Посвящается памяти Евгения Евгеньевича Чернова, писателя, преподавателя Литинститута имени А.М. Горького

Эпизод 1

Петрушевич и сыновья

«Дилижанс... Какое красивое слово!» — подумал Лев Петрушевич, перепрыгивая через большую лужу. Приземлился он на самый край асфальта и лишь слегка забрызгал грязной водой чистенькую обувь. «Жизнь прекрасна!» — радостно улыбнулся Лев своим мыслям. После энергично постучал ботинком о ботинок и поспешил к большому старому зданию, в подвале коего размещалась крошечная фабрика, а на первом этаже вполне процветал магазинчик, торговавший готовой продукцией. Дело являлось собственностью господина Петрушевича, о чем и сообщала вывеска, стилизованная под дореволюционную: «Петрушевичъ и сыновья. Светильники и люстры на любой вкусъ».

Лев имел трогательную слабость ко всему старинному и частенько сокрушался, что не родился в те времена, когда мог бы барином ездить на извозчике. Эта страсть была похожа на детскую неосуществленную мечту, глуповатую и милую.

Супруга Льва, Ида Яковлевна, дама с крепкой коммерческой жилкой, владела тремя мебельными магазинами и строительной фирмой, поэтому могла позволить дражайшему благоверному играться в какой угодно маленький бизнес. Ида Яковлевна любила уютного, чудаковатого, жизнерадостного мужа щедрой покровительственной любовью, сполна обеспечивала семью и вполне была довольна тем, что Лев занимается детьми, домом и в упор не замечает скоротечные и не особо тщательно скрываемые романы Идочки. Да и кто там будет обращать внимание на всех этих шоферов и фитнес-тренеров, где-то есть они там, далеко, ну и пес бы с ними.

Младший сын Дмитрий обожал отца и его причуды, ему нравилось жить в придуманном мире Льва. А вот старший Никита стыдился отца и его фантазий, презирая, практически ненавидя все связанное с фабрикой и магазинчиком.

Полюбовавшись на вывеску, Лев толкнул стеклянную дверь, звякнул колокольчик, и Петрушевич оказался в утреннем полумраке магазинчика. Никита стоял у окна, куря в форточку, Дмитрий сидел за прилавком и вертел в руках странную конструкцию непонятной формы.

— Доброе утречко, отроки мои! — поприветствовал Лев, расстегивая серое драповое пальто.

— Доброе, — вяло ответил старший, выпуская дым в окно.

— Привет, пап, — кивнул младший, не отрываясь от изучения странной штуковины.

— Опять у тетки ночевали? Скоро дом совсем забудете. — Лев пристроил пальто на вешалку и одернул серый пиджак, ладно сидевший на круглом, упитанном животике.

— Такое забудешь, как же! — ядовито усмехнулся Никита.

— Мы просто засиделись до темноты, пап, вот и решили у тети остаться. — Дмитрий посмотрел конструкцию на свет.

— Открываться пора. — Лев зажег свет и с удовольствием взглянул на развешанные под потолком светильники и люстры на любой вкус.

Вообще-то вкус у покупателей должен был быть очень уж неприхотлив, потому что светильников имелось всего четыре вида, а люстр ни одной. Пройдясь веничком по полу и сухой тряпочкой по витрине, где красовались все те же творения, что и под потолком, Лев занял свое место за прилавком.

Вскоре пришли рабочие фабрики — Саша и Тима, два тихих, застенчивых алкоголика, преданно любящих Льва за то, что в конце каждого дня он исправно выплачивал им небольшую денежку. Поздоровавшись, они скользнули в неприметную боковую дверку и тихонько спустились по лесенке в подвал.

— Дела идут отлично! — сказал Петрушевич, вдохновенно глядя в окно на промозглое мартовское утро.

Он произносил эту фразу ежедневно, как какое-нибудь магическое заклинание. И кто знает, может, рано или поздно этому заклинанию суждено было сработать.

Лев взял из ящичка под прилавком мягкую кисточку и принялся смахивать пыль со светильников на витрине. Эти фонари были сделаны из темно-серой пластмассы и украшены трудно прикрепляемыми завитушками. Называлось такое творение «Вечерняя элегия». Рядом стояла «Ночная элегия»: пластмасса была потемнее, а завитушки чем-то напоминали шаловливые рожки.

— Пап, посмотри-ка. — Дмитрий подошел к отцу. — Кажется, я новую форму светильника придумал.

Лев с интересом уставился на непонятную, явно очень хрупкую конструкцию.

— Я назвал его «Преломление судьбы», — вдохновенно произнес мальчик. — Здесь будут разноцветные стекла! Только я еще не придумал, куда вставить патрон.

Никита незамедлительно посоветовал, куда именно, не слушая укоры отца, громко хлопнул неприметной дверью и прогрохотал по ступенькам в подвал.

— Не обращай на него внимания, пап, — сказал Дима, осторожно укладывая свое изобретение на прилавок, — у него сложный возраст.

Лев улыбнулся и погладил сына по светлым волосам. Колокольчик над входом звякнул, в магазин вошел первый покупатель.

— Доброе утро! — радостно воскликнул Петрушевич, думая о том, что на следующей неделе надо бы начать выпуск матовых плафонов, расписанных неподражаемыми цветами. Затем Лев поднял голову, взглянул на посетителя и остолбенел.

Эпизод 2

Лидия Семеновна Швах

Эта старая, высохшая, похожая на тщательно обструганный осиновый кол дама наводила суеверный ужас на всю округу. Ходили слухи, что Лидия Семеновна была потомственной аристократкой и никогда не опускалась до общения с остальным миром. Одевалась она в строгие блузки одного и того же фасона: глухой воротничок с маленькой оборочкой и огромная брошь. Казалось, украшение специально крепилось там, чтобы поддерживать острую птичью голову Лидии Семеновны: убери ее — и голова тут же отвалится, как давным-давно изъеденный изнутри жучками древесный сучок. Также Лидия Семеновна носила длинные узкие юбки черного или коричневого цвета и старомодные туфли на низком, аккуратно подбитом каблучке.

В любую погоду, утром, днем и вечером женщина выводила на прогулку свою собачку. Какой она была породы, никто не знал: собачка напоминала смесь французского бульдога с пекинесом и, несомненно, тоже являлась потомственной аристократкой. И имя у песика конечно же было более благозвучным, чем то, что слышалось гуляющим во дворе: то ли Водка, то ли Глотка.

Когда Лидия Семеновна прогуливалась у большой дворовой клумбы, вокруг нее, казалось, затихало все — и крики детей, и голоса, и даже ветер с птицами. С застывшим выражением лица, с бесцветными, стеклянными глазами женщина бесшумно ступала по дорожке так, словно в целом свете, кроме нее, никого не существовало. Сделав четыре круга, она возвращалась домой. С ее приближением смолкали и сидящие у подъезда старушки. Они провожали Лидию Семеновну настороженными взглядами и украдкой облегченно вздыхали, когда прямая спина исчезала в темноте подъезда. В душе они опасались, что однажды Лидия Семеновна остановится, что-нибудь скажет и сказанное ею, несомненно, станет пророчеством, которое исполнится незамедлительно. В том, что вокруг Лидии Семеновны днем и ночью кружат и веют темные силы, не сомневался никто, даже учитель физики из сорок девятой квартиры. Он же и утверждал, что Лидия Швах, презрев все известные человечеству законы, живет уже четыреста лет и наверняка — вампир.

Лидия Семеновна всегда медленно поднималась по лестнице на второй этаж и отпирала дверь своей трехкомнатной квартиры. Когда-то давным-давно вместе с ней проживало еще двое соседей, один умер, другой куда-то съехал, и Лидия Семеновна получила всю жилплощадь в собственность, но по-прежнему продолжала обитать в своей комнате, держа остальные закрытыми.

Войдя в квартиру, она запирала замок на два оборота, и воцарялась тишина. Чем занималась Лидия Швах в свободное от прогулок время, было неизвестно, из ее апартаментов не доносилось ни звука. Соседи не сомневались, что она сразу же ложится в свой гроб, закрывает крышку и спит.

Только один человек относился к странной даме с тихим почтением — забитый потомственным отцом-алкоголиком, неопределенного возраста парень Славик Бузыкин. Его сутулые плечи, склоненная голова и вечно испуганный взгляд то и дело мелькали поблизости от неприступной, загадочной Лидии Семеновны. Если у Славика появлялись какие-то средства, он обязательно покупал всякие мелочи в ближайшем гастрономе, скребся в желтую, облупившуюся дверь с цифрой тридцать восемь и молча просовывал свои подношения в узкую щель. Тонкие, высохшие пальцы с тусклыми перстнями забирали пакетик, и дверь захлопывалась. Славик топтался на лестничной площадке и пугливо озирался по сторонам, ожидая, когда дверь опять откроется. Спустя несколько минут в образовавшейся щели вновь появлялась рука, она протягивала Славику деньги, и дверь затворялась. Ни разу Лидия Семеновна не отдала больше или меньше потраченной Славиком суммы и ни разу не произнесла ни слова.

Впрочем, во дворе к Лидии Семеновне вполне привыкли, как к антикварной кочерге, которая уже никогда ни для чего не сгодится, но всегда будет на видном месте, как редкая и, безусловно, когда-то полезная в хозяйстве вещь. И неизвестно, сколько бы еще жила Лидия Швах своей тихой, загадочной жизнью, если бы не настырное желание Славика подружиться с ней. В очередной раз получив деньги за свое подношение, но не получив внимания, хотя бы одного слова, парень вышел во двор, сел на скамейку и опустил голову. Так он и сидел, пока к лавочке не подошел какой-то высокий мужчина в черном плаще и шляпе.

— Что, Славик, не получается дружба? — произнес незнакомец приятным тихим голосом.

Парень поднял взгляд, тяжело вздохнул и кивнул, даже не поинтересовавшись, откуда мужчине в плаще известны его печали.

— А это потому, что ей собачка дороже всех на свете, — продолжил незнакомец. — Убей собачку — и все внимание станет твоим, будет она тебя любить, больше некого.

— Как у-у-бить? — От растерянности Славик начал заикаться.

— Очень просто. Сейчас научу, — с улыбкой ответил незнакомец.

Эпизод Zеrо

Лёвушка и Заинька

С детства Лёвушка был тихим, ласковым мальчиком, росшим без отца. Из семьи у Лёвушки была только одна пламенно, самоотверженно любящая его мама. Окончив школу, техникум, Лёвушка выучился на старательного электрика, и все шло бы хорошо, не встреть он однажды в трамвае Нату — хрупкую голубоглазую принцессу с пшеничными кудрями. Влюбился Лёвушка сразу и без памяти.

По характеру Ната (или Заинька) была доверчивым вечным ребенком, и в Лёвушке проснулся древний инстинкт защитника и воина. Ната слушала Лёвушкины речи с широко распахнутыми глазами, но однажды так некстати спросила, когда же рыцарь познакомит ее со своей мамой. Лёвушка осекся и побледнел, а на длинных ресницах Заиньки задрожали слезинки. Наточка была девушкой читающей, поэтому знала, что в приличных романах герой непременно должен представить свою избранницу маме с папой. Если папы нет, то хотя бы маме. Если он от этого уклоняется, значит, жениться не собирается. Заинькиных слез Лёвушка выдержать не мог, он расправил плечи, поднял голову и срывающимся от ужаса голосом произнес:

— Идем!

По дороге от Наточкиного общежития до своего дома Лёвушка держал избранницу за руку и набирался мужества. Будущим молодоженам катастрофически негде было жить: в общежитие Лёвушку не пускали, снимать квартиру было не на что, оставался только один вариант — двухкомнатная хрущоба Лёвушки и его мамы, Ольги Петровны Небалуй. Убедить эту грузную женщину, педагога по литературе и русскому языку с копной пережженных завивкой рыжих кудрей, в том, что у сына, кроме мамы, должна быть в жизни другая женщина, к примеру жена, не взялся бы никто на свете. Ольга Петровна не допускала такой мысли. Когда она увидела на пороге своего дома решительного, бледного сыночка, а рядом голубые глаза и пшеничные кудри, с бедной мамой едва не случился удар.

— Познакомься, мама, это Наточка, моя жена! — выпалил Лёвушка, заслоняя «супругу» своим телом. Лёвушка не стал посвящать мамулю в то, что Заинька еще только невеста, дабы у Ольги Петровны не было ни малейшего шанса расстроить свадьбу.

Лёвушка с Заинькой расписались тайком, и начался их тихий семейный ад. Так как счастливый молодожен разрывался меж трех работ, а Заинька находилась в полном распоряжении свекрови, Ольга Петровна сразу же наметила тактику уничтожения Наточки и принялась за дело. Безропотная Наточка продержалась два месяца, похудела на восемь килограммов и стала вздрагивать от каждого звука.

Однажды ее терпение лопнуло, и молодая жена в красках поведала Лёвушке о психологическом насилии свекрови. Ничего не подозревавший супруг был потрясен рассказом Заиньки, он вышел из берегов и наговорил маме много страшного. Ольга Петровна долго, выразительно рыдала в соседней комнате и кляла неблагодарного сына, которому посвятила всю свою жизнь. Лёвушка запер на ключ дверь их с Заинькой комнатенки и долго ходил от стены к окну и обратно. Наточка молча сидела на кровати, изредка всхлипывая.

— Квартиру снимем! — наконец изрек Лёвушка, решительно тряхнув головой. — Всё, хватит!

— Дорого, — прошептала Наточка.

— Ничего, выкрутимся, продам, займу — и снимем! И не просто там какую-нибудь халупу, а в центре, с мебелью!

Что именно Лёвушка собирался продавать и у кого занимать, Наточка уточнять не стала. Она свято верила, что муж найдет выход из любой ситуации, ведь он у нее был самым сильным, умным и красивым на свете. Глядя в широко распахнутые глаза Наточки, Лёвушка немного поостыл, ведь толком он действительно не знал, что делать, но тут пришла спасительная идея — взять кредит под залог маминой квартиры. Тогда не только на жилье, но еще и на какой-нибудь свой, безусловно, успешный и прибыльный бизнес хватит. Такой простой и замечательный выход из положения обрадовал обоих, и молодые люди решили немного прогуляться, чтобы остыть и хорошенько обдумать свой план.

Спустившись на первый этаж, Наточка заметила в сумрачном углу подъезда здоровенного кота. Черный, гладкий, со стоячими, острыми, как у добермана, ушами, он смотрел на парочку горящими желтыми щелками глаз.

— Ого, какой огромный! — воскликнула девушка, показывая на кота. — Давай заберем? Я так долго мечтала завести питомца!

— Сейчас куда? — с сожалением ответил Лёвушка, на которого огромный кот тоже произвел впечатление. — Квартиру снимем и сразу заведем. Может, именно этот и станет нашим.

— Договорились, — улыбнулась Заинька.

И молодые люди вышли во двор, не сомневаясь, что впереди их ждет долгая и счастливая жизнь.

Эпизод 3

Курьер Виталик

За спиной Виталика Томпакова был короткий брак, сын, с которым он не виделся восемь лет, и несколько попыток найти работу, где бы он продержался дольше испытательного срока. Виталик был, по сути своей, настолько творческим человеком, что весь этот быт с рамками социума душил, мучил его. И Томпаков выбрал свободу — жизнь в коммуналке и работу курьером с крошечной зарплатой, которой едва хватало на пиво и скромное питание. Зато у Виталика было такое необходимое время для творчества. Он рисовал тушью на картоне картины, которые не продавались, писал музыку, которую не хотели слушать, и книги, которые не интересовали издательства. Но Томпакова пренебрежение мира к его искусству не огорчало, он был уверен, что его время просто пока не пришло. Все, что надо для плодотворной деятельности, у него было: старенький компьютер, доступ в Интернет и тихие соседи, которые всегда вежливо здоровались и на всякий случай сторонились творца. А еще Виталик был полон эротических фантазий, будучи к сорока годам мужчиной в самом расцвете сил. Он мечтал об упругих, послушных красотках, бескорыстных и страстных. Вот только красоток плохо одетый курьер из коммуналки не интересовал ни в виде одноразовых встреч, ни в плане долгосрочных перспектив, а на жриц любви, хотя бы изредка, курьерской зарплаты катастрофически не хватало. Отсутствие плотских страстей заставляло Виталика глубочайше страдать, но он старался нести этот крест с надмирностью художника, переплавляя нерастраченный потенциал в творчество.

Однажды доставлять корреспонденцию пришлось на окраину Москвы. Дорога через весь город не внушала оптимизма, поэтому Виталик вышел на маршрут рано утром, чтобы выторговать у трудового дня драгоценное время на завершение повести.

Майское утро выдалось тихим, светло-серым. Небо закрывали легкие пепельные облака, природа замерла, как перед дождем, и эта тишина была так созвучна Виталику, что он даже решил сделать небольшой крюк, чтобы не сразу окунаться в транспортное мельтешение. Путь его лежал через бывшую промзону, ныне почти расчищенную под застройку очередным уродливым многоквартирным человейником.

Пробравшись на территорию, Виталик только собирался погрузиться в мир творческих фантазий среди пустыря, напоминавшего Землю после апокалипсиса, как вдруг увидел ее. В канаве у самого забора лежала девушка. Ее красивую фигуру обтягивало блестящее платье, явно купленное для особого случая. Платье было смято и задрано выше колен, открывая стройные белоснежные ноги, такие белые, что казалось — они светятся в черной яме. Девушка лежала как сломанная кукла, разбросав руки и запрокинув голову с длинными светлыми волосами.

На негнущихся ногах Томпаков подошел к канаве и только вблизи рассмотрел полоску липкой ленты, кое-как намотанную на хрупкую шею девушки. В глазах Виталика сначала потемнело, затем какое-то неизвестное доселе озарение вдруг осветило все кругом, превращая канаву с ее содержимым в самую прекрасную картину на свете. В ней разом соединились все грани искусства — музыка, живопись, литература, сверкнув перед изумленным Виталиком фантастической, неземной цветовой палитрой.

