО ДАР (творческое объединение детских авторов России). Живет в Сыктывкаре Республики Коми.

Удивился я, когда...
Стихи для детей

Бережок

Берег, берег, бережок
Реку держит, бережет.
Без него, без бережка,
Потерялась бы река.
Утекла б куда-нибудь,
Разлилась — и не вернуть.


Объявление

Пес бездомный мел достал,
На заборе написал:
«В дар приму мясной обед,
Конуру, подушку, плед.
Или сразу теплый дом
И хозяев добрых в нем».
Подписал: «Дворняга Гром.
Буду ждать вас под крыльцом».

Дворник листья выметал,
Эту надпись прочитал.
— У меня конурки нет,
Но всегда готов обед,
Дом наш теплый, хоть и мал,
Пес бы другом нашим стал.
Это ж просто чудеса —
Встретить грамотного пса!


Дорога

Твердые камни, мягкий песок.
Щепка едва не проткнула носок.

Лужа? Нет, рано мне мыться пока.
Прыг — и травинки щекочут бока.

Тропка — отлично! Ой, грязно... Нет-нет.
Я же обычный матерчатый кед.


На высоте

Где бы ни была — везде
Я всегда на высоте.
Восседаю на макушке,
Но совсем не безделушка.
В прятки с солнышком играю.
А от дождика страдаю.
Только выйду погулять —
Ветер норовит сорвать.
Без меня прохладно, зябко.
Всех согрею. Я же... (шапка).


Легко!

Сегодня до обеда
За три секунды где-то
Мы переплыли море
На самокатах с Борей.


Покрасил

Я красил заборы оранжевой краской.
Я красил заборы — и вот результат...
Похвастался Тузик оранжевой маской,
В оранжевых пятнышках мой самокат,
Соседская кошка, братишкина шапка,
Качели и дядин большой кадиллак,
И мамина клумба, и бабкина тяпка,
И папин трясущийся грозно кулак...


Гадания-страдания

Хотел погадать и сорвал я ромашку.
Гляжу — на ромашке повсюду букашки.

По книге толстенной решил погадать.
Спросил, открываю... Как это понять?

Пустая страница... Я так не играю!
Вот брошу монетку, на ней погадаю.

Подкинул. Орел или решка? Минутку...
Мой рубль укатился. Я злюсь не на шутку.

От этих гаданий нет пользы ничуть.
Подумаю завтра, решу что-нибудь.

Болит... Ой, терпеть не могу больше, точно.
Согласен! Пошли вырывать зуб молочный.


Огородные тети

Спит на грядке тетя тыква.
Тетя тыква так привыкла.
И, листом прикрыв макушку,
Загорает кверху брюшком.

Солнце тыкву золотит.
И пчела над ней жужжит.
Тетя тыква все растет.
Щеки желтые, как мед.

Знаю я наверняка,
Отчего она сладка.

Рядом с грядочки, чуть видно,
Брюква щурится ехидно.
Гневно прячет тетя брюква
В землю беленькое брюхо.

Солнце ей в макушку бьет.
Покраснела даже, вот.
Прикрывается ботвой
И ворчит на летний зной.

Знаю я наверняка,
Отчего она горька.


Традиции

У нас в семье по традиции
По выходным репетиции:
Маминой оперы, папиной пьесы,
Я репетирую танец принцессы.
В нашей семье все любители сцены.
А вот соседи — сплошные спортсмены.
В стены стучат кулаками, мячом.
Нам тренировки их нипочем —
Дальше поем, декламируем, пляшем.
Не нарушать же традиции наши!


Удивился

Удивился я, когда
Узнал: арбуз — он я-го-да!



Юлия Шкуратова

Юлия Сергеевна Шкуратова родилась в 1990 году в Кемерове. Выпускница философского факультета Томского государственного университета. Публиковалась в журналах «Арион», «Огни Кузбасса», «Новая юность», «Воздух», «После 12», «Ликбез»,  «Менестрель», «Знамя» и др. Автор книги стихов «Следы» (2018). Участница студии «Аз», проектов «Диалог поколений», «Контексты», литературной мастерской АСПИР. Организатор различных поэтических мероприятий. Стипендиат XVIII Международного форума молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья «Липки» (2018). Лауреат литературной премии имени И.Ф. Анненского (2019). Живет в Калининграде.

«...и все вокруг предел и все источник...»

Из цикла «Турецкий альбом»

* * *
время мое зима
ночь моя шерсть и шелк
как я могу сама
жизнь прожить хорошо?

