Перебравшись из Санкт-Петербурга в Никольское, полюбила я гулять по курганам возле дома, похожим издали на спящих драконов. Словно пришли они на берег Тосны да так и остались. Поросли травой и разноцветьем их могучие спины. Если б не торчащие местами захваченные в плен мхом и сорняками забвения остовы фундамента, никогда бы не поверила, что здесь жили люди. Однажды у развалин такого дома повстречала мужичка, прячущегося под кустом сирени от полуденного солнца. Он сидел на единственной выжившей ступеньке крыльца, вытянув тощие ноги и дымя папиросой, которую не вынимал изо рта. Лицо его сморщилось, будто шагреневая кожа, и покрылось цепким коричневым загаром.

— Здрасьте — забор покрасьте! Откуда здесь такая красота взялась? Точно не местная. Местные, акромя меня, здесь не любят ходить. — Пожилой жилистый мужичок оглядел меня, словно на базаре лошадь выбирал. — А то постой, поговорим, скучно мне. Я тута каждый день буренок пасу. А тебя не видал.

Коровы, услышав голос хозяина, устроили перекличку.

— Я тут всю жизнь живу. Прапрадеда мово еще Петр I сюда прислал, его и еще восемь семей мастеровых: плиточников, каменщиков. Когда шведов разогнал с этих мест. Питер начинался отсюда. — Старик гордо постучал себя по груди крючковатыми пальцами.

— Я недавно переехала. Изучаю окрестности. Красиво тут у вас. А чего ж местные не ходят?

— А кому охота по костям гулять? То Невский тут шведов гнал, потом Петрушка, потом фрицы лютовали. Сколько ж здесь народу полегло. Сплошная братская могила. Говорят, иногда и голоса слышны, стоны. Даже птицы не поют, прислушайся. А выше поднимешься, к дороге, там вообще одни кости с войны. Там и могилка есть, за синей оградкой, неизвестного солдатика. Отец мой, Василий Леонидович, рассказывал, как при нем косточки-то нашла соседка Тимофеевна. — Старик махнул рукой в сторону трассы.

— Очень интересно. — Я присела рядом.

— Ну, слушай, коли интересно...

* * *

— Тимофеевна, что удумала? На хрена парник ломаешь? Ты дуги-то не выбрось, я назад пойду, заберу, в хозяйстве все пригодится.

Сосед Дарьи Тимофеевны, мелкий, скрюченный, словно бесхребетный, Семен Липатович, давно глаз положил на ее большой, ухоженный участок. Две сотки, которые она «прихватизировала», по его особому мнению, лет пятнадцать как не дают ему покоя: «Хоть батя и выделил по широте душевной многодетной вдове ненужный кусок, документально-то не оформил». И нес Липатыч личную вахту, строго отслеживая любые перемены на соседских грядках. Даже вороны облетали покосившийся, обколоченный досками дом местного скупердяя стороной.

— Дочки сообщили, не поедут ко мне: мыться негде. Вот решилась. Парник сниму, местных работяг попрошу, за весну успеют, говорят, баньку поставить. Главное, фундамент, вот здесь. — Дарья поправила проеденный молью вязаный колпак неопределенного цвета и, довольная задумкой, указала на парившую землю, которая радовалась освобождению от полиэтилена. — Перекопаю, тут валунов полно. Их на фундамент и пущу.

— Ну, давай, давай, посмотрю я, какую ты баню поставишь, — хмыкнул в отвисшую нижнюю губу старый стручок, так что она задрожала, словно студень.

Мимо любопытного Липатыча прошуршал калошами дед Пихто:

— Хто тут? Чё за партсобрание, ядрёна вошь? Ни проехать, ни пройтить!

Дед походил на древний артефакт, пролежавший в торфяниках, поэтому хорошо сохранившийся. Латаная куртейка свисала с его тощих плеч, отчего издали, когда останавливался передохнуть, опираясь на палку, он напоминал пугало.

— Ты там сильно-то не шуруди, Дашка! Тамочи еще с войны неразорвавшиеся снаряды могут быть. Бои-то ж страшные в Красном Бору шли. Немчура бегит, все жжет или минирует. Топтали ж мы, етицкая сила, их тут. К городу Ленина рвались.

Пихто услышал обрывок Дарьиной фразы, тяжело вздохнув, поделился воспоминанием. Почесал куцые, прогорклые от дешевых папирос волосенки на бороде и поковылял дальше. На рынок в вещмешке потащил на продажу молодые кустики.

— Пихто, не переживай, здесь уж все копано-перекопано, с войны шестьдесят лет как. — Тимофеевна махнула рукой.

— Хто? — отозвался старик, подставив руку к уху.

— Иди ты, тетерев глухой, — окрысился Липатыч.

— И ты бывай здоров, Семен, дел и без тебя хватает. — Дарья нагнулась, кряхтя, и принялась выдергивать пожухлые сорняки.

