Родинки

Телефон зазвонил, когда Клара начала заливать тестом форму с нарезанными яблоками.

— Вот же ж... Как же ж... — бормотала она, поглядывая в сторону лежащего на подоконнике «Самсунга» и одновременно стараясь ложкой вытянуть как можно больше тягучей массы.

Меладзе из динамиков надрывался так, что закладывало уши. Отложив грязную миску в раковину, Клара прытко сунула трубку между плечом и ухом:

— Алло. Алло! Ал-ло-о-о!

В ответ зашипели помехи.

Клара обтерла руки полотенцем и взглянула на дисплей. Неизвестный. Видимо, курьер.

Вдруг телефон подавился:

— ...акхм-с... кхм-с-с... тс-с-с...

— Слушаю, алло! Алло! — Раздраженная непонятным подсвистом, Клара была готова отключиться. — Да кто звонит-то?

— ...ахма... амх... хам?

Звуки с трудом пробивались через замусоренный шумом эфир. Что-то резко заскрежетало, Клара невольно отпрянула от телефона.

— Так... Ты. Слышишь? — Помехи прекратились, в трубке захрипел будто страдающий от простуды мужской голос.

Вряд ли это привезли тюль. Клара насторожилась и обнаружила, что зачем-то запустила пальцы в упаковку с мукой, после чего поспешила их отряхнуть.

— C кем говорю? — как можно отчетливее спросила девушка.

— Мне... димо... — сипела и дребезжала трубка. — С тобой... Нет.

— Мужчина, ошиблись.

Не умевшая хамить Клара хотела было сбросить вызов, но услышанная фраза заставила ее опереться о стол.

— Мам, это я.

Она невольно оттянула фартук. Быть не может!

— Мам...

— Кто это?

— Слава.

— Слава? Какой Слава?

— Рух-х-х-хт. — На заднем фоне заработало что-то похожее на дрель. Раздалось металлическое лязганье, словно по земле били цепью. — Зать... ремя... да... Мам? Мам? Мам?

Шум прекратился. Клара еще раз посмотрела на незнакомый номер.

— Вы понимаете, с кем говорите? — Она пыталась сохранить со своей стороны адекватность.

— Твой сын... Слава, — опять проявился надсадный голос. — Просто... Слушай...

— Вот как? — Клара почувствовала, как в груди все больше разрастается пламенный ком. — Откуда у вас этот номер?

Собеседник зашелся в раскатистом бронхиальном кашле. Клара с отвращением отодвинулась от трубки: мокрые брызги будто полетели из сипящих динамиков.

— Мам... — Собеседник отдышался, его голос стал еще слабее. — Сложно... Но может... Может, ты...

— Слава, какого цвета твои глаза?

В трубке повисла тишина.

— Или волосы? — спокойным тоном спросила Клара. — А где находятся твои три родинки, Слава? А? Где?

— На шее, — помедлив, едва разборчиво выдавил голос.

Девушка сбросила вызов и отложила телефон на край стола. С завершением разговора Клара почувствовала прилив сил. Напевая мелодию своего звонка, она задвинула шарлотку в прогревшуюся печь. Потом повернулась к окну и уставилась на копошащуюся стройку. Вспомнила скрипучий голос незнакомца, его до жути мерзкий кашель, как тот представился ее сыном... «Больше никаких покупок онлайн», — решила девушка и пообещала себе вечером отвязать номер от всех аккаунтов.

Оставив шарлотку пышнеть и надуваться, она прошла в комнату, где рассевшийся на ковре шестилетний Слава собирал «по фантазии» недавно купленный набор лего — острова с пальмами, хижинами и пиратами.

— Получается? — спросила Клара, подходя ближе.

— Я сделал лабораторию! — Слава повернул к маме подставку с постройками. Из овальных деталей пальм были собраны столбы, на вершинах которых торчали голубые молнии, бежевые кирпичики сошли за перегородки комнат, непонятное оборудование и подобие столов. Перекошенные от злобы пираты теперь носили белые халаты, а в руках держали разноцветные колбы. — Смотри, он делатель специального состава, который в сто раз прочнее железа. Это вышки, они вот так молниями фышь-фышь — и светит свет. А тут все хранится, потому что больше негде.

— Какой же ты у меня молодец. — Севшая на диван мама не могла сдержать улыбку.