время мое в мороз
время мое февраль
как задавать вопрос
как отрывной букварь

как прясти — перекрестить
колкое веретено
время мое, прости
прочего не дано


тоненькое пальто
тонкий и цепкий наст
как далеко ле-
                 то
                 от зазвеневших нас

время писать букварь
только и слышно: «дзинь»
время мое февраль
аминь


* * *
дома под вечер отдают тепло
деревья отдают свою прохладу
лимонное и желтое стекло
похоже на кусочки мармелада
вот это дом, в котором я живу
и у подъезда поспевает слива
которую я больше не сорву
но как красиво


* * *
уходи пока не больно
время верный пешеход
все идет идет идет
все проходит
всем довольно
видишь ворона и чайку
это два различных сна
вышли дети на лужайку
а потом пришла весна
и посыпались конфеты
наподобие конфетти
у кого карманов нету
не мешайся на пути
раз — сдавайся
два — готовься
три — не время убегать
раз — не бойся
два — не бойся
монстров под кроватью


* * *
мой муж как римский император
спит обернувшись в простыню
его рука на узких чреслах
на ней заветное кольцо
другая на груди где сердце
его ступни обнажены
а на глазах его повязка
как у любимой им
фемиды


* * *
Касым[1] двадцать восемь в тени
я вышла из пены морской
остались последние дни
декабрь стоит за спиной


* * *
тихое слово весна
шлейф дыхания
море
в шелесте пальм
путеводная
горная
выше

что передать
написать
и отправить по почте
с этим бесстрашным
на желтом мопеде
курьером

слов
что навеяны днем
запечатаны ночью
проще касания губ

как замечательно
спит
доченька

спит
и сопит


* * *
весна бывает только в декабре
просвечивает сквозь стволы дере-
вьев и желтеют первоцветы
на скошенной желтеющей траве

и это все, включая даже море
препросто закольцовано в узоре:
гора гроза
и небо — как назар[2]
я в центре эта черненькая точка
и все вокруг предел и все источник

* * *
человек стоял на льду
и спросила кроха
ну куда же я пойду
если всюду плохо

если вдруг растает лед
если треснет наледь
кто меня назад вернет
из воды достанет

буду плавать я в воде
незамеченный нигде
будут рыбьи плавники
докасаться до руки

и подумал человек
и спросил у Бога
что такое человек
мало или много

если я сойду со льда
разве это навсегда?


* * *
хорошо смотреть в окошко
под окном уснула кошка
голубей стряхнули крыши
и деревья стали выше
с гор спускается туман
это мой шаббат заман[3]
в море синяя волна
с белым хвостиком она


* * *
все чего касается рука
утро обращает в облака
как огромна пальмовая почка
синий ворон сел на край листочка
по-турецки, кажется, «карга»
море растворяет берега
и гора спускается туманом
на полоску узкую, где жизнь

что само собою странно



Леонид Карпов

Леонид Семенович Карпов родился в 1966 году в пос. Кестеньга Республики Карелии. Работает в ОАО «Российские железные дороги». Печатался в журналах «Север», «Изящная словесность» и «Северо-Муйские огни». Автор книг «Давай поговорим» (2013), «Все просто и все очень сложно» (2016) и «Полет души» (2023). Победитель литературного конкурса имени Ю.В. Бондарева «“Горячий снег” — 2023» в номинации «Поэзия». Участник литературной мастерской АСПИР. Член Союза российских писателей. Член творческого совета журнала «Северо-Муйские огни». Живет в пос. Кестеньга Республики Карелии.

У костров согреваясь...

Жизнь моя

Я живу в глухой сторонке.
Для чего — не знаю сам.
Благовест заслышав звонкий,
поспешаю в местный храм
и, не бедствующий вроде,
все дышу — не надышусь
благодатью, что нисходит
и на сердце, и на Русь.

Жизнь моя с оттенком грусти
и налетом простоты
в свой мирок любого впустит,
кто готов со мной на ты
поболтать под чай с малиной
у раскрытого окна,
и покажется мне длинной
и осмысленной она.

Но бывает — вдруг ворвется
в жизнь мою дурная весть
и затмит собою солнце,
а потом и космос весь,
и лишит покоя душу
не во сне, а наяву.
И тогда я злюсь и трушу:
а не зря ли я живу?!


Карелии

Я — пустой человек без тебя, моя малая Родина,
бесприютный изгой и себе самому главный враг.
И почти что тропа, на погост уводящая, пройдена,
а тобою душа надышаться не может никак.

Край таежных озер, обрамленных ресницами-елями,
мир прекрасных людей, для которых скучать не с руки,
сколько песен с тобой, у костров согреваясь, пропели мы,
сколько горестных слез уронили в твои родники!

В годы страшных невзгод ты покрылась ужасными шрамами,
и в лесах до сих пор спят и дочки твои, и сыны!
И Россия, и ты — вы для них были больше чем мамами,
потому и тихи, и светлы их последние сны.

Наши дети растут, покидают поселки карельские,
затихает вдали их задорный, беспечный галдёж.
Как случилось, что вдруг не находим мы доводы веские
объяснить, что лишь здесь понимаешь — зачем ты живешь?!


