И нанимались они посему в наймы к тем, кто успел урвать из общих и деньги, и землю. Платить тогда работягам почти никто не платил. Но они все равно нанимались, поскольку руки работящие желали что-то сотворить вечное и доброе на этой бестолковой земле, доставшейся им в виртуальное наследство.

Той весной они благоустраивали подворья уже набирающих крутизну «новых» в благословенном уголке треснувшей, дорогой для простого сердца «империи». Объекты лежали у самой кромки самого синего моря. Работали по-разному: по совести, если хозяин — человек. И без совести, если оный — барыга. Чаще попадались из последнего ряда. Тогда работники продавали все, что могли, и смешивали то, что не должно было смешиваться. Эта мобильная бригада быстро передвигалась от объекта к объекту, работая по уже отработанной схеме: работа — застолье — похмелье — работа.

Светлая тогдашняя осень ссудила им возвести «китайскую стену» местного значения вокруг будущего дворца местного «нового».

Был он немного старше работяг, мелок с виду, но наворовал, видно, по-крупному. А платить — и мелочь не вытрясти. И потому забор тот рос со скоростью неполиваемого деревца в безводной пустыне. Чтоб как-то пропитаться и пропиться, бригада продавала цемент, песок и камень. Рабочий народ этот при всех своих недостатках тяготел к пролетарской справедливости: «У богатого отнять — бедному отдать». С их объектом рядом в своей маленькой халупке со своим маленьким, но беспокойным хозяйством жила тетя Варя. Ну, о хозяйстве речь чуть позже. А основная речь о том, что сын, оставив матери только времянку, оттяпал весь участок. От нее, матери, он и отгораживался нынче этой стеной. Мать на сына не жаловалась. Кляла времена поганые, сотворившие из ее маленького доброго мальчика большую сволочь. Бригада ж не могла спокойно смотреть, как на зиму глядя, словно от старой собаки шерсть, от стены отваливается кусками штукатурка. Что нет дров для печки, которая третью зиму пыхтит дымом в обратном направлении.

И от дыма ли, от обиды слезятся грустные материнские глаза. По мере сил, доброты и наличия материала трое справедливых хлопцев подремонтировали тетке Варе домишко. И печку отладили, и дровишек к ней заготовили. Благодарная тетка то и дело совала им мятые дензнаки, отрывая от скудной и нерегулярной пенсии.

Но работяги пить пили, а душу нечистой силе не закладывали. Денег не брали. Картошку или пирожки немудреные за большое спасибо принимали. И еще — попивали каждый день сытное козье молоко. Все были довольны. Тетка Варя тем, что отблагодарить хоть так может, а хлопцы — голова светлеет и сил прибавляется. Так парни и сотрудничали с крутым сыном простой труженицы и с ней самой.

А молоко то, нужно отметить, было необычное. То ли коза была особой породы, то ли тетя Варя была особой души. Молоко было сильнодействующее. Сил прибавляло. Только вот характер у козы был, не в пример ее хозяйке, строптивый и бродячий. И имя ей за то было не зря дадено — Шлендра. Как ни привяжи козу хозяйка в одном месте, а находит не сразу и в разных, что ни день, местах. Все горушки-ложбинки обходит Варвара своими уставшими за нелегкую жизнь ногами, покуда не услышит тихий, робкий перезвон колокольца. То козленок при козе, как привязанный. Зови не зови — без мамки не откликнется. Не придет. Может, сказок козьих про волков наслушался, вот один и не бродит.

Забрела в тот вечер, уже при первой звезде, коза с детенышем не в свой дворик, а, по старой, видно, памяти, на территорию сыновью. Там с распахнутой в мир дверью сидят работнички. Сидят за тем, что бог послал да на какой градус наскребли наличных. Не светит им ни солнце на небе, ни удача в жизни. Винный туман уже заволок сознание. «Капут» надеждам мерещился за Чертовым пальцем.

А тут засветила луна в их распахнутое временное жилище, и обозначилось в проеме узких дверей что-то необычное.

— О, мужики, никак, сам нечистый по наши души приперся! — прохрипел старшой Вовка.

Всем привиделось одно и то же: в дверях стояло волосатое и рогатое.

Ну, «белочка», понятно. Да и то — не всем же в одночасье!

— Сгинь, сгинь, — картавил Степка, бросая замусоленную соломенную подушку.

Мохнатое резко отвело голову в сторону. И тут тихо звякнул колокольчик.

— Тьфу ты, нечистая сила! — Вовка первый с трудом сообразил, что это скотина тетки Варьки с козленком. Шлендра она и есть шлендра.

— Чеши домой! — стали выталкивать упирающуюся козу трезвеющие мужики. — Пошла домой! Тетка уже закричалась, тебя ожидаючи.