Не полез в инструкцию, а взял другие детали и решил создать свое. Она знала, что Слава не любил играть фигурками, ему было интереснее заниматься именно стройкой и разборкой.

На мгновение по лицу ее сына будто пробежала тень. Клара вздрогнула, поёжилась, оглядела залитую солнцем комнату. Она почувствовала, как тело стремительно наливается тревогой, хотя никаких причин для беспокойства не было. Мальчик продолжал увлеченно рассказывать про свою лабораторию, и детская безмятежность его голоса успокаивала: значит, показалось.

Клара слезла с дивана, присела на ковер возле сына, поцеловала ароматную макушку. Она слегка оттянула у плеча ворот его кофты, под которым прятались три маленькие, едва заметные точки, напоминавшие вершины равностороннего треугольника.

— Щекотно, э-э-эй, — запрокинул голову Слава, обнажая неровные зубы.

— Кто тут щекотки боится? Кто боится? — начала тискать визжащего сына Клара. — Какого сладкого мальчика защекотать надо?

Отсмеявшись, она чмокнула Славу в щеку:

— Я тебя очень люблю, мой хороший. Всего-всего, до кончиков пальцев. Особенно твои родинки.

— У меня здесь три, на шее.

Клару точно ударили в грудь.

— Что?

— На шее, вот тут. Где щекотно.

— Нет-нет-нет. — Голос Клары задрожал. Она схватила Славу за плечо. — Это не шея. Ключица. А они вот тут, три штуки.

— Ты чего? — Испугавшийся Слава попытался вырваться. — Не на-а-а-да-а-а! Ай!

— Близко к шее, но не шея. Слышишь? Раз, два, три. На ключице.

— Мама! Ай! — захныкал мальчик. — Нет!

— Не шея! — кричала Клара, впиваясь пальцами в плечо сына. — Вот шея! Это шея! А это ключица!

На кухне запищала и выключилась печка.

Вновь зазвонил телефон.

Это секрет

В память навсегда врезался вечер выпускного, но не одиннадцатого класса, а начальной школы. После так называемого «Огонька» — с газировкой, бутербродами и танцующими мамами — мы, нарядные, уже не четвероклашки, дождались вручения общих фотографий и разошлись по домам праздновать дальше.

Я хорошо помню заказанную пиццу и ее плавленый соленый сыр, что растягивался, как резинка, стоило потянуть его зубами. «Остров сокровищ», а за ним «Ледниковый период» на дисках. Украшенная картонными гирляндами комната. Все это организовала мама, сияющая так радостно, будто отмечала свой праздник. Обязательно доставались из шкафа альбомы фотографий, мама обожала просматривать семейный архив, рассказывая мне одни и те же истории про отдых в деревне, про еще живых бабушек и дедушек и их с папой черно-белую свадьбу. Тогда мама носила подкрученные бигуди рыжие кудри и уже позднее, рассматривая старые фото, незаметно трогала прямые концы волос, точно желая удостовериться, что такие ошибки молодости — в прошлом.

Вечером с работы пришел отец. Из разговора в коридоре я услышал, что он как раз закончил таксовать, подбросил в соседний район одного «синебота за два прибора». «На месте, Хулиган Хулиганыч» — так обычно приветствовал меня папа, крепко обнимая за плечи. Иногда он коверкал кличку на «Фулюган Фулюганыч», однако ни та ни другая ко мне отношения не имели — в классе я был одним из трех ребят, получивших грамоту за блестящее поведение. Мне нравилось папино озорство, ради его одобрения хулиганом хотелось притвориться. Я очень люблю папу. Он всю жизнь работал то водителем, то таксистом, но, наслушавшись за жизнь историй от самых разных людей, повторял, чтобы я обязательно успел поступить в универ и выучить иностранный. «Первый в нашей семье с вышкой будешь, понял? А то станешь, как некоторые, мыкаться-тыкаться... С маманей тебе сейчас подмогнём, а как подрастешь — ты нам».

В тот вечер никакого «Хулиган Хулиганыча» не последовало. Увидев растрепанного отца, я понял, что он не в себе. Папа рухнул за накрытый стол, осоловевшим взглядом что-то поискал между тарелок и альбомов, а затем приметил меня.