Вот такие нравы

Линчевали Правду... Как всегда,
просто: табурет, над ним — веревка.
Торопились: мол, не до суда —
не дай бог, отвертится, чертовка!
У нее ведь что ни аргумент —
всё по делу. До того зубаста!
Так что раз уж выдался момент —
быстренько повесить, да и баста!

Стоючи от прочих в стороне,
Жадность прогундосила уныло:
«Вам видней, конечно, только мне
Кажется, не стоит тратить мыло.
Шнур к тому же, словно на беду,
новенький совсем. Два метра с гаком.
Лучше утопить ее в пруду,
запихнуть под лед, на радость ракам!»

Тут уже завозмущалась Лень
и, зевнув в ладошку, заявила:
«Это что еще за дребедень?
Делать прорубь? Надо же, как мило!
Может, и купальник принесем?
Вы тут не свихнулись ненароком?
Ишь ты — подавай ей водоем...
А не проще шандарахнуть током?»

Зависть взвилась: «Прекращай концерт!
Я с ума сойду тут, с вами вместе!
Пруд, розетка или табурет —
а не много ли для твари чести?!
Плескануть ей в рожу кислотой!
Пусть себе живет среди убогих!
Вариант, по-моему, простой,
да и поучительный для многих!»

Что тут в одночасье началось!
Даже Пьянству стало не до смеха:
Глупость вдруг накинулась на Злость,
Грех — на Трусость, и пошла потеха!
Всё: веревку, мыло, табурет —
растоптали! Вот такие нравы!
Потому и Правды больше нет
между тех, кто непременно правы!


В маршрутке

«Благодаря» угрюмому водиле,
который точно встал не с той ноги,
в маршрутке, полной духоты и пыли,
витало чувство, что кругом враги.

Сначала слишком долго «загружался»
полуживой, но грузный инвалид.
«Шеф», закурив, свирепо чертыхался
и злопыхал: «Я вам не Айболит!»

Затем, врубив музон на всю катушку,
где в песнях через слово «бля» да «бля»,
он материл ушедшую старушку,
ему не доложившую рубля.

Потом его бесили и очкарик,
подавший сильно мятый «полтишок»,
и песик, то ли Бобик, то ли Шарик,
пересекавший транспортный поток.

Похоже, пассажиров ждала трёпка.
Не важно — виноват, не виноват,
а тут еще не по-мужицки робко
в маршрутку сунул голову солдат.

И эти вот кадык, глаза и уши,
одетые в х/б и сапоги,
пролепетали: «Дяденька, послушай!
Будь другом! Пропадаю! Помоги!

Опаздываю! Время — на излёте!
И, как назло, нет денег на проезд!
А если я не нарисуюсь в роте —
меня комбат без майонеза съест!»

Таксист, с которым все, казалось, ясно,
опешил так, что хоть веди к врачу.
И тут на всю маршрутку, громогласно
Раздалось: «Заходи! Я заплачу!»

И сразу все прогнали мысль о страхе,
витавшем в душно-пыльной тишине.
«А мой сынок — в Нагорном Карабахе!»
«А мой племяш Андрюшка — в Астане!»

И потянулись руки, руки, руки
с полтинничком, с червончиком, с рублем...
И «шеф» промямлил робко: «Что ж мы — суки?
С защитников Отчизны — не берем».

 

Юлия Лещук

Юлия Сергеевна Лещук родилась в 1990 году в городе Череповце. Окончила Череповецкий государственный университет. Пишет стихи, прозу, эссе. Публиковалась в журналах «Аврора», «Южный маяк», «Вологодский ЛАД», «На русских просторах», «ЛитСоты» и др. Автор книги «Зимняя сказка, или Дед Мороз вызывает Снеговика» (2023). Лонг-листер премии «Лицей» (2021). Лауреат второй премии Международного конкурса «Серебряный голубь России» (2023), вошла в лонг-лист конкурса «Поэтический дебют» (2023) (журнал «Аврора»). Стихи и проза входили в лучшие работы конкурса маринистики имени К.Бадигина (2024). Участница литературных форумов и семинаров («Липки», «Братья по духу», «СТиХИ», АСПИР и др.). Живет в Череповце.

У моря твои глаза

Рассказ

Морские души похожи на гоголевских «мертвецов»: съёжившиеся, мрачноватые.

Морские волны, словно стадо кучерявых барашков, — мраморные, желто-зеленые, изумрудные, с привкусом соленого пота — огибают серые камни, надменно выпячивают свои округлые бока. Солнце рассекает тучи упругими лучами; лучи вонзаются в воду, муть, темно-зеленые водоросли — всё становится безликим, туманным, будто и не было никогда этого подводного мира.

— Горячая кукуруза, минералка, морская вода!

Зазывала не боится предлагать «пир на весь мир». Морская вода стала классикой: пьешь и чувствуешь счастье.

Я беру немного воды. Горечь и отвращение.

— Подделка? — интересуюсь я.

— Что вы! Чистая морская вода из глубины морских душ.

