Руки, пахнущие хлебом

Мы бежали со всех ног. Бабушка сходила за хлебом и теперь ждала на лавочке у подъезда. Что может быть вкуснее еще теплого куска хлеба, когда рвешь его руками и чувствуешь тепло мякиша пальцами? Мороженое, конечно! Но, к сожалению, бабушка ходила только за хлебом. Впрочем, домой она принесла всего половину буханки — мы налетели, как хищные птицы, поотщипывали свежие куски и умчались обратно в мир игр. Бабушка едва успела погладить меня по голове своей теплой, пахнущей хлебом рукой, еще посидела, полюбовалась на детвору и пошла домой.

Вся наша расхристанная орава детей разного возраста, объединенных одним двором и летними каникулами, перемещалась исключительно бегом по всей округе с самого утра. И так проходило целое лето. Мы умудрялись придумывать игры из ничего, а точнее, из палок и песка на не заасфальтированном еще дворе. Одна из любимых игр называлась «Рельсы». Для нее нужны лишь крепкие ветки и много пространства, на котором можно чертить. Ставишь две палки по бокам, чтобы касались песка, и бежишь, рисуя собственно рельсы. В конце извилистого пути нужно нарисовать большой круг — домик. Каждый ребенок обустраивал этот домик по своему вкусу. У кого-то был большой телевизор, у кого-то роскошный диван или полный яств стол. Чего не было в их собственных, не нарисованных домах. Дети ходили друг к другу в гости по нарисованным дорожкам, а «вода» должен был их догнать и захватить домик осаленного. Тогда из ущемленного в правах ведущего он превращался в бессердечного монстра, стирающего ногой нарисованный с любовью на земле интерьер, чтобы обустроить свой. За играми время пролетало незаметно, да что уж там — мы вообще забывали о его существовании. И только когда приезжала машина по сбору мусора, а все бабули высаживались на скамейки у подъездов с ведрами в руках и в лучших нарядах, мы понимали, что уже пять вечера.

Бабушка всегда выходила выносить мусор в лучшем: выглаженное, неновое, но с иголочки платье, накрашенная и с красивым платком на голове. Все соседние бабушки признавали ее лидерские позиции в модельном деле и не конкурировали. До нас доносились отрывки их разговоров — что-то про последнюю серию «Санта-Барбары» и старушек, которые уже умерли или еще болеют. Классические дворовые сплетни, но они давали нам еще минут двадцать свободной беготни по двору, до момента, пока не «загонят». Бабушки, обменявшись свежими сплетнями и кинематографическими соображениями, собирали своих рассыпавшихся по двору внуков кушать.

«Саша-а-а-а-а, куша-а-а-а-ать!», «На-а-а-а-стя! Ужинать!», «Ваня, а ну, домой!» — разлеталось по двору каждый день, примерно в половину шестого. Для бабушек еда была святой вещью, они, пережившие войну и голод после, были свято уверены, что в нас, детей, нужно засунуть максимум пищи. Мы с сестрой в общем-то были не против, да и у бабушки не забалуешь.

Готовила бабушка великолепно. На кухню не пускала никого — тут ее территория и только одна властительница! Ни мама, ни мы не удостаивались чести узнать секреты фирменных блинчиков или тушеной картошки. Она всегда могла сварганить что-то из скудного запаса продуктов, доступных в смутные 90-е. С самого утра на кухне что-то кипело, шипело и вкусно пахло. Бабушка просыпалась до рассвета, чтобы успеть купить на рынке самое свежее молоко у «проверенных поставщиков». Мы с сестрой так и норовили залезть в трехлитровую банку и утащить сливки. Пальцем в банку — вкуснее всего. Гонять нас с кухни бабушке приходилось часто. И не только с кухни.

В восемь лет весь мир казался полным приключений и мест, которые обязательно нужно исследовать. Этими местами для детей нашего двора в то лето стали подвалы. Только представьте — темно, сыро, закоулки и загадочные двери с номерами, неровно выведенными красной краской. Нет лучше места на земле, точнее, под землей. Именно здесь мы развернули масштабные действия по отпуску на волю детской фантазии. Темные лабиринты, где за углом наверняка притаился минотавр, поиск сокровищ и тайное задание — спрятать щенков дворовой собаки... Приключения поинтереснее Геракловых. Выбирались из подвалов мы в таком виде, словно только что вычистили авгиевы конюшни — одежда в ржавчине, на волосах паутина, чумазые и довольные с ног до головы. Почему-то бабушку не вдохновляли наши подземные подвиги, и, чтобы прекратить их раз и навсегда, она придумала самую настоящую облаву. Улучив момент, когда вся детвора в очередной раз спустилась в подземелья в поисках драконов, она приступила к осуществлению плана.