Времени до лета всего полтора месяца осталось, а надо под фундамент для баньки еще яму вырыть. Рабочие только по выходным могли работать, а Дарья Тимофеевна спешила, очень уж хотела с внуками лето провести. «А то все по морям да заграницам, у бабки, видите ли, не олклюзив», — бурчала по-доброму женщина, лопатой выворачивая из оттаявшей земли замшелые валуны. Каменные ошметки твердыни словно блуждали под землей: только с трудом выкорчуешь один — другой красуется на том же месте. Вросли гранитными корнями, не хотели расставаться с нажитым местом. Дарья поднатужилась, схватила упрямый валун двумя руками за бок, упершись ногами в яму, чуть сдвинула его. Исполин подмигивал искрами слюды и кварца на солнце. Синие прожилки на каменном теле будто вены. Казалось, что по ним вот-вот побежит кровь и многотонный гигант восстанет из подземного царства. Женщина присела на край выщербленной земли отдышаться. Из-под камня показался длинный мохнатый корень. Дарья скинула потную куртку, похотливо липшую к спине. Засучив рукава растянутого свитера, дернула корень изо всех сил. Камень сдвинулся. Упертый склизкий корешок потянул за собой обнаженные ломти еще мерзлой земли. Солнечный луч со снайперским прицелом мгновенно подсветил железяку среди черных комьев. Удивленная находкой, женщина аккуратно потянула за торчащий край, покусанный бурой ржавчиной. Металлический огрызок напомнил ей крышку от школьного пенала, только посреди алюминиевой, едва уцелевшей пластины зияли две дыры с острыми зазубринами. Когда она догадалась, что это часть портсигара, рука дернулась. Дарья застыла над ямой, боясь вздохнуть и даже подумать о последствиях. «Может быть, под камнем и вторая часть покоится?» Придя в себя, женщина начала рыть землю руками, словно дикое животное, которое яростно роет нору, чтоб укрыть в ней своих детенышей. Рукой наткнулась на что-то твердое. Потащила чуть на себя — сломанная кость с обрывками истлевшей ткани. Дарья не испугалась. Она вернула останки на место последнего приюта и тихо заплакала:

— Как же так, защитничек мой, значит, я уже пятнадцать лет не одна закаты-то провожаю. Поди ж, тебя искали родные, горе-то какое! А ты меня охранял! — Она обхватила голову черными от земли-матушки руками, стоя на коленях, зарыдала. Беззвучно. Затем, раскачиваясь как маятник, подняла огрызок портсигара и прижала к груди.

— Дашка, ты не забыла про дуги? Чё сидишь на земле? Ополоумела или клад нашла? Там земля и моя, если что, не забыла? Клады все пополам, слыхала? — Липатыч будто почуял своим «Варвариным» длинным носом нечто секретное, крадучись, прошмыгнул в калитку к соседке.

Та повернулась на скрип несмазанных петель, утерла рукавом свитера красные от слез глаза и металлическим голосом пригвоздила ноги соседа к земле:

— Кладбище тоже делить будем?

Сосед тут же оценил обстановку, юркнул хищным взглядом на раскуроченную землю. Затем развернулся с неожиданной прытью и рванул на почту для дежурного звонка племяннику — местному участковому.

Уже вечерело. Уставшее солнце в апреле рано ложится спать. Дед Пихто тащился по тропинке вдоль домов с мешком нераспроданных кустов малины. Угловатая тень волочилась слева от старика. Он припадал на одну ногу, отчего калоши чавкали, угрожая хозяину сбежать прочь.

— Хто? Чё случилось, Дашка? На рынке болтають, едрит твою на коляске, что клады нашла. Едрёна корень! — Он забавно хрюкнул, и беззубый рот расцвел в добродушной улыбке.

— Клады? Вот сказочники! Как бы с этой находкой в каталажку не загрести. Дед, подойди ближе. Чё спросить хочу... Ты ж с Красного Бору родом? Здесь что в войну-то было? Ты воевал не в этих местах? — Дарья Тимофеевна заметно нервничала и расхаживала вокруг расхристанной земли.