Сплевываю. Мне совсем не нравится такое. Может, я не понимаю чего-то?

— Пейте медленно и почувствуете благодать, — заверяет продавец.

* * *

Мне 25. Сухие губы, волосы мышиного цвета, картавые согласные и неулыбчивый взгляд.

— Работа в школе — это не работа! То ли дело банк. Там деньги! — кричит отец.

А я сижу и думаю: что школа, что банк — одно и то же, всё та же несвобода и шаткость социального положения. Школа для учителя что зона для сидельца: шаг вправо, шаг влево — расстрел. Сидишь за старым, потертым столом и смотришь на лупоглазых школяров: «А ведь и я когда-то такой была. Сидела и причмокивала: учитель, наверное, работает за еду».

— Екатерина Павловна, а сколько вы зарабатываете?

— Почему интересуешься, Полина?

— Да так. Мама моя получает хорошо, хочу сравнить зарплату.

Девочка не краснеет, не смеется, сверлит ледяным взглядом насквозь, а я спряталась за густой челкой, смотрю в пол. Школьники любят задавать неудобные вопросы: «А как вы учились?», «Есть муж?», «Наверное, живете в коммуналке?»... Каждый раз удивляешься их смелости и наивности.

У русоведов четыре тетради для проверки, у учителя физкультуры, пожалуй, только журнал для оценок: тычешь пальцем в робкие линии и пытаешься оценить работу, где «ж» — это «ы», а прыжок через коня — морфемный разбор.

— Екатерина Павловна, вам к директору, — громким голосом оттарабанила завуч.

Ага. Ждут, милые, в кабинете, вдвоем: завуч в красной юбке до пола и серебристой короткой кофте, напротив стоит директор, разукрашенная от каблуков до макушки. Классный журнал, белый, с тонкими шершавыми страницами, немного помятый, лежит в стороне. Чувствую, не просто так пригласили.

— Вы понимаете, что классный журнал — это финансовый документ? — строго отчеканила директор. — Вы отвечаете за него! Журнал — всему голова. У вас не журнал, а сборник потрепанных рассказов. Где дисциплина?!

— Но я... всегд... да счи-и-тала, что журнал — это документ, но только не финансовый, — заикаясь, ответила я.

— Финансовый, — твердо произнесла завуч. — Это финансовый документ.

* * *

Окна учительской пыльные, серые и слегка сутулые, будто это были и не окна, а озиравшиеся по сторонам ребятишки-пятиклассники: у кого бы списать сегодня?

На белом подоконнике с облупившейся краской стояла стеклянная ваза, пустая, одинокая, с небольшим сколом посередине узкого горлышка.

Я сижу спиной к двери, пытаюсь проверить тетради.

— Да, надо сказать нашей Екатерине Павловне, что с завтрашнего дня она переходит на домашнее обучение. Заявление и другие документы уже готовы. Спроси у секретаря еще.

— Да. Всё передам, Татьяна Дмитриевна.

Слышу голоса за соседней стеной: то зычные, звонкие, с легким хрипом и надрывом, переходят они в полушепот — видимо, для пущей важности имитируется таинственность принимаемого решения.

Стук в дверь учительской.

— А, Екатерина Павловна, это мы к вам, с деловым предложением, — браво произнесла завуч по учебно-воспитательной работе.

— Да, слушаю вас.

— Мы хотели сказать вам, что с завтрашнего дня вы переходите на домашнее обучение, то есть будете работать с надомниками. К сожалению, вы не справляетесь со своими прямыми обязанностями (много нареканий со стороны родителей, а их мнение для нас очень важно, дети вас не слушаются, журнал — а вы помните, что это финансовый документ — вы неправильно оформляете). Видите, причины веские, поэтому просим подойти за договором.

Завуч стояла рядом с окном, волосы ее переливались то рыжими, то светло-коричневыми оттенками, а я сидела в позе бурундука, робко смотрела то на дверь, то на потолок, то на завуча.

— Да. Хорошо. Подойду за подписью, — тихо согласилась я.

Хорошо, что хоть что-то ответила, сил на разговоры не было совершенно. Да. Дети правда меня не слушались. А кому интересна хрупкая, с тонкими ножками-цаплями учительница? К тому же родители слушали детей — те, по всей вероятности, рассказывали им школьные байки про «сложную» школьную жизнь, про учительницу с другой планеты, а они, конечно, мотали на ус. Еще бы не мотать, сейчас по любому поводу бегут к директору.

Директор! Да. Завтра иду за новой жизнью в кабинет властелина «мертвых душ».

* * *

Морская вода стала атрибутом необычной жизни: ее можно налить в маленькую стеклянную банку и предаться воспоминаниям. Вот мать идет в магазин за молоком, а отец едет на вишневой девятке и машет ей рукой. Нравилось ли это матери? Думаю, нет. А рядом бежим мы с сестрой, машем льняными узорчатыми платками вслед уезжающей «колымаге». В 90-е годы девятка была в чести, колымагой называли мы ее в шутку, чтобы жить было веселее.