В центре двора росла роскошная плакучая ива, ею любовались все, от мала до велика. Ее тонкие ветки покрывались зеленью, и все дети понимали: пришла весна и скоро каникулы. И именно из этих хлестких прутьев бабушка решила сделать розги. «Ах вы сукины дети! Сколько раз говорила не лазать по подвалу!» — криком встретила она нас с сестрой, только вылезших на свет и не ожидающих беды. Ветки звонко прошлись по спине. Боль, обида, стыд. Но вид бабушки был еще более пугающим. Она погнала нас домой, словно непослушных коз, через весь двор.

Решать проблемы бабушка умела быстро и жестко. Она была главой семьи — дед, однажды изменивший ей, был изгнан навсегда. И как бы тяжело семье ни жилось, как бы мама ни уговаривала пустить его обратно, сколько бы дед ни посыпал голову пеплом — она стояла на своем. Так он вскоре и умер — непрощенный и непринятый. Мы сестрой помним его смутно: какой-то высокий мужчина с громким голосом. Кажется, подарил нам велосипед.

По рассказам мамы, дед был звездой. Его голос звучал на всех капустниках и вечерах самодеятельности. Он был главным городским Дедом Морозом. Вокруг него постоянно собирались люди, пели и танцевали. В общем, полная противоположность нашей бабушки. Она не любила гостей. Наши школьные друзья допускались в квартиру только после нескольких раундов переговоров. Даже малоуправляемый пес Бэня — метис спаниеля, гроза всего двора и кошек — забивался в угол перед бабушкиным суровым взором и половой тряпкой в руках, которой она проходилась по спине пса в случае непослушания.

Бабушка всю жизнь проработала на заводе, вокруг которого и образовался небольшой военный городок. В детстве видела немцев в лесу, а в молодости ходила на вечера танцев, где щеголяла красотой и стройностью. А потом забивала на заводе гвозди, на зависть и в пример многим мужчинам. Однажды мама решила перевесить полки в кухне. Разумеется, это делалось в бабушкино отсутствие: перестановки без разрешения не дозволялись. Затея оказалось непростой: вытащить забитые бабушкой гвозди удалось только нам троим, прибегнув к принципу из сказки про репку. Все в доме было сделано на века, прибито тяжелой рукой. Все в доме было по-бабушкиному. Как и в жизни.

Мама была отличницей и поступила в столичный университет. Грандиозное событие: кудрявая девчушка из заводского городка — и в Москву! Но, несмотря на все уговоры и слезы, мама не была отпущена из-под неустанного бабушкиного контроля. Будто тяжелая рука опустилась на плечо юной девушки и на долгое время прибила ее к дому. Железная хватка чуть ослабла лишь с появлением нас с сестрой. Внучки растопили суровое сердце. «А мои в Москву-у-у поступили», — гордо протягивала бабушка соседкам на скамейке.

Это событие отодвинуло на задний план все санта-барбары и свежие сплетни. Гордость бабушки не знала границ, хотя она и запрещала отпускать внучек в столицу. У нее самой не было даже среднего образования. Другие бабушки, с которыми нам в детстве строго-настрого было велено здороваться при любой удобной возможности, дабы не опозорить семью непочтением, вздыхали с завистью. Их внуки не отличились такими достижениями. Однако вскоре у соседок появилась новая горячая тема для подъездных обсуждений: у бабушки случился инсульт, приковавший ее к кровати.

Учеба в Москве была брошена посреди семестра. Мы с сестрой сорвались домой. Бабушка лежала в своей комнате и выглядела иначе. Она постарела и стала будто чужой. Ее руки, всегда теплые и немного шершавые, без старческих пятен, теперь стали сухими и неказистыми. Ногти росли на них криво, что бабушку ужасно расстраивало, поэтому мы с сестрой по очереди делали ей маникюр. Теперь больше не было красивых платьев, а были пеленки и мази от пролежней. Но даже лежа в комнате, она умудрялась командовать всей жизнью в квартире: точно ли суп в меру посолен? ровно ли положены скатерти на кухне? идеально ли блестит хрусталь в шкафу? не продали за ее спиной весь ее гардероб?