Вдруг чей-то тихий приятный голос произнес совсем рядом, практически над ухом:

— Красиво, да?

Томпаков не испугался, даже не удивился внезапному присутствию какого-то высокого мужчины в мокром черном плаще и шляпе. Напротив, незнакомец показался необходимой, завершающей деталью потрясающей картины.

— Очень, — шепотом ответил Виталик, опасаясь звуком собственного голоса разрушить чудо. — Это шедевр...

Мужчина в плаще понимающе улыбнулся и сказал:

— Теперь ты знаешь, что такое настоящее искусство. И можешь сам создавать подобные шедевры. Так много — сколько захочешь.

Эпизод Zеrо

Актриса Муарова

Актрисе театра «Модернъ» Татьяне Александровне Муаровой оставалось два года до пенсии и полгода до получения звания заслуженной артистки. Супруг ее, Олег Ефремович, являлся бессменным главным режиссером театра, так что, можно сказать, жизнь и карьера Татьяны Александровны сложились наилучшим образом. Все и дальше шло бы прекрасно, не приди в «Модернъ» статисткой девушка Василиса. Совсем молоденькая, только студию окончила, маленькая, тоненькая, с лицом лягушонка, она смотрела на мир широко распахнутыми, восторженными глазами и застенчиво улыбалась. Приме, главной звезде театра Татьяне Муаровой, дела не было до какой-то там статистки, пока не стала она замечать, что Олег Ефремович многовато внимания стал уделять этому лягушонку: то приобнимет отнюдь не по-отечески, то по голове погладит, то за щечку ущипнет, а девица в ответ смотрит на него восторженно да улыбается застенчиво большим своим ртом. Поначалу Татьяна гнала дурные мысли, ведь не тот совсем уровень, и вкус супруга она знала хорошо: исключительно роскошными, роковыми женщинами Олег Ефремович увлекался, мимолетные, страстные романы держали режиссера в творческом тонусе, роскошные актрисы получали роли, все оставались довольны, и на крепкий долгий брак Олега с Татьяной эти страсти никак не влияли. Татьяна и сама была не без греха, но браком своим очень дорожила и внимательно отслеживала мужние увлечения. Но дальше закрывать глаза не имело смысла — в неказистой девчонке Муарова почуяла настоящую опасность. Она попробовала разговаривать с мужем, умоляла одуматься, приводила в примеры маститых деятелей культуры, потерявших на старости лет разум и попавших в железные когти хватких провинциалочек, но Олег Ефремович лишь отмахивался, просил не придумывать ерунды и смотрел куда-то сквозь нее очарованными глазами. Нешуточно перепугавшись, Татьяна Александровна бросилась в дирекцию театра, но там ей лишь вежливо посочувствовали, сказав, что читать мораль главному режиссеру в обязанности руководства, к сожалению, не входит.

Вскоре Муарова увидела, как Василиса выходит из кабинета ее супруга, поправляя платье и прическу. Приме сделалось так дурно, что она ушла из театра, не дожидаясь конца репетиции. Татьяна бесцельно бродила по улицам, ничего не видя перед собой. Она так отчетливо и ясно представляла, как начнут полоскать их грязное белье по всем ток-шоу, будто это все уже произошло. Во рту стоял противный кислый вкус, и женщина остановилась у какого-то магазина, чтобы выкурить сигарету. Затянувшись, она посмотрела в витрину — это был книжный магазин. Блуждающий взгляд Татьяны Александровны зацепил знакомую фамилию автора популярных детективов. Лет двадцать тому назад читала она его книжку, в которой довольно подробно описывался рецепт приготовления яда из вполне безобидных компонентов. Тогда еще Татьяна пошутила, что стоит взять на заметку такую полезную информацию. Чем дольше Муарова смотрела на книжную обложку, тем светлее становилось у нее на душе. Бросив окурок на асфальт, Татьяна Александровна толкнула дверь и зашла в магазин с таким спокойным сердцем, словно проблема с ненавистным лягушонком уже разрешилась и впереди ее ждала долгая и счастливая жизнь.

Эпизод 4

Семен Федорович Линец

Работал Семен редактором журнала «Литературный олимп. XXI век». Под таким длинным и многообещающим названием скрывалась второсортная публицистика с претензией на нечто великое и новое. Но, невзирая на старательные потуги редакционной коллегии, претензии так и оставались претензиями.

Семен Федорович обладал приятной внешностью, носил костюмы приглушенных тонов, а с его чисто выбритого лица, как правило, не сходило выражение доброжелательной скуки. За всем этим Линец тщательно скрывал все свои неврозы и психозы, нажитые за годы творческой жизни. Также, глядя на него, сложно было представить, сколько загубленных талантов за спиной Линца за время его работы в разнообразных редакциях и писательских союзах, — чисто вырубленный лес, в котором с упоением и страстью выкорчевывал он любое, пусть малое совсем, сверкание божьей искры.

После второго развода он четко уяснил для себя, что семейная жизнь не его стихия, и вот уже несколько лет числился в завидных женихах у вечно молодых и вечно подающих надежды писательниц. И поэтесс, которых Линец любил особенно люто. Очертив вокруг себя невидимый круг, он никого не подпускал к себе и сам за пределы этих границ выходить не желал.

То и дело Семен принимался за написание нового масштабного романа, непременно увядающего после пяти-шести глав, после чего Линец погружался в задумчивую меланхолию и созерцание домов из окна своего кабинета. Вместе с ним в одном рабочем пространстве размещалось еще два стола — с критиком Травкиным и поэтом Тонкошкуровым. Их Линец обозревал издали, откуда-то из своих, одному ему известных миров. Критик с поэтом были сравнительно молоды, перед Линцом робели и лишний раз старались не нарушать его творческого процесса. Они не знали, что конкретно написал и издал Линец, но задавать ему подобные вопросы считали неприличным, а своим домочадцам говорили шепотом, с придыханием, что работают в одном кабинете с самим Линцом!

Каждое утро, приходя на работу, Семен Федорович усаживался за свой стол, наугад выбирал из стопки папку с рукописью и принимался быстро листать. Закончив прочтение, он сдвигал брови к переносице и что-то долго писал, помечал на листе бумаги. Травкин с Тонкошкуровым, затаив дыхание, украдкой наблюдали за головокружительной работой профессионала, не решаясь выпивать в такие моменты.

В обед Линец мчался в буфет так, будто ему дорога каждая секунда, и так же стремительно возвращался обратно. Домой же уходил с умиротворенным видом человека, не напрасно прожившего свой день. И жил бы он так себе не одну, а все десять жизней, но стали происходить с Семеном Федоровичем престранные вещи. А началось все с одного автора очень противной наружности. Вошел этот субъект к Линцу незадолго до обеда, когда Семен Федорович уже мысленно вожделел котлету с картошечкой пюре и соленым огурчиком да бутылочку пивка к сему пиршеству... Вдруг сквозь эти грезы проступил такой лик, при виде которого Семен Федорович вздрогнул и очнулся. У его стола, одетый в черный, мокрый от дождя плащ и шляпу, высился атлетически сложенный человек непонятного возраста, с лицом нездорового бурого цвета. Большие навыкате глаза, испещренные красными прожилками, не мигая смотрели на Линца, нос его казался длиннее всех допустимых норм, а под ним виднелись плотно сжатые в узкую белую полоску губы. В руках с длинными желтыми ногтями он держал картонную папку с зелеными атласными тесемками. Пожалуй, впервые в жизни Семену Федоровичу сделалось настолько не по себе, что он даже не высказался о том, что неприлично находиться в головном уборе в помещении. Глядя в немигающие буркалы, Линец вдруг с отчаянием подумал, что напечатает все, что принес этот автор, лишь бы остаться в живых и больше никогда не видеть монстра в своем кабинете.

— Семен Федорович Линец? — сказало чудовище неожиданно приятным, даже красивым голосом.

— Да, — хрипло каркнул Линец и откашлялся. — Что у вас? Рассказы? Повесть? Стихи?

— Повесть. — Визитер положил папку на стол и немного смущенно добавил: — Небольшая, она у меня первая, я до этого ничего никогда не писал. И вот набрался храбрости, принес вам в надежде на публикацию. Ведь это же такое счастье — подержать в руках собственную книгу.

— И чем вы занимались раньше, до того, как решили податься в писательство? — Линец пристально рассматривал тесемки и папку, силясь разобрать мелкую карандашную надпись на ней.

— Ну... — замялся новоиспеченный автор, — всяким разным, нетворческим. Будучи наслышан о вашем особо взыскательном литературном вкусе, я постарался довести текст до совершенства. Очень старался, и повесть однозначно засверкала.

Линец поспешно кивнул, как бы заранее не сомневаясь в совершенном сверкании повести.

— Вы прочтите, вам понравится, — вдруг отчего-то уверенно сказал посетитель. — Я зайду через недельку.

— Я прочту, вы заходите. — Линец рывком пододвинул папку и заставил себя посмотреть на автора.

Увидев, что тот собирается улыбнуться на прощание, Линец закусил губу, дабы подавить рвущийся из груди крик, но вместо ожидаемых гнилых клыков Семен Федорович увидел ровные белые зубы, правда, несколько широковатые для обычного человека. Из-за этого казалось, что зубов у автора значительно меньше, чем положено. Попрощавшись, гость вышел из кабинета, а Линец открыл папку и уставился на название повести: «Москва необетованная».

Эпизод 5

Вениамин Раздраев

Кондуктор Раздраев стоял на табуретке и тщательно намыливал веревку. Засиженная мухами люстра была заблаговременно снята с крюка и определена на продавленное кресло. Убедившись, что веревка намылена хорошо и петля затягивается превосходно, Раздраев прикрепил второй конец к крюку и подергал, проверяя на прочность. «Вот и все, — печально подумал кондуктор, глядя на раскачивающуюся у его носа петлю с розовым мыльным орнаментом, — вот так и оборвется моя жизнь, не дотянувши до положенного срока...» Вениамин решил, что напоследок не мешает выпить водочки, а то когда еще случай представится. Он осторожно слез с табуретки, бросил взгляд на петлю и побрел в кухню.

Огромный, рыжий, вечно голодный кот Чубайс сидел на подоконнике, осоловело таращась в окно. Вениамин подумал, что кота, каким бы он паскудным ни был от самого своего рождения, покормить напоследок все-таки нужно. Вениамин извлек из холодильника банку бычков в известном соусе, и у котяры мигом пробудился интерес к хозяину.

«Уа-а-а-а!» — взвыл кот, тяжело прыгая на стол.

Раздраев поднял по привычке руку, чтобы смахнуть домашнего питомца на пол, но передумал, ведь Чубайс был единственным существом, делившим с Вениамином последние часы жизни. Вениамин открыл банку и поставил ее перед котом. Издавая утробное рычание, Чубайс набросился на бычков, а Раздраев открыл купленную специально в честь самоубийства хорошую водку и налил полный стакан.

— Эх, Чубайсик, — сказал Раздраев, смахивая скупую слезу. — Вот так-то все и бывает.

Так как кондуктор вешался впервые, он не знал, какие именно слова следует произносить в подобной ситуации, поэтому молча выпил полстакана. Закусив сухим соленым огурцом, давно скончавшимся в тарелке, Вениамин глубоко вздохнул, и в его душе всколыхнулось щемящее, непреодолимое желание хоть с кем-нибудь, кроме кота, разделить остаток своей жизни. Поговорить с кем-то, сказать какой-то живой душе, что есть такой человек Вениамин Раздраев и что скоро его не станет на этом свете. На глаза Вениамина навернулись слезы. Открыв балкон, он вышел к людям. С третьего этажа виднелась узкая полоска тротуара и вечно шумящая дорога с двусторонним движением. С правой стороны присоседилась автобусная остановка и две круглосуточные палатки, вокруг которых днем и ночью роились пьяницы всех видов и мастей.

Раздраев стоял на балконе до тех пор, пока не замерз, но так и не придумал, где раздобыть живого человека, способного выслушать, понять, а может, и отговорить его, Вениамина, от этого страшного, но неизбежного шага. А ведь Раздраеву действительно было необходимо, чтобы его отговорили, иначе придется вешаться, отступать некуда. К палаткам и алкашам Вениамину идти не хотелось, в этот час с ним рядом должен находиться достойный человек, способный выслушать и подумать о чем-то более возвышенном, чем как бы поудачнее слупить с Вениамина четвертак на бутылку.

В невысказанной тоске смотрел кондуктор, как Чубайс дожирает бычков, и рука его сама собой потянулась к бутылке. Нет, не из-за того решил повеситься Раздраев, что жена забрала дочку и ушла в неизвестном направлении. Не потому, что окончательно рехнулся и выбросился из окна в приступе белой горячки единственный друг. И даже не оттого, что на работе все чаще намекали на «по собственному»... А потому что однажды утром Вениамин проснулся со странным, пронзительным и тревожным чувством осознания себя единицей мира, никчемной песчинкой под огромными колесами бытия. И так сильно, так невыносимо было это незнакомое ранее чувство, так неизведанно и огромно оказалось оно, что Раздраев не пил четыре дня, размышляя над своим открытием. Не понял Вениамин, что проснулся он в то утро философом и мыслителем. Мучился от собственной никчемности в этом мире и в конце концов пришел к единственному правильному, по его мнению, решению — куску розового цветочного мыла и толстой веревке.

— Такие вот дела, Чубайс, — сказал Вениамин, залпом опрокидывая стакан.

Потянувшись к последнему огурцу, Вениамин случайно бросил взгляд на кота. Чубайс, закончив свою трапезу, сидел на столе, смотрел на хозяина горящими глазами-щелками и скалил острые зубёшки в узенькой человеческой улыбочке.

— О-ох... — выдохнул Раздраев, схватился за сердце и тяжело сел мимо табуретки.

В дверь позвонили.

Эпизод 6

Баба Настя

Лет пятнадцать баба Настя гнала самогон и была знаменита на все подмосковное Куровское. Продукция получалась какой-то уникальной и шла нарасхват. Люди шептались, что самогонщица баснословно богата, но подтвердить это фактами не удавалось.

Жила баба Настя в старом двухкомнатном доме с низкими потолками и грязными окнами. На крошечной кухне с трудом помещались стол, табурет, допотопная плита, синее АГВ и покосившийся шкафчик с посудой. В одной комнате с железной кроватью и радио на стене жила баба Настя с двумя мрачными, молчаливыми кошками, другая была закрыта от случайных глаз — там Настя творила свое чудо-зелье.

Круглосуточно шли к ней зеленые паломники с трясущимися руками, баба Настя открывала всем и никому не отпускала в кредит. Никогда. Можно было валяться в судорожных корчах у ее обутых в старые мужские кроссовки ног, клясться, что завтра будут любые деньги, которые только пожелает прекрасная леди, — баба Настя оставалась тверда и непреклонна, как утес. Носила она неизменный темно-синий тренировочный костюм с малиновым фланелевым халатом поверх. Серо-седые волосы баба Настя заплетала в тонкую косичку и закручивала в «дульку» на затылке.

Ходили слухи, что по молодости баба Настя жила и работала при старообрядческой церкви в соседней деревне, там и закрутился у нее тайный роман с батюшкой. Когда связь открылась, скандал полыхнул страшный. Батюшка поспешно уехал в неизвестном направлении, а Настя родила ребеночка. Родила и в колодец его бросила. И вроде даже отсидела за это. Вернувшись с зоны, женщина перебралась в Куровское и начала самогонный бизнес. Говорили даже, что она душу дьяволу продала за рецепт своей уникальной самогонки, что можно и как приворотное зелье ее использовать, и приморить врага потихоньку, быстренько этим зельем тоже можно. И никто не знал, из чего, собственно, Настя ее гонит.

Рано утром и поздно вечером женщина ходила с двумя ведрами за водой к колонке, ни с кем не здороваясь. Смотрела молча на дорожку перед собой и изредка сердито поджимала бесцветные губы, будто думала о чем-то неприятном. Ростом и телосложением баба Настя напоминала мужика-грузчика и два полных ведра воды несла легко, как детские ведерки. Казалось, она даже не обращала внимания на свою ношу, продолжая думать о чем-то, хмуря серые брови.

Десятки постоянных клиентов пытались к ней набиться если не в друзья, так хоть в знакомые с надеждой на дармовую выпивку. Некоторые мечтали о чуде — вызнать рецепт самогона. Но дальше кухни баба Настя не пускала никого и никогда. Нечто грозное, нерушимое было в этой монолитной женщине в стоптанных мужских кроссовках, даже самые отчаянные скандалисты не решались ей перечить, тем более повышать голос в ее доме.

В один из вечеров в дверь бабы Насти, как обычно, постучали. Дверных звонков она не признавала. Не спрашивая, кто там, хозяйка открыла дверь и прищурилась, вглядываясь в темноту.

— Здравствуй, Настя, — прошелестел тихий приятный голос. — Пора рассчитаться.

Баба Настя сдавленно охнула и отступила в коридор. Высокий человек в шляпе и мокром от дождя плаще шагнул через порог, закрывая за собой дверь.

Через два дня бабу Настю нашли возле железнодорожной станции Подосинки. Как она оказалась настолько далеко от дома босиком, в одной ночной рубашке, никто вразумительно объяснить не смог. А отчего умерла... вскрытие покажет.

Эпизод Zеrо

Питбультерьер Расист

Расистом щеночка назвали из-за его странной особенности: песик огрызался и рычал только на собак черного цвета. Хозяев — Валерию Владимировну Гнучик, Петра Семеновича Гнучика и сына Стаса эта особенность новоприобретенной собачки веселила и умиляла. Зачастую они специально подводили Расиста к собакам черного цвета и радостно взвизгивали, когда маленький кривоногий щеночек скалил зубы и смешно рычал, пытался избавиться от поводка-шлейки.