— Что-о-о, отстрелялся, хлопчик? — расстегнув пуговицы на рукавах, протянул он.

Тут же прибежала с кухни мама, принеся ему разогретый кусок, чмокнула в щеку, однако папа словно ее не заметил.

Жуя пиццу, отец что-то время от времени приговаривал, хотя я не мог его понять. Он закинул ногу на ногу и, прикрыв глаза, доедал на весу кусок. Мама куда-то отошла, мы сидели вдвоем напротив друг друга, я слушал его чавканье, а он раскачивался, как в полудреме.

Прохрустев остатками корки, отец разлепил глаза и уставился на открытый альбом. Он стал задумчиво перелистывать страницы, со своего места я видел загородные пейзажи, лица родственников и одноклассников. Зазвучал рингтон «Подмосковных вечеров» (не помню, или в то время у него играл «Мобильник» из «Бумера»), папа достал телефон, нахмурился, как от зубной боли, и отложил в сторону.

Почти досмотрев альбом, он зацепился взглядом за последнее фото. Снимок был сделан на автодроме в парке аттракционов года два-три назад. Я сидел за рулем бамперной машинки и, судя по выражению испуганного лица, отчаянно пытался избежать аварии. Попавшие в кадр восторженные дети, наоборот, таранили друг друга, с головы одного паренька даже слетела кепка. Все машины были почему-то черно-желтой раскраски и походили на такси. Помню, это отметил папа и, не обращая внимания на мои «отнекивания», почти насильно усадил за руль.

Вдруг папа, выругавшись, воткнул в фотокарточку кухонный нож, рукоятку которого вращал все это время.

— Доконало!

Удар острия пришелся на лоб мальчика, потерявшего кепку. Я смотрел в альбом, стараясь не шевелиться, однако страшно не было.

— Как же! С-с-сука! Доконало! — хрипел он.

Отец ковырнул один глаз, другой, выцарапал рваную дыру вместо лица, а затем несколько раз полоснул фото, разорвав прозрачный кармашек. Снова зазвонил мобильный. Что-то пробормотав, папа отшвырнул нож, захлопнул альбом и, пошатываясь, пошел к дивану.

Когда мама откуда-то вернулась, то застала меня все так же за столом, а храпящего папу — у стенки. Я ничего ей не рассказал. Она вздыхала, жалела работягу отца, убирала тарелки, мой же взгляд прилипал к розовому кирпичу с фотографиями до тех пор, пока мама не спрятала его в шкаф.

Лежа в кровати, я прокручивал увиденную сцену. Папину ругань мне приходилось слышать и раньше: когда начинали доставать звонками, он не сдерживался даже в моем присутствии. Завораживало другое: каким диким может быть отец. Этот лысый, худой, работающий таксистом пятидесятилетний человек, который ни разу доходчиво не объяснил мне ни математику, ни «Окружающий мир», размахивал ножом, как пират Джона Сильвера. Без прицеливаний он попал мальчику прямо в лоб, засадил аккурат между глаз, а затем оставил росчерк, словно подписав снимок. Я понимал, что не могу спросить напрямую, зачем он это сделал, чувствовалась какая-то тайна. Озвучить ее или рассказать маме означало подставить отца, лишиться клички и оказаться за бортом доверительных отношений. Мне не терпелось дождаться утра, посмотреть папе в лицо, чтобы разглядеть отпечаток нашего секрета, подмигнуть ему: «Все в порядке, я промолчу, мы с тобой заодно».

Но утром папа уехал. Он часто брался за «дальняки», пропадая почти до ночи, и мама к этому привыкла. Хотелось посмотреть альбом, удостовериться в существовании секрета, но до верхней дверцы было не дотянуться.

Вдруг все как-то забылось, то есть я еще долго вспоминал этот случай, но он перестал меня занимать. Ну испортил фотографию, хотя раньше ничего похожего не случалось. Помню, что потом отец ходил какое-то время смурной, как мне казалось, задавленный усталостью, сидел ночами перед телевизором на кухне и отвечал раздражением на попытки поговорить. Но вскоре он оттаял, повеселел: я опять стал «Фулюган Фулюганычем», вернулись совместные ужины и выходные прогулки. Папа начал приезжать домой раньше.