Первое время мы с сестрой выводили бабушку в зал, где она могла смотреть телевизор и за жизнью вокруг. Иногда нам даже удавалось уговорить ее сделать упражнения и пройтись по комнате, используя нас вместо костылей. Она слушала наши истории и иногда смеялась. Но все чаще стала отказываться выходить. Телевизор перенесли к ней в комнату, и он заменил наши истории. Приходилось все чаще переворачивать ее с бока на бок, делать массаж и использовать мазь от пролежней. Мы уехали сдавать сессию.

Звонили. Рассказывали истории. Она стала плохо слышать. Кричали в трубку поздравления с днем рождения. Звонили реже. Она не всегда хотела говорить. Ей стало сложно говорить. Теперь она использовала эту энергию, чтобы раздавать лишь указания. Смотрела телевизор. Громко.

В очередной приезд я сидела у бабушки на кровати, мы разговаривали. В тот день она была в хорошем настроении. Телевизор молчал, и мы вспоминали бабушкину молодость. На стене висел ее портрет, лет девятнадцати, очень красивая, словно актриса из старых фильмов. Черные длинные волосы собраны в две волны по бокам, яркие глаза, тонкие губы. Красавица. Бабушка рассказывала, как она ходила на вечера танцев, а парни бились за право проводить ее домой. Но она встретила деда и влюбилась. Помолчав, она вздохнула и сказала, что сделала ошибку, не пустив его обратно.

«Вы должны после моей смерти найти, где он похоронен, и привезти земли с его могилки на мою». Так мы и сделали.

Небесный «запорожец»

— Куда же я положила свой платок? — Галина сощурилась на золотые наручные часики, потом на большие часы в коридоре.

До начала церковной службы оставалось пятнадцать минут. Хорошо, что идти недалеко: из подъезда направо, обойти громоздко припаркованный на тротуаре джип, суетно успеть перейти шоссе за короткий зеленый — и на месте.

Галина впервые попала сюда в день, когда у нее обнаружили диабет с осложнениями. Этого она не ожидала совсем — пришла-то сначала к окулисту. Ей стало сложно проверять домашние работы учеников, особенно по вечерам. В школе Галина проработала всю жизнь, и, несмотря на это, она все еще любила учеников, хоть часто и не понимала их. Математика, к счастью, менялась гораздо медленнее, чем ученики Галины. Это успокаивало. Но разбирать уравнения в тетрадях становилось все сложнее.

Офтальмолог с говорящей фамилией Глазов сообщил, что это не просто ухудшение зрения, а диабетическая ретинопатия. «Ре-ти-но-па-ти-я», — бессмысленно повторила Галина. Врач взглянул с сочувствием и сообщил, что в ее случае, учитывая возраст и результаты анализов, болезнь будет прогрессировать и через несколько лет Галина, вероятно, ослепнет. Врач опустил глаза и стал сумбурно перекладывать бумаги. «Молоденький совсем», — подумала Галина.

Она даже не удивилась диагнозу. В ее жизни как будто никогда и не было просвета. Особенно после отъезда дочери. Та семь лет назад уехала получать степень магистра естественных наук в Венском университете, вышла замуж, родила мальчика. Назвали Генрих. Генрих рос на удивление кудрявым, словно херувим. Хотя у них в роду никогда кудрявых не было. Дочь звала в гости. Мать все обещала приехать... «Мама, давай я прилечу, — плакала в скайпе дочка. — Как же ты там одна теперь будешь? Или давай я найму сиделку». — «Я эту квартиру и с закрытыми глазами знаю. Не надо приезжать. Денег сколько изведешь. Жалею, что не увижу внука повзрослевшим. Но ты мне будешь описывать, а я — представлять. А может, и пусть — он навсегда останется для меня кудрявым ангелочком».

— Где же этот чертов платок? — вслух выругалась Галина и сама себя укорила.

Платок нашелся в сумке. Темно-синий, с сочными цветами, достался от матери. Та всю жизнь проработала на заводе, всю жизнь ходила в сером, не выделялась. А как уходить на пенсию — коллектив подарил ей вот этот самый платок. Хранила с гордостью и не надела ни разу, только любовалась. Павловопосадский! Галина же считала, что в таком в церковь и нужно ходить. В нарядном.