Щеночек рос здоровым и для его породы, как ни странно, дружелюбным. Он с удовольствием играл с детьми и даже с кошками, возился с собаками любого цвета, но неизменно зверел при виде черных собратьев. Что двигало Расистом, почему он вел себя именно так, хозяева не знали.

Сын подрастал медленнее, чем его любимец. Когда Стасу исполнилось шестнадцать, Расисту было полтора года. Это был прекрасный, сильный, умный, добрый и совершенно сумасшедший пес. Не в каждом с виду нормальном человеке можно рассмотреть шизофреника, тем более болезнь сложно распознать в такой замечательной собаке, как Расист.

Папа Гнучик и мама Гнучик имели собственную автомобильную мастерскую, обслуживающую отечественные машины, и дела их шли довольно резво, по крайней мере, сын Гнучик ни в чем проблем не испытывал. Он играл на гитаре и обожал Расиста, гуляя с ним утром, днем и вечером. Стасик и песик были практически неразлучны.

Однажды молодой кобель почуял древний, ни с чем не сравнимый аромат женщины, самки, суки... В голове Расиста сдвинулись какие-то невидимые детали, лопнули невидимые пружины, он сорвался с поводка и со всех четырех лап помчался навстречу долгожданному счастью. Когда Расист оборвал поводок, Стас пребольно треснулся головой о березу, рядом с которой стоял, и, пока он приходил в себя, его питомец скрылся из виду. Несколько секунд юноша еще смотрел, как на повороте клубится пыль, потом очнулся и бросился следом. Расиста он так и не нашел, хотя оббегал все близлежащие дворы. Потный и усталый, Стас вернулся домой весь в шестнадцатилетних слезах.

— Мы найдем его, найдем! — успокаивала сына мама Гнучик. — Сейчас же дадим объявление на телевидение, радио и в газеты! За вознаграждение!

— На ошейнике Расиста есть табличка, — басил папа Гнучик, — там наш адрес и телефон! Никуда пес не денется.

— Да, но надо назначить вознаграждение, — принялась рыдать мама Гнучик, — иначе не вернут! Он же самый гениальный пес в мире-е-е-е!

Расиста все-таки вернули. Два джипа, набитые бритоголовыми друзьями партии и правительства, однажды вечером позвонили в дверь квартиры Гнучиков. Сначала папе Гнучику надели на шею ошейник с металлической табличкой, на которой был выгравирован адрес, потом объяснили сложившуюся ситуацию. У Большого Человека, чьи имя и фамилия не разглашаются, была единственная в жизни отрада — черная ротвейлериха Шер, услада и счастье на старости лет Большого Человека. Шер вместе с Большим Человеком отдыхали на речке, вдыхая свежий аромат елей и берез, когда неизвестно откуда появился обезумевший питбультерьер. Ни Большой Человек, ни его верные слуги никак не ожидали, что неизвестный пес разорвет Шер в считанные секунды. В неизвестного пса разрядили полную обойму, но Шер это уже не помогло.

Папа Гнучик пролежал в больнице с ушибами и переломами почти два месяца, мама Гнучик временно заикается и постоянно пробует молиться. Семейного бизнеса у них больше нет. Стасик Гнучик отделался испугом и энурезом, который в принципе лечится. Однако семейство утешалось тем, что относительно легко отделалось, а значит, впереди их ждет долгая и счастливая жизнь.

Эпизод 7

Психологиня Жанночка

Молоденькой, хорошенькой Жанночке Щукиной окончательно надоела жизнь в маленьком городке. Она развелась со скучным мужем и подалась в Москву. Хоть муж и был скучным, бывшей супруге помогать деньгами продолжил. На часть средств она снимала комнату, остальное вкладывала в совершенствование своей внешности. Довольно быстро Жанночка превратилась в столичную красотку, хорошенько потратилась на пару профессиональных фотосессий, завела страницу в популярной социальной сети и приступила к делу, решив, что пора получать дивиденды от вложений в красоту.

Время от времени сочиняя бывшему, что она усиленно ищет работу, Жанночка копила долги за коммуналку, тратясь на дорогие вещи, салоны красоты, старательно развивая свой аккаунт. Пробовала писать о здоровом питании, потом о фитнесе, о кулинарии, раскрывать секреты макияжа, но ничего толком не развивалось. Тогда девушка выбрала самую беспроигрышную, по ее мнению, тему — отношения, назвалась психологиней и стала давать советы, как эти самые отношения строить. Дело потихоньку пошло, подписчиков прибавилось, но не прибавилось денег. Параллельно Жанночка активно искала достойного кавалера, но, как назло, попадались сплошные одноразовые проходимцы, так и норовившие на дармовщинку воспользоваться вложениями в красоту. К тому же у скучного мужа появилась какая-то гадкая баба, и денег он стал присылать все меньше и меньше. Такое положение сильно расстраивало Жанночку, она даже начала чаще выпивать. Девушка старалась не отчаиваться, регулярно выставляла свои фотографии, поучала подписчиков и выискивала возможности посещать мероприятия, где были шансы встретить мужчину, способного обеспечить ей заслуженную шикарную жизнь.

На одном таком мероприятии Жанночка перебрала коктейлей и наутро проснулась в незнакомом доме.

Сквозь муть и тошноту девушке поначалу показалось, что находится она на каком-то огромном чердаке: некрашеные деревянные стены, странной формы потолок, одно круглое окошко да полное отсутствие мебели, за исключением большой кровати, на которой Жанночка и лежала. Постель была дорогой, белье шелковым, а девушка одетой, даже в туфлях, но это ее мало успокоило — слишком уж странно выглядело помещение. Жанночка встала с кровати и проковыляла к окну, проваливаясь тонкими каблуками в щели деревянного пола. Открывшийся пейзаж немного стряхнул похмельную муть — за окном простирался город цвета остывшего пепла. Крученые башни острыми шпилями растворялись в невидимом небе, пустые серые дороги, какие-то здоровенные комки пыли катались между домами... Девушка зажмурилась, постояла так, держась обеими руками за стену, а когда открыла глаза, увидела залитый утренним светом обычный центр Москвы с многоэтажной высоты.

Переведя дух, она пошла искать выход с чердака, досадуя, что где-то потеряла сумочку, в ней был новый телефон, на покупку которого ушли почти все переводы от бывшего за последние три месяца. Увидев дверь, Жанночка толкнула ее, но вместо выхода на лестницу за ней оказалось еще одно помещение — просторное, светлое, такое же пустое. Там находился какой-то абсолютно голый и весь мокрый, будто только что из душа, мужчина. К двери он стоял спиной, и у девушки была возможность оценить высокий рост и великолепную атлетическую фигуру, которую мог дать только дорогой фитнес-клуб. Потом уже Жанночка заметила на полу, у ног мужчины, свою маленькую сумочку «для выхода в свет». Не успела девушка порадоваться, что каким-то образом алкогольное беспамятство занесло ее в гости к такому красавцу, как тот обернулся. И Жанночка едва не закричала, увидев его лицо. Глядя на перепуганную девушку, мужчина растянул губы в улыбке и произнес приятным тихим голосом:

— Привет. Вот ты и дома.

Эпизод 8

Влюбленный Левенщук

Федор Левенщук страдал по двум причинам: оттого, что его зовут Федор, и из-за великой неразделенной любви к дочери своего начальника Луизе. Работал Левенщук личным шофером у директора фирмы Пал Сергеича и Луизу Палну мог созерцать довольно часто. Девушка она была стройная, длинноногая, белокурая и вся какая-то в целом неземная. Из-под густо накрашенных ресниц на мир отстраненно смотрели кошачьи зеленые глаза, и, разумеется, эти дивные очи в упор не замечали такой предмет мебели, как маленький, блеклый, рыжеватый Левенщук. Откуда было знать Луизе прекрасной, что за страсти кипят, что за сердце бьется под серым, в светленькую крапушку пиджаком Федора. В душе Левенщука все замирало, когда Пал Сергеич, не поднимая головы от деловых бумаг, сообщал Федору, что «сегодня надо бы отвезти Луизочку по магазинам». Левенщук бросался к телефону и дрожащим от волнения голосом спрашивал у Луизочки, куда и когда подъехать. И начинались сладостные минуты ожидания, и в горле пересыхало, когда роскошная Луиза в распахнутом песцовом полушубке падала на переднее сиденье, захлопывала дверь «мерседеса» и бросала небрежно:

— В ЦУМ! И поскорее!

Не в силах произнести ни слова, Левенщук кивал и мчался в торговый центр. Поставив машину на стоянку, он следовал за своей королевой по бесконечным этажам магазина, носил пакеты с покупками и часами ждал, пока Луиза Пална выберет кружевное белье. Сидя на диванчиках в торговых залах, Федор думал о своей матушке, успешно пресекавшей все попытки сына привести в дом невестку. По ее глубочайшему убеждению, все поголовье современных девиц было напрочь испорченным, аморальным, и держаться от этих дьяволиц следовало как можно дальше. Но ведь Луиза Пална была другой — небесной, необыкновенной. Левенщук в красках представлял, как матушка изменит свое мнение, как понравится ей Луиза, ведь такая богиня непременно растопит даже каменное сердце... даже сердце главного бухгалтера оптового склада товаров народного потребления.

Однажды поздним вечером Луиза сама позвонила Федору. Левенщук никак не мог этого ожидать, поэтому был в одних трусах и даже без носков. Услышав в трубке волшебный голос, перед которым меркла любая скрипка Страдивари, Федор на мгновение потерял сознание.

— Федор? — промурлыкала Луиза.

В ответ Левенщук молча кивнул.

— Вы не могли бы сейчас подъехать к клубу «Голодная утка»?

Левенщук опять кивнул.

— Через полчаса, ладно? И еще, Феденька, моему папе... не надо говорить об этом, хорошо? И еще захвати тысяч тридцать–пятьдесят, у меня так некстати закончились наличные, а карты здесь не принимают. — Луиза странно хихикнула. — Жду тебя, Федюня.

Федюня медленно положил трубку на рычаг и принялся лихорадочно собираться, наряжаясь в парадную рубашку, галстук и крапчатый костюм, который он считал самым лучшим.

О клубе «Голодная утка» Левенщук слышал впервые и понятия не имел, где он находится, пришлось доверять навигатору. Подъехав к клубу, Федор немного растерялся: по внешнему виду заведение ничем не напоминало изысканные места, в которых обычно бывала Луиза.

Войдя внутрь, Левенщук протиснулся сквозь длинную очередь шумной молодежи, поднялся по заваленной пустыми банками, бутылками, окурками лестнице и оказался в просторном зале, переполненном народом. В центре находилась длинная барная стойка, на которой вовсю выплясывали посетители. Оглушенный музыкой и гвалтом, Федор растерянно огляделся по сторонам в поисках Луизы.

— Вы Федор Левенщук? — внезапно раздался приятный голос прямо над ухом шофера.

— Да.

Он обернулся, но лица говорившего не разглядел — на голове высокого мужчины в мокром от дождя плаще была шляпа с широкими, слегка провисшими полями.

— Ищете Луизу?

— Да, а откуда вы...

— Вон она, смотрите.

Незнакомец показал пальцем с длинным желтым ногтем на стойку бара. Там на самом деле стояла Луиза Пална... в обнимку с молоденькой девушкой. Пошатываясь на высоких каблуках, Луиза обнимала и целовала ее взасос. В глазах Левенщука почернело. Его божественная Луиза самозабвенно целовалась с женщиной...

— Возьмите, — прошелестел голос, — это вам пригодится, когда повезете ее за город.

Что-то прохладное скользнуло в ладонь Федора. Он разжал пальцы и увидел складной нож с желтой рукояткой «под янтарь».

Эпизод Zero

Бариста Даня

Даня Тимофеев рисовал сливками котиков с сердечками в чашках кофе в баре клуба для творческой богемы и мечтал встретить свою судьбу. Или просто покровителя, способного ввести его в блистательный мир шоу-бизнеса. Даня был молод, свеж, хорош собой и считал, что этого вполне достаточно для эстрадной карьеры. Но шел второй год работы, а счастье в двери все не стучалось. Напротив, создавалось впечатление, что все уже нашли друг друга, все кем-то заняты, одному Дане остается совершенствоваться в рисовании сердечек. Пару месяцев назад в бар заходил испанец Мигель — маленький, чернявенький, улыбчивый и шумный, он немного говорил на русском и английском. Они познакомились, мило поболтали, провели вместе пару восхитительных вечеров, и Мигель засобирался домой в Мадрид. Дане он представился звездным стилистом, в Москву приезжал на какой-то международный парикмахерский форум и будет счастлив забрать прекрасного русского принца к себе. Тем более что в Испании разрешены однополые браки, они станут семьей, Даня получит гражданство. Звездный стилист улетел, а Даня купил самоучитель испанского и начал строить планы. Однажды Даня случайно наткнулся на еще один аккаунт Мигеля в соцсети. Страница была закрытой, туда сердечный друг почему-то его не пригласил. И тогда юноша решил зайти сам. Он создал фальшивый профиль, добавился в друзья, и ему открылась некрасивая правда, заодно стало понятно, почему Мигель хоть немного, но все-таки говорит по-русски. У испанского звездного стилиста, работавшего в обычной парикмахерской, уже был прекрасный русский принц Николай. Судя по фотографиям, проживали они вместе, трогательно отмечали какие-то памятные даты, а недельное путешествие в Москву любимому подарил Николай, чтобы тот увидел его родину. Даня выбросил самоучитель испанского и захотел напиться, но, так как алкоголь он переносил очень плохо, получил жутчайшее отравление с двух бокалов вина и не вышел на работу. Уважительную причину прогула Даня придумать не смог, и его сразу уволили, потому что таких красивых творческих дарований, мечтавших попасть на работу именно в этот клуб, очередь стояла до горизонта. Даня лежал на кровати, смотрел в потолок и видел в трещинах побелки лица своей самарской родни, которым он горячо поклялся стать звездой, добиться всего и даже больше. В комнате зачем-то пахло кофе и цветущими улицами Мадрида. Молодой человек не знал, как бы дожил до следующего дня, не позвони приятель Влад, перебивавшийся так же, как и Даня, и не пригласи он его развеяться в элитный ночной клуб — где-то достал пригласительные. Даня вспомнил мотивирующую фразу про то, что если одна дверь закрылась, значит, откроется другая, ожил и принарядился.

Клуб оказался шикарным, публика богемной и щедрой на угощения. Кроме коктейлей, Даню угостили таблетками, затем порошком, а потом зачем-то началась какая-то суматоха. Включился свет, ворвались люди в форме, громогласно прозвучало: «Всем оставаться на местах! Работает госнаркоконтроль!» К этому моменту Даня был уже настолько далек от реальности, что сначала он схватил кого-то из служителей закона за причинное место, затем его вырвало прямо на бронежилет.

Утро Даня встретил в обезьяннике в чудовищном состоянии и с побитым лицом. Он сидел на полу, смотрел в пространство и думал только о том, что согласен на все, абсолютно на все, лишь бы кошмар закончился и все разрешилось благополучно. Ведь если он нормально выберется из этой ситуации, то впереди его стопроцентно будет ждать долгая и счастливая жизнь.

Эпизод 9

Студент Литинститута Жорж Жупиков

Проживал поэт Жорж в общежитии Литинститута, на пятом этаже. Третий год он вынужденно делил крышу с невыносимым во всех отношениях прозаиком — человеком черствым, совершенно невосприимчивым к тонким материям. Ко всему вдобавок прозаик был красивым и наглым. К нему постоянно приходили девушки и другие прозаики с водкой и консервами. Жизнь Жупикова была тяжела и беспросветна, он задыхался в клубах табачного дыма, глох от музыки и хохота и четыре раза в неделю ходил к коменданту с просьбой переселить его куда-нибудь, хоть в подвал, соглашаясь на любые варианты. Комендант обещал что-нибудь придумать в ближайшее время, но дальше слов дело не шло. Поэт мучился и писал плохие депрессивные стихи, блуждая по коридорам общаги, пока ненавистный прозаик веселился в их комнате. Девушки у будущего светила русской поэзии не было, друзья тоже не спешили заводиться. Мелкие людишки с их суетными проблемами не понимали тонкого, возвышенного и загадочного Жоржа, он же их в отместку игнорировал.

Если на улице стояла хорошая погода, Жупиков выходил на волю и часами блуждал до станции метро «Дмитровская» и обратно. Он хотел создать поэму, величайшее творение современности, но шум машин, прохожие и почему-то вороны отвлекали Жоржа. Посему у поэмы «Гибель человечества» родилась лишь первая строфа:

Я видел голый шар земной

В пучине космоса большого.

Я был там рядом, весь нагой,

Похожий чем-то на святого.

Дальше не шло, хоть стреляйся. По улицам Жупиков слонялся до тех пор, покуда чувство голода не пересиливало желание творить, и он возвращался в общежитие. Как правило, прозаик падал спать далеко за полночь, но и после этого покой для Жоржа не наступал — проклятый борзописец чудовищно храпел.

Но иногда в беспросветных буднях Жупикова случались праздники: порой прозаик «фестивалил» в других комнатах и приползал только под утро или вовсе не показывался несколько суток. Для Жоржа это были моменты истинного прозрения и осознания себя как личности. Он запирал дверь, выключал осточертевший электрический свет, извлекал из тумбочки блюдце со свечой и усаживался у подоконника творить. И сам себе напоминал медиума, вступающего в контакт с силами искусства, неведомыми бездарным смертным.

И в этот раз сосед ушел пьянствовать и ночевать к своей очередной даме сердца, такой же черствой и наглой. Жорж устроился у подоконника, зажег свечку и, рассматривая Останкинскую телебашню, принялся писать стихотворение о любви, посвященное прекрасной деве, бескорыстной, возвышенной и эфемерной, понимающей Жупикова с полуслова. Эта дева, по имени Александра, уже год жила в воображении поэта...

Как только родились первые строфы, в дверь громко, настойчиво постучали. От неожиданности Жорж подпрыгнул как ужаленный и затрясся от злости, будто сидел на электрическом стуле.