Через полгода мы отмечали мамин день рождения. Праздновали как обычно — дома, за разложенным столом-книжкой. Мама принаряжалась, то и дело поправляла волосы, выбирала украшения. По телевизору фоном играл музыкальный канал с каким-то ретро, блики танцевали на бокалах и стенках фарфоровой салатницы, я наблюдал, как папа переставляет сим-карту из разобранной черно-белой маминой «Нокиа» в подаренный цветной «Сименс». Выпив шампанского, мама принесла альбомы.

Отчего-то пробрала дрожь, когда я увидел широкий розовый корешок. Мы смотрели фотографии, и, пока мама не спеша водила по ним пальцем, я не мог дождаться последней страницы. Папа сидел рядом, но занимался новым телефоном, изредка заглядывая в развороты.

Половина последней страницы оказалась разорванной, фотография пропала. Мама захлопнула альбом и, отложив на край, взяла следующий. Не выдержав, я спросил что-то вроде: «Вы видели? Там порвано». Никто не повернулся. Повторил снова. Мама растерянно подняла голову:

— Да? Ну, бывает.

Отец, казалось, вообще не услышал.

Потянувшись, я взял розовый альбом, открыл его в конце:

— Здесь была моя фотография. На машинках. — Показал им растерзанный оборот обложки. — Как будто обгрызли. — И добавил: — Пап, ты видишь?

Отец отреагировал дико. Сперва он выпучился на меня, словно его обвинили в какой-то мерзости, а затем расхохотался.

— Ишь Хулиганыч растет, видала? — покивал он маме. — Не боись, грызун, не влетит. А мы с маманей думали, что мыши проели.

— Ну ладно тебе! Взял посмотреть, порвал случайно. Устроили, скажи, проблему, — улыбнулась мама.

Не понимаю почему, но меня охватил стыд. Протиснувшись между столом и диваном, я вылез из-за стола и спрятался на кухне. Из комнаты доносились родительский смех и бодрый голос, объявляющий музыкальные чарты, а мне хотелось вжать в пылающее лицо ладони так сильно, чтобы исчезнуть.

Включился свет, кто-то потряс меня за плечо, повернул к себе. Папа хотел было обнять, но я не дался, поднял голову и, едва сдерживая слезы, спросил:

— Зачем? Вы же знаете, что это не я. Почему не скажешь правду?

Он помолчал, точно проверяя, есть ли у меня еще запас сил не плакать, а затем наклонился и, пахнув на щеку смесью вина с табаком, сказал:

— Иди спать.

Все еще пристыженный непонятно чем, я прошел мимо и, прежде чем открыть дверь, вдогонку услышал:

— Вырастешь — поймешь.

Конечно, всё давно позади. Диплом получил. Женился. Живу в получасе езды от родителей, они оба на пенсии, все хорошо. Мы регулярно видимся и созваниваемся, у папы в контактах я до сих пор записан по кличке, и через видеосвязь он кричит, подзывая маму: «Иди скорей, Фулюганыч старикам набрал!» Но каждый раз перед сном вспоминаю вечер выпускного, пропавшую фотографию, мамин день рождения и думаю: «Вырос я или еще нет?»
 

Наследие

Иван открыл глаза. Он лежал в незнакомом помещении с высокими белыми стенами и стеклянным куполом вместо крыши. Гремевшие взрывы стихли, непривычная тишина настораживала и пугала.

Иван поднялся, рассмотрел свой внешний вид в отражении черного монолитного пола: утепленные берцы, зимние камуфляжные штаны, куртка, флисовая балаклава. Он задрал голову и через прозрачную крышу увидел ночное небо, на котором слабо мерцали звезды, похожие на пылинки. Отчего-то передернулись плечи, словно по спине протащили колючую проволоку.

— Как странно... — пробормотал он, оглядывая пустой зал. Ни ламп, ни люстр не было видно, но казалось, что освещение исходит из самих стен.

Заметив дверной проем, Иван, поскрипывая берцами, направился в конец помещения и вышел в другую, точно такую же комнату. Повернув голову, он отшатнулся. Неподалеку стоял человек — седой мужчина с бородой, в коричневом костюме-тройке. Он пристально следил за Иваном.

Растерявшийся Иван не знал, что сказать. Ему очень хотелось, чтобы этот человек заговорил первым, хоть что-то объяснил или дал совет. Однако незнакомый мужчина тоже молчал.