Блуза морского цвета, давно выцветшая, местами потертая, лежала в углу маленькой комнаты; будничное пространство визуализировало дисгармоничные углы старого, покосившегося стола, раскрашивало окна в ослепительно-белые цвета. Мама сидела на маленькой табуретке, чистила красно-желтое яблоко и приговаривала:

— Опять отец поехал куролесить. Знала бы я, то...

Не успела мать договорить, как в дверь позвонили.

— Здравствуйте! Вода из самых глубин морских душ. Попробуйте! Не пожалеете... — Человек в бирюзовом костюме протягивал пластиковую бутылку.

Мать резко закрыла дверь:

— Еще чего! Кать, слышишь, этот, как его, водовед морскую воду предлагает, а у нас этой воды целое море.

Мать засмеялась. Ее глаза были похожи на узкие щелочки только что приоткрывшихся дверей. Глаза эти отливали цветом моря: голубые, изумрудные, бело-синие, напоминали они волны, разбушевавшиеся на песчаном берегу.

Отца все не было дома: солнце уже превратилось в сморщенную хурму, деревья шептались друг с другом о новом дне, а ветер то и дело завывал грустную песню:

Кабы солнышко взошло,

кабы месяц убежал,

превратилось бы в руно всё,

о чем давно мечтал...

* * *

Бело-желтые кирпичные стены здания банка были похожи на толстые пшеничные булки: солнечные зайчики плясали по стенам, окнам, железным решеткам. Все это «соцветие» создавало впечатление весьма положительное, казалось, что ты находишься в каком-то укромном месте, где солнечно и тепло.

— Так, фото, анкета, тест. Тест важен, он ответит на многие наши и, конечно, ваши вопросы.

Дама, отбирающая людей на работу, сидела в неподвижной позе. Глаза ее сверлили нас, а мы сверлили, пожалуй, только пол, на котором ползали полудохлые мухи.

— Сразу видно, что сдерет три шкуры. — Света шепнула мне на ухо так, что я немного покачнулась в сторону.

— О результатах мы вам сообщим, — сказала «банкирша».

Мне же говорить хотелось меньше всего (усталость от собеседования дала о себе знать спустя двадцать минут). Света подтянула капроновые колготки и достала минералку:

— Будешь?

— Нет. Спасибо.

Поговорив о том о сём, мы разбрелись по разным углам пестрой улицы.

В двадцать два года мечтаешь о стабильной, высокооплачиваемой работе, представляешь себя могущественным банкиром, который разъезжает на «мерседесе». Я же об этом не думала ни-ког-да. Подала документы за компанию: может быть, повезет.

Через пару дней мне позвонили:

— Здравствуйте, Екатерина Павловна, вас беспокоит отделение банка. Вы прошли собеседование, приглашаем на работу.

Конечно, я была очень удивлена подобному «развороту» событий. Меня, без экономического образования и весомого опыта, пригласили в банк. Я же филолог. Интересно, а Свету взяли?

— Алло, Света, как дела? Меня пригласили в банк, представляешь?

— А мне так никто и не позвонил...

Повисла неловкая пауза. Пауза эта длилась около пятнадцати секунд. Я уже успела забыть и о работе, и о том, где нахожусь, пока в трубку не сказали:

— Ты здесь? Ау!

— Здесь, здесь. Света, я правда не понимаю, почему тебя не пригласили. И образование у тебя финансиста, и опыт работы есть...

— Да все понятно.

Света положила трубку. Послышались минорные гудки, гудки протяжные, зычные. Я вслушивалась в тишину телефонной трубки: немота, скрывающая плавные звуки робкой пантомимы, шуршала, гудела, плавно перетекала из пластиковой «коробки» в туманное марево комнатного пространства.

Как так? Почему я, а не Света? По-че-му?

* * *

Отец не любил море. Тревожное, с покатыми плечами, похожими на толстых божков, оно казалось ему чем-то чужим, выспренним. В общем-то это и понятно: родился на Севере, вырос среди карликовых берез и любил северную природу. Мать же, наоборот, привлекала морская стихия (даже имя струилось морским и волнистым — Марина).

Горячее северное сердце и холодные глаза цвета бирюзы не могли быть вместе навечно. Отец, пышнотелый борец за справедливость, и мать, беловолосая «парижанка» с «чайным» носом, жили вместе всего один год. Всю остальную совместную жизнь они существовали вместе. Не жизнь, а выживание!

— Где ты, милая? — кричит Орфей своей Эвридике.

Молчание. Тишина.

Мать берет телефон. На черном корпусе белые иероглифы причудливо усмехаются: номера стерты, в шершавых кнопках забилась пыль.

— Я здесь, здесь, — отвечает мать.