— Ну, все... — процедил он, торопливо гася свечу и пряча ее в тумбочку. — Сейчас я тебе...

Жупиков включил свет и схватил со стола первое, что попалось под руку, — вилку. Подбежав к двери, он рывком распахнул ее и замер. Это был не прозаик, в коридоре стоял какой-то высокий мужчина в мокром от дождя плаще и шляпе со слегка провисшими полями.

— Вы Жорж Жупиков? — спросил гость тихим приятным голосом.

— Да. — Поэт растерянно кивнул и спрятал вилку за спину.

— Можно войти?

— Конечно. — Жорж посторонился, пропуская незнакомца.

Тот вошел и аккуратно прикрыл за собой дверь.

«Странно, — подумал Жупиков, глядя на длинный черный плащ визитера, — чего это он весь мокрый? На улице вроде нет дождя».

— Мне кажется, у вас есть проблема. — Мужчина остановился посреди комнаты, прямо под лампочкой. Тень от полей шляпы падала на лицо, и как Жорж ни напрягал зрение, рассмотреть странного гостя не получалось.

— Проблемы есть у всех, — развел руками поэт и положил вилку на тумбочку прозаика.

— Но ваша не дает вам нормально жить и писать.

По слегка изменившейся интонации Жорж определил, что незнакомец улыбнулся.

— А, вы про моего соседа? — При мысли о нем Жупикова снова затрясло от злости.

— Именно. Этот вопрос можно решить.

— Как? — уныло склонил голову поэт. — Комендант три года ничего сделать не может. А мне еще два курса! С ума сойду, честное слово...

— Это еще успеется. — Незнакомец вновь улыбнулся. — А сейчас проблему можно устранить элементарно.

— Как? — Жорж с надеждой воззрился на мужчину в плаще.

Тот показал на раскрытое окно и сделал рукой движение, будто выталкивает кого-то.

Эпизод 10

Художник-аферист Тряпкин

Сергей Сергеевич Тряпкин был гением, ко всему вдобавок ему невероятно везло. Родившись в интеллигентной, нищей питерской семье, юный Тряпкин решил не повторять мрачной судьбы родителей.

С детства Сережа мечтал стать не космонавтом, а фальшивомонетчиком, поэтому с утра до ночи практиковался в изобразительном искусстве, попутно тренируясь копировать чужие подписи и почерки. Родители нарадоваться не могли художественному увлечению Сережи и не сомневались, что в семье подрастает новый Репин или Айвазовский.

Мальчик, безусловно, был очень даровит и к четвертому классу так мастерски научился подделывать подписи родителей в своем дневнике, что до самого окончания школы никто ничего не заподозрил.

Параллельно с основным делом Сережа талантливо и бойко рисовал пейзажи, натюрморты и портреты. Счастливые родители устроили сына в художественную школу, и, закончив обучение, одаренный юноша тончайшей кисточкой сумел нарисовать свою первую десятку в натуральную величину. Да так хорошо, что, если не брать купюру в руки и не щупать бумагу, отличить от настоящей было практически невозможно. Счастье Тряпкина было так велико, что по этому поводу он выпил свою первую бутылку вина и выкурил первую сигарету. Пока пьяный отпрыск тошнился в туалете, родители держали семейный совет, на котором пришли к выводу, что Сереженька, должно быть, безответно влюблен в какую-то девушку.

С блеском сдав экзамены, Сергей поступил в художественное училище имени Мухиной и так же блестяще его окончил, сдав две дипломные работы — одну для комиссии, другую для себя. Первой картиной был сюрреалистический автопортрет, второй — точная копия полотна Айвазовского «Девятый вал».

Подделав и успешно продав пару малоизвестных работ известных художников, Тряпкин сколотил свой первый капиталец и уехал в Москву. Сергей понятия не имел, где, как и при каких обстоятельствах искать тех самых людей, способных оценить по достоинству его художественный дар и монетизировать его.

Тряпкин снял квартиру и, не теряя попусту времени, писал подделки и собственные произведения для художественных салонов. Картины были так хороши, что быстро раскупались. Постепенно имя Тряпкина начало приобретать известность, ему стали поступать заказы и даже несколько предложений сделать собственную выставку. Художника это угнетало и расстраивало, он не собирался становиться известным, любая слава могла помешать осуществлению мечты его детства и отрочества.

Когда же к творцу пришли первые журналисты, Сергей Сергеевич впал в такую депрессию, что пил две недели и рисовал на кусках картона банкноты разных достоинств вперемежку с автографами Ленина, Пушкина, Якубовича и других.

По утрам похмельный Тряпкин плакал и твердил, что вся жизнь катится под откос и его настоящий гений так и умрет, не увидев света. В такие минуты в его душе просыпались любовь и жалость к стареньким родителям, он бросался к телефону, чтобы позвонить им, но никак не мог вспомнить номер. Тогда Сергей Сергеевич покупал еще водки и продолжал рисовать деньги.

Однажды вечером, когда Тряпкин закончил писать на стене портрет стодолларовой купюры, в дверь позвонили. До коридора пьяный маэстро добирался долго. Когда цель была достигнута, а дверь открыта, взору Тряпкина предстал высокий мужчина в шляпе и мокром от дождя плаще.

— Драсте, — мрачно произнес художник. — Водку будете?

— Не откажусь, — сказал незнакомец тихим приятным голосом. — Выпить с великим мастером огромная честь.

Мастер скривился так, будто проглотил жабу, и побрел обратно в комнату. Гость вошел и аккуратно закрыл за собой дверь на замок. Тряпкин смахнул с табуретки кисточки, обрывки картона и жестом предложил присесть к столу, где между банок с красками стояли бутылки, стаканы, валялась закуска. Упав на вторую табуретку, Сергей закурил и вперил мутный взор в визитера. Визитер же, всплескивая руками от восхищения, рассматривал нарисованный на стене стольник.

— Потрясающая работа! — наконец выдохнул он. — Просто не верится! Гениально!

— Правда? — Давно небритое лицо Тряпкина посветлело. — Вам нравится?

— Нравится — не то слово! Никогда не видел ничего подобного!

— У меня этого полно! — Оживший Сергей бросился вытаскивать остальные шедевры. — Вот, смотрите, это пятьдесят рублей, а это пятьсот старого образца, а эту я особенно люблю, а это «керенка», вот эпохи Екатерины, а это бумажный рубль, советский! Посмотрите, какой фон! Не отличить от подлинного!

— Вы гений, снимаю перед вами шляпу. — И визитер ее снял.

Увидев его лицо, Тряпкин на мгновение остолбенел, но быстро взял себя в руки.

— Вообще-то я пришел не только восхититься вашим талантом, я хотел бы сделать заказ. Портрет.

Настроение Сергея мгновенно испортилось. С видом человека, которому только что плюнули в душу, Тряпкин подошел к столу, налил водки и залпом выпил, не предложив гостю.

— Я нарисую! — желчно сказал Тряпкин, закуривая. — Но это будет очень, очень дорого стоить!

— Сколько угодно, деньги не проблема. Вот только... — Незнакомец смущенно замялся. — Портрет немного необычный...

— На коне или на фоне пирамиды Хеопса? — скривил губы в издевательской ухмылке Тряпкин. — И уж не ваш ли портрет?

— Мой, — кивнул визитер. — Вы должны будете нарисовать мое лицо на однодолларовой купюре. Вместо президента.

Эпизод 11

Двойник Пушкина

Николай Васильевич Белкин был копией Александра Сергеевича Пушкина и полжизни проработал в театре двойников. Его лучшими друзьями были «Ленин», «Брежнев», «Николай Второй» и алкоголик «Гоголь».

Работы у театра было предостаточно: свадьбы, праздники, корпоративы. Когда же выдавались свободные солнечные деньки, «знаменитости» отправлялись на Арбат фотографироваться с восторженными зеваками и слушать: «Ты только посмотри! Вылитый! Как живой!..» Двойники прогуливались чинно, с достоинством, действительно ощущая себя теми, чьи лица носили как маски по прихоти природы.

В основном пили у «Брежнева» или у «Гоголя», как правило — своей компанией. Обычным людям отчего-то неловко было находиться в обществе двойников, как в музее оживших восковых фигур. Однажды Белкин укушался особенно сильно и принялся читать «Я помню чудное мгновенье», утверждая, что написал это вчера, вернувшись с одного прескучнейшего бала. Немного протрезвев, хотел было извиниться, но увидел, что все остальные ведут себя точно так же. Из образов никто не выходил.

А по-настоящему Николаю Васильевичу сделалось страшно, когда застрелился «Ленин». Тогда-то он впервые попал в его квартиру вместе с милицией и понятыми. Все стены дома «Ленина» были увешаны красными знаменами, манифестами и декларациями, повсюду громоздились сочинения Маркса, Энгельса, Ильича. Страницы книг были испещрены пометками двойника, а в печатной машинке торчал лист бумаги с надписью: «Не могу смотреть, как гибнет Россия».

Подавленный Белкин закрылся в своей квартире и принялся увязывать в пачки и выносить в мусоропровод полное собрание сочинений А.С. Пушкина, затем сбрил бакенбарды и сам обрезал ножницами курчавые волосы. И стал похож на бритого и стриженого Пушкина. С отчаянием Николай Васильевич смотрел в зеркало и пытался представить себя с другим, обычным лицом. И не мог.

Через месяц он сошел с ума и даже не заметил этого. Остальные артисты театра двойников, в котором Белкин продолжал работать, тоже ничего не заметили.

Как-то раз, приехав под вечер после выступления, Белкин, как обычно, зажег свечи в гостиной и, обмакивая воронье перо в самодельную чернильницу, начал быстро писать вторую часть «Евгения Онегина». Он торопился, ведь до дуэли с Дантесом оставалось меньше месяца, а внутреннее чутье подсказывало: победит Дантес...

В дверь позвонили. Шепча строчку, дабы не забыть, Белкин пошел открывать. На пороге стоял высокий мужчина в шляпе и мокром от дождя плаще.

— Здравствуйте, — улыбнулся Белкин, — вы не от Вяземского?

— Сожалею, Александр Сергеевич, — развел руками гость, — по личному делу.

— Проходите. А жаль, что не от Вяземского, — вздохнул Белкин, — что-то не заходит давно. Вы не знаете, он часом не заболел?

— Кажется, в отъезде.

— Это хорошо, я-то подумал, может, обидел его чем. Вы проходите, проходите. Рад, что вы зашли, вечер нынче хмурый выдался, Натали снова на балу... Уж как я ее прошу не ездить туда! Вы, должно быть, слышали, какая скверна творится? Вы присаживайтесь, присаживайтесь.

— Спасибо, Александр Сергеевич. — Гость примостился на край стула. — Слышал я, на дуэль вы Дантеса вызвали.

— Вызвал! — мрачно и гордо ответил Белкин.

— Так ведь застрелит он вас, Александр Сергеевич. Непременно застрелит.

— Чувствую. Сердцем. — Белкин приложил руку к груди. — Сердцем чувствую. А делать что ж?

— Есть выход, есть.

— Какой? — В душе Белкина затеплилась надежда.

— У соседей ваших гостит сейчас душегуб, я прямиком оттуда.

— И говорит чего?

— Известно чего, про супругу вашу всякие гнусности да вас рогоносцем называет.

— Негодяй! — Белкин стукнул кулаком по столу и едва не опрокинул чернильницу. — Вот мерзавец!

— Неужто позволите такой несправедливости твориться? Да еще и застрелит вас, подлец, в придачу! А сколько вы еще могли бы написать бессмертных творений!

— Да, да, я тоже об этом думал. Вы правы, совершенно правы! Но что мы будем делать?

— Не мы, Александр Сергеевич, а вы. — Из кармана плаща незнакомец извлек пистолет и протянул Белкину. — Застрелите-ка его прямо сейчас. Застрелите всех, кто слушал гнусности, потешался над вами и вашей супругой. Там целое общество. Я вас провожу, идемте. Не медлите, у вас еще столько визитов, столько визитов...

Эпизод Zero

Тренер Гордеев

В тот день бывший тренер по пятиборью Михаил Валентинович Гордеев получил письмо от сына Димы. Зная ностальгию отца по старой почте, он специально отправил бумажное, в конверте, еще и пару снимков вложил: они с молодой женой на природе и дома — веселые, за столом, в компании друзей. Дима, высокий, широкоплечий красавец с копной светло-русых волос, с белозубой улыбкой на открытом лице, был копией отца, особенно заметной схожесть выходила на фотографиях. Перечитав письмо несколько раз и вдоволь насмотревшись на фото, Михаил оставил конверт на обеденном столе, выключил свет и вышел из кухни. Проходя по коридорчику к спальне, он бросил взгляд в большое зеркало на стене и невольно притормозил. Из сумрачной стеклянной глубины на него смотрел невысокий, сутулый, лысеющий мужичок со впалой грудью, похожий на виноватую собаку. Портрет в овальной раме буквально потряс Михаила Валентиновича. Гордеев глядел на себя во все глаза и силился понять, как же он, сильный, видный мужчина, спортивный тренер, воспитывавший чемпионов, мог превратиться в такое жалкое отражение.

Со стороны спальни показался черно-серый спаниель Петруша. Зевая, пес проплелся мимо и скрылся в кухне. Уже пять лет Петруша являлся настоящей отдушиной для Михаила. Хозяин с питомцем гуляли часами в любую погоду, и Гордеев частенько мечтал, как они однажды поедут на охоту, ведь Петруша был русским охотничьим спаниелем. Вот только для охоты, помимо собаки, требовались еще ружье и лес с дичью, ни тем ни другим Михаил не располагал, но когда-нибудь...

Из спальни донесся окрик жены Светланы:

— Миша! Чего спать не идешь?

— Иду! — машинально ответил он.

В молодости, когда они поженились, родня с друзьями не понимали, почему Миша выбрал хамоватую продавщицу овощного магазина. Гордеев и сам себе не мог объяснить выбора, это походило на потерю сознания, когда очнулся уже в браке с беременной женой.

Светлана оказалась женщиной хваткой, властной, быстро стала заведующей, потом и директором магазина, а Михаил пополнил ряды послушных домашних мужей. В основном такие мужья выглядели и вели себя приблизительно одинаково: чистенькие, выглаженные, причесанные, улыбчивые, с натужными неуместными шутками, они всегда держались чуть позади своих бойких благоверных, способных растолкать крепкими локтями любую очередь.

Когда Михаил пришел в спальню, Светлана уже спала. В медовом свете маленького ночника поблескивал стакан с водой, который она всегда оставляла для себя на ночь. Гордеев стоял у кровати и смотрел на супругу: по подушке разметались рыжеватые кудри с непрокрашенными серо-седыми корнями — все собиралась зайти в парикмахерскую, но никак не успевала; лицо с крупными, заметно поплывшими чертами масляно лоснилось от ночной питательной маски. Даже во сне с ее лица не сходило строгое, директорское выражение, намертво приклеенное невидимой маской.

Продолжая неотрывно смотреть на жену, Михаил взял свою подушку обеими руками, и тут Светлана открыла глаза.

— Ты чего? — спросонок хрипло произнесла она.

— Ничего. — Гордеев взбил подушку и бросил на место. — Спать пришел.

— Так ложись!

Вытянувшись на кровати, Михаил выключил ночник и уставился в потолок, на едва заметный в темноте белый блин фарфоровой люстры. Гордеев думал о ружье. О том, что больше ничего откладывать не хочет и завтра же начнет искать подходящую модель и оформлять разрешение. Он осуществит хотя бы одно свое, собственное желание и тогда впереди его ждет долгая и счастливая жизнь.

Эпизод 12

Ветеран Степан Семенович

Детей с супругой своей, ныне уже покойной, Степан Семенович Краснов не нажил. Всей семьи было — сестра и племянник, проживавшие на Урале. На фронт Степан попал в семнадцать лет, получил легкую контузию, осколочное ранение в ногу, в остальном остался цел и невредим. Война перестала ему сниться только к пятидесяти годам, будто закончилась она, проклятая, наконец-то и в темном мире сновидений Степана Семеновича. Человеком он был немногословным, необщительным, любил за грибами ходить, на охоту, и заканчивались на этом его житейские радости. Основной задачей для себя Краснов определил борьбу. Борьбу с мошенниками и аферистами, коих в немыслимом количестве и разнообразии наплодилось еще в девяностых. Нет, не ставил он задачи искоренить это гнилое семя целиком, Степан Семенович не давал облапошить лишь себя самого. Он стойко держал оборону, не позволяя всякому жулью подобраться к его накоплениям, имуществу, орденам и медалям, не ввязывался ни в какие сомнительные предприятия, игры с ваучерами и прочими гнусными финансовыми пирамидами. Всякие гадалки, экстрасенсы, астрологи также не имели шанса подобраться к Краснову.

Потеряв практически все накопления в дефолт, Степан Семенович перестал доверять банкам и государству в целом, пенсию получал на руки и складывал дома в шкаф, под стопку постельного белья. К восьмидесяти годам ему, как ветерану, наконец-то выдали жилье, и Краснов переехал из разваливающегося дома в однокомнатную квартиру со всеми удобствами. Несмотря на солидный возраст, Степан Семенович на здоровье не жаловался: сухощавый крепкий старик, закаленный долгими лесными прогулками, вот только с зубами имелись проблемы. Надо было делать качественные дорогостоящие протезы, но на них даже с хорошей ветеранской пенсии собрать не получалось. Поэтому звонок из стоматологической клиники с приглашением прийти на бесплатный прием оказался как нельзя кстати.

В солидной, красивой клинике с улыбчивым, вежливым персоналом Краснову сообщили замечательную новость: ему полагается ветеранская квота от правительства Москвы, поэтому протезы последнего поколения ценой четыреста тысяч рублей ему сделают бесплатно. Степан Семенович подписал многостраничный договор и в течение месяца, как и обещала клиника, получил свои протезы.