— Эх, тут выжженная земля да обугленные деревья были. Ничегошеньки фрицы не оставили. Красный Бор удерживал целый батальон, етит твою мать, СС. Фашистская нечисть, «Фландрия» величали себя, ишь ты. Мы им тут задницу-то надрали. Тут же передовая проходила Ленинградского. Пытались Саблино отбить, железную дорогу то бишь. В Ульяновке той изверги соорудили, едрит твою на коляске, загоны, местных тама как скот держали. О, вспомнил историю одну. Когда вернулся с войны, кто уцелел после прорыва в 44-м рассказывали. Повар один, ушлый дед, на кухне у немцев работал. Заключенным — кашу из гвоздей, себе — рульку аль шпикачки со столов. Пёр всё, што не приколочено. Знамо дело, фрицев как наши погнали, лагерь-то изверги и прикрыли, всех убогих да болезных сразу к стенке. А тех, кто мог передвигаться, на пользу Германии держали. Наша 55-я армия тогда шибко продвинулась, летчиков отправили уничтожить огневые укрепления, етитская сила. В 43-м, кажись, было дело. На ИЛ-2 двоих-то ребятишек сразу подбили. А третий здеся же и упал, говорят, катапультировался. Парашют бабки, что в погребах прятались, нашли на дереве. А летчика не видали. Только слухами земля полнится. Повар тот, гнилая душонка, немцам доложил, чтоб выслужиться, так да эдак, летчик в лесополосе, найти поможет. Подсобить, мол, победе Германии над проклятыми коммунистами. Документы при красноармейце имеются, так он запросто раздобудет. Тварь такая, местный же, все дорожки знал. Нашел его быстро. Истекал летчик кровью. Фотокарточку даже отдал девчульки: невесте, земляк, мол, сообщи. Молил придушить — лишь бы не плен. Нога на лоскуте кожи болталась ниже коленки. Так этот же душевный, так сказать, человек на себе волок его к железной дороге. Чтоб у фрицев расположение заиметь. Там патруль их и принял. Говорят, иуду с парнишкой тем, летчиком, после пыток зверских вместе и расстреляли. У немцев свои понятия. Высшая раса. — Пихто, загадочно прищурившись, поднял вверх палец. Неожиданно густо закашлялся и смачно сплюнул. — Предатель — он везде предатель. Говорят, возле ивы козьей где-то прикопали солдата местные. Глянь-ка, правда ж, а не ракита у тебя возле теплички?

— Ой, Пихто, ракита или нет, точно не знаю. Как заснуть-то теперь после рассказов твоих? — Дарья с болью в глазах посмотрела на металл, воняющий смертью.

— Дай-ка взгляну. — Костлявая, высушенная рука с набухшими шишками потянулась за находкой. — Фу-ты ну-ты, лапти гнуты, так то ж из самолетного металла, портсигары делали летчики, еще писали на них: «Кури свое». Точно, едрит-кудрит, точно тебе говорю, видал такие на фронте. Ты спецов, Дашка, вызывай. Они... как это... экскумируют. Пошел я. — Пихто, почти глухой ветеран Василий Леонидович, похлопал по руке соседку и поплелся, опираясь на палку, к дому.

Спустя сутки возле дома Дарьи Тимофеевны лисой увивались Липатыч с местным участковым в ожидании знакомых копателей с металлоискателем. Клад пришли искать. Неравнодушные работницы почты, подслушав разговор Липатыча по телефону, вызвали вместо «черных археологов» милицию. Те приехали с поисковиками из военно-патриотического движения и военным прокурором. При останках советского солдата, пропавшего без вести в страшном 1943-м, обнаружили чудом уцелевший позеленевший смертный медальон, жетон и фрагмент кожаной куртки. А в капсуле хрупкая весточка из прошлого: бланк бойца и записка в ржавых пятнах.

Опытный поисковик тогда сказал, вскрыв осторожно «ладанку» бойца:

— Заполненный бланк все равно что черная метка, верная примета...

Он бережно положил документ в полиэтиленовый герметичный пакет и развернул выцветший отсыревший обрывок газеты. С лупой сумел прочесть: «Передайте Лидусе: люблю ее до последней капельки жизни. Отомстите за меня».

Позже установили личность. Белорус. Сын учителей. Умерли к тому времени, не дождавшись сына с войны. Останки летчика захоронили торжественно в начале 2000-х рядом с братским захоронением погибших местных жителей и солдат-защитников в Никольском. Суворов говорил: «Война не окончена, пока не похоронен последний солдат». Теплится огонек надежды, что не останется неизвестных солдат. По иронии судьбы рядом с летчиком вечным сном и повар спит. Провожаю иногда закаты с Павлом Даниловичем.

* * *

Рассказ написан по мотивам реальной истории. Из архивных данных Центрального военно-морского архива МО РФ: «Мякинький Павел Данилович, 1923 г.р., сержант, летчик 3 АЭ 57 ШАП ВВС КБФ (Ил-2). 11 февраля 1943 года звено лейтенанта Солдатова вылетело на подавление огневых точек противника, мешающих продвижению частей 55-й армии в район Красный Бор. При подходе к цели над территорией противника атакованы ФВ-190 и Ме-109. Истребители прикрытия были скованы боем, штурмовики вместо вступления в оборонительный круг продолжали идти прежним курсом. В результате ни один из самолетов звена на аэродром не вернулся, все пропали без вести. 16 мая на станции Пустынька Тосненского района Ленинградской области поисковиками было обнаружено место захоронения летчика, погибшего в перестрелке с немцами. Неучтенная могила находилась прямо под огородами, на ней стоял парник. Была проведена эксгумация, и теперь 22 июня 2006 года останки летчика будут захоронены на воинском мемориале в городе Никольское Тосненского района Ленинградской области».