Дверь открывается. Лук. Жареный картофель. Селедка. Стол украшен по-хозяйски. Запах шампанского. Никого нет. Пустота. Лишь в воде цвета морской волны отражаются застывшие печальные глаза...

Андрей Герасимов

Андрей Юрьевич Герасимов родился в 1987 году в городе Юнокоммунаровске, на Донбассе. Окончил Донецкий государственный университет. Работает строителем-фасадчиком. Ведет поэтический видеоблог на Ютубе: @PoetGerasimov. Автор неизданного романа «Больше двух не собираться». Участник литературной мастерской АСПИР. Живет в деревне Будущее.

Дядя Квинке

Рассказ

Сегодня после обеда искал на районе кота: нужно для видео. Усатых как ветром сдуло. Может, ушли на выборы. Ни возле контейнеров, ни возле столовой — ни одной хвостатой души. Главное, миски стоят, а усатых нет. Карман пропах сосиской. Домой вернулся, стемнело, а за стеной снова соседки воркуют. Голоса у них молодые, звонкие.

Неделю назад я снял квартиру в частном доме на первом этаже. Кухня, спальня и туалет. Тесно, зато тепло. Расправив руки, я могу обнять всю кухню и закрыть одновременно двери мокрой комнаты и комнаты с кроватью. Возле кровати, в ногах, стоит ворчливый холодильник. Он ко мне привык и начинает возмущаться, когда я засыпаю. Половину кухни занимает пищевая синяя бочка на четыреста литров, котел «Ariston» и еще один квадратный котел чуть поодаль. Вместе они похожи на большую кругло-квадратную семью. Аристон — отец, Пищевая — его жена; интересно, как у них получился квадратный сын с трубой вместо башки, а впрочем, чужая семья потемки.

Мой письменный стол стоит ровно посередине. Если я смотрю налево — сижу в бойлерной, если смотрю вправо — в отличной уютной кухне.

За стеной кухни каждый вечер я слышу милое девичье щебетание.

Скинув с себя уличные вещи по привычке с детства, переоделся в домашнее: трико и майку-алкоголичку. Заварил чай, сел на любимое туристическое кресло и задумался: «Почему я хозяина квартиры записал в телефон “Евгений четыре”? Может, он по счету четвертый? Нет, у меня в списке один Евгений. Четыре, четыре... Точно! Адрес — улица Красноармейская, четыре». Стало легче.

«Барышни зашумели, посуда зазвенела. Наверное, ужин готовят. Странно, за неделю ни разу с ними не встретился. Судя по голосам, симпатичные девушки, хотя не факт. “Жигули” иногда тоже хорошо звучит. Надо проверить. И не курят ведь, комсомолки». Возле входа в квартиры стоят два дивана, а напротив недоделанный бассейн. Вид не романтичный, но если курить и смотреть на листья в табачной воде — одно удовольствие.

«Попрошу у них ложку соли, только надо свою спрятать: вдруг получится круговерть, что они сразу ко мне в гости зайдут, а у меня соль стоит во всей красе — йодированная, с красной волшебной крышкой, с двумя отсеками? А у них, может, обычная соль, крупнокалиберная, в пакете с обгрызанным уголком». Соль спрятал за гречневой крупой.

Конечно же я подготовился. Посмотрел в зеркало, расчесал брови, надел рубашку. Хотел галстук надеть, чтоб застать их врасплох, но в красном галстуке за солью ходят только к адвентистам седьмого дня. Надел очки, взял стакан, чайную ложку, вышел. Уличное фойе не освещалось. У девчонок горел свет. Я ключом постучал по стеклу двери. Появилась соседка.

— Девчонки, добрый вечер, я ваш сосед, дайте ложку соли.

— Да, конечно, сейчас. — И соседка исчезла за прозрачной занавеской.

— У меня есть стакан и ложка, — крикнул словно в шапку.

Такого издевательского невнимания к себе я еще не испытывал. Она даже не посмотрела на меня.

— Кто там?

— Сосед за солью пришел.

— Серьезно? Такое бывает?

Казалось, что вторая девушка может говорить только вопросами.

— Держите.

— Спасибо.

Она закрыла дверь и задернула штору. Держала она себя как-то левым боком и смотрела ухом.

«Может, это ее рабочая сторона?» Я не обратил внимания, во что мне завернули соль и сколько завернули. Я понял одно: что ничего другого мне не завернули.

«Ничего себе мамзели! Надо было познакомиться, да. Когда? Когда она мне соль заворачивала или когда ее подруга посуду мыла. Крикнуть имя между ее вопросами».

Мое задетое самолюбие растоптало неудовлетворенное любопытство. Я выключил свет и лег. «Импровизатор, это тебе не в ладоши хлопать и называть свое имя или бросать воображаемый мяч. Нет уж, девчонки, вы не на того напали. А молчаливая вроде ничего. По крайней мере, ухо расположилось не выше брови и не ниже носа».