С этого момента прошло почти два года, Краснов и думать забыл о солидной клинике, как вдруг она напомнила о себе. Вернее, даже не клиника, а банк, с которым, как оказалось, сотрудничала стоматология. Выяснилось, что вместе с договором ветеран подписал и поручительство на кредит суммой три с половиной миллиона, взятый каким-то посторонним человеком. Неизвестный кредитор сделал несколько платежей и пропал с горизонта, и теперь долг, за это время со всеми штрафами и процентами выросший до шести с половиной миллионов, надлежит выплатить поручителю — Краснову. Если же поручитель такой суммой не располагает, то его квартиру выставят на торги. В уверенности, что это какая-то ошибка, ветеран бросился в клинику, но на ее месте был теперь продуктовый магазин, а затем — в банк, где ему подтвердили законность сделки и сообщили, что долг уже перепродан коллекторскому агентству. Осознав, что стал жертвой хитрой аферы, в которой завязаны и клиника, и банк, и агентство, и неизвестные мошенники, крутившие миллионами под видом кредиторов, Степан Семенович занял глухую оборону в надежде, что однажды коллекторы поймут, что взять с него нечего, сдаваться он не собирается, и оставят его в покое.

Спустя пять месяцев осады, давления и натурального террора соседей Краснов согласился подписать договор на продажу квартиры, лишь попросил, чтобы сотрудник коллекторского агентства пришел к нему домой со всеми бумагами. За день до встречи Степан Семенович взял свой охотничий карабин и ножовкой сделал из него обрез. Затем обмотал дуло толстой фланелевой рубахой. На тесной кухоньке всей красоты было — скатерть, вышитая покойной супругой. Раньше она застилала круглый обеденный стол в их старом доме, теперь же, несоразмерно длинная, с кистями, красовалась на пластмассовом столике. Степан Семенович положил обрез на табуретку и задвинул ее под скатерть, рядом поставил табуретку себе, а для гостя принес стул из комнаты. За полчаса до прихода коллектора Краснов налил полный стакан водки, положил сверху кусочек черного хлеба и поставил на стол.

Коллектор оказался обильно потеющим, говорливым молодым мужчиной. Он пошутил насчет стакана водки с хлебом, отставил его в сторонку и принялся раскладывать документы, безостановочно что-то говоря. Старик молча сидел напротив, глядя на него выцветшими голубыми глазами. Однажды лишь спросил, можно ли решить вопрос как-то иначе. Он даже готов был частями выплатить заоблачную стоимость протезов, но не чужой кредит. Ответили ему категорическим отказом. Когда коллектор протянул ручку со словами «Вот здесь и здесь подпишите», откуда-то из-под стола грянул выстрел. Гость замер с озадаченным лицом и грузно повалился на пол вместе со стулом. Неизвестно, сколько бы просидел Краснов, слушая обступившую его оглушительную тишину, но тут в дверь позвонили. Стараясь не наступать в растекающуюся лужу крови, он перешагнул через тело и пошел в прихожую. Открыв дверь, Степан Семенович увидел высокого мужчину в черном, мокром от дождя плаще и шляпе. Вежливо поздоровавшись, незнакомец спросил разрешения войти. Из глаз старика смотрела вечность, и он был так далеко, что гостю пришлось дважды повторить свою просьбу, прежде чем Краснов его услышал и ответил:

— Не вовремя вы. Зайдите в другой раз.

Но незнакомец настаивал. Краснов пожал плечами и посторонился, впуская его.

Эпизод 13

Стоматолог Батя

Алеша Великанов, неизвестно почему прозванный друзьями Батя, был молод и жаден. Именно такое сильное чувство, как жадность, помогло ему преодолеть отвращение к ковырянию в чужих зубах. Мама Алеши являлась анестезиологом, папа же был неизвестен.

С самого своего рождения в подмосковном Орехово-Зуеве будущий Батя был обречен стать дантистом, потому как мама, Алла Великанова, знала совершенно точно: семье нужен дантист. Невзирая на крики и плач подрастающего Алешеньки, ему все равно подсовывались стоматологические атласы. Глядя на зубные ужасы, запечатленные в цвете, ребенок орал как резаный.

Сопротивлялся он своей судьбе вплоть до четвертого класса, но однажды мадам Великанова применила более действенный метод, чем словесные убеждения. На одном из школьных собраний она обратила внимание сыночка на то, как одеваются его одноклассники и учителя. И объяснила, почему они одеты так плохо, а он так хорошо. Мир для Алеши перевернулся, он сразу стал взрослым и понял: для того чтобы быть лучше всех во всех отношениях, надо иметь много денег, а значит — быть дантистом. И он сам, добровольно засел за учебники анатомии и ненавистные атласы.

Окончив медучилище и едва не женившись на однокурснице (благо мама вовремя спасла Алешеньку), он получил вожделенный диплом стоматолога и, страшно напившись с другими выпускниками, зачем-то сбрил волосы на висках. Когда Алла увидела утром опухшего и синего Батю с прической-пальмой на голове, она ругалась долго и громко, вызывая боль в похмельных Алешиных мозгах. Пришлось сделать стрижку под Котовского и ждать, пока волосы отрастут заново: бритоголовый дантист ничего, кроме вполне обоснованного ужаса, у пациентов вызвать не мог.

Пока Батя сидел дома и обрастал, мадам Великанова времени попусту не теряла. Накопленных средств должно было хватить на аренду частного кабинета — хрустальной мечты мадам. Насчет столицы мама не обольщалась и разведку боем повела по Подмосковью. В небольшом городке, недалеко от Орехова, в дышащем на ладан санатории кабинет был снят и оборудован в кратчайшие сроки.

К моменту полной готовности кабинета к эксплуатации Батя оброс и сделал достойную стоматолога прическу, вот только его юный вид, рост, телосложение и лицо человека, с утра до ночи слушающего рэп, немного портили впечатление.

Когда Батя впервые пришел в кабинет и увидел кресло, бормашину, инструменты и список расценок на стене, ему стало не по себе. Вспомнились детские страхи, отвращение к чужим зубам, а особенно к запаху из чужих ртов. Ноги у Бати подкосились, он присел на стул и едва не заплакал от неуверенности в себе и от бессилия что-либо с этим поделать. Увидев, что сын раскис самым бессовестным образом, мадам Великанова сначала раскричалась, называя его неблагодарным рохлей, а потом принялась утешать, расписывая блестящее будущее, ожидавшее их. Батя вяло кивал и накручивал на палец край клетчатой рубашки навыпуск. Уговаривая сына, мама поминутно выглядывала в окно, опасаясь, что первый пациент может заявиться в такой неподходящий момент, но санаторная дорожка была пуста и запущенна. Казалось, на нее уже лет десять не ступала и не ступит нога пациента.

— Иди надевай халат и намордник, — отчаявшись, махнула рукой Алла. — Глаза б на тебя не смотрели!

С трудом передвигая ногами, дантист поплелся переодеваться. Облачившись в халат и медицинскую маску, он подошел к окну и стал обозревать окрестности. Пейзаж был таким одичавшим, что в сердце Бати закралась робкая надежда, что к ним в кабинет никто никогда не придет... Вдруг в дверь постучали. От неожиданности Батя едва не взвился к потолку.

— Кажется, пошло, — прошептала мадам Великанова.

Она посмотрела на сына. Над маской отчаянием и страхом горели глаза юного дантиста. Сделав глубокий вдох и выдох, мадам открыла дверь. На пороге стоял высокий мужчина в шляпе и мокром от дождя плаще.

— Здравствуйте! — радостно сказала мама-анестезиолог. — Прошу, проходите.

— Спасибо, — ответил пациент тихим, приятным голосом и вошел в кабинет.

— Что вас беспокоит? — Мадам Великанова бросила взгляд на сына.

Тот продолжал неподвижно торчать у окна.

— Просто хотел проверить зубы.

— Это правильно, лучше предупредить, чем потом лечить. Раздевайтесь, вот здесь у нас гардероб.

Пациент снял шляпу и плащ. Алла Великанова была женщиной крепкой, сильной, поэтому в ее лице ничто не дрогнуло. Зато дрогнуло в Бате, причем все, с ног до головы. Пока чудовище атлетического телосложения вешало плащ в шкаф, мама показала сыну выразительный кулак и ласково произнесла:

— Проходите, присаживайтесь в кресло, сейчас доктор вас посмотрит. Доктор у нас очень хороший специалист.

Кошмар уселся в кресло и открыл рот. При одном только взгляде на его зубы в ушах у Бати зазвенело, и как подкошенный он рухнул в обморок.

Шепотом выругавшись, мадам Великанова стала искать нашатырь, но нужная склянка все никак не находилась.

— Давление... сегодня скачет, — процедила она, — такое давление и здорового свалит.

— Да-да, — кивнул пациент. — Это все из-за давления. Или, может, вашему сыну противна работа дантиста?

— Справится, — пробормотала женщина, продолжая свои поиски. Нашатырь как сквозь землю провалился.

— А если нет? Вдруг у него было совсем иное предназначение в жизни, а теперь программа сломалась?

Мадам Великанова резко развернулась и произнесла с презрительным прищуром:

— Знаете что? В нашей жизни есть только одна программа — выжить! Заработать себе на кусок хлеба! Выдумали дурь всякую с этими предназначениями! Он образование получил! — Алла указала на неподвижно лежащее тело. — А друзья его, одноклассники, половина спились, снаркоманились, по остальным тюрьма плачет!

— Понимаю, — покладисто ответил мужчина. — Тем более понимаю, как нелегко женщине одной поднимать ребенка, это огромный труд.

Алла заморгала, озадаченно глядя на атлетически сложенное чудовище в кресле, затем произнесла спокойнее, мягче:

— А вы интересный мужчина. Пригласите меня в ресторан.

Эпизод 14

Иподиакон Михаил Старцев

С отрочества Миша мечтал стать буддистом. Ему хотелось тянуть «Ом-м-м!», петь мантры божеству с головой слона и воскуривать благовония, но бабка решила иначе. Капитолина Никандровна, сухая, желчная женщина, одна воспитывала внука, отобрав его у беспутных родителей, которых Миша почти не помнил. Чтобы робкий, болезненный мальчик с плохой наследственностью гарантированно в жизни не пропал, бабушка отдала его в церковную школу-пансионат при духовной семинарии.

В пансионате Мише Старцеву совершенно не понравилось, но мальчиком он был послушным и довольно быстро приспособился к новой жизни. По окончании школы надо было принимать решение: или немедленно жениться, или обет безбрачия. Миша не хотел ни того ни другого, но третьего варианта все равно не имелось, поэтому парень спешно познакомился с выпускницей воскресного лицея и женился. Хрупкая, бледненькая Юленька с беличьим личиком и тяжелой русой косой обладала не по возрасту хватким характером и пронзительно громким голосом. С ходу сообразив, что от новоиспеченного супруга многого ждать не стоит, Юленька самостоятельно взялась за обустройство семейного гнезда и выбила комнату в общежитии при храме, куда Михаила определили служить иподиаконом. А через полгода молодая семья смогла переселиться в маленький, старенький, но вполне пригодный для жизни домик в дальнем Подмосковье, и Юленька заговорила о ребеночке. Миша конечно же целиком и полностью соглашался с заповедью «плодитесь и размножайтесь», но при мысли, что в маленьком домике зазвучат сразу два пронзительных голоса, у него потемнело в глазах.

На службу он ушел раньше, чем требовалось, и у ворот храма столкнулся с плюгавеньким пожилым мужичком. Мужичок искал именно его — Михаила Старцева, это оказался отец — Виктор Старцев, отсидевший пятнадцать лет за убийство его матери по неосторожности или в состоянии аффекта — Михаил толком не понял из путаного рассказа родителя. Напомнив о сыновнем долге и заповеди «чти отца своего», Старцев-старший поселился в доме молодой семьи. Пару дней все шло относительно спокойно, а после начался кромешный ад. Виктор оказался буйным алкоголиком, находиться с которым под одной крышей было невыносимо. Михаил попробовал спросить совета у настоятеля, но краткая отповедь о недостаточном смирении ситуации не облегчила. Иподиакон стал задерживаться в храме, лишь бы не идти домой, где его ждали истерики Юленьки и вопли пьяного папаши. Где набраться столько смирения, Михаил не знал.

Однажды он просидел у храма до темноты, потом все-таки поплелся в направлении дома. В сенях его встретила подозрительная тишина, а в кухне поджидала жуткая картина: на полу лежал отец с пробитой головой, а за столом супруга с каменным лицом пила чай. Пока Михаил крестился, шепча молитвы, Юленька рассказала дальнейший план:

— В лес вывезем. Будут искать — головой об корягу убился. А если волки обглодают, то и искать нечего. Как пришел, так и ушел, куда — знать не знаем.

— Сама придумала? — опешил Михаил.

— Урод один подсказал.

— Какой урод?

— В магазин ходила, по дороге встретился мужик странный. Разговорились, он и подсказал, как проблему решить.

И пока супруг растерянно хлопал глазами, девушка добавила:

— Родим ребеночка, душу новую в свет божий приведем и грех искупим. Иди в сарай за тачкой.

Тело отвезли в чащу, бросили в буреломе, в доме тщательно отмыли пол и орудие убийства — камень на крышку бочки для засолки капусты. На службу Михаил идти не хотел, думал сказаться больным, но Юленька настояла.

Иподиакон побрел в храм и в перелеске столкнулся с мужчиной в плаще и шляпе.

Тропа была узкая, Михаил извинился, отступил вправо, но и незнакомец отодвинулся туда же, уступая дорогу. Тогда незнакомец подался влево, но и Михаил отступил влево. Этот нелепый танец взаимной вежливости продолжался несколько времени. Михаил вдруг неожиданно для себя заговорил. Он как-то сразу, без всяких предисловий, стал изливать душу незнакомцу. Отчего-то показалось, что тот его понимает, как в жизни никто не понимал.

— Тяжко тебе, — посочувствовал мужчина в плаще. — И жена та еще змея. И это она еще молодая, дальше хуже будет.

— Что же мне делать? — с комком в горле произнес Михаил, глядя под ноги.

— Избавься от нее, — спокойно, буднично предложил незнакомец. — В вашей лесистой местности это проще простого.

Михаил споткнулся, замедлил шаг, посмотрел на своего визави диковатым взглядом и прошептал:

— То есть как — избавься?

— Просто, — пожал он плечами. — Хочешь, научу?

Эпизод 15

Продавец фруктов Соломон

Соломон Гуэртович Ахеджани приехал в Москву еще в году восьмидесятом, но полноценным москвичом, как большинство приехавших в столицу три месяца назад земляков, он себя не ощущал. Соломон Гуэртович вообще был достаточно печальным человеком и к жизни относился с философским пессимизмом. С женой он развелся еще до поездки в Москву и больше спутницы жизни не встретил.

Перепробовав множество занятий, никак не связанных с его профессией горного инженера, Соломон занялся торговлей. Начинал с лотерейных билетов и газет, постепенно перешел в цветочный бизнес и наконец умудрился стать продавцом фруктов. Причем не где-нибудь, а в престижном павильоне рынка, в двух шагах от проспекта Мира. Свое везение Соломон Гуэртович мог объяснить только случайностью, потому что сам для этого ничего не предпринимал, будучи человеком вялым, апатичным. Ко всему вдобавок он страдал сильнейшей аллергией на кошек и дамскую парфюмерию. Именно дамскую, мужские одеколоны на Соломона почему-то не действовали.

Несмотря на сорокавосьмилетний возраст, он довольно молодо выглядел — видать, из-за того, что все время находился сам в себе и на окружающую действительность не растрачивал ни силы, ни здоровье. Продавцом Соломон Гуэртович был отменным: никогда не обсчитывал, не обвешивал, всегда был неизменно вежлив, мягок и терпелив, даже с теми тетками, которые, переворошив весь товар на витрине, уходили, ничего не купив, еще и недовольно ворчали при этом. Но это были редкие случаи, в основном покупатели любили Соломона. Его большие печальные глаза и понимающая улыбка располагали не только к покупкам, но и к общению. Частенько Соломону Гуэртовичу приходилось выслушивать длинные излияния покупателей. Он кивал, понимающе улыбался и думал совершенно о другом. А покупатель, уверенный в том, что его выслушали, поняли и даже что-то посоветовали, покупал яблоки или бананы и уходил окрыленный. И целый день был счастлив, о чем Соломон даже не подозревал.

Но однажды с Соломоном Гуэртовичем произошла очень неприятная история. Снимал он квартиру рядом с рынком, и один из коллег, продавец зелени Гиви, попросил Соломона взять на хранение несколько больших картонных коробок. На пару дней, мол, везти далеко, а скоро все равно понадобятся. Безотказный Соломон согласился и даже отказался от предложенных денег. Коробки были из-под телевизоров «Панасоник», отчего Соломон сделал вывод, что именно телевизоры там и находятся. Но в коробках была партия пиратских компакт-дисков, взятых бойким Гиви на реализацию. И надо ж было такому случиться, что именно в эти дни Соломона Гуэртовича обокрали и вместе с вещами пропали и злополучные коробки. Испуганный и расстроенный, Соломон рассказал о случившемся Гиви, и тот, непонятно чему радуясь, просветил Соломона насчет содержимого коробок. Продавец фруктов схватился за голову, понимая, что в милицию обратиться не сможет. Продолжая открыто ликовать, Гиви сообщил, что теперь Соломон должен выплатить ему пять тысяч долларов в двухнедельный срок, иначе разговор будет кратким. Не имея ни малейшего представления, где взять такие деньги, продавец фруктов купил большую бутылку водки и засел в разграбленной квартире пить и переживать. Он надеялся, что его может внезапно озарить мысль, каким же образом рассчитаться с Гиви.

Шли дни, но озарения не наступало. Однажды Соломон случайно увидел из окна, как от рынка отъезжает машина Гиви, а на заднем сиденье стоит коробка из-под телевизора «Панасоник», но, так как продавец фруктов был уже изрядно пьян, он решил, что ему показалось.