Галина покрыла голову и поспешила из дома. Удивилась: сегодня джип не загораживал проход по тротуару. За углом дома ее дерзко встретили солнечный луч и огромное голубое небо. От неожиданности женщина даже отступила назад — в полумрак стены. «Только начало марта, а какое яркое солнце», — то ли обрадовалась, то ли осталась недовольна Галина. Она сама пока не поняла.

Снова сощурилась на тонкие золотистые часики, тряхнула кистью — все равно мелкие цифры уже перестала видеть. Сбросив с себя мрак этим движением, женщина смело шагнула в солнечную прогалину. Через шоссе перебралась в толпе спешащих на работу людей. Все как один — в черных пуховиках. Галина в своем пестром платке на их фоне выглядела по-праздничному. В школе ее отпустили на больничный на целый месяц. «Чем не праздник?» — подумала Галина.

Совсем рядом раздался звон. На эту церквушку Галина наткнулась в феврале. И наткнулась в самом прямом смысле слова. Она шла от врача, оглушенная диагнозом, шла куда глаза глядят. Но глаза глядели куда-то внутрь. «Диабет? У меня? Не может этого быть. Хотя что удивляться — мне уже шестьдесят семь. А вчера было всего двадцать... А что я в свои двадцать-то сделала? Трусихой была». Бум! Глухой удар плечом. Взгляд наружу — в реальность. Бревенчатая стена. Галина подняла глаза выше — там в серости зимы блеснул купол. Потерла плечо и вошла внутрь.

В церкви пахло чем-то спокойным. Суета мыслей и голос врача, повторявший из раза в раз диагноз, остановились. Галина вошла в зал, наполненный полумраком. Здесь слышны были только ее шаги. И ни одной страшной мысли. Слезы, омывавшие лицо, замерли. Глаза глядели на иконы и видели их ясно. Иконы будто светились изнутри. «Откуда этот свет? Может быть, это глаза меня подводят?» — засомневалась Галина.

На выходе она встретила служительницу церкви — сухую и очень высокую.

— Вам нужен крестик освященный? — скорее повелела, нежели спросила служительница.

«Почему бы и нет?» — Галина кивнула. Служительница подарила нежный крестик на тонкой цепочке. Галина вышла в тот февральский мороз с теплым крестиком в ладони.

А в это весеннее утро крестик уже давно грелся на ее груди. Вокруг пахло талыми лужами, и небо падало на город легким голубым одеялом. Галина присела на лавочке у церкви и залюбовалась белоснежным облаком в форме крыла ангела. «Да, пожалуй, и правда крыло. Хороший знак», — размышляла Галина. Женщина вспомнила, как в пионерлагере залюбовалась полетом легкого как перышко облачка. А Толик тогда бросил камень и попал ей прямо в затылок. «Больно было. — Галина потерла затылок. — Скоро мне останется смотреть только на эти воспоминания. Непутевый этот Толик. Каким был в детстве хулиганом, таким и вырос. Всегда ведь хватал что и кого ни попадя... Зря я за него вышла. Хотя вот же Катюшку родила».

Галина оторвала взгляд от неба и увидела джип, припаркованный у входа в церковь. Тот самый, из ее двора. С номером 666 — такой не забудешь. Рядом — еще три похожие черные махины. «Как туда вообще человек забирается? Тут подъемный кран нужен или лестница», — размышляла Галина, пытаясь пробраться мимо машин, больше походивших на танки. Вынырнув у самого входа в церковь, Галина рассмеялась. Внезапно — громко и вслух. Какой смех! Будто у весеннего ручья с пути убрали камень и вода радостно и звонко побежала дальше. Вот такой смех. Как давно она его не слышала.

Дело в том, что прямо за последним джипом-танком приютилась маленькая небесно-голубого цвета машинка. «Запорожец» был словно задавлен этими черными громадинами. Но своим цветом дерзко заявлял о настойчивом желании жить, даже в таких стесненных обстоятельствах.

В церкви было прохладно, как всегда. Галина с улыбкой кивнула знакомым прихожанкам. Всю службу она пропустила мимо ушей. Вспоминала молодость. Толика, который то красиво ухаживал — с цветами и заграничными конфетами, — то пропадал на несколько недель. Ночные зубрежки в педагогическом. Как вышла за Толика, потому что забеременела на третьем курсе. Как трудно было рожать, а потом как Катюшка не приучалась к груди. А муж загулял в честь рождения дочери. На целый месяц. И после в качестве извинения подарил ей золотые часики. Как первый раз его посадили, ненадолго, за мелкое воровство. Она ходила при любой возможности повидаться, убеждала всех, что это по молодости и глупости, что он не такой. Вспоминала, как в первый раз застала его у соседки по коммуналке, кричала шепотом, чтобы не разбудить малышку. Потом уже перестала кричать, перестала навещать в очередной срок в тюрьме. Работала, воспитывала дочь, крутилась. Все так жили.