Теперь они не щебетали, а лепетали. Я хотел послушать через тарелку, что они бубнят, ведь обязательно обо мне. Но опускаться до тарелки не стал, а просто приложил ухо к стене. Слушал до тех пор, пока не почувствовал, как застучало в висках, заболела шея, дышать сделалось труднее, и, кажется, поднялась температура. «Шпион, твою мать... Штирлиц, возьмите стул». Я целую неделю играл им на гитаре, старался, пел, и именно свой репертуар, а они: «Такое бывает». Другая бы сказала: «Проходите, что ж это вы такое готовите, на что вам соли не хватило?» А я бы ответил: «Я вам не мешаю игрой на гитаре?» А они: «Что вы, что вы...» и в таком духе. Обо мне ни слова, эгоистки.

Покой отравили. Ни о чем другом думать не могу. В какой-то момент голоса стихли — видимо, ушли из кухни. Единственное, на что я смог отвлечься, это выпрыгнуть в окно и оторвать кусок поликарбоната, который всю неделю меня ужасно раздражал. Я думал, кошки бегают, а его ветром трепало о доски. Вспомнил о кошках, а сосиска так и осталась в кармане. «За ночь не прокиснет. Завтра, как стемнеет, снова к ним пойду. Хорошо зима на дворе. А какой предлог в этот раз придумать? Попросить ложку жира? А они скажут: “Жира нет, но есть ослепительная луковица”. Здесь нужно что-то оригинальное. Сказать, под кровать закатилось кольцо, я подниму кровать, а вы достанете? Но если под кроватью пыль собрать в клубок, можно свитер связать. А если прийти к ним с ноутбуком: “Помогите, не могу курсив найти, куда-то исчез с экрана”? А она мне скажет: “Гугл в помощь”. А может...»

Утром, протирая глаза, я увидел на столе свернутый умело кулёк из тетрадного листа в клеточку. «Не пожалела, насыпала, чтоб больше не приходил». В голове включился музыкальный проигрыватель, и запел Добрынин:

Не сыпь мне соль на рану,

не говори навзры-ы-ы-ыд.

Целый день я слонялся по центру, съел два чизбургера в «грустно — и точка». Пока ел, обзывал прохожих русским языком. «Это еще что за сложносочиненная женщина, а с ней рядом несовершенного вида мужчина. А вот и дядя с нулевым окончанием идет под ручку с тетей третьего склонения. А это что за причастный оборот?» Прочитал фамилию на бейджике кассирши, оказалось деепричастие. Надоело. Пошел к морю. Научился бросать камешки-блинчики. Нужно наклоняться ниже и бросать от самой земли, тогда блинчик шлепает по воде как пуля. Сосиску бросил бродячей собаке. Кошки голосуют, и правильно, что марта ждать?

Когда проходил мимо поликлиники, меня осенило: «Я же могу прикинуться больным и попросить, чтоб мне сделали укол. А чем я болею? А колоть чем? Витаминами можно уколоться. А какими? Да какая разница — все на пользу будет. А если они откажут, побоятся, тогда выброшу». И заскочил в аптеку.

— Здравствуйте. Есть кто? Мне нужны витамины в ампулах и бинт.

— Какие витамины? Их же много.

— Любые. И два пятикубовых шприца, а один двухкубовый. — Я вспомнил, что в двухкубовом иголка тоньше, не так больно будет. — Давайте любой, главное, не витамин С.

— Вот «Тиамин». Содержит витамин В1, десять ампул по одному миллилитру.

— Отлично, давайте.

— Шприцы только пятикубовые и выше.

Мне померещилось злорадство в ее голосе. Она просто не знает, для чего мне, я бы и десятикубовым укололся ради любви.

— По карте. Спасибо.

Цену не посмотрел, зато город-производитель Хабаровск, а в Хабаровске вместо В не будут заливать Х.

Домой пришел — в горячке помыл полы, унитаз, раковину. Прислушался. Птички еще не прилетели. Решил подготовить витамины к употреблению. Ровно пять ампул вместилось в пятикубовый шприц. Сменил иголки. Перебинтовал большой палец на правой руке, немного переборщил, получилась целая шайба. Все остальное — и упаковку с витаминами, и пустые ампулы — я выбросил в мусорное ведро. «Может, какой бедолага найдет, подлечится».

Пока ждал, взглядом оторвал обои возле розетки. Когда пришли девушки, я дал им время раздеться и дождался, пока перестанет шуметь вода в ванной. Пора.

В этот раз я вел себя наглее — как-никак мне нужна срочная помощь — и сразу приоткрыл дверь в их квартиру:

— Соседки, привет!

— Что теперь нужно? Сахара?

«Ну почему снова ты...» — подумал я.

— Девчонки, выручайте, нужна ваша помощь. У меня язва, я колол себе антибиотики каждый вечер, а сегодня палец порезал, как назло, остался последний укол. Вы можете уколы делать? Выручайте, мне позвать больше некого. Я в больницу звонил, хотел медсестру вызвать, сказали, скорая на выезде.