Под конец второй недели его обуял ужас и самое настоящее отчаяние. Продавать было нечего, занимать не у кого, и взять огромную сумму негде. Когда на ум Соломону Гуэртовичу стали приходить страшные мысли, в дверь позвонили. Замирая от ужаса перед неминуемой расплатой, он приоткрыл дверь и на пороге увидел высокого мужчину в шляпе и мокром от дождя плаще.

Эпизод 16

Парикмахер Селиванова Наталья

Наташа Селиванова придерживалась двух убеждений: «я в этой жизни еще устроюсь» и «главное, чтобы мужчина обеспечивал». Для своих двадцати трех лет она была девушкой достаточно сообразительной и бойкой, всякой философской ерундой голову себе не забивала и из периодической литературы читала только сплетни о звездах кино и эстрады.

Так как долгую учебу Наташа не переносила, она окончила курсы мужских парикмахеров и по знакомству устроилась в неплохой салон «Элегия». Оболванив первого клиента, девушка поверила в себя, и дело пошло на лад.

При своем небольшом росте сбита она была крепко, и худеть никак не получалось. Из-за постоянного сидения на диетах у нее начал портиться характер, и Наташа бросила это неблагодарное занятие. Личико у нее было симпатичное, а волосы густые и жесткие. Сделав модельную стрижку, она выкрасилась в темно-красный цвет и запаслась терпением, ожидая, когда же в салон придет стричься ее единственный.

Посетителей было хоть отбавляй, большинство очень приятных и вполне подходящих на роль спутника жизни. К сожалению, почти все они оказывались женатыми. Мужчины перед Наташей рассыпались мелким бисером поголовно, но не потому, что она им безумно нравилась. Бессовестные клиенты стремились влюбить в себя парикмахера и получить хорошую прическу, иначе такое на голове сделают, что и дома придется в шапке ходить. Это до Наташи дошло только на четвертый месяц работы. Открытие так потрясло парикмахера Селиванову, что она прорыдала полночи, предчувствуя одинокую жизнь по колено в остриженных волосах.

Но, невзирая на душевную травму, утром на работу Наташа поехала, ибо была девушкой ответственной и дисциплинированной. Прокомпостировав талончик, она печально созерцала беспросветный будний день в окне троллейбуса... Как вдруг троллейбус дернулся сильнее обычного, и Наташа, не удержавшись на ногах, рухнула в объятия красивого кареглазого брюнета. Это стало началом большой и чистой любви.

Окрыленная счастьем и страстью, парикмахер Селиванова создавала шедевры на головах посетителей «Элегии», к ней даже стали записываться в очередь.

Когда же кареглазый принц по имени Тимур перевез в квартиру Наташи свои нехитрые пожитки, ей захотелось постричь весь мир, причем совершенно бесплатно.

Сказка закончилась неожиданно и скверно. Однажды Наташа упросила любимого зайти за ней после работы — уж больно хотелось утереть всем нос и показать, что и у нее, Наташи Селивановой, есть большое женское счастье. И надо ж было такому случиться, что Ирка из дамского зала опознала в принце собственного мужа, сбежавшего из дома полгода назад и бросившего ее с двумя детьми. Скандал разразился страшный. Наташе было предъявлено множество совершенно несправедливых обвинений. Тимура, из принца моментально превратившегося в побитого щенка, за шкирку вернули в семью, а с Наташей перестал разговаривать весь женский коллектив салона. В придачу ко всем несчастьям Наташа выяснила, что беременна, а сроки аборта уже вышли. Она отправилась в аптеку и купила двадцать пачек снотворного, а в ларьке у дома — бутылку коньяка.

После пары рюмок ее охватило чувство гнева и большой-пребольшой ненависти и к коварному Тимуру, и к его скандальной жене. Ненависть была такой сильной, что Наташа выпила еще рюмку и передумала травиться. Ей не хотелось уходить из жизни, не отомстив за свою испорченную судьбу.

Между четвертой и пятой рюмками в дверь позвонили. Надеясь, что коварный соблазнитель вернулся, Наташа бросилась в прихожую и распахнула дверь. На пороге стоял высокий мужчина в шляпе и мокром от дождя плаще.

— Здравствуйте, — произнес гость приятным тихим голосом.

При этом смотрел он отчего-то не в лицо Наташе, а на ее живот, пока еще не имевший заметных признаков беременности.

Эпизод 17

Ветврач Авдеева

Тем утром Людмила Сергеевна почувствовала себя как-то странно. Что с ней произошло, женщина поняла не сразу. Только придя в свою ветеринарную клинику и переодевшись в форму, она осознала, что именно случилось. Из души ушла любовь. Без всяких видимых причин где-то растворилась любовь к животным. Ветврач Авдеева больше не хотела их лечить. Пораженная этим открытием, она стояла посреди кабинета и растерянно смотрела по сторонам — все хорошо знакомые предметы вмиг показались чужими, даже непонятными. Людмила Сергеевна попыталась сообразить, что же стряслось, но с мыслями собраться не получалось — в голове ветер гонял сухие листья, в груди зияла гигантская дыра с неуверенными, подвижными краями. Неизвестно, сколько бы Авдеева простояла вот так, оцепенело, не раздайся стук в дверь.

— Да! — машинально сказала она.

Дверь открылась, и в кабинет вошел мужчина в шляпе и мокром плаще. Верхнюю одежду следовало снять и оставить в коридоре, но Людмила не захотела об этом говорить.

— Прием с десяти, — сухо произнесла она. — Вы на какое время записаны?

— Я без записи, — ответил посетитель приятным тихим голосом. — У меня срочный случай, надеялся, что можно...

— Давайте! — отрезала врач. — Кто там у вас?

— Котик.

С первого взгляда показалось, что из-за пазухи мужчина вытащил черта, но, присмотревшись, можно было понять, что это действительно кот, только очень уж дикой наружности: черный, гладкий, с квадратной мордой, острыми, как у добермана, ушами и узко разрезанными ядовито-желтыми глазами. Он был огромным, непонятно даже, как такой большой зверь поместился за пазухой. Задние лапы его были значительно длиннее передних, отчего странный кот передвигался полупрыжками, словно дальний родственник кенгуру.

Поглядев на животное, Людмила Сергеевна подняла глаза на хозяина и спросила:

— И что с ним?

— Плохо кушает, — жалостливо ответил мужчина. — И невеселенький какой-то.

— Понос, запор?

— Нет, нет, какаем мы хорошо.

Мерзкая скотина медленно шлепала по полу, обнюхивая мебель. Врач понимала, что его надо взять, поставить на стол и осмотреть, но не заставила себя сделать это.

— Я больше не могу, — почти беззвучно сказала она, но посетитель все равно ее услышал.

— Не хотите больше зверушек лечить? — с сочувствием произнес он.

— Хочу, но не могу. Всё, клиника закрыта, обратитесь в друго...

— Зачем же закрываться! — всплеснул руками хозяин. — Лучшая клиника округа!

— Какой теперь смысл. — Врач наконец-то сдвинулась с места и села на стул.

— Всегда можно найти смысл. Если одна дверь закрывается, значит, непременно откроется следующая.

— Например, какая? — Людмила Сергеевна посмотрела на него высохшими, безжизненными глазами.

— Если вы больше не можете животных лечить, можно их усыплять! Люди столько тратят сил и средств, чтобы поддерживать жизнь и продлевать страдания больных питомцев. Это неразумно! Кому-то следует внести немного рационализма в процесс.

— В тяжелых случаях, когда надежды нет, животное, конечно, усыпляем. Питомцы — это же зависимые души, человек несет за них ответственность.

— С ответственностью понятно, но зачем нужна эта надежда? Заболел — до свидания, иди на свою радугу, отдыхай, дай место другим. Животных ведь много, людей на всех не хватает, а так еще хоть кто-то поживет хорошо.

Слушая приятный голос, Людмила Сергеевна моргала отяжелевшими веками, ветер в голове продолжал гонять сухие листья.

— ...И пора наконец открыть приличное кладбище домашних животных, с крематорием и часовенкой. У меня достаточно средств, чтобы в дело вложиться, — продолжал посетитель. — Вы можете хоть сегодня перепрофилироваться и...

— Так, стоп, погодите, — очнулась Авдеева. — Говорите, как только заболел — сразу в печь? Но вот ваш... котик заболел, и вы его принесли в больницу. — Женщина указала на животное, нелепой черной тушей он разлегся под операционным столом и похрапывал, вздрагивая. — Вы что, готовы его сразу убить?

— Конечно! — Хозяин обнажил в улыбке широкие зубы. — Именно за этим я его и принес!

Эпизод 18

Ник Бутылкин и Петюня

Ник Бутылкин являлся бас-гитаристом и лидером молодежной рок-группы «Перхоть». Репетировали будущие звезды эстрады в маленьком помещении ДК на окраине Москвы. Добираться домой солисту и четырем музыкантам было очень и очень далеко, поэтому зачастую они оставались ночевать в комнатке, гордо именуемой студией. После репетиций (а иногда и во время) происходила неотъемлемая часть творческого процесса: молодые музыканты напивались до такого состояния, что не могли отличить гитару от барабана.

Ник считался первым красавцем группы, имел длинные черные волосы, мерзкий характер и отсутствующий взгляд. Будучи уверенным в том, что именно такой взгляд неотразимо действует на женский пол, Ник не замечал, что он сам со стороны смотрится слегка невменяемо.

Группа процветала почти год и успела трижды поменять весь состав. Неизменным оставался только Ник со своим характером и взглядом. Музыканты были не в состоянии долго выносить общение с Бутылкиным, потому и третий состав находился на грани развала, в чем Ник винил кого угодно, разумеется, кроме себя. Гитаристом он был отменным, голос имел сильный, но слишком уж манерный. Когда Ник начинал петь, сразу становилось ясно, что рот открыл законченный нарцисс, но Бутылкин никак не мог перестать так сильно себя обожать. Не мог и не хотел. Из-за стиля его пения тяжелое роковое направление группы становилось нелепым и даже карикатурным, что сильно бесило остальных, но бороться с Ником было бесполезно. Он моментально срывался на истеричный визг и указывал бунтарю на дверь в самой грубой форме, на которую только был способен. А способно молодое дарование было на многое.

Наконец Ник умудрился довести до белого каления даже самого безропотного и бессловесного члена коллектива — клавишника Петюню, стойко выносившего все безобразные выходки, необоснованные придирки и оскорбления в течение четырех месяцев, что само по себе являлось рекордом.

Но однажды Петюня не выдержал. Невзирая на маленький рост, хлипкое телосложение и полное отсутствие бойцовских качеств, он дважды съездил по физиономии не ожидавшему ничего подобного Бутылкину и выскочил из студии, дрожа от злости. В хилой груди Петюни проснулся зверь. Куря сигарету за сигаретой, он кружил в скверике ДК, пытаясь прийти в себя, а уязвленный в самое сердце Бутылкин скрежетал красивыми белыми зубами и обдумывал кровавую месть. Не желая попасть под горячую руку (или ногу) взрывоопасного лидера, остальные члены коллектива благоразумно разбежались по домам, оставив Ника метаться по студии в одиночестве.

Выпив полбутылки водки, он озверел окончательно и разбил ни в чем не повинный инструмент Петюни, являвшийся личной собственностью клавишника. Когда же солист взял нож и направился к кожаной куртке Петюни, в дверь постучали.

— Что еще?! — взревел Ник, распахивая дверь.

На пороге стоял высокий мужчина в шляпе со слегка провисшими полями и мокром от дождя черном плаще.

— Чего надо?!

— Здравствуйте, — сказал незнакомец приятным тихим голосом.

— Я занят! — Бутылкин хотел было дверь захлопнуть, но мужчина придержал ее. — Ты кто?

— Считайте, что я ваш продюсер. — Незнакомец обнажил в улыбке крупные зубы. — Я сделаю из вас звезду нового поколения.

Ник пробормотал в ответ что-то невнятное и посторонился, пропуская незнакомца.

Петюня тем временем продолжал кружить по скверу. Еще ни разу в жизни он не был на грани такого взрыва и отчетливо осознавал: вот сейчас, именно сейчас он способен на убийство. Внезапно за его спиной раздались шаги. Петюня обернулся и увидел, что к нему не торопясь направляется высокий мужчина в черном плаще.

Эпизод Zero

Илюша, по прозвищу Скунс

Илюша Воронов был нежным, болезненным подростком, голубоглазым и бледным. Белокурые кудрявые волосы Илюши и пухлые губы уголками вниз придавали ему сходство с чахоточным ангелом. Родители так сильно любили и оберегали Илюшу, что он их постепенно возненавидел. Всех, включая бабушку, дедушку и тетю по материнской линии. Причем возненавидел так сильно и глубоко, что любвеобильным родственникам и в голову прийти не могло, что за чувства таятся в худом, полупрозрачном Илюше.

Будучи объектом бесконечных насмешек в школе, во дворе и обладателем унизительной клички Скунс, Воронов долго думал над тем, как же реально изменить свою жизнь. Причем изменить коренным образом, быстро, раз и навсегда. Мысленно Илюша воображал себя сильным, могущественным человеком, которого боятся, от которого зависят всегда и во всем. Но стоило Илюше увидеть свое отражение в зеркале, как иллюзии разлетались стаей мошкары.

Однажды ему пришла на ум отчаянная мысль — стать черным магом и всех прижать к ногтю. Эта идея поразила Илюшу своей простотой и правильностью. У мальчика весь день было хорошее настроение, и он незамедлительно отправился в книжный магазин. Набрав литературы, Илюша заперся с книгами в своей комнате. С великим усердием принялся отрок штудировать пособия по оккультным наукам, безнадежно увязая в знаках, цифрах и терминах. Но желание каким угодно способом обрести силу и власть над окружающими помогало ему разбираться в магических премудростях.

Фантазия пятнадцатилетнего колдуна-самоучки рисовала ослепительные, грандиозные картины, в которых Илюша был красив, умен, мог перемещать взглядом предметы, летать, гипнотизировать преподавателей и одноклассников, а также насылать порчу, голод, мор и саранчу. Эти фантазии скрашивали безрадостные дни и ночи Воронова, постепенно подбираясь к Альбине, красавице из параллельного класса. В воображении Илюши не он, а она украдкой вздыхала и тенью бродила вслед за предметом своего обожания...

Любвеобильные родители понятия не имели, чем занимается их обожаемое чадо сутки напролет, на все вопросы Илюша неизменно отвечал: «Читаю».

Через пару месяцев в голубых глазах Илюши появился лихорадочный, диковатый блеск, а его маму впервые вызвали в школу, где поинтересовались, почему сын систематически не делает домашних заданий и так много прогуливает. Мама Воронова была возмущена до глубины души поведением учителей, грудью встала на защиту сына, поставила их в известность, что Илюша будущий академик, хлопнула дверью и ушла.

Дома мама все-таки попробовала поговорить с сыном, но он буркнул что-то невразумительное и перенес телефонный аппарат в свою комнату. Илюше нужен был наставник, человек, способный дать гораздо больше написанного в дешевых книжках в мягком переплете. По газете бесплатных объявлений Воронов принялся обзванивать различных чародеев, магистров, колдунов и напрашиваться в ученики. В большинстве случаев ему сразу отказывали, остальные же заламывали такую сумму, которую Илюша не смог бы беспрепятственно выпросить у родителей, не объяснив толком, на что собирается ее потратить. И Воронов решил, что перебьется без наставника.

Одним из несомненных достоинств Илюши была хорошая память, поэтому магические знания отложились в голове доморощенного колдуна быстро и успешно. Пару раз он попытался применить их на практике — на своих родителях, но домочадцы оказались нечувствительны к воздействию потусторонних сил, болеть и умирать они не собирались.

Пару дней Воронов ходил подавленный, потом решил поставить опыт над соседом по лестничной площадке. Старался отрок изо всех сил, все делал строго по инструкции: с подливанием на коврик заговоренной воды и подсыпанием земли с кладбища. Было ли это простым совпадением, или у юного мага действительно получилось, но через пару дней сосед попал в автомобильную катастрофу и только чудом остался жив. Илюша возликовал и бросился в ближайший книжный магазин пополнять свою библиотеку. Он больше не сомневался в том, что впереди его ждет долгая и счастливая жизнь.

Эпизод 19

Юрист Аркаша Литвин

Всю сознательную жизнь Аркадия Максимовича Литвина мучил страх. Ледяной пиявкой он сидел под сердцем и высасывал любую радость. Он боялся сурового отца — успешного адвоката, владельца крупнейшей юридической конторы, холодной, красивой матери — бывшей судьи, старшего брата — топ-менеджера нефтяной компании, любимца женщин и знатока удовольствий, с детства считавшего его ничтожеством. Он боялся клиентов, очередного проигрыша в суде, боялся женщин, с которыми удавалось переспать пару раз, боялся бандитов, постоянно крутившихся на околосудебной орбите, и мечтал лишь о депутатском значке и домике где-нибудь в Альпах, где он наконец-то смог бы ощутить свою радость. Отчего-то Аркаша был абсолютно уверен, что именно депутатские возможности с неприкосновенностью и Альпы смогут ему эту радость подарить.

Каждое утро Аркадий просыпал. Он не мог проснуться вовремя, потому что вечерами напивался черт-те с кем и черт-те где. Холодный душ, кофе с бургером по дороге, ненавистный офис, заплеванный монитор после видеоконференций, проклятые клиенты. В офисе он засиживался допоздна, лишь бы подольше не возвращаться в свою шикарную квартиру на Кутузовском проспекте, купленную родителями. Аркаша пил пиво, сидел на сайтах знакомств, после по обстоятельствам — либо в клуб, либо в подпольное казино, либо на какое-нибудь мероприятие с творческой богемой. Снова и снова напиваясь до чертей, он глушил страх и дарил себе успокоение с надеждой, что никто никогда не узнает, насколько низко он умудрился упасть. Ведь однажды Аркаша проигрался так, что долг покрыть тайно было уже невозможно. И тогда он навел бандитов на квартиру собственной бабки — вдовы известного коллекционера антиквариата и правнучки основателя дворянского рода Литвиных. У бабки хранились пара писем Пушкина к Вяземскому, эскизы Модильяни и книги восемнадцатого века с автографами авторов. Аркаша все спланировал — хищение, поджог, вот только в планы не входило, что вместе с остальным богатством сгорит заодно и бабка.