Тут Галину взяли за руку. Оказалось, служба уже давно закончилась. Это высокая служительница приглядывала за ней. Галина не успела собраться с мыслями, так и покинула церковь — растрепанная.

На улицу вышла то ли Галюнька, как ее называл Толик после свадьбы, то ли Галка, как обзывалась соседка по общежитию, кравшая ее скудные запасы еды. А быть может, Галина Николаевна, как вызывал директор школы в свой кабинет: ничего серьезного, просто пили чай, а он жаловался на жену, уже вторую.

Вскоре все Галины собрались в одну, и та увидела очередь. За чем стоят, Галина не знала, но ей тоже было нужно. Так мать учила. Вдруг что-то перепадет редкое или подешевле?

Галина подошла к очереди и спросила:

— А что там?

— Вы что, не знаете?

— Отец Анатолий приехал, — вполголоса сообщила прихожанка и сделала такие глаза, что не знать о приезде священника стало стыдно.

Галина смущенно пробормотала:

— Ах да, ах да, — и встала в конец очереди.

«Вот только своего Анатолия вспоминала, а тут священник-тезка», — усмехнулась женщина. Спешить ей было некуда: дома ждали недомытая посуда, молчаливая черепаха и старый телевизор.

— Куда, дочь моя, ты загляделась? — Бархатный голос обнял ее.

Галина вынырнула из мыслей и онемела. Перед ней сияли глаза. Они напугали и восхитили своей синевой, словно сегодняшнее голубое небо. «Неужели такие глаза бывают у людей?»

Батюшка, на вид лет шестидесяти, с безоблачно-синими глазами, спросил:

— За благословением?

Галина испуганно кивнула, а сама все думала: «Как целое небо поместили в одного человека?»

Получив благословение, на ватных ногах она дошла до своей лавочки. Галина даже не могла вспомнить, что сказал ей отец Анатолий. Но было хорошо и тепло. Уходить отсюда — от него — совсем не хотелось.

Покой приходского двора вдруг нарушили: из церкви громко вышли другие священнослужители. Рясы на животах крепко натянуты, кресты дорого переливаются на солнце. К ним никто из прихожан не подошел, да и как тут подступишься — личные водители, как по часам, синхронно раскрыли зевы джипов-танков. Священников, неловко забравшихся в салон, поглотил мрак автомобилей. Тонированные стекла поднялись. Джипы разъехались, чуть было не задев маленький «запорожец» и церковную клумбу.

Кусты роз тут были аккуратно подвязаны и готовились к весне. Галина подошла к клумбе и стала разглядывать первые крокусы и раскрывшую синие бутоны медуницу. В прошлом году она тоже разбила небольшой садик у подъезда. Соседки сперва спрашивали, зачем это, а потом и сами присоединились.

Хр-р, хр-р-р, — раздалось за спиной. Галина подскочила от неожиданности. Страшные кашляющие звуки издавал тот самый небесного цвета автомобильчик. Видит Бог, он очень старался, но никак не мог завестись. Галина снова хихикнула семнадцатилетним смешком. У машины уже собрались прихожане, наблюдая, удастся ли этому экспонату прошлого сдвинуться с места. Женщины охали. Мужчина с щелью между передними зубами сказал, что дело в свечах. Другой, с блямбой на лбу, уверял, что дело в карбюраторе. Оба сплюнули.

Из «запорожца» легко для своего возраста вышел тот самый отец Анатолий. Окинул небесным взглядом паству, лучезарно улыбнулся:

— Миряне, подтолкните.

Мужчины снова сплюнули и закатали рукава. «Запорожец» пролаял усталым кашлем, но все-таки завелся. Галина проводила его взглядом: «Поехал дальше творить чудеса. Небесный “запорожец”».

Произошло ли чудо с Галиной? Прозрела ли она после благословения отца Анатолия? Нет. Зато она теперь всегда видела его синие глаза. Ей этого было достаточно.