Не отводя взгляда от человека в костюме, Иван с осторожностью приблизился. Мужчина не шелохнулся, лишь пару раз моргнул.

— Давно... тут? — Он запнулся, почувствовав, как незнакомец молчаливо сверлит его взглядом.

Стало понятно, что ему не ответят. Тогда Иван помахал ладонью, наклонился, пощелкал возле его носа пальцами. Мужчина продолжал следить за ним и все так же невозмутимо моргать.

— Роботов зачем-то поставили, — тихо сказал Иван, направляясь на выход.

Третий зал не был пустым. Первое, что бросилось в глаза, — разведенный возле стены, прямо на полу, костер. Присев, Иван недоуменно оглядел трещащие поленья, отодвинулся, почувствовав плотный жар. Над костром висела табличка из обожженной глины, покрытая клинообразным письмом. Иван начал рассматривать выдавленные знаки и вдруг понял, что слова «состыкуются» между собой, обретают смысл.

Огонь (сущ., неодуш.) — один из видимых признаков процесса горения, которое применялось в целях / с целью: а) выделения тепла; б) освещения; в) приготовления пищи.

Читать символы по отдельности было невозможно, но, пробегая взглядом цепочки из слов, Иван удивленно обнаружил, как губы шепчут осмысленные фразы.

Справа от костра возвышалась разлапистая ель. Ее покрытые мхом корни уходили под слой опавшей хвои, утрамбованный и огражденный бордюром. Между веток на стене виднелась такая же табличка:

Дерево (сущ., реплика) — форма жизни, превращаемая в мебель (см. кровать, стул, стол, огонь).

Иван окончательно пришел в замешательство. Как дерево может расти прямо из пола, хоть и присыпанного игольником?

Тут же в куче стояли перечисленные предметы:

Кровать (сущ., неодуш.): а) оборудование для репродукции; б) место, в котором Homo sapiens проводил лучшую часть жизни.

Стул (сущ., неодуш.) — результат человеческой деятельности, предназначенный останавливать активность Homo sapiens и усаживать их мягкие части тел на поверхности; часто имел пристройку в виде спинки, что помогало Homo sapiens расслабиться.

Стол (сущ., неодуш.) — стул для вещей.

Еще раз зачем-то перечитав таблички, Иван уже собирался идти, как вдруг увидел над елью крупную надпись, которую до этого не замечал из-за густой верхушки и угла обзора: «ОКРУЖАЮЩЕЕ».

Иван вспомнил молчаливого незнакомца, быстрым шагом вернулся в начало и, заглянув за его спину, увидел знакомую табличку с описанием:

Человек (сущ., реплика, Homo sapiens) — невероятно чувствительное и одновременно высокомерное создание; изобрел богов, границы и языки; не сомневался, что обладает неограниченной властью.

Поймав взгляд Ивана, мужчина все так же равнодушно моргнул.

Четвертый зал продолжал идею «окружающего». Слева от входа стоял пузатый монитор, а рядом лежала клавиатура с выбитыми кнопками:

Компьютер (сущ., неодуш.) — устройство, за которым Homo sapiens растрачивал большую часть жизни.

Возле монитора — треснутый серый унитаз с бурыми подтеками:

Туалет (сущ., неодуш.) — стул, предназначенный для освобождения организма от продуктов метаболизма; существует мнение, что Homo sapiens поклонялись ему как божеству.

Рассыпанные на полу денежные купюры из «Монополии» по 500, 100 и 50 долларов:

Деньги (сущ., неодуш.) — бумага, обладающая субъективной ценностью; основа цивилизации Homo sapiens.

Покачав головой, Иван побрел мимо других экспонатов. Он все больше убеждался, что видит сон: где еще можно было так, с лету научиться читать клинопись?

«ПЕРЕДВИЖЕНИЕ», — прочитал Иван на стене новый символ. Просторное помещение занимал искореженный, явно непригодный для использования транспорт, а в центре стояло гигантское спицевое колесо, покрытое ржавчиной.

Иван подошел к табличке:

Колесо (сущ., неодуш.) — круглый объект, вращающийся вокруг своей оси; помогал в транспортировке кого-либо, чего-либо.