Параллельно с сайтами знакомств Аркадий регулярно шерстил Интернет по вопросам духовного самосовершенствования, изучил все техники работы со вселенной, пространством желаний, управлением реальностью и визуализацией мечты. До нее не хватало лишь малости — несколько блестяще выигранных дел да кое-каких знакомств в Администрации... Он распечатал фотографии депутатского значка, гордых заснеженных вершин и домика. Положил снимки в верхний ящик рабочего стола и смотрел на них, создавая свою реальность.

Однажды таким вечером в дверь кабинета постучали. Этот звук в десятом часу, в пустом офисном здании был настолько ненужным и противоестественным, что, не будь в Аркадии к этому моменту трех банок пива и ста пятидесяти виски, он, может, и вздрогнул бы от неожиданности.

— Кто там? — крикнул Литвин.

Дверь приоткрылась, и приятный мужской голос произнес:

— Здравствуйте. Можно войти?

Аркадий прищурился, желая разглядеть неурочного посетителя, но отчего-то весь свет будто сконцентрировался небольшим световым пятном у монитора, как у настольной лампы, оставляя остальное пространство офиса во мраке.

— Заходите! Вы по какому вопросу?

— По вопросу жизненно-деловому, — произнес голос, как показалось, уже совсем рядом, словно посетитель немедленно очутился прямо у стола.

— Вы кто? — Аркадий силился его разглядеть, но свет монитора бил прямо в глаза.

— Я ваш друг.

Судя по звуку голоса, незнакомец улыбнулся.

— У меня нет друзей. — Усмехнувшись, Аркадий потянулся за стаканом.

— Это раньше не было. А теперь есть.

— Да не смешите, неужели кто-то еще верит в дружбу и прочие сопли из беллетристики? — Аркадий выпил и плеснул в стакан еще. — Что вам надо?

— Возможно, именно сейчас вы и поверите в это замечательное чувство, — мягко улыбнулся голос в темноте. — Ведь я пришел именно за этим.

В круге света возникла сначала какая-то старая черная шляпа с обвислыми полями, затем появилось лицо, больше похожее на гротескную карнавальную маску. Глаза навыкате, испещренные красной сеткой, тепло и понимающе взглянули на Аркадия. Тот посмотрел на это явление и зачем-то подумал, что с батюшкой, который его крестил в сознательном возрасте, в последний раз виделся восемь лет назад и даже не уверен, что тот еще жив.

Сглотнув липкий комок, неизвестно откуда взявшийся в горле, Аркадий поинтересовался:

— Ну и как предлагаете дружить?

— Да очень просто. Друзья ведь всегда приходят на помощь и облегчают душевные страдания товарища. Например, избавляют от замучивших проблем, страхов...

— Э-э-э! — воскликнул Аркадий. — Если пришли шантажировать, то ничего не выйдет...

— Нет-нет, что вы! — ответил посетитель. — Даже не думайте так! Я искренне хочу вам помочь. Вы прекрасный, блестящий юрист, только вам требуется немножко пространства, воздуха для саморазвития. Совсем чуть-чуть шагнуть вперед — и вы можете стать депутатом, известным политиком, сами сможете писать законы, и людям придется по ним жить, соблюдать все ваши правила.

Немного помолчав, Аркадий сказал:

— Что вы стоите, присаживайтесь. Пиво, виски... Хотя пиво кончилось... Виски пьете?

— Спасибо, не стоит беспокоиться. Так вот, зачем вы так мучаетесь? Вы же так все здоровье свое вместе с потенцией погубите. Выход ведь рядом.

— Да? И где он? — криво усмехнулся Аркадий.

— Вы, надеюсь, достаточно хорошо знаете всю непростую жизнь и подноготную карьерного роста вашей замечательной семьи?

— Ну-у-у... — Аркадий откинулся на спинку кресла и выдохнул, глядя в потолок. — Допустим. И что?

— Так вот, — доверительным шепотом произнес визави, — если проломить под ними лед — вот вам и связи в нужных инстанциях, вот вам и горы-косогоры.

Аркаша медленно опустил голову и посмотрел в лицо, очерченное кругом света.

— Вы что, серьезно?

— Конечно. Вы о себе-то подумайте. Пора бы и пожить в свое удовольствие.

Аркадий молчал, чувствуя, что хмель куда-то улетучился, осталась лишь невыносимая сухость в горле.

— Я вам во всех начинаниях помогу, — продолжал посетитель, — всюду поддержу, как истинный друг.

— А вам... — хрипло каркнул Аркадий, затем откашлялся. — Что с этого? Чего хотите?

— Свою адвокатскую контору открыть думаю. Вот такой блестящий юрист, да еще и знакомый человек в правительстве, — считай полдела сделано. Так что, обсудим концепцию?

Эпизод Zero

Интернет-стриптизерша Лилу

Лилу, вернее, Лене Герасимовой только-только исполнилось восемнадцать. Она была натуральной блондинкой, зеленоглазой, стройной, длинноногой и непроходимо глупой. Но, надо отдать девушке должное, она прекрасно понимала, что уровень ее интеллекта оставляет желать лучшего, что само по себе являлось большим прогрессом. Еще Лене повезло с братом, работал он в сфере бизнеса, человеком был обеспеченным, сестру любил и гордился ее внешностью. Средств на сестренку Вадик не жалел. Наделенная только одним богатством — красивым телом, Лена львиную долю времени проводила в ночных клубах, надеясь подцепить крутого, обеспеченного парня. Но зачастую крутые и обеспеченные парни приходили со своими крутыми и обеспеченными подругами, зорко охранявшими возлюбленных от искательниц счастья вроде Лены.

Она не отчаивалась, характер у девушки был легкий, веселый, грустить она практически не умела, а в жизни боялась четырех вещей: растолстеть, тараканов, сексуальных маньяков и что брат может стать безработным. Дружила Лена с тремя такими же клубными завсегдатайками — Маринкой-Мышкой, с Длинной Ингой и Иркой Безбашенной.

Однажды, отплясав под очередной хит вечера, девушки вернулись за столик и принялись цедить коктейли, как вдруг к ним подошел симпатичный молодой человек в дорогом костюме. Мужчина был в белой рубашке, распространял обаяние и запах прекрасного парфюма, представился он Валерой. Долго тянуть Валера не стал и доходчиво объяснил суть дела. Он работал в отрасли развлечений — стриптиз по Интернету — и занимался набором девушек, имеющих красивую фигуру и хоть немного умеющих двигаться.

Понаблюдав за Леной и Маринкой, Валера решил, что как раз они очень даже подходят. Девушки, никогда ранее не слышавшие о стриптизе по Интернету, внимали симпатичному мужчине, раскрыв рты. Все оказалось очень просто. Фирма, представителем которой являлся Валера, работала только с иностранными клиентами. Желающий переводил деньги — двести долларов в час на указанный счет — и получал удовольствие. Все, что требовалось от девушки, — медленно и по возможности красиво раздеться под музыку перед видеокамерой за пятьсот баксов в месяц. Маринка-Мышка сразу отказалась, сказав, что родители убьют, если узнают. Лена подумала, что ее семье совершенно ни к чему знать, чем она будет заниматься, и согласилась. Тем более Валера раз двадцать повторил, что девушки ничем не рискуют, клиента они видеть не будут, потрогать он их не сможет.

На следующий день Лена поехала по указанному на визитке адресу. Офис фирмы располагался в гостинице «Космос». Поднявшись на нужный этаж и постучав в дверь, Лена попала в распростертые объятия приветливой, ни на минуту не закрывающей рта моложавой брюнетки. Через полчаса общения с ней у Лены пошла кругом голова, она подписала контракт, составленный на английском языке, и брюнетка занесла ее в компьютер как Лилу.

Не давая Лене опомниться, тараторка повезла ее в квартиру, где девушке предстояло работать. Квартира была просторной, хоть и однокомнатной, хорошо обставленной, с компьютером и видеокамерой на штативе. Платяной шкаф в комнате был забит разнообразными тряпками и нижним бельем. Лилу переоделась и попробовала станцевать под музыку. Для первого раза получилось очень хорошо, девушка была довольна не меньше брюнетки. Лена не прочитала, что именно написано в контракте мелкими буквами, и знать не знала, что ей придется совмещать стриптиз по Интернету с реальными встречами и последующим шантажом клиентов. Она была счастлива, пятьсот долларов хорошие деньги за то, чтобы раздеться перед камерой. Теперь Лилу не сомневалась, что впереди ее ждет долгая и счастливая жизнь.

Эпизод 20

Повар китайского ресторана Джон

Джон был двухметровым негром и ненавидел китайскую кухню, но после двух лет напрасных поисков работы в Москве схватился за первый попавшийся реальный шанс. Вообще-то вариантов было три: мужчиной по вызову, натурщиком или поваром. Причем последнее ему предложил китаец, рожденный в России, Василий. Познакомились они случайно, в баре, Василий пил пиво, Джон — водку на последние деньги, которые дала ему его девушка, перед тем как уйти к другому «шоколадному», со стабильным денежным доходом.

Сначала интерес к себе Василия Джон воспринимал как гомосексуальный, потом понял, что маленький желтый Василий испытывает нечто вроде благоговейного трепета перед огромным черным Джоном. Василий работал менеджером в небольшом китайском ресторане и каким-то образом уговорил хозяина, своего родственника, взять Джона на работу.

Готовить новоиспеченный повар не умел совершенно, и Василию пришлось изрядно попотеть, прежде чем Джон научился отличать сельдерей от петрушки. Джон старался изо всех сил, потому что ни натурщиком, ни мужчиной по вызову ему быть не хотелось, а возвращаться в далекое нищее селение под жарким африканским солнцем, откуда выбрался с таким трудом, не хотелось и подавно.

Наконец Василий счел, что Джон вполне может приступать к работе, хотя бы помощником повара. Джон страшно волновался, потел и старался ничего не упустить. Среди маленьких китайских поваров он выглядел черным Голиафом, и более несуразного зрелища трудно было вообразить. Хозяин это понимал, но в свою очередь не мог отказать единственному, любимому племяннику Василию, посему всячески старался, чтобы посетители не видели этого повара. Как назло, Джон так и норовил вылезти к публике.

Ресторан предоставлял своим клиентам такую услугу, как доставка заказов на дом, и хозяин решил задействовать часть рабочего дня Джона иначе — стал отправлять его по адресам, дабы заметный повар реже мелькал в ресторане. Джону было все равно — торчать на кухне или ездить с коробками, главное, чтобы платили. На машине с надписью «Горячая китайская еда» Джон развозил заказы по адресам и неизменно натыкался на кривые улыбки и недоуменные лица клиентов. Постепенно такая реакция стала раздражать чернокожего гиганта.

Однажды он привез заказ коротко стриженному недорослю, который, увидев Джона, разоржался и спросил: «А ты чё, китаец, что ли?» Подружка недоросля хохотала еще громче. И Джон не выдержал. Он нахамил клиенту, надел коробку с заказом ему на голову и уехал. Остановившись у первого попавшегося бара, Джон напился и стал проклинать себя за несдержанность, понимая, что наверняка потерял работу и сильно подвел Василия.

Пожалуй, впервые в жизни нагрузившись до бесконтрольного состояния, Джон сел за руль автомобиля и почти сразу же врезался в частное такси с тремя пассажирами.

Протрезвел он уже в больнице. К счастью, водитель такси и пассажиры остались живы и даже не пострадали. До суда дело решили не доводить в том случае, если Джон оплатит ремонт машины и каждому выплатит компенсацию за моральный ущерб. Джон лежал на больничной койке, рассматривал потолок и мечтал умереть, но врачи его настырно спасали.

Когда жизнь и здоровье были вне опасности, к Джону пришел странный посетитель отвратительной наружности. Джону было так гадко на душе, что внешний вид гостя не произвел на него особого впечатления, он был уверен, что пришли требовать деньги, и воззрился на урода с черной тоской во взгляде. Придерживая наброшенный на плечи белый халат, посетитель присел на стул рядом с кроватью Джона и сказал приятным тихим голосом:

— Как вы себя чувствуете?

Джон ответил честно, как на духу.

— Могу вам помочь, — улыбнулся посетитель, показывая широкие зубы. — Все ваши проблемы решаемы, со всеми можно разобраться.

Эпизод 21

Полицейский Козявин

Честная служба, работа в архиве оперативных дел, двухкомнатная квартира, верная, скучная жена, поздняя, некрасивая дочка, семиклассница-хорошистка, — можно сказать, что жизнь и карьера капитана полиции Андрея Михайловича Козявина складывались прекрасно. И шел бы он потихоньку к заслуженной пенсии, ни о чем особо не печалясь, если бы однажды не переехал кота. Не очень приятное событие, но и не особо катастрофичное, люди людей сбивают и невеликий стресс испытывают, подумаешь — кот. Андрей Михайлович и сам себе не мог объяснить, почему случившееся настолько его впечатлило. Он стоял у задней двери своего автомобиля, смотрел на раздавленное животное и дышал короткими беспомощными вдохами. Кот был черный, гладкий, размером со среднюю собаку, возможно, даже порода у него какая-то редкая имелась, — очень уж странно он выглядел. Наверное, следовало обернуть его целлофаном, отнести к ближайшей помойке, но Козявин не заставил себя, сел за руль и поехал дальше.

Жизнь пошла своим чередом, но с того момента будто трещина невидимая в груди Андрея Михайловича образовалась. И стала постепенно расширяться. Козявин уже и про кота того забыл, а трещина все увеличивалась, сквозила холодом, обдувая нутро тоской беспричинной. Постепенно потерялись смыслы привычных вещей дома, на работе, будто вынесла его волна прибоя из океана событий и оставила на пустом берегу. Никто не замечал в нем перемен, да и сам Андрей Михайлович не очень их понимал. Пока он все глубже засыпал внутри себя, трещина продолжала расширяться и однажды увеличилась настолько, что стала пропускать в отлаженную жизнь Козявина прескверные события.

На очередном стрельбище обнаружил капитан пропажу четырех патронов, выданных ему при получении личного оружия. Пропажа боевых патронов означала разбирательство, отстранение от службы, грозила увольнением и уголовным делом. До пенсии оставалось два с половиной года, пропажу следовало скрыть, недостаток восполнить — это Андрей Михайлович понимал даже сквозь глубину своего тяжкого сна наяву. Искать следовало с предельной осторожностью, и обратиться капитан рискнул только к старому товарищу, дочкиному крестному, оперу из уголовного розыска Славе Тимошенко. Выслушав вопрос, Слава сокрушенно покачал головой, сказал, что будет думать, у кого может оказаться излишек патронов, привезенный с каких-то боевых действий. Хоть и незаконным было такое хранение, но некоторые все равно грешили. А следом сразу же попросил об ответной услуге: вынести из архива дело одного информатора. Дела завербованных лиц в преступной среде являлись едва ли не самыми оберегаемыми, ведь при расшифровке личности информатора гарантированно убьют. Доступ к делам был крайне сложным даже для оперативника. Глядя на сто лет знакомое, но мигом ставшее совершенно чужим лицо Тимошенко, капитан ответил, что подумает, и еле-еле нашел дверь в кабинете.

Как домой добрался, он не помнил. Когда очнулся, обнаружил себя сидящим за кухонным столом. Перед ним стояла тарелка супа, напротив сидела заплаканная жена и что-то рассказывала. Козявин сделал над собой усилие и прислушался. Оказалось, на школьном медосмотре выяснилось, что дочка беременна, от кого — не говорит, сроки аборта уже прошли. Для школы беременная семиклассница — это ЧП и страшный скандал, будут проводить расследование...

Дальше Андрей Михайлович не слышал, у картинки отключился звук. Короткими вспышками сохранилось в памяти, как вышел из дома, сел в машину и поехал куда глаза глядели. В ближайшем перелеске Козявин свернул с дороги и остановился. Пару минут он просто сидел и смотрел, как покачиваются зеленые ветки в лобовом стекле. Затем возникло отчетливое ощущение, что он проваливается в какую-то кошмарную пропасть, выход из которой только один. Козявин достал пистолет, зарядил и положил на колено. Опустив боковое стекло, он глубоко вдохнул теплый воздух и закрыл глаза.

— Это вы еще успеете, — вдруг прозвучал чей-то голос совсем рядом.

Андрей Михайлович открыл глаза и увидел, что у открытого окна стоит мужчина в плаще и шляпе.

— Вы о чем? — вяло поинтересовался Козявин.

Незнакомец взглядом показал на оружие, и капитан поспешно накрыл пистолет ладонью.

— У вас еще достаточно патронов, чтобы навести порядок, — продолжал мужчина в шляпе.

Андрей Михайлович, не моргая, смотрел, как по черному плащу незнакомца змеятся и, дрожа, стекают тоненькие струйки воды. Затем спросил, с трудом ворочая ватным языком:

— Где навести порядок?

Незнакомец склонился, заглянул в окно и произнес, четко проговаривая слова:

— На вверенном вам участке жизни.

Эпизод 22

Петр Павлович Зиновьев

Петр Павлович всю жизнь проработал машинистом электропоездов Московского метрополитена. Работу свою не то чтобы любил безумно, скорее привык, да так привык, что и не представлял себе иного занятия. Семьянином он был примерным, носил усы и с теплотой думал о предстоящей через пару лет пенсии. Старшая дочь прилежно училась на экономиста, сын заканчивал школу, жена, дородная, уютная, крашеная блондинка, проработавшая честным бухгалтером двадцать лет, отменно пекла пироги и готовила курицу с картошкой. Кошка Маруська исправно приносила котят и не портила мебель, цветы на подоконниках не вяли и расцветали регулярно, а окна в доме обязательно мыли два раза в год.