Барышня снова стояла ко мне ухом. Я даже подумал, что она работает диспетчером в такси, — настолько быстро она среагировала.

— Оля, иди сюда! У нас же Оля медсестра.

И словно по волшебству после взмаха занавески на месте безымянной соседки появилась Оля.

— Оля, привет, я Артём, ваш сосед.

— Очень приятно.

«Оля, да ты красотка», — чуть не сказал я вслух. И снова повторил свою просьбу. За одну ее улыбку я бы дал ей титул «мисс Очарование». Вокруг таких медсестер я бы больницы строил. «Скажи, откуда ты взялась», — вспомнил Талькова. А если при виде девушки я сразу вспоминаю песню Талькова — дело швах.

— Ну и конечно же с меня две шоколадки.

— Хорошо, минуту подождите.

Ровно через минуту Оля вышла с перчатками, ватой и муравьиным спиртом в руках.

— Вот это я понимаю профессионал. Тапочки можешь не снимать. Мне стоять или лечь? — Я прошел к кровати. — У вас тоже тесно?

— Лучше лечь.

Я аккуратно, без пошлости спустил шорты с одной стороны, лег и максимально расслабился.

Оля положила вату и спирт на тумбочку. Резиновые перчатки, как это часто бывает у опытных медсестер, дерзко щелкнули по ладоням.

— А вы колете как? Со шлепком?

— С хлопком.

И я почувствовал, как витамин В1, кстати тоже болезненный, стремится сделать меня лучше.

— Спасибо вам огромное. Это тоже вам.

На шоколадках лежала купюра в пятьсот рублей.

Оля молча переложила деньги на стол:

— А за шоколадки спасибо. Выздоравливайте. — И ушла.

А я? А что я? Я остался, я влюбился. Представил, как позову ее в гости и покажу соль, спрятанную за гречей. Скажу, что я ничем не болен и за мной не нужно ухаживать, а, наоборот, ухаживать теперь за ней буду я. И подарю ей цветы.

Оля мне так понравилась, что через двадцать минут я начал задыхаться. Чувствую, что хочу высморкаться и чихнуть сразу всем телом. От переизбытка чувств к своей спасительнице веки стали превращаться в губы. Единственное, что я смог сказать, когда увидел себя в зеркало, запретила цензура.

После драк в юности мое лицо так не бомбило, как сейчас. Дальше все происходило со скоростью моей отечности. Я ворвался к девчонкам:

— Ойа, фыфыфайте скоую! — И чуть не упал на стул.

— Какого... — «Диспетчерша», понятное дело, ничего не знала про цензуру. — Оля, иди сюда!

— Ого, Артём, ну как же так, скорую, боюсь, мы не дождемся. Давай, давай, Катя, одевайся, сами его отвезем.

Мое тело жгло, лицо горело, мне казалось, что я лопну и из меня сейчас хлынет все содержимое, как из тюбика. Оля налила мне стакан минералки. Я выпил. Налила второй.

— Пей, пей, не переживай, это аллергическая реакция. Жаль, супрастин закончился.

Я встал, умылся. Страх скорой смерти прошел.

Мы сели в белый «фольксваген». По дороге в больницу единственное, о чем я успел подумать, что так и должно быть — за рулем Катя, это правильно, так и должно быть.

«Поднимите мне веки!» Где Оля?

В больнице меня два раза укололи, причем в обе руки, и дали выпить белый порошок.

Я все это время лежал и думал, ждет меня Оля возле приемной или нет.

— А с пальцем что? — Значит, что с моим лицом, ей понятно. И Оле понятно, одному мне непонятно, почему я чуть не взорвался. — Давно к нам с отеком Квинке не приезжали. Спасибо тебе, дружочек-язвенник. — И терапевт почему-то засмеялась.

Меня отпустили. Домой я пошел пешком.

Утром, свежий и здоровый, я уже по-родственному тарабанил соседкам в дверь. В чистых носках, с шоколадкой в кармане, я хотел зайти и сказать: «Салют от дяди Квинке».

— Привет, ни соли, ни сахара нет. Хорошо.

В дверном проеме стоял здоровенный бородатый детина. Плечи его не вмещались в проем, поэтому он стоял слегка боком, говорил ухом. Он сделал шаг мне навстречу, чтоб дверная рама не прилипала ему ко лбу.

— Хорофо, — зачем-то ответил я языком Квинке.

«Вот тебе и Тальков собственной персоной».

Отыгрывая спокойствие, я зашел к себе и в первый раз закрыл дверь на замок. Нервно сорвал с большого пальца ослабшую за сутки повязку. Открыл ящик, где стояло мусорное ведро, размахнулся, чтоб на характере бросить марлевый шарик в корзину, но рука зависла в воздухе.

На упаковке с надписью «Тиамин. Город Хабаровск» лежали медицинские перчатки.