Но коза уперто стояла в проеме двери с уже полным месяцем на левом роге. Сзади ее топтался уставший за день козленок. Увидев наконец жилище и почуяв тепло, он потихоньку согнул свои тоненькие ножки и, положив красивую серенькую мордочку на порог, улегся на старый половик в коридорчике. Теперь ситуация осложнилась тем, что выход во двор был перекрыт сразу уснувшим козленком. Работникам уже тоже до рези в глазах хотелось спать. А незваная гостья подиумной походкой с помутневшими глазами шастала по комнатушке, тычась своей мохнатой мордой во все, что попадалось на пути. Шатался импровизированный стол, звенели на нем алюминиевые чашки и граненые стаканы — подарок пролетарского скульптора Веры Мухиной рабоче-крестьянскому народу. По полу покатилась пустая тара от вечернего праздника. Все это парни терпели до тех пор, пока Шлендра не стала искать себе местечко помягче. Наступая на трех богатырей, коза рогами пыталась освободить себе место для ночлега. Она бодалась и хрипела, наступала и стучала, подпрыгивала и бекала. Терпение у Вовки наконец лопнуло.

— Ну, зараза чумовая! Белены, что ли, нажралась? Или выжимок виноградных? Запросто! Сейчас все вино давят. Вот и угостилась на халяву. Спать не даст. Колька, толкай ее в зад, а я за рога — путь укажу!

Коза упиралась изо всех своих козьих сил. Но трое уже сильно злых парней вытолкнули веселую Шлендру в коридорчик, где она, судорожно подергиваясь, все же растянулась рядом с развернутым к стенке детенышем. Сработал материнский инстинкт.

Высыпанные по небу, как по детскому лицу ветрянка, звезды осветили спящих богатырским сном строителей, охраняемых козьей семьей. Сбившаяся уже с ног в поисках своего хозяйства тетя Варя сообразила-таки спросить хороших ребят:

— Не видели ли вы козы с козленком?

В душе у нее было закралась нехорошая мысль, что пали они жертвой на шашлык как плата за проделанную работу в ее дворике. Слезы умиления застили глаза доброй женщины, когда она увидела картину. «трое, коза и козленок». Увести же свою радостную находку не было никакой возможности. Козу-гулену не растолкать. Козленок же без непутевой своей мамки даже в дом родной идти отказывался. Нести его на руках у хозяйки уже не было сил. Только утром, слегка покачиваясь и не все еще хорошо соображая, вышли на свет божий все пятеро. Всем уже срочно нужно было слить накопившуюся за ночь жидкость. Вскорости тетя Варя, особенно радостная, принесла парням бутылек свеженького, еще теплого шлендриного молока. Оно отдавало каким-то особо специфическим духом.

Увидев подруливавшую крутую «тачку» под управлением сыночка, тетка тут же растворилась за забором. Старшой быстро что-то сообразил, крикнул парням, чтоб молоко не трогали. Зашел хозяин. Денег не привез. В сотый раз пообещал «в следующий раз». Работники кипеж поднимать не стали. Вовка дружелюбно протянул мудрому нанимателю бутылек с молоком. Отказаться хозяин не мог: большого розовощекого хряка мама смалу приучила к питательному молочку. Спиртное — поэтому ли, по жадности ли — он не пил. Почти. Выдув всю двухлитровую питательную дозу одним махом, утершись носовым платком, пахнувшим нездешними краями, он блаженно простонал:

— Хорошо-то как! Натуральное! — И, чуть причмокивая губами, спросил: — Слышь, старшой, а чего оно с привкусом? Не намешали чего? Смотри у меня! Пришибу, если что!

— Та не, то Шлендра вчера травки духмяной наелась. Мы уже пили. вишь, в норме.

— Ну, ладно, старайтесь. Пашите. Бабки отдам, как свободные будут. Мне крутиться надо, а вы все одно просадите.

— Ну, смотри, что тебе дороже. Мы, может, и просадим. Мы подождем. А с матерью ты б расплатился. Она по необходимости потратит. Мать она безответная. Деловой. А мы чё, в заборе шашки заложим. Все взлетит к черту, если не заплатишь! — вслед хозяину крикнул Вовка.

Тот остановился, обернулся:

— Да ладно шутить!

— Не, не шутим больше. Руль держи крепче!

По крутой дороге, ведущей к шумному городу, перемкнуло нечистое молочко от бешеной козы в расчетливой голове. И не вписался водитель в крутой градус дороги, ведущей в изобилие.

«За грехи мои расплата», — думал в бесконечные долгие зимние месяцы хозяин несостоявшейся грандиозной стройки, собранный по индивидуальному чертежу дошлыми хирургами, привязанный шустрыми медсестрами на спецкровати к немудреному устройству для сохранения точности чертежа. Думал, покинутый липовыми друзьями, продажными женщинами. Думал, целуя материнские руки, подающие пищу, поправляющие подушки и тихо убирающие ненавистное судно.

Строители, оставшиеся без денег и заказа, пошли дальше пытать свое счастье на долгой жизненной дороге. Козленка Феньку тетка отдала в хорошие руки. Шлендра без тщательного хозяйкиного присмотра угодила-таки кому-то на шашлык.

И было то время собирать камни. И было оно мудрым для всех жителей этой то ли грустной, то ли смешной истории.