После смены Петр Павлович ехал на вахтенном автобусе домой, поднимался на третий этаж, открывал дверь и тихо, чтобы не перебудить всю семью, разувался и шел на кухню. Там на столе, под светом настольной лампы всегда находился укутанный полотенцем горячий ужин. Петр Павлович ужинал, выкуривал в форточку пару сигарет и отправлялся спать под теплый бок уютной супруги. Петр Павлович закрывал глаза и проваливался в свой постоянный, непрекращающийся кошмар...

Петру было двадцать три года, когда под его поезд бросился первый человек. Этот мужчина, в костюме, в распахнутом пальто, с дипломатом в руке, стоял на самом краю платформы, а потом вдруг взял и шагнул вперед. Петр сначала ничего не понял, услышал только глухой удар и машинально резко затормозил. В вагонах попадали пассажиры, а люди на платформе что-то кричали и кричали. Как Петр вышел из кабины, он помнил весьма смутно, перед глазами все расплывалось. Впереди на вагоне была кровь, на рельсах кровь, валялся раскрытый дипломат, а рядом рука. Мужская рука, отрезанная по локоть, конвульсивно подергивалась. Петра долго рвало, кто-то протягивал ему початую бутылку водки, кто-то пытался бить по щекам, чтобы привести в чувство...

Прийти в чувство он так и не смог. Никогда больше. Почему его не посетила мысль просто уволиться с работы, Петр не знал. Не пришла, и всё.

Долгое время он находился в постоянном нервном напряжении, а в ушах бесконечно звучал глухой удар. Когда поезд выезжал из тоннеля и приближался к платформе, перед глазами Петра темнело, а по вискам стекал пот. Мысленно он умолял пассажиров не делать страшных, непоправимых вещей в метро, даже желал всем, всем до единого, здоровья, счастья и благополучия, мечтал, чтобы никому не захотелось покончить с собой на рельсах.

Прошло месяца полтора, все было в порядке, и напряжение постепенно отпустило Петра. Ему стало казаться, будто его мысленные просьбы были услышаны пассажирами. Именно пассажирами, потому что в Бога Петр не верил.

Второй человек попал под поезд случайно. Это был студент, выпивший после сдачи сессии. Вместе с однокурсниками парень стоял на самом краю платформы. Дурачился, оступился и упал. Поезд был метрах в трех, пьяный студент не успел сообразить, что случилось. Люди на платформе опять кричали и протягивали руки. Петр не успел затормозить.

После этого Зиновьев больше не мог ездить в метрополитене как пассажир, он пользовался только наземным транспортом. Семья не знала, что творится в душе Петра Павловича, а он не рассказывал домочадцам об этих трагедиях.

За годы работы в метро таких случаев в практике Петра было девятнадцать. Он чувствовал, как внутри копится нечто тяжелое, черное, невыносимое, с чем абсолютно невозможно жить, если не дать этой черноте выход. Петр понимал, что однажды не выдержит, сломается и сотворит нечто ужасное. Чернота стала вызревать в назойливую мысль, что избавиться от напряжения, гнетущего годами, можно только одним способом — самому столкнуть кого-нибудь на рельсы, прямо под колеса поезда. Иначе он никогда не освободится.

И однажды это произошло. Причем «слом» Петра Павловича странным образом совпал со знакомством машиниста с мужчиной в мокром от дождя плаще.

 

Эпизод 23

Бизнесмен Георгий Бодров

Свою карьеру бизнесмена Георгий Семенович Бодров начинал в составе люберецкой группировки в восемьдесят третьем году и имел прозвище Озон. Несмотря на бычью наружность, Георгий обладал хорошими мозгами и трезвым рассудком. Наглядевшись на то, как заканчивает свою «творческую деятельность» большинство его соратников, Озон всерьез призадумался о своей судьбе.

Несколько дней он просто сидел дома, смотрел в окно и почесывал бритый затылок. Перед задумчивыми серыми глазами Озона проплывали четкие и не совсем приятные картинки из жизни окружающей среды, и Озон окончательно утвердился в мысли: идти надо в легальный бизнес, иначе судьба не сложится, жизнь долго не продлится.

Через пару недель Озон бесследно исчез с лица земли и на свет возник Жора Бодров. Связей у бывшего Озона было достаточно, а вот у Жоры не так много. Но Жоре очень уж сильно хотелось много денег, причем честным... ну, относительно честным путем, потому как в реальную возможность получать большой стабильный доход в России и при этом не преступать законов Георгий не верил и не поверил бы никогда. «Копни любого, — поговаривал он, — любого богатея с честными глазами, и наружу вылезет, с чего он начинал».

Планов и идей у него было много, упрямства еще больше. Взяв в компаньоны старого, еще школьного, приятеля Стаса Лопухина, за три года Георгий сколотил фирму под названием «Крыша». Специализировалось предприятие на строительстве частных коттеджей под ключ. Как Георгий сумел предвидеть повальный бум, прямо-таки манию нуворишей возводить кирпичных монстров на подмосковных пустырях, известно только Георгию. Его фирме сопутствовала несомненная удача, заказы сыпались как из рога изобилия, «Крыша» расширялась, создавала филиалы, нанимала хороших дизайнеров и архитекторов, хотя продолжала использовать дешевую рабочую силу приезжих.

Параллельно со строительством домов-уродов по проектам богатых, полностью лишенных вкуса и чувства меры заказчиков «Крыша» занималась еще и деревянными коттеджами, созданными талантливыми архитекторами. Такие сказочно красивые, полностью отделанные дома стоили гораздо дороже кирпичных неуклюжин с окнами-бойницами и тоже пользовались спросом.

Недюжинный талант Георгия и верные помощники держали фирму на плаву, проводя через такие рифы и мели, на которых гибло множество с виду непотопляемых «титаников».

Почувствовав, что добился в этой жизни всего, чего хотел, Георгий решил немного расслабиться. Два месяца он «гудел» почти по всем элитным ресторанам Москвы, а когда протрезвел, выяснил, что каким-то образом умудрился жениться на собственной секретарше. Георгий Семенович был так поражен, что зарекся пить раз и навсегда. Секретарша отвечала всем мировым стандартам красоты, блистала умом и была моложе Георгия Бодрова на десять лет, посему владелец «Крыши» решил с разводом не спешить.

Счастье Георгия Семеновича длилось еще год, за это время он совершенно потерял голову от любви к своей супруге Аллочке.

Золотые замки рухнули в тот момент, когда компаньон и школьный друг Стасик Лопухин за рюмочкой коньяка на даче Георгия поведал, что Жора практически банкрот. Пять лет долгого и упорного труда понадобилось Лопухину на то, чтобы выбить почву из-под ног Георгия и подмять фирму под себя, не без помощи Аллочки и своих людей в совете директоров. Памятуя о том, что они все-таки друзья, Стас предложил договориться полюбовно. Взбешенный Георгий собрался было свернуть шею Лопухину, но тот предусмотрительно извлек пистолет, дал на раздумье Бодрову один день и благополучно отчалил вместе с Аллочкой.

Георгий сидел на веранде, пил коньяк, слушал, как вокруг шумят сосны, и плакал первый раз в жизни...

— Извините, — неожиданно раздался чей-то приятный тихий голос.

Георгий поднял голову и с изумлением уставился на незнакомого мужчину в шляпе и мокром от дождя плаще, неизвестно как попавшего на закрытую территорию.

— Вы как сюда зашли? — Бодров закурил, пытаясь успокоиться и начать соображать.

— Это неважно. — По слегка изменившемуся тону незнакомца Жора понял, что тот улыбается. — Мне необходимо переговорить с вами по действительно важному вопросу. Важному лично для вас.

Эпизод 24

Алкоголик Сидоркин

Никто толком не знал, как зовут Сидоркина, собутыльники звали его просто Сидор. Излюбленным местом посиделок компании была солнечная завалинка за одним из гаражей с видом на угол овощного магазина. Как правило, на ящик, накрытый газеткой, раскладывалась нехитрая закусь, ставилась бутылка, и начиналась неспешная беседа о проблемах мировых.

Сидор всегда приходил со своей водкой и в основном молчал. Среднего роста, сутулый, высохший, но все равно крепкий, жилистый, он смотрел светло-серыми глазами куда-то сквозь компанию и временами улыбался невпопад тихой ненужной улыбкой. Никто никогда не интересовался, что за жизнь была у Сидора до этих ящиков с видом на угол магазина, да и вряд ли он стал бы рассказывать.

Когда-то Сидора звали Евгений Николаевич, у него были жена, сын с дочкой, и служил он в ВДВ. В тот день шли очередные учения, он выпрыгнул из самолета — и вдруг вместо привычного земного пейзажа с высоты птичьего полета Женя увидел престранную картину. Сквозь переплетение каких-то гигантских каналов и труб, сквозь мерцающие паутины движущихся огней, сквозь темные пульсации чего-то огромного и странного на него кто-то смотрел. Нет, это даже отдаленно не походило на лицо, на нечто одушевленное, скорее напоминало причудливый многоцветный каменный фрактал, все составляющие которого находились в непрерывном движении, но при этом Женя отчетливо понимал, что эта сложная конструкция на него смотрит. И видит его.

Машинальным движением Сидоркин раскрыл парашют и стал высматривать обозначенный квадрат приземления, но его не было. Не осталось никаких квадратов, самой Земли не существовало. К горлу подступила горячая тошнота, возможно, он даже ненадолго потерял сознание, потому что не помнил, как приземлялся. Очнулся уже лежа на траве. Он опустился в нужном месте, ничего себе не сломал, можно было считать, что все обошлось, и странная галлюцинация ему не повредила. Но не обошлось, нет.

Следующие прыжки проходили штатно, ничего странного с высоты птичьего полета Сидоркин больше не наблюдал, зато видения стали преследовать его внизу, на земле. Пару раз он видел, как в стволах деревьев циркулирует зеленая кровь, иногда светились птицы и дворовые собаки, меняли цвет солнце и небо, а однажды все насекомые вокруг, до каждого муравья и всякой козявки, наполнились вдруг таким неведомым ранее смыслом, что Женя перестал ходить. Он лег на кровать и пролежал на ней полтора месяца, не произнося ни слова. Супруга пыталась помочь, приводила врачей, но без толку, никто так и не смог понять, что с ним происходит, мужчина словно спал наяву. Но однажды утром Сидоркин досмотрел свой долгий сон, поднялся с кровати и продолжил жить дальше.

Природа во всем многообразии флоры и фауны вроде бы оставила его в покое, ни с каких неожиданных сторон себя не демонстрировала, зато возникла другая напасть: он начал видеть разнообразных существ, не должных водиться в реальности. Какие-то летающие змеи, огромные бабочки, похожие на рваные тряпки, раскачивались в пространстве какие-то штуковины, напоминающие маятники разных размеров, скручивались и разворачивались широкие разноцветные ленты, появлялись, изменялись и растворялись в воздухе цифры и буквы неизвестных алфавитов. По улицам среди людей хаотично двигались высокие, тонкие, безлицые силуэты — картонно-серые, мерцающе-синие, рассыпчато-желтые. Непосредственно за людьми тянулись какие-то ноздреватые хвосты, пучки черных блестящих ниток; над кем-то из прохожих покачивались сгустки прозрачной слизи, над чьими-то макушками крутились короткие плотные вихри или дрожали световые столбцы.

Выходить из дома стало тяжело, порой невыносимо, но вскоре выяснилось, что стоит выпить спиртное покрепче, как вся чертовщина пропадает и какое-то время не напоминает о себе. Сидоркин не понимал, как это связано и почему в его случае опьянение работает наоборот, но хоть какой-то выход нашелся. Спился и изменился почти до неузнаваемости он меньше чем за год. С военной службы пришлось уйти, супруга, промучившись с его запоями полгода, уехала с детьми к родителям в Гомель. Женя устроился сначала грузчиком, потом охранником — на выпивку с нехитрой закуской вполне хватало. Постепенно повсеместное помешательство реальности сгладилось, побледнело и рассеялось. Но стоило понадеяться, что мир наконец-то выздоровел, как Сидоркин стал замечать необычных животных — по улицам и подворотням сновали звери, похожие на здоровенных котов. Гладкие, черные, с острыми, торчащими, как у доберманов, ушами. И были они абсолютно одинаковыми, словно не разные животные, а один многократно умноженный зверь. Вскоре Женя с изумлением понял, что странных котов видит не только он — одного такого покормила бабулька. Решив, что в городе просто появился новый вид дворняжек, Сидоркин почти успокоился, но вскоре ему понадобилось поехать на другой конец города, и в метро он увидел это. Издалека показалось, что на станции в центре зала зачем-то поставили пугало, изображающее высокого мужчину в длинном черном плаще и шляпе с широкими потрепанными полями. Раскинув руки в стороны, мужчина стоял на одной ноге, согнув вторую в колене, отчего и возникало сходство с огородным пугалом. Лицо его напоминало карикатуру на человеческий образ, словно мужчина натянул гротескную карнавальную маску. Поток пассажиров обтекал его с двух сторон, но при этом люди не обращали на фигуру в плаще никакого внимания, отчего не совсем понятно было, видят его люди или нет, хотя присутствие мужчины явно обозначалось — его обходили.

Женя шел, неотрывно глядя на мужчину. Движение вокруг словно замедлилось, края плаща чересчур плавно приподнимались-опускались, и на пол с них сыпались капли воды. Чем ближе становилась фигура, тем яснее понимал Сидоркин, насколько ужасно это существо, невзирая на весь свой комичный облик. И Женя решил с ним заговорить, спросить, зачем он здесь, чего хочет от этого города. Но чем ближе подходил бывший десантник, тем дальше оказывалось пугало, станция словно вытягивалась, удлинялась, отодвигая черную фигуру в перспективу. Сидоркин пробовал подойти с разных сторон, крутился так и сяк до тех пор, пока к нему не подошел полицейский и не попросил предъявить документы.

Женя пил с неделю после этого видения, стараясь полностью вымыть, вычистить водкой образ черного пугала, налипший изнутри, и чем больше пил, тем почему-то лучше понимал, с чем столкнулся.

В этот раз запой не помог — Сидоркин продолжал видеть пугало в плаще и во хмелю, и трезвым. Женя наблюдал его на улицах, в транспорте, на балконах и в окнах домов, порой одновременно в нескольких местах. Сидоркин долго не оставлял попыток подойти к нему и заговорить, пока не понял, что для него это существо остается призраком, видением и не получится контакта, как ни крутись.

Почти месяц Женя не выходил из квартиры. Незаметно закончилась весна, наступило лето, и однажды ранним утром Сидоркин показался из подъезда. Присев на лавочку, он принялся глубоко, жадно дышать то носом, то ртом, будто совсем забыл, каков воздух на запах и вкус, а теперь это срочно требовалось вспомнить. Этим же утром его наконец хватились собутыльники и отрядили на поиски Гену с Михеичем. Они наскребли на пару пива и отправились в обход дворов, пытаясь вспомнить, где обитает Сидор. Вскоре им повезло, на скамейке у дома они увидели его, такого бледного, что Сидор казался полупрозрачным. Гена протянул ему пиво, но Женя не захотел.

— Куда пропал? Случилось чего? — участливо спросил Михеич, присаживаясь рядом.

Сидор пожевал сухими губами и произнес тихим голосом:

— Видение мне было.

Гена вновь протянул ему бутылку, но Женя качнул головой и продолжил:

— Город наш большой, сложный, людей сильно много, чего в нем только не происходит, так ведь и заболеть можно.

— Кто заболел? — не понял Михеич.

— Москва, — ответил Сидор. — Заболела и начала плодить чудовищ. Недавно еще терпимо было, а теперь, видать, дела хуже пошли — он появился. На вид большой такой, уродливый мужик в шляпе и плаще, будто от дождя, мокром. Да только непростая на нем вода — мертвая она, из непрерывно льющихся человеческих слез.

Сидор замолчал с усталым видом, словно этот короткий разговор забирал последние силы. Гена с Михеичем переглянулись, и Гена неуверенно спросил:

— И зачем тот мужик появился? Чего хочет?

— Конечная цель его мне неведома, но ничего хорошего там быть не может, это яснее ясного, — слабо улыбнулся Женя. — Одновременно он способен находиться в разных частях города, является в основном тем, кто в беде, отчаянии, в ненависти. Ищет, где тонко, надорвано, где вот-вот совсем разорваться готово. Приходит и помощь предлагает, быстрый, легкий выход из любой ситуации, вот только помощь его страшная — на злодейства смертные людей толкает, да и тот, кто помощь эту примет, тоже считай не жилец: закрутит так, что не выберешься.

Гена промочил пивом горло, откашлялся и сказал:

— В беде человек у Бога помощи просит, у ангела своего, этот-то черт куда лезет? Разве его люди зовут?

Михеич поднял указательный палец и произнес глубокомысленно:

— Слабости людские его зовут, глупости, делишки гнусные, мыслишки пакостные. Верно понимаю, Сидор?

Женя кивнул. Взгляд его плавал, словно он рассеянно рассматривал нечто невидимое, парящее в тихом пространстве двора, залитого ослепительным июньским солнцем. Гена с Михеичем допивали пиво, обсуждая между собой черта в плаще, как бы разговор с ним повели, если б довелось повстречаться. Вдруг Сидор судорожно вздохнул, указал подбородком в сторону детской площадки, окруженной деревьями, яркими клумбами и празднично цветущим кустарником, и сказал:

— Вон он идет, прямо к нам направляется.

Гена с Михеичем обернулись, но увидели лишь женщину с коляской. Для верности они покрутили по сторонам головами, но двор все равно остался пустым.

— Где... — начал Михеич, но осекся, глянув на Сидора.

Тот сидел, откинув голову на спинку скамейки, и смотрел в небо абсолютно прозрачными глазами. А лицо его было удивленно-радостным, словно увидел Женя нечто поразительно прекрасное, с чем расставаться ни на миг не захотел.