К стене был прислонен ржавый велосипед с погнутой рамой:

Велосипед (сущ., неодуш.) — самое эффективное человеческое изобретение в области передвижений на короткие дистанции.

В углу стоял искореженный бордовый кузов автомобиля без внутренностей:

Автомобиль (сущ., неодуш.) — механизм, используемый Homo sapiens для выработки диоксидного газа; также применялся как средство транспортировки тел с целью сохранения их жизненной энергии.

«Для кого все это? — думал он, проходя мимо красного железнодорожного локомотива, лишившегося боковой стенки автобуса и висящих табличек. — В чем смысл?»

«КУЛЬТУРА». Новое помещение оказалось таким же большим, как и предыдущее, хотя экспонаты занимали гораздо меньше места. Ходьба с чтением табличек начинала утомлять, так что Иван решил поскорее пройти выставку до конца. Мельком он прочитал описание над несколькими картинами, которые когда-то видел:

Искусство (сущ., неодуш.) — результат человеческой скуки; назначение данного вида деятельности до сих пор не установлено.

Отметил прилепленный к стене на скотч банан, миновал книжный шкаф:

Книга (сущ., неодуш.) — устаревший источник информации.

Не обращая внимания на другие выставленные предметы, поспешил в следующий зал — «ВООРУЖЕНИЕ».

Иван сразу обратил внимание на подвешенный под потолком вертолет расцветки хаки. Около входа висела табличка:

Боевой летательный аппарат (сущ., неодуш.) — жалкая попытка Homo sapiens завоевать превосходство в небе через запугивание и атаку других Homo sapiens.

Быстрым шагом он направился в конец зала, проглядывая на ходу описания:

Камень (сущ., неодуш.) — первый прототип оружия.

Лук (сущ., неодуш.) — любимый вид вооружения оседлавших лошадей Homo sapiens.

Меч (сущ., неодуш.) — режущая полоска стали (рукоятка прилагается).

Огнестрельный пистолет (сущ., неодуш.) — наиболее популярное оружие в истории человечества; стреляет патронами, причиняющими урон другим Homo sapiens.

Автомат (сущ., неодуш.) — скорострельный пистолет с повышенной громкостью.

Граната (сущ., неодуш.) — метательная взрывчатка, предназначенная для отрывания конечностей.

Возле последнего экспоната Иван остановился: дальше был тупик. На бетонной подставке лежала кожаная черная сумка-дипломат с кодовым замком. Описание отсутствовало.

Растерянно оглядевшись, он присмотрелся к чемодану. «И всё? Мне нужно его куда-то отнести или...»

Он провел ладонью по черной пористой поверхности. Подумал было, что не знает код, но, решившись, нажал на боковые застежки. Раздался щелчок.

Подняв крышку, Иван увидел перед собой блестящую красную кнопку.

— Нет, — пробормотал он, отходя от дипломата. — Нет-нет-нет.

На глазах Ивана кнопка сама по себе плавно опустилась и поднялась, словно сделала выдох-вдох. Он куда-то дернулся, чтобы побежать, попробовал крикнуть, но обо что-то запнулся, упал...

Вспыхнул яркий свет, будто его сфотографировали. От грохота дрожала земля, через раскаты пробивались кричащие сирены, а на зубах скрипела земля вперемешку со снегом.

— Назад! В укрытие!

Иван поднял голову, отер лицо и, проморгавшись, разглядел по соседству в траншее Дембеля, зажавшего уши.

— Дрю-у-ух! — Иван не слышал своего голоса. Казалось, трясущаяся земля куда-то взлетает. — Дрю-у-у-ха-а-а!

— Скинули, суки! Скинули!

— Дрю-у-ух! — надрывался Иван, чуть ли не колотя Дембеля. — Дрюха-а-а-а!

Дембель открыл зажмуренные глаза, узнал Ивана. Его лицо свело кривой улыбкой. Дембель кинулся Ивану на шею:

— Мы тут, земеля! Господи! Я думал, уж всё...

— Дрюха, там...

— ОТ-СТУ-ПИТЬ!

Поднявшись из окопа, Иван увидел на горизонте клубящийся огненный купол. За пару секунд до того, как оказаться снесенным взрывной волной, он вспомнил сон и подумал, что лучше бы он продолжал ходить по музею и разглядывать глупые таблички, а не торопился щелкать застежками дипломата.